Текст книги "На переломе эпох. Том 2"

– Это как там нас в школе учили?! Промышленность группы «А» – тяжёлая промышленность в РСФСР, а «Б» – лёгкая и пищевая – в нацреспубликах. Верно говорю?

– Точно! А станки и металлы жрать не будешь! Мне отец, порой, когда с «Запада» приезжал, из командировки, то привозил конфеты такие огромные «Коммунарка», «морские камушки», пастилу! У нас таких вещей не продавали никогда!

А кроме того, все республики имеют всё, что есть «союзного», плюс своё «республиканское», а всё, что имеет РСФСР практически автоматически принадлежит всему Союзу, включая и бюджет!

– Я где-то слышал, что до 60 % бюджета РСФСР уходит на поддержание республик.

– Вот!

Офицеры молча брели по пустынным улицам, ёжась от холода.

– Кстати, знаешь, нам завтра нового ротного представляют. Ткачёв его фамильё, – вздохнул Майер.

– Ну, и слава богу! Вам же проще будет!

– Посмотрим, посмотрим! После двух предыдущих я уже ничего хорошего не жду! Посмотрим, посмотрим!

Навстречу появилась одинокая изящная девичья фигурка в джинсах и дутой куртке. Увидев перед собой мужчин, она перебежала на противоположную сторону.

– Боится! – многозначительно произнёс Майер.

– Это потому, что мы по «гражданке»! Кто знает, кто мы такие! Были бы в форме, то не боялась бы!

– А кто его знает?! Сейчас у них тут почти революционная ситуация. Были бы в форме, может она бы вообще назад бы побежала! От нас тут стали всё больше шарахаться, как от прокажённых!

– Во, блин! Япона мать!

– Ты это про кого?

– Про кого ещё?! Про местную контру!

– А-а! а я думал, что про япону мать!..

– Ха!..

Девичья фигурка поравнялась и промелькнула в тени здания напротив, быстро растворившись сзади в темноте улицы…

3.34 (89.11.25) «Бархатная революция»

Чистый запах тишины, выкрашенной серой казарменной краской, воздух, напряжённый утомлённым за прошедшую ночь нарядом. Усатый майор-дежурный по полку с красной повязкой на рукаве, взъерошенный испуганный дневальный со штык-ножом на белом ремне стоит «на тумбочке» у входа. «На ковре» у командира-офицеры управления полка. Ни шуток, ни шума. Почти тихо, как перед грозой…

– В городе волнения. Из дивизии поступил приказ командующего перевести все части Центральной группы войск на особое положение. Состояние боеготовности повышенное. БТРы расставить по периметру части. Усилить наряды по КПП. В город выход категорически запретить. На возможные провокации не поддаваться. В разговоры с местными жителями и журналистами не вступать! Занятия за пределами части отменить. Всем находиться в расположении своих подразделений. Провести политзанятия с личным составом. Собрать на совещание командиров всех подразделений, – объявил командир части подполковник Вовченко начальнику штаба подполковнику Карпову.

Карпов пожал плечами.

– Вас понял, товарищ подполковник, – в его голосе уже не было прежнего благоговения, как перед прежним командиром полка. Он был не только равным в звании, но явно ощущал отчасти и своё командирское превосходство, четко проявившееся за последние полгода. Его спокойная уверенная фигура, движущаяся по территории части, вызывала больший трепет личного состава, нежели суетливая не волевая фигура нового командира полка.

– Разрешите идти? – не дождавшись ответа командира, он уже распахнул дверь на выход.

– Идите! – Вовченко кинул практически вслед уже выходившему подчинённому запоздалое разрешение.

3.35 (89.11.27) «Революция по расписанию»

26 ноября на Летенском поле в Праге собралось 700 тысяч человек. А уже на следующий день, 27 ноября с полудня до двух часов под звуки сирен и автомобильных гудков прошла всеобщая предупредительная забастовка.

Длинный коридор казармы перекидывал эхом гулкое цоканье офицерских каблуков, удаляющихся всё ближе и ближе к выходу.

– Ты куда, Майер? – крикнул вслед своему взводному комроты, старший лейтенант Ткачёв.

– Я, вроде как сегодня ночью ответственным был. В общагу собираюсь, – Александр приостановился.

– Хорошо. Но к обеду чтобы был. Бойцов в столовую сам поведёшь! – Ткачёв неудовлетворённо сморщился.

– Понял! – дверь казармы небрежно хлопнула о косяк под действием старой скрипучей пружины.

Майер переступил порог КПП. Сделал пару шагов в сторону общаги. Посмотрел направо. Улица была пустынна. Что ж. В такое время, около одиннадцати утра, словацкие улицы всегда пустынны. Все дружно на работе, не то, что в Союзе, где народ в рабочее время дружно шарится по городу, решая свои личные делишки. Здесь всё иначе.

Но сегодня! Где-то там, в «Центруме»[106]106
  Центре города


[Закрыть], говорят, что-то происходит. Типа народные волнения какие-то. Против нынешней власти, за свободу и, в том числе, за их, советских войск, вывод! Где эти «волнения»? Ходить туда нельзя, более того, говорят, что небезопасно. Майер пораскинул мозгами. Представил себе, что может с ним произойти.

«А кого мне побаиваться? Словаков, что ли?» – самонадеянно решил он.

Советские офицеры не особо боялись местных. А вот местные – как раз наоборот. Знали, чего в драке один, даже самый хилый русский может значить в сравнении со словаком! Тут был не вопрос силы тела, а, скорее, силы духа! Хотя у Майера было и то, и другое! Итак, молодой человек решительно направился в Центрум…

«Плевать на запреты!» – это были мысли легкомысленного двадцатитрёхлетнего мальчишки.

Александр шагал по мощённой камнем улице, любопытно разглядывая «революционные» агитплакаты. Все магазины, реставрации и прочие общественные заведения были закрыты. «Шкодовки» одиноко припаркованы вдоль тротуарных бордюров. Группка молодёжи, возбуждённо разговаривая, пересекла дорогу перед советским офицером, не обращая на него особого внимания. Лишь одна девушка, белые, слегка завивающиеся, начёсанные волосы которой невольно притянули внимание старлея, бросила на него короткий взгляд лукавых глаз. Но тут же, смутившись своих спутников, отвела взгляд от бравой фигуры советского офицера в серо-голубой парадной шинели с голубыми погонами. Группа поспешила вверх, по направлению к старинной центральной площади города между костёлом и маленькой пивной, куда иногда захаживал и Майер с друзьями. Количество людей возрастало. Все были оживленны, но не агрессивны. Вскоре Майер практически слился с потоком, напитываясь царящей вокруг революционной эйфорией. Площадь на пригорке перед костёлом была полна народа. Лёгкий морозец бодрил. Порывы ноябрьского ветра трепали волосы на головах собравшихся. То был холодный ветер перемен! Кто-то с рупором стал с подмостков о чём-то вещать. Александр попытался уловить что-то. Тщетно. Собственно, его мало интересовала судьба нынешней власти как таковой. Ведь «дух перемен» ещё раньше захлестнул и его родную страну. Его волновала лишь одна фраза, которую он пытался не пропустить: «Русы, ходь до домов». Ведь за этой фразой стояло и к нему, именно к нему, Майеру, их, стоящих здесь, отношение. От этих слов зависела его дальнейшая судьба, а может и судьба всего их государства!

«Я здесь, чтобы всем своим мирным видом показать этим «революционерам», что не враг я им, как и тысячи других советских военных, следящих за событиями из-за серых стен воинских частей. Не враги мы, советские граждане, им, живущим на этой милой, пока всё ещё социалистической земле! Да, мы начали первыми пересмотр всех своих ценностей, подтолкнув и их к этому! Разве это общее наше стремление к лучшему должно поссорить нас, сделать врагами? Ведь мы здесь всегда были для их же защиты. Были и остаёмся. Ну, а не хотят нас, мы уйдём. Только надолго ли они смогут остаться одни? Свято место долго пусто не бывает! Уйдём мы, придут другие. Вот ведь что будет досадно!» – рассуждал про себя Майер.

– О чём тут говорят с трибуны? – спросил Майер пожилую женщину в очках. Та стеснительно заулыбалась, попыталась что-то объяснить. Потом замялась, пожала плечами.

– Не вем… так, – махнула она рукой, давая всем своим видом понять, что всё это так, брехня какая-то, обо всём и ни о чём конкретно, которую ей самой трудно осмыслить…

Через два часа митинг закончился. Люди стали расходиться, возвращаясь на свои рабочие места. Никакой агрессии, ни битых витрин, ни сожжённых авто, ни драк с полицией, ни избитых людей здесь, в словацкой глубинке, не было! Был на редкость спокойный, мирный, «революционный митинг» по расписанию, напоминавший отчасти наспех организованный митинг по случаю годовщины октябрьской революции.

Майер посмотрел на часы: 14:00.

«Как в нашем фильме про Мюнхгаузена, – «подвиг по расписанию», с 12 до 14 у нас революция, ну а потом – идём опять на работу, трудиться в уже практически новом государстве!» – удивлялся офицер.[107]107
  Эта революция была названа современными историками «Мягкой» или «Бархатной» не случайно. Никто организованно не препятствовал этой «мягкой революции», а точнее, чётко спланированной централизованной акции. Власть практически добровольно сдана. Народу на улицах осталось лишь откупорить «революционную бутылку шампанского» для дополнительного апофеоза, создания иллюзии борьбы за «новое светлое будущее». Хотя для революции, по науке, предпосылочек – то явно не доставало. Но как без «революции» можно было бы объявить о «контрреволюции», как создать образ врага? А ведь новая власть уже жаждет мести и новых показных репрессий по отношению к «бывшим»! Но это всё ещё впереди!..


[Закрыть]

Когда разрумянившийся Майер зашёл в комнату общаги, его взору предстала сцена чаепития, а точнее, кофепития.

– Давай, Сашок, мы тут кофейничаем с камарадками!

– Журналистки, – пояснил Бабаев.

«Да уж, жильцы этой комнаты нарушили всё, что только можно было нарушить. Пока я по митингам таскаюсь, эти тут с журналистками шашни разводят…» – подумал про себя Майер и посмотрел в сторону двух любопытных улыбчивых симпатичных девушек с блокнотиками в руках.

– Как вы относитесь к происходящему? – задала вопрос вошедшему светленькая девушка с конопушками.

– Да как нам к этому относиться!? Вацлав Гавел ваш до добра вас не доведёт!

– Это почему? Ведь он борется за свободу.

– От кого?

– От коммунистического тоталитаризма, – ответила тёмненькая.

Лицо Тимофеева стало багровым. Было очевидно, что он уже заводится «с пол-оборота»:

– Всё, что у вас сейчас происходит, стало возможным только благодаря нашей перестройке!

Девушка покрутила головой в знак несогласия, поправила очки на милом носике.

– Мы хотим быть свободными полностью. Жить так, как на неметчине люди живут.

– А ка-а-к на вашей неметчине люди живут? – Тимофеев посмотрел на них с прищуром, отхлебывая горячий кофе из железной армейской кружки, – да если бы не наши солдаты, вас бы сейчас здесь не было бы, неметчина бы и была! И жили бы здесь немцы, а вы бы им, в лучшем случае, прислуживали!

– То мож быть и так, мож быть и нэт, но тераз[108]108
  Сейчас


[Закрыть] это здесь ни при чём. Это было давно. А сегодня наша культура выше, чем в Советском Союзе, – девушка смотрела каким-то напористым холодным взглядом, в котором то и дело проскакивали «контровские» огоньки, – и мы кцем[109]109
  Хотим


[Закрыть] развиваться далше, как в Европе!

– Ваша культура, ваши города должны были быть полностью разрушены в годы войны. А знаете ли, милая девушка, почему этого не произошло? А этого не произошло только благодаря тому, что был приказ брать ваши города без надлежащей артподготовки и бомбардировок! Чтобы сохранить вам вашу историю! И не надо говорить, что это было очень уж давно! – Тимофеев выпучил глаза, в которых горели досада и безнадёга, почти отчаяние. – А нашей солдатской кровью освобождали ваши города. Только поэтому вы сегодня можете лицезреть вашу культуру и гордиться ей. Но вы просто обязаны помнить тех, благодаря кому всё это имеете! Знаешь, сколько наших ребят здесь погибло?! – Тимофеев потряс в воздухе указательным пальцем.

– Я не веем. Знаю только, что вы, русские, своих солдат не жалели, поэтому ваших и погибло в два раза больше, чем немцев.

– Милая моя! Да, не щадили своих. Ради вас же. Американцы – те сносили европейские города «ковровыми бомбардировками», в Вене, например, разбомбили основное бомбоубежище, где скрывались жители города! Все там погибли! Если бы вас американцы освобождали, вы бы тогда знали, что почём! И вот теперь нам – слова благодарности и это спустя-то полвека! А что наших погибло больше, так это вы, гражданские, так рассуждаете, вы ничего не знаете о правилах ведения войны и нормативах. Да вы вообще знаете, что по всем правилам ведения боевых действий в наступлении необходимо обеспечить трёхкратное превосходство, а в особо укреплённых районах и более? И это при условии массированной бомбардировки, артиллерийской подготовки, заградительных огней и прочего…

Было трудно понять, как девичьи уши сносят всё это, как они не скрутятся в трубочку. Однако было очевидно, что в глазах у девушек словно натянулись защитные «плёночки», сквозь которые они смотрели на молодых советских офицеров, воспринимая их как потусторонних существ, совершенно безнадёжно потерянных для нового миростроения наступающей новой эпохи, как на доисторических мамонтов, которым суждено исчезнуть навсегда.

– Так вот и посчитайте, – продолжал монотонно Тимофеев, – во сколько крат в наступлении гибнет больше, чем обороняющихся!?

– Не вем, просто так говорят, – девушки были уже почти обижены. Глаза потухли. Былой задор сменился досадой.

– Ладно, ты, Тимофеев, не сильно-то налетай на девчат! – Майер крутил пустой железной кружкой.

– Ладно всё равно сейчас в Европе самое справедливое общество, – одна из девушек посмотрела, как бы подзадоривая офицера.

– Это почему же?

– Так.

– Что значит «так»?.. А какое общество, по-вашему, самое справедливое?

– Я уверена в том, что самое справедливое то общество, где больше всего развит обеспеченный «средний класс», – девушка оперировала понятиями, которые ей казались незыблемыми. – В то время, как в других странах отсутствует «средний класс». Есть или очень богатые, или очень бедные. Или вообще, все бедные!

– Смотри ты! Но именно в развитых капиталистических странах и существуют богатые и бедные!

– Да, но у них разрыв между богатыми и бедными невелик.

– Это большущее заблуждение!

– Да?

– Смотри сюда! За этим скрывают перед общественным сознанием истинный факт того, что в «развитых странах» реально существует колоссальнейший разрыв между основной частью общества и его «верхушкой» миллиардеров. В этом контексте те, кого там считают «средним классом», на деле являются беднотой в сравнении с теми, кто на «верхушке»!

– Но какая же это «беднота»? Беднота там, конечно, есть, но их мало. «Среднего класса» – гораздо больше.

– То, что они именуют «беднотой» есть, на самом деле «нищета». Это люди-люмпены, которым уже совсем нечего терять. И поверь, их было бы гораздо больше, если бы «верхушка миллиардеров» не опасалась революции!

– В любом случае, существуют же какие-то общепринятые стандарты того, что считать «средним уровнем жизни».

– Кто сказал, что такие стандарты существуют в международном масштабе? В каждом обществе, в каждом государстве – свои стандарты.

– Я считаю, что стандарты едины. Каждому нужно иметь дом, работу, тот же телевизор, стиральную машину ну и так далее.

– Как же! Например, у нас, в СССР – действительно разрыва большого между людьми нет. Нет ни сильно богатых, ни сильно бедных. Все живут в более-менее «среднем уровне». Но эталонов этого уровня не существует! Так вчера многие люди, находясь в «среднем классе», не имели ни телевизора, ни стиральной машины. И не мечтали! В послевоенное время были рады элементарному. И при этом они не были «бедняками», хотя жили ещё хуже некоторых сегодняшних бедняков.

– Ну, тогда в СССР просто все бедняки и нищие.

– Ладно, тогда что скажешь про племя аборигенов, например.

– А что про него сказать? Аборигены они и есть аборигены.

– А то, что как можно их уровень жизни мерить современной европейской линейкой? По этой «линейке» даже ихний король – нищий бомж какой-то!

– Ну, просто им нужно показать, как можно жить, они просто не понимают, как они несчастны!

– Поверь, они счастливы в этом «незнании». И едва ли они скажут завтра «спасибо» за такое «прозрение». Это знание сделает их жизнь несчастной. А сейчас они совершенно свободны от материальной зависимости и они по-настоящему счастливы, возможно, даже гораздо счастливее многих богатых европейцев. Всё в этом мире относительно. Только глупые европейцы, совершенно не понимая законов обществоведения, особенностей других народов, могут предпринимать такие попытки навязать своё мировосприятие другим, попытаться измерить весь мир «линейкой» собственных ценностей. Это вторжение в чужие пределы и превращает местный средний класс в нищих, вносит дестабилизацию в общество, что всё вместе блокирует саму возможность дальнейшего развития этих стран, так как превращает их в сателлитов, в колонии, эксплуатируя рабский труд местного населения, без малейших попыток, в этом случае, измерить уровень их вознаграждения также европейской «линейкой». Напротив, западные капиталисты скупают всё за бесценок, эксплуатируют за бесценок целые страны. Они тем самым отрываются в своём развитии ещё дальше, не оставляя никаких шансов другим. Именно благодаря этому, европейским странам-то и удаётся поддерживать «толстую прослойку» своего «среднего класса», который посути является «опричниной», укрепляющей кормящую их власть «верхушки миллиардеров». Вот и всё. При том этому «среднему классу» важно регулярно промывать мозги, формируя ненавязчиво иллюзии об устройстве мира. О причинах и следствиях, которые выгодны для сохранения такого положения вещей в мире! Более того, как известно, причин у всего обычно несколько. Но для навязывания определённой позиции западные пропагандистские механизмы выдвигают только одну, наиболее выгодную, для придания нужного окраса, остальные же, даже более важные, замалчиваются.

– Как вы не можете принять чужую точку зрения? Вот, в этом вся ваша сущность! – девушка решила «ударить ниже пояса».

– Я всего лишь высказываю свою точку зрения. Или, по вашему, право на «плюрализм» имеет только ваша позиция, которая, при всём, вам явно продиктована?!. – Тимофеев разгорячённо тыкал пальцем в направлении журналисток.

– Влад, ты пальцем-то не тычь, а то дырку сделаешь. Успокойся! – вмешался Майер, дабы несколько охладить пыл разошедшегося товарища.

– Ладно, ваша точка зрения понятна. А как вы думаете, когда ваши войска выведут из нашей страны? – задала вопрос другая чёрненькая, доселе молчавшая журналистка.

– А кто сказал, что их выведут? – Майер посмотрел на девушек, ехидно улыбаясь.

– Нам не положено на такие темы, вообще-то, говорить. Да и не знаем мы ничего. Может, даже меньше знаем, чем вы. Мы люди подневольные. Какой приказ дадут, такой и выполним, – Тимофеев взял трёхлитровую банку с кипятком, достал оттуда покрытый толстым слоем накипи кипятильник, – вам, девчата, кипяточка насыпать? Давайте! – девушки кивнули головами в знак согласия, и Майер кинулся мыть две кружки.

– Кофе?

– Кавы? Такими кружками?! О, нэт! Спасибо. Мы так много кавы не пиём. Чай, це можно.

– А мы, советские офицеры, пьём! – молодые люди рассмеялись, разрядив слегка напрягшуюся атмосферу в комнате общаги.

– Так вот, я знаю точно, как только мы уйдём отсюда, сюда войдут другие, – продолжал Тимофеев, пока Майер разливал чай девушкам.

– Нет-нет! Никто сюда болше не войдёт! У нас будут свобода и демократия, как в Америке!

– Вы готовы продать своих братьев, в обмен на американский пирог. Будут у вас здесь стоять чужие войска, хотите вы того или нет! Вот помяните моё слово, – подключился Майер, щедро, демонстративно, почти куражась, насыпая в свою кружку кофе под удивлёнными взглядами девушек, привыкших потреблять кофе маленькими кофейными чашечками.

– Ну, позрим[110]110
  Посмотрим


[Закрыть], – девушка с конопушками осторожно держала тонкими пальчиками большую горячую армейскую железную кружку с чаем, выглядывая из-под очков.

– А вы будете подавлять нашу революцию, как в 68-м? – добавила другая.

– В 68-м у вас не было никакой революции. Это была только выходка контры при поддержке империалистов. Хотели свергнуть Советскую власть. А наши пришли и не допустили это.

– А сейчас вы тоже придёте «на помощь» нашей старой власти? – чёрненькая смотрела пристально, напряжённо, строго, с нотками жёсткой иронии, отставив кружку на стол.

– А сейчас некому приходить на помощь. Да никто её и не просит. Был я тут у вас на площади на митинге. Всё мирно, тихо. Никто никого не убивает. Не то, что в 68-м! А вообще, мы не знаем, что происходит на самом-то деле.

– А вообще, нам обсуждать это не положено. Знаете, что с нами может быть за этот вот разговор?!

– А что тут такого? Мы ведь просто хотим знать правду! – переглянулись журналистки.

– Правду? А существует ли на 100 % объективная правда? А есть она одна, правда-то? Вон их сколько много правд разных! Всегда существует, как минимум, две точки зрения. У каждого она своя. Под своим углом. Поэтому нас интересует только та правда, которая направлена на уважение к нам. Несущая позитивную оценку прошлого, во имя позитивного будущего, а не правда моего врага, не взгляд врага, мечтающего только об одном – о разрушении моей семьи и устоев, о гибели моего государства и меня. Ведь чёрт вас знает, чё вы там потом накатаете! А нас потом натянут по полной!

– А давай-ка и впрямь закругляться. А то ещё затаскают по особым отделам! – шепнул на ухо Тимофееву Бабаев.

– Ладно, мы будем собираться. Ну, так, напоследок, ответьте всё же на наш вопрос.

– Какой именно?

– Как вы будете реагировать на нашу революцию?

– Да если ваши сами будут такими же мирными. Если на наши воинские части нападать не начнут, то ничего и не будет. Мы в ваши дела вмешиваться не имеем никакого желания. Сами решайте, как вам жить! А будут провокации, тогда уж на себя пеняйте. На силу – силу имеем, а на добро – добро! Так ещё великий русский князь Ярослав Мудрый говорил.

– А всё же, если вам дадут приказ стрелять? Вы лично будете стрелять? – наступила напряжённая тишина.

Лица девушек выражали озабоченность. Казалось, это был их основной вопрос, к которому они вели весь этот разговор. Все замолкли.

– Вам же уже сказали. Я повторю. В безоружных людей мы стрелять нэ станем. А будут стрелять в нас, раздолбаем всех к ебеней фене! Ясно?! – всё время молчавший Бабаев бухнул кружку на стол. – И вообще, мы с вами тут нэ разговаривали! Это вами понято?! Нэ положено нам общаться с журналистами!

– Да вы пейте, пейте чай-то! Угощайтесь! – Тимофеев пододвинул ближе к девушкам открытую тубу печенья «DISCO», которое очень любил и возил отсюда в Союз среди прочего диковинного «заморского угощения». Девушки переглянулись.

– Дякуем…

Спустя пару дней кто-то приволок словацкую газету, одна из статей на первой полосе которой, одна из статей начиналась со слов:

«Keď sme prišli do hostelu sovietskych dôstojníkov, pili čaj z železa vojenské hrnky»[111]111
  «Когда мы зашли в общежитие советских офицеров, они пили чай из железных военных кружек…»


[Закрыть], – едва они смогли перевести.

– Да уж, про кофе не решились написать. Из такой посуды да в таких количествах кофе здесь не пьют. Девушкам психушку сразу пришили бы. Так что приходится им врать с первого же предложения!

– Хорошо хоть распитие водки из самовара нам не приписали!

– Да мы ж не пили-то водку в этот раз!

– Да то-то и оно!.. Да кого правда волнует?! Прикинь, как бы это круто звучало! А вообще, спрячьте эту гадость! Не дай боже, попадётся нашему особисту! Или стуканёт кто. Батурин потом шкуру спустит! Мир то не без «добрых» людей! Слава богу, хоть имён наших здесь нет…

(В общем-то этот новый особист капитан Батурин был нормальным мужиком. Вовсе не демоном, каким обычно изображают «особистов». Всегда стремился всем другим офицерам продемонстрировать, что он такой же, как они, «свой», когда они за пределами полкового забора. Пытался сблизиться, поговорить «по душам», а вот этого-то и опасались другие, ибо где та грань между приятельским откровением и «стукачеством»? Ведь, как ни крути, на службе у капитана Батурина были несколько «особые» полномочия, за что его большинство, побаиваясь, недолюбливало, даже сам комполка… Всё это делало позицию особиста, на общем полковом фоне, двоякой: элитной, с одной стороны, и прокажённой – с другой…)

– Надо эту газетёнку сжечь! – было решено единогласно….

С этих пор, казалось, что-то окончательно надломилось в «советско-чехословацких отношениях». Военных уж не чествовали более. Из воинов-освободителей от фашистского ига они как-то незаметно превратились в оккупантов и оплот «тоталитаризма»…

Сами же советские офицеры или некоторые из них теперь как-то особенно остро чувствовали себя словно историческими преемниками тех далёких белогвардейских офицеров, которых им представляли всегда как идеологических врагов. Они стали преемниками тех передовых людей своего времени, так же преданных своему государству и присяге, своему воинскому долгу по защите Отечества. Сейчас, как и тогда, снова над страной надвигались тучи, сулящие принести новые разрушения старого мира, но уже с новыми лозунгами и новой философией и устремлениями. Исторические же преемники тех большевиков – революционеров сегодня снова строили на улицах баррикады, призывали к беспорядкам, неповиновению и свержению правительств, к «экспроприации» через приватизацию госсобственности. И от перестановки мест слагаемых итог был один и тот же… Что тогда, что сейчас, что, вероятно, появится снова завтра… Как бы это странно для некоторых и не выглядело! Ибо всегда в любом государстве, при любой политико-экономической формации, существуют верные преданные люди, патриотично устремлённые в сохранении своего, «богом данного», «великого государства», в то самое время, когда другие, движимые легкомыслием или злобной алчностью, призывают к свержению власти и «великим потрясениям». Но какое бы знамя они ни подымали, их сущность, при этом никогда не меняется! Ведь редко в жизни на самом деле складываются настоящие предпосылки для «справедливой» обоснованной революции. Остальное большинство же – лишь марионетки, слепо и доверчиво следуют за новоявленным лидером…

* * *

 
Слышишь, гвардеец? – война началася,
За белое дело, в поход собирайся!
Мы смело в бой пойдём за Русь Святую,
И, как один, прольём кровь молодую.
Рвутся снаряды, трещат пулемёты,
Скоро покончим с врагами расчёты.
Мы смело в бой пойдём за Русь Святую,
И, как один, прольём кровь молодую.
Вот показались красные цепи,
С ними мы будем драться до смерти.
Мы смело в бой пойдём за Русь Святую,
И, как один, прольём кровь молодую.
Вечная память павшим героям,
Честь отдадим им воинским строем.
Мы смело в бой пойдём за Русь Святую,
И, как один, прольём кровь молодую.
Русь наводнили чуждые силы,
Честь опозорена, храм осквернили.
Мы смело в бой пойдём за Русь Святую,
И, как один, прольём кровь молодую.
От силы несметной сквозь лихолетья
Честь отстояли юнкера и кадеты.
Мы смело в бой пойдём за Русь Святую,
И, как один, прольём кровь молодую.
 

Марш белогвардейской Добровольческой Армии