Текст книги "На переломе эпох. Том 2"

Кузнецов «по-граждане» сидел в ресторане «Савой», смакуя «Золотого фазана», присматривался к девушкам-словачкам за соседним столиком.

– Хороша Маша, да не наша, – заметил сидевший рядом лейтенант Пасечник.

– Сучки они, пока бабки есть, они с тобой дружат, а как до дела, то нос воротят, – Кузнецов снова присосался к высокому пивному стакану.

– Зато твоему советскому «облико-морале» ничего не угрожает.

– Именно это и угрожает моему «облико-морале»! Я, понимаешь ли, без бабы начинаю терять над собой контроль.

– А ты начмеду скажи, он тебе поможет. Компотик тебе с бромчиком выпишет и делов-то! Будешь вечно на «полшестого» ходить! – лейтенант весело заржал.

– Сам пей свой бромчик. А я вот возьму ту вон курву, – он ткнул пальцем в сторону весело смеющейся словачки с пышным светлым начёсом на тоненькой шейке, – напою щас, а потом посажу в тачку, это они, шалавы, любят! Завезу подальше, и пусть или сама ножками назад до дому чешет, или эти самые ножки добровольно раздвигает, чтоб довёз её после на тачке с ветерком до дому хай натурой расплачивается! Это ей будет мстя за всех наших, ею кинутых. Расплата за все потраченные нашими на этих словацких шалав бабки!

– Меня тож не раз кидали, – Пасечник закивал головой, задумался и добавил, – ты только смотри, как бы за насилие не прокатило! Не хорошо будет! Тут по согласию всё должно!

– Она не докажет ничего. Да и не будет никакого насилия. Будет полное согласие! Будь спокоен! Будет не дура, – добровольно отдастся. А нет – дорога длинная и ровная. А главное – пустая, хрен тачку словишь! Будет до утра ножками тюхать! Я же ей не такси. Не хочешь ни за бухло, ни за доставку платить деньги – плати натурой, я шо, не прав, что ли?

– Прав-то оно, мож, и прав, но пожалуется только, как минимум, по партийной линии получишь по полной!

– А я не коммунист! Я в своё время продинамил и партию и Ленина. Как меня не уговаривали, я решил, нет и всё! Они меня убеждали, что, типа, без партии карьеры не будет, но я-то знал, что коммунисты – это партия преступников, проповедующих нормы, не совместимые с общечеловеческими демократическими ценностями…

Девушка продолжала весело смеяться. Её грудь волнительно поднималась под легкой блузкой, будоража мужское воображение. Стройная изящная фигурка притягивала взгляд. Розовые нежные губы, растягиваясь в обворожительной улыбке, обнажали белый ряд ровных зубов. Изящный бархатный подбородок. Аккуратный носик. А глаза-а-а! Казалось, что она только и создана для мужской ласки и поцелуев. Как это только возможно пройти мимо такой, совершенно земной, совершенно притягательной красоты? Пасечник залюбовался, не в силах оторвать взгляд, который абсолютно бесстыдно, подобно жадным до ласк ладоням, скользил по изящной девичьей фигуре, все дальше, всё дальше…

– Пасечник, да ты не влюбись! – Кузнецов, словно уловив настроение приятеля, прервал его романтическую нирвану. – Я ж говорю, курвы они все. Просто нас ни во что не ставят, на бабки разводят и всё, а сами тягаются с другими и в хвост, и в гриву! Сучки, короче!

(Некоторые девушки ошибочно полагают, что настолько обаятельны, что совершенно посторонние «особи мужского пола» могут их бескорыстно одаривать, угощать, ничего не желая взамен. Хотя и существуют, конечно, бескорыстные щедрые люди. Это, скорее, исключение, нежели правило. Какими бы ни были внешние мотивы, поговорим только о скрытых, а, значит, об истинных мотивациях.

«Я за коктейль не собираюсь…», – говорят некоторые. Но тогда напрашивается вопрос: «А сколько твоя цена?» Нет, не стоит принимать подарков и угощений совсем, даже в виде коктейлей, из рук незнакомцев. Ведь для кого-то это пустяк, а кто-то, возможно, положил на это добрую часть своего скудного бюджета и совсем не намерен заниматься благотворительностью. Принимаешь дар – даёшь сигнал на возможность к развитию отношений… Дальше – лишь вопрос времени и прочего… Кстати, в большинстве «западных стран» современные мужчины, даже имея «виды», далеко не всегда открывают свой кошелёк, считая вполне уместным и удобным поделить счёт. Вот жлобы! В любом случае, если мужчина и вызвался оплатить, значит, он «имеет виды» или вообще, он «бьёт шрапнелью» по широкой группе женского пола в надежде «зацепить» хоть одну из «зоны поражения». И таким «широким жестом» лишь увеличивает собственные шансы на позитивный исход, согласно «теории вероятности». Что же, бесплатный сыр бывает… все ведают где.)

Пасечник продолжал восхищённо разглядывать девушку, не в силах оторвать взгляд.

– Ух, я бы ей!.. – лейтенант Пасечник даже закрыл глаза от воображаемого деяния.

В эту минуту в «Савой» зашёл словак, сел за столик, весело позвал официантку.

– Jarek, to ste zase vy?[167]167
  Ярек, это снова ты?


[Закрыть] – отозвалась та.

– Samozrejme etoy, jedno pivo prosím[168]168
  Конечно, одно пиво, пожалуйста


[Закрыть], – он пристально и жёстко посмотрел на неё, достал туго набитый кронами кошелёк.

Этот злосчастный кошелёк буквально заворожил Кузнецова. Он более не страдал от давящего на его уши нереализованного мужского вожделения. Всё его ушное давление мгновенно переключилось на иной материальный объект.

«Давай, козлина, пей скорее своё пиво, потом в тёмном переулке мы с тобой потолкуем…», – крутилось в беспринципном мозгу Кузнецова-человека, способного лишь безмерно потреблять и брать силой всё, что не удаётся брать умом, трудом и талантом. Что ж, это был человек, открытый к восприятию «демократических ценностей» новейшего миропорядка. «Тоталитарные» коммунисты, вечно зудящие про «облико-морале», были не его кредо!

Ярек же, кинув на стол купюру, сунул кошелёк назад, машинально нащупав гладкий ствол пистолета, который недавно приобрёл на чёрном рынке. Так, на всякий случай …

Темна июльская ночь, безлюдны улочки в этот поздний час. Лишь некие редкие странные прохожие выходят в поисках своих приключений, правда, некоторые – на собственную грешную задницу!..

3.69 (90.06.15) Эстафета мужской доминанты

Люба сама открыла дверь родительской квартиры, где она жила уже несколько месяцев после своего неожиданного развода, вошла в прихожку. В квартире пахло обедом. Она скинула туфли и вошла в кухню.

– Ты чё, Любка, так долго ходила, я уж думал, что ты в Магадан отправилась отовариваться. Ну, так чё, талоны-то отоварила? – отчим сидел за кухонным столом, накрытым красной клетчатой, затёртой на изгибах скатертью, напротив початой бутылки с водкой.

– Отова-а-рила, – сухо ответила женщина и поставила на стол небольшую сетку с продуктами, – только не всё.

– А водка-то где?

– Я ж говорю, не всё! Кроме виноводочных. Не было.

– А-а-а! Ну, ла-адно, – Валентин посмотрел на неё, опрокинул полстопки в открытый рот, сморщился, прикрыв нос тыльной стороной ладони, втянул воздух. Взял жирными пальцами с тарелки белый пластик солёного сала, торопливо потёр ранее надкусанным зубчиком чеснока. Закинул в рот прямо вместе с тонкой щетинистой шкуркой. Смачно причавкивая, хлопнул ладонью по столу. Пожевал, вытащил изо рта обмусоленную шкурку, бросил на край тарелки.

– Работу тебе, Любка, нужно искать.

– Где ж её найти сейчас?

– Хошь, в нашу санчасть тебя попробую пристроить? – он поднял на неё свой мутнеющий взгляд.

– Не надо. Не хочу больше работать среди военных. Оскомину мне все они набили уже, – Люба достала из сетки небольшой кусочек сливочного масла, завёрнутого в серую обёрточную бумагу, пару серых кульков с крупами, несколько яиц.

– Ты, Любка, конечно, меня извини, но если бы не мой паёк, протянули бы уж давно ноги! А ты баба уж взрослая, и аппетит у тебя не детский и обуваться – одеваться тебе нужно, сама уж должна о себе подумать. Мне вон, Костяна ещё ставить на ноги нужно. Ему вона, щас учиться нужно. Да и у матери твоей тожа запросы… А меня самого не сегодня-завтра по сокращению!..

– У моей мамы-то запросы?

– Конечно! Ещё какие!

– Хотелось бы узнать, какие такие у неё запросы? Да ладно, а что про Костика, так ведь вы его в военное училище собирались сбагрить. Какие уж тут расходы, когда он там будет на полном казённом обеспечении!

– Во-первых, пока рано говорить о том, что ещё только будет, а потом, не пойдёт он у меня ни в какое училище!

– Это почему ещё? – тут на кухню зашёл сам Костя – рослый шестнадцатилетний юноша с пушком пробивающейся мужественности под носом.

– Нечего тебе там делать, сын. Пойдёшь у меня учиться на экономиста. Бухгалтером станешь, может, в кооператив какой возьмут.

– Не хочу я бухгалтером! Я в армию хочу! – Костик насупился и вышел из кухни.

– Всё равно будет, как я сказал! Сам меня потом ещё благодарить будешь! – кинул отец сыну вслед.

– Не будет! А я возьму и сбегу! – огрызнулся юноша.

– Я те сбегу, совсем уж от рук отбился! Бить некому, а мне некогда! – Валентин хлопнул ладонью по столу. Выдохнул. Налил ещё рюмку водки. Задумался. – Вó мне с вами головняк сплошной! Досталось же на мою грешную голову!

– Да вы, пап Валь, не волнуйтесь так. С Костиком я поговорю. Он ещё молодой, горячий.

– Горячий он! Все мы тута горячие финские парни! – он опрокинул в себя огненную жидкость, поморщился. Вытер жирными пальцами губы. Занюхал кусок сала, откусил от зубчика чеснока.

– А что касается меня, то я вас больше не объем, не волнуйтесь, спасибо, что вообще приютили, – Люба подалась на выход из кухни.

– Да ты зря так мне отвечаешь! Мужа не удержала, теперь что, так в разведёнках и будешь ходить? У меня на шее? А какая мне от тебя польза-то, кроме твоих же талонов, которых и на тебя не хватает?

– Не волнуйтесь, я скоро уйду от вас, не буду больше объедать.

– Да куда-а ты пойдё-ёшь?.. Да, хотя как знаешь, валяй! Быстрее, мож, ума-разума наберёшься.

– Я, папа Валя, замуж выхожу.

– За кого-о? – отчим отодвинул бутылку, его голова вытянулась вперёд набок, выражая любопытство, смешанное с недоверием к услышанному.

– Вы его, папа Валя, всё равно не знаете.

– Да бес с ним, знаю я его или нет! Работает-то он кем? Деньги-то хоть у него есть?

– Он кооператор. В «общепите». Так что с голоду не помрём, и деньги у него имеются в достатке, но меня это не интересует. Просто он человек хороший. Таких редко сегодня встретишь. Надёжный, умный, порядочный.

– Ну, положим, а свадьба-то когда?

– А мы как раз сегодня заявление и подали. Я оттого-то так долго. Свадьбу назначили уже через месяц.

– Да ты, Любка, умница у нас! И молчала же! А!? Вот тихушная! Да ты погодь, сиди тут себе спокойненько до свадьбы-то. А если что, то и тута у нас оставайтесь. Костька может и в зал, на твоё место переехать, а в его комнате вы поселитесь.

– Вы, пап Валя, не тревожьтесь сильно, у нас есть, где жить, – усмехнулась молодая женщина.

– Ну, баба с возу, кобыле легче, моё дело предложить, – отчим скривился, отодвинул тарелку, на которой ещё оставалось несколько пластиков сала, – пойду на заслуженный отдых в опочивальню. Всё! Уберись тута, ладно? – он зевнул и вышел.

Убрав на кухне, Люба пошла к брату, заперевшемуся в своей комнате.

– Костик, открой!..

Спустя примерно полчаса они сидели вместе, приобнявшись, мечтательно рассматривая потолок.

– Ты знаешь, а я стану счастливой!

– Ты его любишь? – брат пытливо заглянул в её глаза.

– Что тебе, Кость, ответить?! Иногда важнее, чтобы тебя любили. Сильно любили, а ты позволяла любить. Я его очень-очень уважаю. Он классный. Надеюсь, что его любви на нас двоих хватит.

– А если не хватит, то что тогда? Может, в ЗАГС-то не надо пока спешить? А-а? Мож, гражданского брака достаточно?

– Хватит, Костик, хватит! А в ЗАГС надо. Очень даже нужно! На что мне этот новомодный гражданский-то брак?

– А если влюбишься в кого?

– В кого?

– Да, мало ли.

– А у меня ума тоже хватит, чтобы не влюбиться ни в кого больше. Человек сам позволяет себе это или нет. Можно, при желании, только то и делать, что влюбляться, знаешь?! А что есть любовь? Многие от неё сгорают. Беда от неё одна! А что, любовь-страсть-то ведь она всегда проходит. И потом на смену ей приходит либо пустота, либо глубокое уважение и крепкая дружба. Вот это-то и есть самое главное в семейной жизни. Созидательная любовь-дружба. А не разрушающая любовная страсть!

– Ла-а-дно, дело твоё. А ты будешь с ним работать али как?

– Али как… Да не знаю я пока. Поживём – увидим… Думаю, он поможет мне реализовать мои мечты!

– Какие ещё мечты?

– Знаешь, я готовить люблю. Хочу кафешку открыть.

– Общепи-и-т? – удивился брат.

– Он самый! Я знаешь, я вот мечтаю когда-нибудь создать в общепите такую систему питания, когда каждый желающий может получить свой персональный диетический комплекс. И только из полезных продуктов, завтрак, обед и ужин! Типа домовой кухни, как это раньше было. Только всё по персональной диете, – у Любы загорелись глаза.

– Диета? Это ску-у-у-чно! Ты лучше вареники да пироги подавай!

– Пироги-и-и!? Я хочу что-нибудь необычное…

– Необычное?.. Тогда вот что! Ты вот что сделай. Во всех ресторанах женщины всегда в очереди стоят в туалет, – добавил Костик, – вот и сделать такой ресторан, где была бы большая туалетная комната, где женщины не стояли бы в очереди, а могли бы присесть на пуфик, припудрить у зеркала свой носик, посплетничать. Ну, твоя-мая понимай?..

– Понимай! Мая-твоя! Ну, ты, фантазёр, Костик, – рассмеялась Люба, – место для сплетен в туалете, да?

– А что, фантазёр? Вы, женщины, всегда в туалет пойти компанию ищете. Я что, не прав?

– Прав, разумеется! – Люба рассмеялась и потрепала брата ладонью по патлатому юношескому лбу…

Всё изменилось в этом доме вскоре. Люба, став на пороге новой для себя жизни, не оборачивалась более назад. Никогда! Она отогнала от себя все воспоминания о былом. Она желала смотреть только вперёд и вполне осознанно строила новый счастливый этап своей жизни с человеком, способным дать ей всё то, на что никто другой был попросту не способен до этого, даже родители. Она не искала более страстей и романтики, она просто хотела жить так, чтобы научиться любить, быть любимой и благополучной для себя и своих будущих детей. Что ж, природой заложен в женщину инстинкт гнездования! Что же про штамп ЗАГСа в паспорте, хоть он ничего и не решает, как многие сегодня утверждают, но всё же свидетельствует о серьёзности намерений партнёров, о долгосрочности этих намерений. Штамп сам по себе, конечно, не сохранит брак. Но пылкие чувства могут быстро иссякнуть, а без осознанного желания сторон скрепить союз на долгие годы, что останется? Что же им придёт на смену? Либо любовь-дружба, вполне осознанно основанная на узах родственного союза, хранящего и бережно несущего сквозь годы и невзгоды хрустальный сосуд семейного счастья, под сенью прожитых лет, совместно преодолённых трудностей и достижений. Либо поиск новых ярких испепеляющих страстей. Штамп в паспорте – не панацея на долголетнее счастье. Но сознательное намерение на сие – обет верности на долгие годы. Конечно, не каждый союз, скреплённый печатью, обречен на счастье. Долгосрочность же счастья союза без обязательств (гражданский брак) скорее есть исключение, нежели правило. Скорее, это подобно жизни в гостинице, нежели в собственном доме. Временное пристанище скитальцев. Если партнёры полны намерений избежать юридического скрепления взаимных обязательств, значит, их главной ценностью остаются полная свобода и независимость, возможность беспрепятственно хлопнуть дверью и пойти каждый своим путём. Значит, они ещё не созрели в полной мере как социально значимые «ячейки общества». А что есть общество без таких крепких семейных «ячеек»? Такое общество обречено на растление и деградацию личности, вечно ловящей лишь «миг вожделения». И не способному на ответственные поступки. И, к сожалению, сегодня таких отрицательных примеров всё больше. При том каждый ищет обязательств для «второй половины», забывая о своих обязательствах, о своих жертвах, о своём служении. Но это не был случай наших героев, вполне осознанно принявших однозначное решение о своём будущем и уже подавших заявление. Имея намерение на долгий и счастливый союз на всю жизнь. А таким он и будет, если обе половины этого в действительности хотят, а не отдаются эгоистическому самотечному ходу событий.

Что же про Костика, ему всё ещё хотелось испытать всю полноту суровой романтики воинской службы, однако веяние новой жизни, проступавшее из словно приоткрытой его сестрой форточки, незаметно увлекало его новым, неизведанным миром, полным достатка. А символ мужественности, новозарождающееся общественное мнение медленно, но верно, как эстафету, передавало, ранее считавшимся, едва ли не «полумужчинам»-экономистам, утверждая новую ценность мужской доминанты в глазах современных женщин. Отчим в свою очередь резко изменил своё отношение к падчерице, однако очерствевшее сердце его приёмной дочери было уже не способно на милость. Хотя как знать, возможно, время вылечит и это. Ведь так или иначе каждый несёт свой крест и отвечает за свой грех, за собственную черствость и равнодушие, чем бы оно ни было вызвано и оправданно, какими бы внешними на то причинами, чужими на то грехами. Ведь каждому воздастся по его заслугам и его поступкам. И судиться судом высшим каждый будет за свои собственные деяния!

3.70 (90.06.20) Боевой вертолёт

23 июня – объявлен суверенитет Молдавии.

В этот дом в тихом азербайджанском селении они переехали перед самыми Бакинскими событиями. Здесь, им казалось, будет спокойнее, чем в столице, сперва охваченной беспорядками, вылившимися в резню армян, а после жёстко взятой Советской армией под полный контроль.

– Нигяр, смотри за детьми, а я скоро вернусь, – Назим вышел из дома.

Нигяр, красивая стройная Нигяр осталась за его спиной. Он обернулся, улыбнулся ей. Она помахала ему рукой вслед. Её волосы сияли чёрным бархатом, рассыпанным по плечам. Назиму отчего-то неудержимо захотелось вернуться и обнять жену. Но какие глупости! Он отвернулся и уверенно зашагал дальше. Небо было ясным. Всё было тихо и спокойно, но только на душе у Назима словно кошки скребли…

Обляпанная грязью БМП-2 пыхтела выхлопами солярки по пыльной дороге. Чумазый старший лейтенант Тимофеев качался в башенном люке оператора-наводчика. Длинная дорога тянулась от горизонта до горизонта. Странно было видеть на советской земле время от времени встречающиеся сожжённые грузовики, автобусы. Толпы то армянских, то азербайджанских беженцев, охраняемых от нападений боевиков, военнослужащими Советской армии.

Когда-то там, в ставшей теперь такой далёкой, такой нереальной жизни в Чехословакии, он так любил ехать на броне, смотреть по сторонам, лицезря мирную и счастливую жизнь, улыбающуюся ему навстречу радушием, в общем-то, доброжелательных словаков. Теперь же всё было иначе. Ненавидящие, уставшие, ищущие защиты, растерянные, полные боли и страданий лица.

Небольшая группа черноволосых мужчин сидела на корточках возле небольшого частного дома на окраине селения.

Двое в стороне.

– Назим, будь мужиком, бери оружие. Мы должны надрать задницы этим армяшкам! Мы сформировали уже отряд. Нас много. Этой ночью мы должны действовать!

– Аскер, брат, у меня семья. Зачем мне всё это нужно? И ты тоже никуда не пойдёшь. Вернёшься в дом. Нечего тебе там делать. Что я отцу-то скажу потом?

– Вот именно, что ты отцу-то скажешь? Скажешь ему, что твой брат герой и что ты трусло!?

– Тебя могут убить там, дурила!

– Сам дурила. А ты жди, когда тебя хачики придут громить! Забыл, как в Газахском районе они всех поубивали? А убьют меня – стану шахидом!

– Ша-хи-дом! А мог бы просто жить. И кто тебе этими опилками голову-то забил? – Назим с досадой махнул рукой и вышел.

В воздухе буквально висело напряжение.

– Азат! Азат! – Озанян услышал оклики догоняющего его товарища.

– Не ори. Азеры услышат! – осадил он его. Присел на корточки.

– Смотри, айсберги вон там кучкуются. Вооружённые.

– Ага! – Азат принял бинокль из рук товарища.

– Не сегодня-завтра опять нам резню устроят. Накрыть бы этих турок, или хотя бы припугнуть, а?

– Мне бы вертушку, да ящик гранат! – Озанян с маниакальным удовольствием втянул ноздрями воздух. – Я бы им отмстил за всё, за резню в Сумгаите, Кировабаде и Баку!

– Тогда я сам едва ноги унёс. Бежал по крышам и видел, как азеры пойманных армян живыми в костры бросали!

– За всё отомстим этим туркам!

Они продолжали всматриваться в бинокль…

В воздухе над азербайджанским селением появился боевой вертолёт МИ-24. Вертушка чинно прошуршала своими монотонными лопастями, что-то скинув, и вскоре скрылась из виду. Зычно ухнули разрывы беспорядочно сброшенных гранат Ф-1 в разных районах села…

Назим машинально пригнулся, проводил взглядом удаляющуюся вертушку, ещё не увидев своего дома, услышал вопли, которые он никак не мог сразу сопоставить с ним. Ажиотаж, творящийся на улице, он был готов отнести к чему угодно и к кому угодно, но только не к своей семье…

Нигяр, верная, красивая, молодая Нигяр, уже успевшая подарить ему детей, зачатых в любви, лежала, нелепо раскинув руки на земле, впитывающей в себя бурую лужу крови, в центре которой была её голова. Влажные маслины её темно-карих глаз были широко открыты, глядя в голубое безмятежное небо своим незрячим взглядом. Горло перехватило у Назима. Всё ещё не веря в происходящее, он кинулся к любимой жене. Её губы были приоткрыты, словно она хотела ему что– то сказать… Она больше никогда ему ничего не скажет. И он никогда не ощутит тепло её молодого страстного тела, не услышит её голос. Не проведёт рукой по бархату тёмных волос, струящихся по плечам, ибо лежат сейчас они, безнадёжно спутанные, в луже крови. Её, Нигяр, крови, вытекающей из её остывающего тела. Никогда не повторится то счастливое, что было между ними. Она более не подарит ему детей и не согреет своим материнским теплом тех, что уже успела ему подарить. Ни-ког-да! Ни-ког-да! – Назим сидел на корточках возле своей мёртвой Нигяр, обхватив голову руками, раскачивался, обезумев от жуткого горя, которое никому не понять, кто с ним не столкнулся лицом к лицу. – Ни-ког-да! Ни-ког-да! Ни-ког-да! А-а-а-а-а!

Кровь наполнила голову Назима, сердце разорвала ярость…