Текст книги "На переломе эпох. Том 2"

Мы хорошо знаем историю и не повторим ошибок наших предшественников! Мы будем действовать решительно. Наверняка, каких бы усилий и революционных жертв это нам ни стоило!

– Вы ничего не видите пред собой, кроме революции. Но стоит всё же предпочесть эволюционное развитие общества. Конечно, революция – короткий путь к власти. Победители-революционеры создают в обществе «революционный романтизм». А на деле, нет больших народных бед, нежели через революцию![156]156
  По материалам работ В.И. Ленина


[Закрыть] – возразил тот, что с пышными бакенбардами.

– Молодой человек, ну а вы, может, хоть вы что-то скажете? Неужели вы с этим согласны? – мужчина с бакенбардами подошёл к Тимофееву. – Да хватит же спать! Вставай! Вставай!

– Влад, вставай, хорош дрыхнуть! Всё проспишь. Давай, подымайся, хватит спать. Пошли на пивко!? Лови последние лучики уходящего солнца, да вставай же, идём на пиво! А? – в комнату общаги буйно влетел Майер.

– А где эти? – смотрел Влад мятым от сна лицом на разгорячённого товарища.

– Какие такие «эти»?

– Ну, это, револю… а-а-а! – махнул он рукой. – Ну и соснилось же!

– Вот! Я и говорю, что вредно спать в такой час!

Они вышли на тихий свежий мартовский воздух…

3.60 (90.03.16) Я оставила частицу тебя навсегда с собой

15 марта 1990 года, словно не замечая происходящего вокруг, а точнее, буквально аплодируя «долгожданным переменам» в виде переворотов в странах бывшего соцлагеря, Горбачев приносит присягу в качестве первого президента СССР.

Итак, у Тимофеева не было выбора. Вопросы о его согласии или несогласии были, как это и полагается в армии, лишь делом формальности, лишь проверкой его готовности исполнить свой патриотический долг перед Родиной. Его отправили на Кавказ. Это приказ. И он не вправе его оспаривать. Он – казённый человек. Со своей свободой он попрощался ещё в свои шестнадцать лет, поступив в военное училище. С тех пор его судьба и жизнь целиком и полностью были вверены в надёжные руки его отцов-командиров и Родины.

Тимофеева душила мысль о том, что он больше никогда не увидит свою Зденку. Это дурацкое письмо… Этот дурацкий Кавказ!.. И вот, отчаянно разрываясь между любовью и долгом, он всё же решил перешагнуть через всё и приехать к ней, чтобы хотя бы попрощаться по-человечески. Хотя бы ещё раз взглянуть в её родные любимые глаза. Ведь он не просто едет в Союз, он едет на Кавказ! А там может случиться всё, что угодно, и только любовь ещё способна наполнить его жизнь главным смыслом…

Мартовский вечер. Город уже погрузился в сумерки.

«День уже явно стал длиннее, – подумала Зденка, – еще неделю назад сейчас было бы совершенно темно. Это хорошо!»

Да! Это хорошо! Это значит, близится снова лето. А значит, скоро зародится новая жизнь в скверах и парках, в лесах вокруг! Снова всё будет зеленеть, щебетать и радоваться тёплому летнему солнышку. И она, Зденка, тоже родит новую жизнь – она станет счастливой мамой! Она просто обязана быть счастливой, как бы то ни было, независимо ни от чего и ни от кого! Во имя и для этого дитя, зачатого в любви, хоть и такой безнадёжной. Так она решила для себя, перелистывая в календаре своей личной судьбы новую страницу.

Неожиданный звонок в домофон оторвал её от грустных размышлений и борьбы с собой…

Она выглянула в окно. На крыльце стоял Тимофеев. Её сердце заколотилось. И все мысли, выстроенные в голове пирамиды её светлого будущего, стали рушиться под каждым сокращением её сердечной мышцы. Она не решалась подойти к домофону и открыть дверь. Она не была уверена в себе, в том, что сможет устоять и не поддаться снова этим губительным для неё чувствам. Она стояла у окна. А так хотелось прижаться к его груди! Так хотелось сказать ему об их будущем ребёнке. Но стоит ли это делать? Что это даст кроме дополнительной боли и новых страданий и ей, и ему?! Она смотрела на него из окна и тихо плакала. Слёзы катились по её горлу, а она не знала, что она может сделать, что она должна делать. Глаза застлали слёзы, и всё вокруг расплылось в пелене горя. Тут она почувствовала взгляд на себе. Женщины обычно чувствуют пристальный взгляд. Она вытерла слёзы и снова взглянула на крыльцо. Тимофеев снизу смотрел на неё, отделённую от него оконным бликующим стеклом. Он помахал ей рукой.

– Зденка! Пусти! Давай поговорим!

Она отпрянула от окна, упала на диван, накрылась подушкой и разревелась в полный голос, буквально захлёбываясь горькими солёными слезами, не реагируя на звонки и крики с улицы. Её истерично трясло, и она кусала собственные кулачки. Пока, совершенно обессилив, не уснула.

Её разбудил лязг открывающихся замков. Это были родители.

– Zdenka! Spíte? Prebuďte sa! A tú noc bude, che budete robiť?[157]157
  Зденка! Спишь? Просыпайся! А то придёт ночь, что будешь делать?


[Закрыть]

* * *

Тимофеев шёл по городу. Последний раз. Как стали родны и милы эти тихие красивые улочки, и такие тёплые воспоминания они несут в своей тихой сущности! Вот здесь он случайно встретил Здену. Тогда шёл дождь. Сейчас светит солнце. Но впереди – тучи. А значит, быть снова дождю. И, значит, быть новой жизни… Сейчас везде – голые ветви, едва просыпающиеся от зимы, качающие новыми просыпающимися почками. Вот здесь, по этой улице, они шли в тот далёкий день. Тогда было всё в цвету, ведь был май, как-никак! Её легкое голубое платье мягко опускалось по изящной фигуре. Темные волосы рассыпались по плечам, а он вдыхал её головокружительный аромат, держа её за кончики холодных пальчиков… А там, давно как-то зимой, она предложила ему снять шапку. Не хотела, чтобы другие знали, с кем она сейчас идёт и не называли бы её курвой, тягающейся с советскими вояками. Ведь словаки шапок не носят. Чудаки! Тогда он страшно обиделся на неё. Ведь его норковая шапка была предметом его особой гордости, а не позора. Гордился он и тем, что он русский или, точнее, советский офицер. Но это было тогда. А теперь… теперь как бы он хотел ещё хоть на миг окунуться в тот день. Всё так, кажется, рядом, но невозможно дотянуться рукой. Кажется, сейчас стоит ему обернуться и вот она, Здена будет улыбаться ему. А он сможет подойти к ней и снова обнять. Тяжесть навалилась на его голову при воспоминаниях его последней неудачной попытки встретиться, когда она тупо затворилась перед его носом за дверью, хладнокровно, как ему казалось, игнорируя его, жестоко демонстрируя глупую обиду и совершенно не понимая, что видит его в последний раз, видимо, не осознавая, что закрывает дверь их отношений навсегда. И теперь этот миг будет преследовать их всю жизнь. Глаза налились, покраснели, стало давить в висках, словно голова лопалась, и весь мир покрылся словно пеленой. Стало трудно дышать.

Он прекратил «прощальный променад» и направился в общагу, а придя, поспешил скорее найти утешение во сне.

Тимофеев всё ещё шёл по городу. Улочки, дома, реставрации. Вдруг, почувствовав что-то странное, он остановился, обернулся и замер.

Из реставрации вышла девушка. Это была она. Здена. Их взгляды встретились. Девушка замерла. Открыла рот, но звуков не было. Здена была всё такая же. Почти такая же, как и тогда, во время их первой встречи. Разве что стала немного женственнее, что ли. Она нерешительно приподняла руку и, казалось, она хочет что-то сказать. Очень важное, но словно чугунный груз мешает ей это сделать. Он сделал шаг навстречу. Ноги были словно ватные. Ведь он понимал, что их счастье выше их человеческих сил. А сковавшие их оковы сильнее земной любви двух человечков, которая стала лишь постыдным предметом осуждения общества и, казалось, на всей земле отсутствовало то место, где они бы могли найти свой приют, своё место под неласковым солнцем. Он сделал шаг. Но в этот момент из реставрации вышел молодой словак, неожиданно для Владислава поцеловал Здену в губы. Это был Януш, он взял её за руку, не обращая совершенно внимания на застывшего напротив Тимофеева. Здена бросила на него косой взгляд. Последний взгляд. И они стали медленно удаляться. Здена хотела было что-то сказать… но не решилась. Да и кому это нужно? И какой в этом смысл? Здена потупилась. И шла, стараясь не смотреть своему спутнику в глаза, чтобы он не заметил того, что в них сейчас творилось. Тимофеев грустно провожал взглядом удалявшуюся счастливую, как ему казалось, пару… Вот и свиделись! Теперь уж точно в последний раз… Судьба подкинула ему такой неожиданный сюрприз. Зачем? Почему именно сейчас? О, боже! Как рвётся всё в груди! Тимофеев ускорил шаг в сторону части. Город был ему теперь более неинтересен…

* * *

Вдруг резкий звон будильника словно взорвал мозг старлея. Всё! Пора!..

Сонный Майер обнял товарища.

– Давай, я провожу. Помогу с вещами.

– Не нужно! Я сам. Бойцы помогут. Как говорят, долгие проводы – лишние слёзы! – усмехнулся тот.

– Мож, увидимся ещё!

– Всё может быть. Да, конечно, увидимся ещё. Хоть Союз и большой, но до дембеля-то нам ещё тоже ого-го!..

– Ещё попьём с тобой «мёд-пиво», что здесь не допили!

Александр с вдруг подкатившей грустью смотрел вслед уходящему товарищу. Вот и утекли эти годы. И кто знает, что будет завтра. Возможно, им уже никогда не встретиться. Кто знает!

* * *

 
Прощай, мой друг, увидимся мы скоро,
Как будет в новой жизни суждено,
Без зависти, упрёка и укора,
Допьём мы недопитое вино!
Мы вспомним годы славные, лихие.
Как мы встречали тяготы без слёз.
Как не давали справиться стихии,
И не дрожали в утренний мороз!
Что наша жизнь!? – Мгновенья бурных вёсен!
Несущий нас неистовый поток!
В Союз, домой! Среди словацких сосен,
Твой поезд мчится ныне на Восток!
 

Автор В. Земша. 2008–2013 гг.

Ночной вокзал. Советский поезд, примчавшийся из Миловиц, тормозил, издавая скрип чугунных колёс о рельсы.

Тимофеев последний раз вдохнул в себя полной грудью вонючий запах «Супры», ставший таким родным за эти долгие и так быстро пронёсшиеся, неполные три года. Собственно, и до замены-то оставалось всего несколько месяцев, как и до планируемого вывода войск из ЧСФР! Так что вопрос убытия из этой страны был лишь вопросом нескольких месяцев и только, так или иначе…

«Я оставила частицу тебя навсегда с собой», – вдруг эта её загадочная фраза как-то иначе прозвучала в его голове, наполнясь совершенно иным смыслом…

«Не может быть»! – его кровь прильнула к мозгу, но он отогнал эти мысли.

Тимофеев грустно смотрел на ночной перрон сквозь вагонное окно. Вагоны быстро наполнялись новыми пассажирами.

– Товарищ старший лейтенант, разрешите пройти?! – услышал он голос солдата за спиной. Оторвался от стекла, пропустил бойца с чемоданом. Втянул в себя специфический воздух, наполненный запахами машинного масла, рельс и бог весть чего ещё, присущего железнодорожному вагону. Стукнул себя ладонью по лицу, раскрыл широко красные глаза, словно пытаясь их таким образом осушить. Он старался осушить проступающие слёзы, боль, высушить душу и запихнуть то, что от неё осталось, в глубины своей грудной клетки, так, чтобы никому до неё было не добраться.

Тимофеев снова встал у окна. Посмотрел грустно в последний раз сквозь мутное от грязи стекло на тускло освещённый перрон. Его словно прострелило. Взгляд остановился на темноволосой девушке, смотрящей куда-то напряжённым взглядом, словно кого-то высматривая.

– Здена! – выдохнул было Тимофеев.

Но в следующую минуту к девушке подошёл старлей из соседнего батальона с чемоданами, и они дружно погрузились в поезд.

«Обознался», – разочарованно понял Тимофеев.

Он припал к грязному стеклу вагона, которое, как казалось, разделяло прошлое от будущего. Попытался дёрнуть ручку, чтобы его открыть, но безрезультатно. Он упёрся лбом в стекло. Мир словно опрокинулся. Старлей хватал ртом воздух, словно задыхался. Именно сейчас он окончательно осмыслил всю суть происходящего, всю безвозвратность и безысходность сего момента, всего, что на самом деле сейчас происходит. Именно сейчас, а не скоро и даже не завтра, а именно в эту минуту! Тяжёлый ком подкатился к горлу. Поезд застучал монотонно по рельсам. За окном мелькали красивые словацкие домики с красно-коричневыми черепичными крышами, спящие глубоким мирным сном. Он словно пытался взглядом зацепиться за проплывающее в прошлое. Вдохнуть и задержать хоть на миг всё это. Но перрон неумолимо отъезжал и вскоре остался далеко позади. Там же осталось и его сердце, которое было словно вырвано, а кровоточащее место горело, словно было обильно присыпано солью. Старлей морщился, сдерживая изо всех сил душащие его слёзы…

* * *

 
Пролетели года, отшумели,
Птицы смолкли в осеннем раю.
Как те пташки о будущем пели,
Я теперь об ушедшем пою!
О весеннем! О юном! О смелом!
О пылающей страсти огнём!
Вспомню милую девушку в белом,
Вспомню всё этим суетным днём…
 

Автор В.Земша. 1990 г.

3.61 (90.03.31) Разделяй и строй «демократию». (Или парад суверенитетов)

29 марта 1990 года в ЧССР посткоммунистические элиты Чехии и Словакии взяли курс на независимость так же и друг от друга. В 1990 году разгорелась так называемая «дефисная война». Чешские политики настаивали на сохранении прежнего написания «Чехословакия» в одно слово, словаки требовали дефисного написания: «Чехо-Словакия». В результате компромисса с 29 марта 1990 года страна стала официально именоваться «Чешская и Словацкая Федеративная Республика» (ЧСФР), сокращенное название «Чехословакия» по-словацки могло писаться с дефисом, по-чешски – без дефиса. В русском языке был принят вариант с дефисом.

31 марта 1990 года на Трафальгарской площади в Лондоне проходит многолюдный митинг противников введения подушного налога на избирателей, который заканчивается беспорядками и поджогами. А на следующий день в Манчестере 1000 заключенных тюрьмы Стренлжуэйз, поднимают бунт и захватывают большую часть здания.

«Если человек в душе – подросток, он всегда будет считать своего требовательного учителя, как и родителя – узурпатором, зато «уличная» вседозволенность и распущенность будут восприниматься им как «понимание и забота», как «свобода и демократия», без осознания того, что порой эта вседозволенность идёт ему же во вред».

В марте в СССР начался настоящий «парад суверенитетов»: 9 марта Декларацию о суверенитете принял Верховный Совет Грузии, 11 марта – Литвы, 30 марта – Эстонии.

Люди оказались в состоянии подавленности, тревоги и растерянности в результате потери перспективы, обесценивания стимулов и ценностей. Вместе они начали искать виновника всех бед, и зачастую им оказывался другой этнос.

На фоне возрождающихся религиозных ценностей стали культивироваться межконфессиональные противоречия, стимулируя рост негативных отношений между этносами.

Часто это происходит в связи с тем, что внешняя религиозность часто овладевает массами быстрее, нежели истинная духовность, основанная на терпимости и самоограничении. Люди, приходящие в церкви, подчас совершали религиозные обряды, руководствуясь не только религиозными чувствами, но и соображениями этнической идентификации: русский, грек, грузин – это православный, азербайджанец или чеченец – значит, мусульманин, поляк или литовец – католик, еврей[158]158
  Еврей и есть синоним иудея. Ибо только в Российской империи и СССР слово «еврей» воспринималось как национальность, отличная от вероисповедания. Так могли быть и евреи – христиане и не евреи – иудеи. В оригинальном же понимании самих иудеев истинный еврей – это, прежде всего, и есть иудей. Как индус и индуист – есть одно и то же. Это, посути, слова-синонимы. Поэтому «православному еврею» или еврею-атеисту было бы вернее считать себя кем ему ближе по духу ещё, только не истинным евреем. Вообще, все российские евреи, являясь, вероятнее всего, потомками древних хазар, объединены с евреями «Земли обетованной», в большей степени именно религией, нежели генами и кровью. Иудеи всего мира, объединённые своей верой, автоматически называют себя евреями. Более того, в еврея возможно «конвертироваться», приняв официально иудаизм.


[Закрыть] – иудей, калмык – буддист и т. д. Таким образом, религия является одним из важнейших факторов, способных не только разделять людей, создавая предпосылки для этнических конфликтов, но и является главным фактором национальной идентификации в единую группу даже представителей разных народностей. Так, например, индуизм цементирует в единый народ миллиардное население Индии, говорящее на более чем двухстах языках. Являясь неким «национальным стержнем», главным «национальным идентификатором», связывающим воедино народы, её населяющие. И любая мера «веротерпимости» к другим религиям остаётся таковой до тех пор, пока те не превышают предельно допустимую норму, способную заявлять о росте своей доминанты. Едва это происходит, при малейшем неблагоприятном для стабильности условии, данная религиозная группа становится реальной угрозой государственности. Так в Индии выделился Пакистан, отличающийся от населения Индии лишь преобладанием в вероисповедании ислама. Так случилось и с народами Югославии. Так может случиться, наконец, и в России, если при всём благополучии ситуации с «веротерпимостью», русское православие перестанет быть фактором, цементирующим нацию, если потеряет авторитет даже у русского населения. В этой связи важно осознавать важное значение основной «национальной религии», исторически свойственной для той или иной территории. Понимать то, что любое действие, направленное на появление новомодных «религиозных альтернатив», крайне опасно для целостности страны. Это подобно сосуду, который бы пронизали множественные глубокие трещины. Которые рано или поздно приведут к неизбежному – крушению государства и дроблению его на более мелкие религиозные образования. Или, как минимум, эти «религиозные трещины» способны привнести в страну внутренний мировоззренческий раскол, что ослабит страну, которая едва ли будет в силах вынести сколь-либо серьёзный удар.

Поэтому независимо от того, обрядность и содержание какой религиозной группы вам нравятся больше, верите ли вы в бога, как такового, или являетесь атеистом, берегите русскую православную миссию как духовный центр, объединяющий русский народ – народ веротерпимый и многонациональный по своей сути.)

После десятилетий жизни в дружной и многонациональной семье – СССР, в одночасье всё развалилось. В Ереване армяне не пускали на работу азербайджанцев, а в Баку – азербайджанцы армян. В Приднестровье молдаване вырезали русских. В Узбекистане узбеки громили турок-месхетинцев. А в Чечне началась война, которая сразу, после развала СССР, переросла в общенациональную трагедию для русского и чеченского народов. Так что эти многие «независимости» были получены слишком дорогой ценой. Можно было бы сказать, что «цель оправдывает средства», но данные цели едва ли можно назвать созидательными, отражающими реальные, а не мнимые интересы большинства. Вообще, вопрос «независимости» подчас является на деле вопросом «независимости власти». Вопрос именно только самой власти, а не подданных, не народов. Которые зачастую по мере приобретения их властью независимости, сами теряют экономическую независимость и свободу от произвола, насилия, преступности, от уверенности в дне завтрашнем.

3.62 (90.04.10) Квартира 30

Двумя днями ранее, 8 апреля 1990 году на парламентских выборах в Венгрии победу с подавляющим перевесом одерживает правоцентристский Демократический Форум и его союзники.

Это весеннее утро выдалось на редкость солнечным. Молодые офицеры-холостяки, жильцы общежития по приказу командира выносили старую мебель, проеденную насквозь тараканами, из комнат на улицу, расставляя её в нарисованные на асфальте мелом квадраты с указанием номеров комнат.

Майер умылся, влажной ладонью отряхнул брюки, одел китель, затянул ремень портупеи, взглянул на слегка запылённые сапоги – махнул рукой, поправил повязку начальника патруля на рукаве, оглядел ставшую пустой комнату и отправился на службу. День выдался на редкость хлопотным…

Время уже приближалось к обеду. С калитки на КПП сняли по этому поводу замок. (Который иногда вешали во избежание соблазна для офицеров покинуть расположение части в служебное время.) Александр устало шёл в общагу. Его форма не отличалась отглаженностью и чистотой. Уголок воротника пропотевшей рубашки упрямо выбивался из-под кителя. На запылённом лице чувствовалась усталость. Мебель по-прежнему стояла на очерченных мелом квадратах. Альяр сидел в кресле и из-под тёмных очков загадочно смотрел на приближающегося сослуживца.

– Подойди сюда, – произнёс он. В душе Александра зашевелилось предчувствие. Он вопросительно посмотрел на него – слишком загадочным был его вид. Хашимов смотрел поверх очков, слегка наклонив голову.

– Тебя ждут в 30-й квартире, – негромко произнёс он и словно отключил этим его сознание.

В его душе всё затрепетало, а лицо отразило всё внутреннее волнение. Хашимов тихо засмеялся, обнажив ряд неровных зубов. Александр вопросительно посмотрел на него.

– Смеюсь над твоей привязанностью к ней, – пояснил Хашимов…

Случайные взгляды жильцов дома не сильно тревожили Александра. Ибо там была она! И всё остальное отступало на задний план. Она влекла его словно магнитом, содрогая всё его тело. 30-я квартира – это была квартира, где жила Иринина соседка – Анна, славившаяся своими кулинарными талантами… «А что, если это разводка Хашимова и там меня встретит этот Анькин «манжел[159]159
  Манжел – муж сл.


[Закрыть]» – прапор?» – мелькнуло было у Майера в голове, но он тут же отбросил эту мысль…

Анна понимающе взглянула на взволнованного лейтенанта, мнущегося нерешительно на пороге.

– Заходи, – негромко с опаской произнесла она.

– А муж?

– Объелся груш! Не беспокойся, он в наряде. Не явится, я надеюсь. А явится, тогда нам всем тут крышка! А-а! Мне уже надоело бояться! – она махнула рукой. – Подожди пока здесь, она скоро придёт, – показала Анна на комнату и вышла на кухню.

Через открытую балконную дверь комнату наполнял по-весеннему свежий воздух. Неповторимое сочетание свежести и тепла! Внутри у него всё трепетало. Он опёрся руками о сервант, уставился на часы с диковинной электронной игрой. Он стал нажимать кнопки и ловить падающие электронные яйца в электронную корзину. Эта игра помогла убить время. От мысли, что он сейчас увидит её, сердце замирало, по телу пробегала дрожь…

Когда она вошла, он так и стоял, оперевшись руками о сервант, тело его то и дело вздрагивало от волнения ожидания, надоевшая игра – часы показывала 15–00.

– Салют! – её задорный голос оторвал его от этого нудного занятия, призванного тупо убивать медленно тянущееся время волнительного ожидания.

Он молча подошёл к ней. Лёгкая болезненная дрожь пробежала по его телу. Он поднёс ладонь к её лицу, тут же затрепетавшему от волнения. Отодвинул прядку выбившихся волос. Заглянул в её голубые глаза так, словно пытался что-то в них найти, что-то прочитать…

– Ты же написала, что нам не нужно встречаться!

– А ты такой дисциплинированный, да? Я решила, что раз Магомед не идёт к горе… Я скучала! И не могла больше ждать, когда ты решишься первым… Она закрыла глаза и как кошка осторожно подалась щекой навстречу движению слегка щетинистой щеки Александра.

Страстно бросились они навстречу друг другу. Сплелись в жарких объятиях. Это был миг безумной страсти. Безумные мгновения, в которых они оба словно пытались утолить мучавшую их долгие два года жажду, в которых они словно пытались снова отыскать друг друга. Такими, какими они помнили один другого в своих долгих грёзах. В своих мечтах и фантазиях, развитых воспоминаниями тех светлых дней, утекших, словно вода сквозь решётку…

Они лежали, утомлённо глядели друг другу в глаза, пытаясь найти в них хоть что-то из прошлого…

– Ты чё такой серьёзный-то? Что с тобой? – улыбнулась Ира.

– Я? Серьёзный? Да нет! Не знаю!..

Им было не открутить время назад! Что-то изменилось за эти годы! Утрачена какая-то чистота, искренность, невинность.

Они так и не смогли найти нужных друг другу слов. Кажется, эти два года проложили чудовищную пропасть между ними!

Александр, задохнувшись от своих тяжких мыслей, взглянул на неё снова.

– Что-что-что? Что-о-о? – кокетливо усмехнулась Ира. – Мы уже не те, что были прежде? Да?

Александр ничего не ответил. Лишь подошёл к окну… Ира подошла к нему сзади.

– Саша, нам пора! Мы не можем больше оккупировать Анину квартиру! Она и так уже извелась! Пора и честь знать!

– Конечно! Но погоди! Мы что, так и будем жить на расстоянии? Может, нам пора что-то изменить в наших жизнях? Иначе расстояние и время съедят окончательно наши чувства.

– Изменить? Не могу я сейчас ничего изменить. Сергей этого не вынесет. Знаешь, мне порой кажется, что он любит меня как-то болезненно. Да и зачем тебе всё это? А?.. Да ладно, не грузись! Была рада тебя увидеть! Я получила всё, что мне было нужно! Надеюсь, что и ты… Пиши мне! Салют! – она нежно, но как-то равнодушно прильнула к его широкой спине… так, словно это была банальная встреча двух любовников, которых вполне устраивало существующее положение дел, легко возвращающихся к реалиям своего настоящего мира, лежащего за рамками этих тайных свиданий.

Вскоре они расстались, такое гнетущее предчувствие, что навсегда. Их лодки расходились в океане жизни! Такова «се ля ви»! Такова хреновая жизненная правда!

Когда Александр спускался по лестничной клетке, он прикоснулся рукой к «той» серой двери, с такими знакомыми трещинками, французским замком и номером «тридцать два», к которой когда-то крался подобно вору, переполненный влюблённым волнением… Нахлынувший поток воспоминаний снёс старлею крышу. Он достал янтарный парусник из нагрудного кармана «ПШ» куртки – недавно появившемуся «демократичному», более свободному элементу новой повседневной формы, пришедшей в дополнение к классическому строгому кителю… повертел его в пальцах, словно упиваясь чувством амурного мазохизма, вспоминая тот далёкий день, голубые невинные, искренне любящие Ирины глаза, её протянутую ладонь…