Текст книги "На переломе эпох. Том 2"

Но если сложить пространство. Что же тогда произойдёт с понятиями «Скорость» и «Время»? Став «нулевыми» понятиями, они потеряют столь значимое сегодня значение. Пространство освободится от них. Ибо перемещение в нём станет возможным без Скорости, без Времени! Выходит, возможно движение материи вне Времени и без Скорости! В любую заданную точку. А возможна ли тогда и сама жизнь вне Времени?..

Тут поезд дёрнулся и начал тормозить, скрипя колёсами. За окнами полз перрон.

– Всё, приехали! Ну и загрузил ты, паря мне мозг, ни черта я не понял из всего, что ты тута мне наговорил! Ну, всё, тута наши дорожки разбегаются как во времени, так и в пространстве! Причём с бешеной скоростью! – засмеялся мужчина и поспешил на выход.

– Ну, бывай! Удачи! – усмехнулся и Майер.

Тот обернулся, усмехнулся, махнул рукой и смешался вскоре с толпой…

* * *

Военный городок Комарнинского полка. ДОСы, ДОСы, ДОСы… Майер постучал в нужную дверь условным стуком. Сердце выпрыгивало. От переполнявшего его волнения он даже забыл про цветы или какой-то иной романтический подарок, сконцентрировавшись лишь на самом свидании! Ведь само по себе свидание представляло собой труднодосягаемый «плод». Вспомнив о важности для женского восприятия «романтической мишуры» в самый последний момент, он почувствовал конфузную неловкость за свою несообразительность и слегка отстранился от двери.[93]93
  Кстати говоря, вся внешняя романтическая «мишура» в процессе овладения женским телом в виде шариков и «миллиона роз» – не всегда в действительности – истинное проявление чувств мужчины. Чаще к красивой «мишуре» в ухаживаниях прибегают матёрые, взвешенные в своих действиях ловеласы, стремящиеся единственно к телу. А истинно влюблённые романтики за своей влюблённостью иногда просто о «мишуре» не помнят, преследуемые заветной единственной целью – увидеть «её»! В то же самое время эти романтики очень часто забывают о том, что объект их любви – просто слабая женщина, нуждающаяся во внимании и заботе, и не только в минуты их любовных всплесков. Но так или иначе, и искренние «всплески» чувств бестолковых романтиков, и показушно – расчётливые «фейерверки» матёрых расчётливых ловеласов заканчиваются. И наступают «трудовые будни». И только настоящая духовная близость и уважение друг к другу способны создать истинный долговечный союз!


[Закрыть]

Дверь открыла какая-то высокая молодая женщина, посмотрела испуганно на рослого молодого человека в гражданке, словно примеряясь со своим ростом. (Вероятно, каждый человек при встрече с противоположным полом как бы подсознательно примеряется на предмет: «могло бы, так, хотя бы чисто «гипотетически», между нами нечто быть… или нет?»)

– Вам чего?

– Я… я… я… – замялся Майер.

– А-а-а! Вы – Александр? Да?

Александр молчал в замешательстве.

– Вы из Ружомберка? Да? – продолжала расспрос женщина.

– Да! Я-а-а…

– Ищите Иру? – помогла ему она и мило загадочно улыбнулась.

Было очевидно, что женщину очень забавляла эта романтическая интрига. Поэтому она охотно включилась в эту игру, помогая встрече двух несчастных влюблённых.

– Да, а где она?

Улыбка сошла с её губ.

– Зайдите скорее! – она пробежала осторожным взглядом по пустому подъезду и захлопнула дверь за спиной юноши. – Вы поздно приехали, Александр! Она ждала вас все эти дни. А вчера вернулся полк с учений. И всё! Не знаю, смогу ли вам теперь помочь! Ой, не знаю! И потом, они там, в отпуск в Союз собирались, вроде. Не знаю точно когда.

Лицо Александра выражало полное отчаяние. Он стоял молча и ничего не говорил.

– Ну ладно, оставайтесь здесь, а я сбегаю к ней. Всё узнаю. Кстати, меня Катей зовут.

– А-а! А меня Александр, – ступил лейтенант.

– Да я уже знаю! – усмехнулась Катя и выскочила из квартиры, закрыв дверь на ключ.

– Ну да, – Майер хлопнул себя по лбу, сконфузившись.

Минуты в пустой квартире тянулись слишком медленно. Часы на стене, казалось, специально замедляли свой ход. Александр стоял в коридоре и прислушивался к каждому шороху в подъезде, надеясь услышать вскоре долгожданные шаги…

Наконец дверь подъезда звучно хлопнула, быстрые смелые шаги пробежали по ступенькам, выказывая всеми своими громкими шлепками, что человек, их издававший, совершенно не скрывался, то есть это были не те осторожные шаги объекта свой сердечной болезни, которые он ожидал! Ключ с клацаньем провернулся и дверь открылась. На пороге стояла Катя.

– Живой ещё? Я не слишком долго отсутствовала? – она глянула на часы на стене.

– Нормально, Кать! Ну, так как там? Что?

– Не могу тебя ни чем утешить! Уже сегодня они уезжают в отпуск в Союз. Ну, сам понимаешь, тут уж ничего не поделаешь! Не твой сегодня день, лейтенант!

– Я понимаю!.. – надежды Майера рухнули, но всегда остаётся последний шанс, последняя соломинка, за которую машинально хватается рука утопающего. – А когда их поезд?

– Не уверена, но думаю, у тебя есть часов пять. Но извини, Саша, здесь ты оставаться больше не можешь! Дальше действуй на своё усмотрение! – Катя пожала плечами, её лицо приобрело твёрдые, можно даже сказать, суровые нотки и она указала рукой на дверь в прихожей.

* * *

Вокзал. Зал ожидания. Суетятся люди напротив табло с расписанием поездов. Саша сел на свободное сиденье, так, чтобы хорошо просматривался центральный вход, вытянул ноги.

– Земляк! Подержи цветы, будь другом! Я тут жену встречаю! – высокий капитан протянул Майеру изящный букет. – Я щас в туалет сбегаю мигом, добро?!

– Давайте, товарищ капитан!

Майер посмотрел на табло, на часы. Скоро. Уже скоро! Скоро они должны появиться на перроне!

Прошлая бессонная ночь в патруле давила на его веки и они то и дело непроизвольно слипались, пока не закрылись окончательно…

* * *

– Давай, жена, ты бери сумку, Славку, выходи на перрон, а я полетел за чемоданами! – в дверях вокзала появились Басмановы. Ира взяла кучерявого сына за руку, и они медленно вошли внутрь. Остановились напротив табло.

– Мама! Смотры, какие цветочики! – белокурый мальчик вытянул вперёд маленький указательный пальчик.

Мама совсем не реагировала на очередной «познавательный позыв» своего трёхлетнего сына. Затем, уже на самом выходе из здания на перрон, обернулась зачем-то и замерла. Её сердце заколотилось в груди.

– Саша! – прошептала она, удерживая свой внезапный порыв.

– Что тормозите?! – вынырнул с двумя коричневыми чемоданами Сергей, остановился, поставил чемоданы, вытер пот со лба.

– Какой ты быстрый! – кровь прилила к Ириным щекам. – Идём!

Она снова бросила косой взгляд исподтишка на спящего с букетом Майера, улыбнулась: «Всё-таки он приехал! Приехал ко мне!»

Этот факт грел её женскую душу, для которой само упущенное свидание было не более важно, чем осознание его возможности и своей способности быть «роковой женщиной», предметом обожания и борьбы![94]94
  Сам факт борьбы мужчин за право обладания женщиной посылает сигналы в её мозг, пробуждая в ней её животное «селекционное» начало, что рождает в ней романтическое настроение. При этом природа заботится при рождении детей о максимально возможном смешении «генетических кодов», как основе эволюционного развития через формирование природного разнообразия и естественного отбора между ним. Поэтому после периода, достаточного для выращивания первого потомства, женщина подсознательно начинает готовиться к появлению второго, даже если в действительности она детей и не желает. Но природа не спрашивает желаний. Задача природы – одеть розовые очки и заманить в ловушку. А после – бац и готово – бери и рожай в муках, плати за полученные удовольствия! И вот как раз здесь снова включается её «селективный механизм» для поиска «лучшего», на этот раз, возможно, генетически «другого, лучшего». Но всё же измена женщины носит скорее морально-психологический характер, нежели сугубо физиологический. Её влечёт больше ощущение самки, находящейся под атакой доминирующего самца… Хотя, пусть простит меня читатель, ведь ему известно, что в данном случае мы имеем дело всё же не с селекцией, а с любовью, хотя и за рамками норм, морали и правил!


[Закрыть] Она подхватила сына и почти счастливая семья вышла на перрон.

– Ну что, я не слишком долго? – капитан толкнул спящего Майера.

– А!? Да нет, нормально! – Саша встрепенулся, подскочил, прищурился заспанными глазами на табло, на часы и как ошпаренный рванул было к выходу.

– Может, отдашь мне цветы? – капитан дёрнул его за рукав, ухмыляясь заспанному «земляку».

– А! Да! Конечно!

– Спасибо!

На перроне суетились люди. Навстречу Майеру прошёл счастливо улыбающийся всё тот же капитан с чемоданом и каким-то ящиком. Рядом счастливо семенила стройными ножками молодая женщина в мини-юбке, видимо, супруга, с букетом, едва ли не в зубах, вся в сумочках и котомочках.

Люди, люди, люди. И вот в далеке он увидел знакомую фигуру Басманова. Тот грузил чемоданы в вагон.

– Всё. Опоздал!

Майер стоял на перроне. Он желал только одного: увидеть её. Пересечься хоть на миг с ней взглядом. Жадно. Как глоток воды в пустыне. Как глоток той «лимонной газировки» в вагоне на пути сюда! Но поезд надрывно дёрнулся, отдачей отстукнув сочленениями ленивых вагонов, ещё раз, ещё, и поезд медленно потащился в сторону Союза…

3.22 (89.08.19) Полотенце

Август 1989 г. Либава. Моравия
Полигон

Ровно месяц назад, 19 июля 1989 года в Польше проходят выборы с единственным кандидатом на новомодный пост «первого президента страны», где польский парламент с перевесом всего в один голос избирает на него генерала Ярузельского.

1 августа 1989 года в Польше прекращается государственный контроль цен на продовольствие, вследствие этого цены взлетают вверх на 500 процентов. Начинаются резкие реформы, приведшие к скорому тотальному краху существующей социалистической экономики страны, на обломках которой вскоре начнут буйно всходить ростки новых западных производств, открывая каналы для жадного проникновения международного капитала в истощённое тело постсоветского государства.

Сейчас, 19 августа 1989 года польские коммунисты массово присоединяются к коалиции, возглавляемой профсоюзом «Солидарность», «посыпая голову пеплом» раскаяния и уничижения, отрицая вчерашние идеалы и преклоняя колено пред вчерашним своим идеологическим противником. Что ж, это обычное явление, именуемое «приспособленчеством». Когда желание получить большую выгоду толкает людей на измену, и не только своим былым идолам и идеалам…

Уже около месяца третий батальон стоял в полях, «накрывая» полигон для очередных учений. Так же, как обычно «накрывают на стол», расставляя столовые приборы, здесь готовили поле, вырубая лишние кусты, вырывая траншеи, расставляя мишени. День за днём, с раннего утра и до вечера…

И в этот один из многих дней седьмая рота … проспала!

– Кто должен был роту поднимать сегодня? – орал ротный.

– Я, – прапорщик Будило смотрел в землю виноватым взглядом.

– Прапорщик! Носить такую фамилию! Буд-и-ло! И не разбудить роту?! Как же это такое может быть?!

Рота весело заржала – и солдаты, и офицеры.

– Отставить смех! – рявкнул Самойлов, и тут же сам рассмеялся…

Итак, оставшись без завтрака, седьмая рота угрюмо топала по пыльной дороге навстречу восходящему солнцу.

– Майер! Со своим взводом сегодня отправляетесь на танковую директрису! – Самойлов поправил полевую фуражку за зелёный козырёк, поставил ребром ладонь к переносице, коснулся указательным пальцем зелёной кокарды, «оцентровав» её…

Танковая директриса

Солнце перевалило за полдень. Изрядно устав от нудной рубки кустарника, солдаты только что легли на траву, ожидая обеда.

– Товарищ лейтенант! – крикнул Бедиев, смотря вдаль.

– ЗИЛ! – вторил ему Ким.

– Обед идёт! – бойцы поднялись, сели.

Поднялся и Майер.

Гусейнов и Озанян продолжали сидеть, лишь повернув головы в сторону начавшейся шумихи.

– Товарищ лейтенант! Почему опять сидим? – из ЗИЛа вылез комбат. – Почему не работаем?

– Мы только что присели, товарищ майор.

– Солдат без лопаты – преступник! Ещё раз увижу вас сидящими без дела, вы, товарищ Майер, получите от меня выговор с занесением! Понято?

– Так точно, товарищ майор! – Майер приложил руку к виску.

– Бездельники!.. Седьмая рота!.. Ла-а-дно, разгружа-а-йте обед!

Бойцы кинулись к борту ЗИЛа, где стояли термосы. Абдулабеков запрыгнул наверх, открутил вентили, поднял крышки.

– Давай сюда котелки!

– Давай, насыпь супчика! – протянул котелок Буряк.

– А кампот есть? – вытянул шею Якушев.

– Бар-да-а-к! – сплюнул комбат.

– Та-а-к! Взво-о-д! Строиться с котелками! – заорал Майер…

После приведения бойцов «в чувство» прозвучала долгожданная уставная команда:

– Взво-од! К раздаче пищи приступить!..

Вскоре ЗИЛ с обедом исчезал из вида, везя солдатскую жратву другим трудягам. А в котелках жидко плюхалась уже давно остывшая вонючая похлёбка из капусты, сала и редко встречающейся картошки с глазками.

– Эх, суп – супец, от х..(«пип») конец, от п..(«пип») ребро, вот суп добро! – Буряк, посмеиваясь, вытащил ложку из сапога, стал ковыряться в котелке.

Остальные заржали.

Холодная масса пресной сечневой каши студнем колыхалась в плоских крышках от котелков и едва сладкий компот в железных армейских кружках, да ломти кислого с тмином словацкого хлеба. Собственно, даже всё это далеко не в изобилии. Майер и солдаты без особого энтузиазма ковырялись в этих безвкусных скудных «деликатесах» алюминиевыми ложками.

Тут Майер почуял запах дыма и чего-то вкусного. Повертел головой. Дыма не было видно нигде.

– Чем-то пахнет! А?

– Таварыш лэтенант! Угошайтесь пловом! – улыбался Сабиров.

– Пловом? Откуда?

– Идёмте! – ухмыльнулся младший сержант.

За бугром в траншее устроились солдаты-узбеки. В вырытой в земле яме бездымно горел мастерски разведённый огонь.

– Это чтобы нас не запалили! – пояснил Абдулабеков.

В котелке пыхтел рис, морковка.

– Сейчас у нас праздник – «Курбан-байрам»[95]95
  Курба́н-байра́м – исламский пра́здник жертвоприноше́ния праздник отмечаемый через 70 дней после праздника Ураза байрам (отмечаемого в честь окончания поста в месяц Рамадан), в 10-й день месяца Зуль-хиджа в память жертвоприношения пророка Ибрахима. Согласно Корану, Архангел Джабраил явился к пророку Ибрахиму во сне и передал ему повеление от Аллаха принести в жертву сына. Ибрахим отправился в долину Мина к тому месту, где ныне стоит Мекка, и начал приготовления. Его сын, знавший об этом, не сопротивлялся, так как был послушен отцу и Аллаху. Однако это оказалось испытанием от Аллаха, и когда жертва была почти принесена, Аллах сделал так, чтобы нож не смог резать, и тогда ангел Джабраил (Архангел Гавриил) позволил пророку Ибрахиму в качестве замены зарезать барана.


[Закрыть]! – продолжил он.

– А-а-а! Я в Казахстане тоже слышал о таком, – Майер присел на траву, – это когда вы баранов режете?

– Да! – хитро прищурился младший сержант. – Рэжэм, плов дэлаем, жарым, шурпа варым! Угашаем всиэх!

– А как по мне, то это дикость, простите меня, конечно.

– Жарыт мясо – это дикость?

– Убивать на глазах у всех – это дикость. И это в двадцатом просвещённом веке! При Советской-то власти!

– А гдэ мяса брат тогда?

– В магазине мясо, вообще-то покупают или на базаре.

– А у нас своё мясо пасётся, сами и рэжэм, – включился в разговор Сабиров, – а имам аль-Мардави говорыл: «Если человек собственноручно совершит свое жертвоприношение, это лучше», – он гаварыл: «Но даже если человек сам не режет свое животное, то желательно чтобы он хотя бы присутствовал при закалывании его животного».

– Это всё религиозный фанатизм! Ну, и потом, один имам так писал, это же нельзя теперь брать за догму! Всё равно, жертвы приносить – это дикость средневековая и варварство! Современные образованные люди не должны слепо следовать всему тому, что писали древние люди, исходившие из понимания благодетели своего варварского времени. То, что тогда считалось хорошим, не всегда является таковым сегодня. А кроме, я в Казахстане тоже читал, что имамы даже тогда, в те дикие времена, так же говорили, что животных нужно убивать гуманно, чтобы они не видели ни ножа, ни убийства других животных, не нервничали, не испытывали страданий! Уверен, что если бы эти имамы писали наставления сейчас, то они бы так же завещали, как минимум, не делать публичных убийств, чтобы другие люди не были бы психологическими жертвами этой жестокости. Ведь это нарушает их права! Если бы не отменили это кровавое действо вовсе! Жертвоприношения в двадцатом-то веке!

– Не знаю, таварыш лэтенант, мы раншэ-то не сылно рэзалы на Курбан-Байрам, а тэпэр – пэрэстройка! А еслы есть баран, то зачэм он есть, еслы его нэ рэзат? Был бы щас баран, мы бы его зарэзали, но щас у нас нэт барана, нет мяса! Но главное – ест рыс, а в плове самае главное, кромэ рыса, – марковка!

– И где вы всё это раздобыли? – удивился лейтенант.

– Да так! В столовой. Одын взал в карман марковку, другой – лук, я вот – рыса насыпал, – Абдулабеков вывернул свой карман, вытряхнул в ладонь ещё несколько рисинок.

– Рыс, правда, здэсь нэ правылный. Плов бэз барана – это дыкость! Но ничего! Плов будэт всё равно хароший! Хот и бэз барана. Всиэх угостым! – улыбался солдат широкой улыбкой с хитрым узбекским прищуром…

Разморенные после съеденного плова солдаты спали. Алюминиевые котелки, обтёртые травой, блестели на солнце своими зелёными, ободранными корпусами. Лопаты торчали, воткнутые в землю рядом. Майер жевал соломинку, глядя на голубое небо. Облака! Такие пышные и нежные облака…

«Вот бы туда! Как в сказке, проплыть бы на облаке!» – думал Майер, лёжа на жёсткой земле.

Казалось, что там – мягкая благодать, полная воды, свежести, и лёгкости, плывущей над всей этой вселенской пыльной суетой, полной суровой жажды действительностью…

«Ладно, ещё пять минут отдыха и подъём!» – не успел даже и подумать лейтенант…

Дикий визг и разлетающиеся щепки от черенка лопаты встряхнули его от полуденной нирваны. Он перевернулся на живот. И снова стук автоматов вдалеке и визг проносящихся пуль над головой!

– Взво-о-од! Всем лежа-а-ть! Никому не встава-а-ть! За мно-о-й, ползко-ом! Марш! – он пополз на локтях за ближайший холм.

Переполошенный взвод, матерясь и шипя, последовал за командиром, не забыв, однако, прихватить и свои драгоценные котелки!

– Там кто-то левее на стрельбище огневую начал!

– Аж сюда пули залетают!

– Видно, по бегункам бьют!

– Оны же нэ знают, что мы здэся спым!

«А не спали бы мы, а работали, так нас бы заметили! И стрельбу бы не начали, – подумал про себя Майер, сразу же сделав себе «зарубку» на будущее. – А они правы – отцы-командиры-то!»

– Ой! – закричал Абдулабеков.

– Что с тобой?

– Родыла-а! – засмеялся Абдулабеков и снова заорал. – Ой! Мать твою, женщина! Я локоть, кажись, вывихну-ул!

(Слишком огромен этот Либавский полигон! И взаимодействие сложно организовать между разными частями! Вот решил какой-то ротный или комбат популять, на что имел полное право. А откуда ему знать, что тут десяток придурков в зоне поражения отдыхает, нажравшись «узбэкского» плова!)

* * *

Ночь. Грязный, уставший за день батальон спит в фанерных бараках. Уже офицерами как бы пресечены все или почти все «неуставные» солдатские земляческие разборки. Вытрепано немало нервов всех снизу доверху. Угомонилось, вроде, и управление батальона, выдрючив до предела лейтенантский мозг. Стоят понуро дневальные. Младшие офицеры, наконец-то, закрылись в «офицерской комнате».

Майер перечитывал полученное недавно письмо:

«Ты удивлен моим исчезновением и думаешь сейчас бог весть что. Почему я избрала письменный путь обращения к тебе? Последнее время у меня было какое-то странное предчувствие. И ты, вероятно, замечал это во мне. Что ж, ты чуток и очень наблюдателен. Ты словно читаешь о том, что скрыто в человеке. Но в данном случае я и сама ни о чём не подозревала. Между нами было много преград. Эти преграды рушились. Но их оказалось больше, чем наших сил. Между нами легло, вдобавок, и расстояние. Так почему же всё-таки я обращаюсь к тебе письменно? Я знаю, ты сейчас разочарован во мне. И видеть твои укоряющие глаза, глаза, которые я всё ещё люблю, – нож в сердце. Ты вправе назвать меня эгоисткой. Что ж, я не вправе возражать! Но всё, что я делаю, всё это только ради тебя же самого. Спустя время ты это поймёшь сам. У нас нет никакого будущего. Прости меня и Прощай! Я.»

– Эх, напиться бы! – Александр спрятал сложенный лист во внутренний нагрудный карман, рядом с удостоверением личности.

– Тимофеев! Ну что, ты сливовицу-то куда заныкал? – Самойлов поставил на стол железную кружку.

После очередного дня, полного дурдома, хотелось одного – отключиться от действительности посредством слияния с Бахусом.

– У меня такое сегодня было, что нужно нервы полечить! – Майер жадным взглядом встретил пузатую литровую бутылку чехословацкой сливовицы.

– Щас, закуска ещё на подходе! Мои земляки здесь в столовой! Я им дал задание! – объявил важно Хашимов.

Прошло где-то полчаса. Всех рубил сон.

– А-а-а! Пока твою закуску дождёшься! – Самойлов разлил сливовицу.

– У меня есть пачка «DISCO»[96]96
  Круглое словацкое печенье с кремовой прослойкой


[Закрыть], – Тимофеев достал жёлтую цилиндрическую упаковку.

– Пойдёт!

Стукнулись железные кружки. Обжигающая жидкость со специфическим запахом пролилась в желудки. Зашумело в офицерских головах, отрывая их от земных проблем.

– Ну что, товарищ старший лейтенант, могу я завтра убыть в полк на побывку? Моя очередь, вроде, – Майер уставился на Самойлова, хрустя печеньем.

– Давай, Майер. Да, прихвати с собой Абдулабекова, его в санчасть покажешь. И вот ещё, зайди к моей жене, возьмёшь мне полотенце да ещё кое-что, ну, я записку ей напишу, передашь.

– Договорились, Петя, – фамильярно ответил Майер.

Самойлов поморщился, но ничего не сказал.

Дверь отворилась. На пороге появился замполит батальона майор Виноградов. Уважаемый в полку человек. Повторюсь. Афганец. С красной нашивкой на груди, свидетельствующей о тяжёлом ранении и геройским орденом «Красной Звезды».

– Пьянка у вас тут? – прошевелил пшеничными усами он.

– Товарищ майор, проходите! Раз вы здесь, то, значит, у нас уже это цэлое торжэственное мэроприятие! – улыбнулся Хашимов.

– Говорят, незваный гость хуже татарина, – усмехнулся майор.

– Ну, скажете! Вот, товарищ майор, присоединяйтесь, – Самойлов протянул кружку со сливовицей, – делат-то здесь нечего, вот досуг так и проводим.

За внешней бравадой, очевидно, сквозил конфуз людей, застигнутых врасплох начальством, имеющим теперь все основания на карательные меры. Но замполит батальона был нормальным мужиком. Спокойным и мудрым. Так что, очевидно, прихмелевшие «мыши» пытались сплясать на носу у доброго «кота».

– Хреновато проводите. Лучше бы книги почитали. Ла-а-адно. Давай! – он взял кружку. Молча чокнулись, вздрогнули.

– Да-а, я сегодня фильм привёз. Завтра вечером будем крутить бойцам, – продолжил майор.

– Да фильмы-то у нас в полку такие голимые. Одно и то же. Хоть бы один американский боевичок вы бы подкинули, а? – скривился Самойлов.

– Или эротику! – сострил Хашимов.

– Эротику вам подавай!? Восхищаетесь американской режиссурой? Ну, тогда у вас нет будущего.

– Почему это?

– Потому что ваше будущее – это ваши дети. Так?

– Ну, да.

– А раз у ваших детей, при такой расстановочке, его нет, то значит, что его нет и у вас! Ну, кем они могут стать? Бандюгами, как в боевиках, или проститутками, как в вашей эротике!.. Нужно уметь гордиться своим кинематографом, своей страной и своим народом.

– Да чем нам гордиться-то? Туалетная бумага и та дефицит!

«Мяса нет, колготок нет, нам не нужен этот дед!..»

– Это про Брежнева была такая шутка.

– Про него.

– Да какая бы у нашей страны ни была история, какое бы ни было прошлое, чтобы иметь будущее, нужно научиться её уважать. Только так будут нас самих уважать. Иначе мы – никто! Ладно. Кончайте тут водку пьянствовать, поберегите свои силы на день грядущий! – он поставил пустую кружку на стол и вышел.

Не прошло и пятнадцати минут, как в дверь постучали. Хашимов оживился.

– А вот и картофан подогнали!

На пороге стоял солдат-азербайджанец. В руке у него было две сковороды, из которых исходил аромат жареной картошки с луком и тушёнкой. Всё плавало в обильном жиру…

– Вам вот эта! – тот протянул одну руку со сковородкой поменьше.

– Да-а?! А вторая сковорода кому? – Самойлов прищурился.

– Зэмлякам это, – замялся повар, – ых многа!

– Что-о-о? – завыл Самойлов. – Каким таким землякам?

– Самойлов, пуст идёт! Нэ трогай его! Бэри нашу скавараду и все! – Хашимов почти вытолкнул солдата и закрыл за ним дверь.

– Ты чё, Хашимов? Неуставнуху разводишь?

– А это не твоё дело! Это мои дела! Ясно!? Или ты что-то против меня имээш в виду? Тогда болше моего картофана нэ получэш!

– Ну-ну! Ладно! Не кипятись! – Самойлов ретировался.

Было уже почти ранее утро. Картошка из-за усталости казалась почти безвкусной. Хмельные организмы уже вырубались и не хотели пробуждаться, несмотря на божественный картофельно-тушёночный аромат. Офицеры жадно жевали, обжигаясь, сквозь навалившийся сон, почти автоматически…

– Всё! Я делаю отбой, – Тимофеев первый бухнулся на свой спальный мешок, расстеленный на кровати.