Текст книги "На переломе эпох. Том 2"

– Возьми, это тебе на память обо мне! – Ира протянула ладошку.

– Что это?

– Это парусник из капель янтаря. Знаешь, я очень люблю янтарь. Это мой любимый камень! – на ее ладони лежал значок. – Тем более, что янтарь – это твой талисман!

– Мой? Почему?

– Ты ведь Лев!?

– Ну да!

– Ну, так вот!.. Если будешь его носить, он укрепит твои физические и душевные силы, поможет справиться с трудностями и не забыть меня!..

Действительно, все эти два года он носил этот янтарный значок, подобно талисману, вспоминая её, Ирины голубые глаза, полные любви и нежности. И этот подъезд. И тот далёкий весенний день, разделивший их жизни на «до» и «после». Отделивший настоящее и погрузивший его в разряд «прошлое», в недосягаемое отныне, подёрнутое туманной пеленой, воспоминание, мало отличающееся ото сна!

Майер ещё долго гулял по сумеречным улицам и реставрациям города, пока, уставший и хмельной, не отправился в общагу, переполненный сладостной смесью любви и разочарования. Было около полуночи. В этот раз он шёл, больше не озираясь.[160]160
  Сухой закон ушёл в историю! Выходы в ночной город, в реставрации, перестали быть запретными, а, значит, и потеряли свою привлекательность. Это стало обычным делом. Стало казаться, что пить стали меньше, хотя, вероятнее всего, пить стали меньше только в общаге. Солдат-комендант общежития потерял свой ранее колоссальный доход от сдачи пустых бутылок, которые он собирал по офицерским комнатам и регулярно обменивал на чехословацкие кроны!


[Закрыть]

Он всё же любил именно её. Такую, какая она есть!? Нет! Всё же другую. Такую, какой он её помнил в своей забитой романтикой голове. Хотел видеть. И будет видеть!.. Или? Да чёрт его разберёт. Просто кровь носится по венам подобно вину. Майер шагал по ночной улице. Остановился, посмотрел в сторону общаги… и вдруг решительно направился на КПП. Он снял фуражку. Тёплый весенний ветер ласкал его обветренное лицо словно руки любимой женщины. Как он желал увидеть её снова, представляя перед собой её нежное лицо. Но её прежний образ словно таял под свежими воспоминаниями. Кто она? Реальная ли женщина, которая любит его? Или это лишь призрачный образ, который он так горячо полюбил и продолжает любить? Кто она? Мираж? Сон? Что-то терзало его. Так, словно он был влюблён в несуществующий призрак. Словно всё, что он может иметь, это лишь его собственная память. Память о ней.

Её глаза, смотрящие на него так невинно тогда, два года назад, в подъезде. Её голос, шепчущий ему на ухо. Эти хрупкие плечи, которые он так страстно обнимал… Майер шёл, никого не видя и не слыша…

– Товарищ старший лейтенант! – дневальный на КПП вывел его из состояния ступора. – Вас тут ротный искал!

Майер посмотрел на солдата. Кивнул небрежно «пустой головой»[161]161
  Без головного убора


[Закрыть] в ответ на отданную ему честь. Махнул рукой на спущенный ремень у бойца: «А-а-а-а!..». Он сейчас был совсем не в том расположении духа, дабы устраивать воспитательную вздрючку…

* * *

 
В плену у сладостных стенаний
Целую нежно грудь твою
И влажных, бешеных лобзаний
Мгновенья жадно я ловлю.
Да, мы не виделись три года.
И нам былого не вернуть,
А жизни хмурая погода
Наш не согреет больше путь.
Твои я волосы ласкаю,
И вновь гляжу в твои глаза,
Что с нами будет – я не знаю,
А в сердце горькая слеза.
Ты уж не та, минули годы,
И я, наверно, уж не тот.
И не вернуть нам те восходы,
И грусть нас за душу берёт.
С тобой у нас не будет счастья.
Но счастья нет и без тебя.
Над нами хмурое ненастье
И рифы снова ждут меня…
 

Автор В. Земша. 80-е

3.63 (90.04.11) Вафли со сливками

Ирина шла к вокзалу, озираясь, стараясь ни с кем не встретиться. Окрестности были практически пустынны. Ведь все нормальные люди в этот час были уже на работе. Одинокие пешеходы переходили торопливо улицы, явно куда-то спеша.

(Это тебе не Союз, где толпы людей круглосуточно наполняют вокзалы, базары, кинотеатры. И всё это в рабочее-то время! При всеобщей-то трудовой обязанности! Недаром покойный Андропов брался навести порядок! Когда-то в Союзе совершались настоящие облавы при выходе из кинотеатра, магазина и так далее для проверки документов и объяснения причин отсутствия на рабочем месте!)

Здесь улицы были пустынны. Ну, почти. Хотя не было на них Андропова! А здесь, за поворотом, знала Ирина, пекут чудесные вафли. Её желудок, казалось, прилип к позвоночнику. В нём со вчерашнего дня не было ничего, кроме кофе и противной «курятины». Так иронично называла она свои выкуренные сигареты. Ирина опустила руку в карман, нащупала купюры. «Да, не густо», – подумала она, закрывая глаза от возбуждающего аппетит ванильного аромата свежеиспечённых яичных хрустяще-тающих во рту пышных вафель со взбитыми сливками. Она протянула купюру.

– Просим…

Аккуратно слизнув языком пышную белую шапку из настоящих взбитых сливок, Ира жадно откусила, почувствовав, как божественно тает во рту эта необыкновенная хрустящая выпечка. Ира зажмурилась, вдохнула майский воздух. Эх, как чудесно! Ей хотелось петь. А что, эта «конспиративная» ситуация ей даже нравилась. Подумать только! Какая незаурядная её жизнь. Как не похожа на жизни тех, сидящих «по норам» в ДОСах жён. В мятых халатах, вечно растрёпанных и неопрятных. Без какого-либо мотива на то, чтобы заниматься собой. Ведь всё равно выгулять-то свою, год от года увядающую «красоту», им некуда! Тоска!..

– Приятного аппетита! – раздалось сбоку. Ира встрепенулась.

Из-под овалов «хамелеонов» на неё насмешливо смотрел какой-то матёрый, словно рентгеном пронизывающий, взгляд Альяра. Казалось, нет ни одной тайны, которую возможно было бы от него утаить.

– Салют! – Ирина недоверчиво и слегка надменно бросила на него косой взгляд слегка раскосых кокетливо-влажных голубых глаз.

Альяр продолжал стоять на месте. Выжидая. Молча. Молчала и Ира. Это была игра нервов. Первая не выдержала Ирина, как и ожидал Хашимов.

– Ну, так что, долго будем молчать? Ты голоден? – она протянула ему то, что осталось от её трапезы, не найдя ничего лучше в такой ситуации. – Я больше не хочу, – добавила она для большей убедительности.

(Но кто знает мир животных, понимает, что доедать за кем-то означает отдавать ему бразды лидерства. Это право вожака – отбирать еду, поедать первому и делиться остатками.)

Но нет, не поэтому он лишь усмехнулся, глядя на так по-детски протянутый ему покусанный «деликатес».

(Скорее в этом случае, согласно животному миру, уступка своей трапезы внезапно нарисовавшемуся «вожаку стаи» – было наоборот, лишь своего рода свидетельством признания самкой доминанты самца.)

Пропустив вопрос мимо ушей, он лишь вытер большим пальцем милый Ирин носик, который был смешно выпачкан сливками. Ирина покраснела, почувствовав себя маленькой девочкой.

Она улыбнулась. На этот раз уже с детской доверчивостью.

– Проводишь?

– Куда?

Ирина посмотрела на Альяра, словно перекачивая в голове мысль: «Ты совсем глупый или притворяешься. Да, конечно же, притворяешься. А то не догадываешься….»

– Отгадай с трёх раз, – в её глазах забегали чёртики.

– У меня есть идэя получше, чем гадать на кофейной гуще, – Альяр приблизился к ней. Опустил голову и снова посмотрел ей в глаза, как её школьный учитель физики, поверх очков.

Ирина была заинтригована.

– Тем более выбор у меня не велик. И выбирать мне придётся между вокзалом и вокзалом. Кстати, ну что, угадал?

Ира лишь ухмыльнулась:

– Ну, угадал, значит, не совсем ещё глупый! Поздравляю! А в чём же твоя «идея по лучше»?

Альяр опустил руку в карман и медленно, демонстративно достал оттуда ключи.

– Что это?

– Ключи.

– От чего?

– А ты что, думаешь, снова от квартиры что ли? А может?.. Угадай с трёх раз!

– Не может! Угадываю с первого раза! Сама вижу уже, что от машины. Где взял?

– Это не имеет значения, – загадочно произнёс Альяр, – ну что, тебя подвезти до Банска-Быстрицы? А оттуда-то тебе уже до Комарно и рукой подать, – он помолчал и добавил, – а вообще, как хочешь… – Хашимов изобразил глубочайшее безразличие и готовность немедленно оставить женщину в гордом одиночестве посреди улицы.

Ирина думала недолго. Во-первых, в кармане было слишком мало крон. Да и тягаться по вокзалам на пересадках не было заманчивой альтернативой. Да и почему бы не провести время в компании такого внимательного мужчины. Не ханжа же она! Что же тут, собственно, такого!..

* * *

Старая зелёная «Волга» неслась по дороге. На заднем сиденьи чинно и слегка небрежно валялся двухкассетный «Шарп», распыляя по салону музыку.

Альяр ощущал себя хозяином жизни. Загранка. Крутая тачка, на какой в Союзе только шишки ездят. Да ещё и красивая женщина рядом. Солнце ярко светило в лобовое стекло, заставляя неприятно жмуриться.

– Любишь его?

– А что?

– Если любишь, почему не разведёшься? Чего ты хочешь от жизни?

– А какое твоё дело? – Ира задумалась. В самом-то деле. Что ей нужно от этой такой перепутанной жизни? Муж, который её любит, прощает, по-отцовски внимателен и заботлив. Искренне считает её ребёнка своим.

А Саша… Саша… В сложившейся ситуации вообще было трудно что-то загадывать о своей перспективе с ним. Их отношения уже напоминали перебродившее тесто, из которого уже так и не было суждено испечь ни вкусные романтичные «вафли со сливкам», ни хлеб семейного очага!

– Ты думаешь, он тебя любит?

– Думаю, да.

– Почему же сейчас я тебя везу, а не он? Где он вообще?

Ира лишь пожала плечами, а Альяр продолжал:

– Он зелёный мальчишка. Ты у него, вообще, практически первая женщина.

– Я знаю. Ну, скажем, не совсем первая.

– Да знаю я всю его историю. Можешь быть уверена. Ты – первая. Всё, что было до этого – это лишь так, детский сад.

– Ну и что? Это что, плохо разве?

Альяр повернул голову и упёрся глазами в Ирину:

– Да он пока сам ещё нэ знает, любит ли он тебя, или это просто сексуальная привязанность юнца к пэрвой женщине. И второе – более реалистично. Он никогда не решится на что-либо более-менее серьёзное. Знаю я таких!

Ира уставилась в окно, тупо считая мелькавшие домики.

Ей не хотелось думать об этом. Ей вообще не хотелось думать о плохом. Вокруг неё было и так множество злобных, следящих и завистливых глаз, так и стремящихся затянуть петлю на её шее потуже, либо натянуть ей юбку до пят, либо замурыжить на парт – или комсомольском собрании, по поводу «обликоморале»…

Дождь уже бил нещадно по лобовому стеклу и крыше машины. Старые дворники тщетно расчищали обзор.

– Почему ты выбрала его?

– Ты хочешь спросить, почему я выбрала не тебя?

– Вот именно.

– Но сейчас-то я с тобой!

Альяр повернул голову и внимательно посмотрел Ирине прямо в её голубые бездонные глаза.

– Ай, яй, яй. Не смотри мне в глаза. Утонешь, как в омуте, – кокетливо улыбнулась Ира.

– Я в них уже давно утонул…

* * *

Вскоре Хашимов и Басманова стали очередной «притчей во языцех». То ж, ничего здесь не утаишь! Новые слухи и легенды поползли по дивизии, что очень опечалило Майера. Его ранили грязные рассказы о ней, но больше всего его расстраивал сам факт того, что Ира села в машину к Хашимову, и это сразу после встречи с ним!

Командование не могло не отреагировать на это всё и и.о. командира полка, начальник штаба подполковник Карпов даже выступил с трибуны перед офицерами.

– Если кто-то здесь снова увидит эту б… поймать её и привести ко мне лично!

Кто-то хохотнул в офицерском строю, слишком уж двусмысленно прозвучала эта фраза: «Поймать её, эту б… и привести ко мне лично!»

Майер стал пунцовым. Ему хотелось дать ему в морду.

– Вы не смеете так говорить!

– Что-о? Майер? Вы тут что-то квакнули, товарищ старший лейтенант?

– Я квакать не умею! Я вам не лягушка.

– Вот гадёныш! Молчать, дурак!

– Вы сами дурак, товарищ подполковник!

– Что-о-о-о!? – задохнулся начштаба, не веря своим ушам, слыша такую дерзость.

Подполковник, выйдя из себя, попытался схватить Майера за грудки, но тот ловко вывернулся, блокировал хаотичные в бешенстве движения начальника и остановил свой кулак в сантиметре от челюсти подполковника…

– Лучше не надо, товарищ подполковник, руки-то распускать, ведь можно и на сдачу нарваться!

– Что-о-о-о? Арестовать этого каратюгу грёбаного! На губу его! Сгною, мерзавца! Вон из армии! Вон отсюда! Я тебя закопаю, сволочь! Оборзел совсем, мордоворот! – истерил старший офицер.

И если бы не вернувшийся вскоре из отпуска командир полка, Майеру и вправду пришлось бы худо… но командир полка неожиданно выступил на его стороне, назвав Карпова идиотом, разлагающим своим поведением дисциплину в полку и провоцирующим даже его самых добросовестных и наиболее порядочных офицеров, к каким он, оказывается, относил и Майера. Видимо, тут не обошлось и без его личной неприязни к фигуре начальника штаба… Но так или иначе, он вышел к ждущему своей участи старлею, похлопал его по-приятельски по плечу.

– Ты, Майер, хороший офицер! Я тебя знаю. Этот подполковник слишком много на себя взял полномочий, пока меня тут не было. Ты всё ему верно сказал. По-мужски. Всё, кроме одного! Ты, сынок, поднял руку на старшего по званию и должности, да ещё и публично! Товарища Карпова ты можешь не уважать, но подполковника и и.о. командира полка уважать обязан! Сам понимаешь, это не может тебе теперь сойти с рук так, само собой! И выговора с занесением в личное дело тут мало тебе! Придётся отсидеть небольшой срок на гауптвахте! Понято?

– Так точно, товарищ подполковник!

– Посидишь пока, а там посмотрим…

«Мож, Карпов перебесится себе», – подумал он.

– Короче говоря, не попадайся Карпову на глаза пока до поры…

«А то не приведи господь, засадит он тебя, и даже я тебе, старлей, не помогу. А мне тут залёты такие на полк со-о-всем не нужны!» – прокрутилось в голове командире.

3.64 (90.04.29) Неравный поединок

Недавно, 18 апреля 1990 года СССР прекращает поставки нефти в теперь уже «независимую» Литву, что вызывает недовольство в самой Литве.

Вечерело. Дневные стрельбы уже закончились. Раннее весеннее тепло разморило утомлённых бойцов, которые лежали на траве, наслаждаясь моментом. Сопки вокруг представляли невообразимо красивое зрелище, мистически раскрашенные тенями от облаков и лучами солнца склоны и долины играли разными цветами – от изумрудно-зелёного до тёмно-коричневого и жёлтого. Сзади стрельбища таинственно возвышались все те же руины древнего замшелого замка.

Майер, сидя на траве, катал во рту травинку и писал письмо, подложив полевую сумку.

«…Ира, я бы многое отдал, чтобы быть с тобой. Я готов решительно порвать все путы, которые связывают наши руки. Я люблю тебя такой, какой тебя знал, нежной и кроткой. Но едва ли смогу смириться с твоими «друзьями», которыми ты сейчас себя окружила. Ревность разъедает мне сердце, и я не могу с этим справиться. Я буду не в силах слышать твой смех и видеть твои улыбки, обращённые к другим мужчинам. Зачем ты села тогда в машину к Хашимову? Не могу тебя делить ни с кем! Я всегда мечтал видеть тебя своей женой. Но жена должна быть заботливой хозяйкой в доме. Заботливой матерью. Пообещай мне, что изменишь всё это и изменишься сама, и я всё брошу к твоим ногам, если ты мне позволишь это сделать, если ты всё ещё меня любишь!..»

– Майер! Готовься проводить политзанятие! – вдруг Ткачёв хлопнул его по плечу. – Ничего, к осени нового замполита нам пришлют, очередной выпуск скоро будет, а пока давай, будешь у нас комиссарить! План-конспект-то есть?

– Нет!

– А чё писал?

– Письмо.

– Письмо! А кто будет к занятиям готовиться? Ладно, ты бойцов-то хоть пока собери вокруг походной ленкомнаты… Займи чем-нибудь, пока они от безделья тут не разбежались все!

Майер достал конспект Тимофеева, открыл, прочёл: «Предпосылки Первой мировой…», – хм.

– До ночных стрельб нужно найти бойцам занятие «по душе»!.

– Сержант Сабиров! Стройте роту!

Рота зашевелилась. Разморенные лица не выражали восторга, матерясь себе под нос, рота медленно строилась, гремя оружием и котелками…

* * *

Спустя где-то полмесяца Майер получил ответ на своё письмо. Прочитав который, он впал в лёгкую депрессию.

«… Я любила тебя все эти годы. Даже не надеясь на то, что ты когда-то решишься не послушаться моих предложений расстаться. Кто же слушает то, что говорит отчаявшаяся женщина!? А я так надеялась на то, что ты придёшь и скажешь мне: «Бросай всё это!» Заберёшь и больше никогда не выпустишь из своих объятий! И вот я дождалась! Ты написал мне, что всё готов кинуть к моим ногам. Перечитывая вновь и вновь эти строки, я всё никак не могла понять, что это? Ты предлагаешь мне стать твоей женой, но даже меня не любишь?! Не любишь меня такой, какая я есть! Да, я такая! Я дерзкая и смелая женщина! Мне нравится нравиться мужчинам! Я думала, что ты сильный и смелый, а ты оказался трусом. Жалким трусом, не способным за меня бороться, боящимся любой мужской тени рядом со мной! Ревность разъедает твою печёнку, жалкий эгоист! А что о Хашимове, так ему ты и в подмётки не годишься!..

Тебе нужна домохозяйка? Да-да! Тебе нужна простая домохозяйка, домработница, а не жена! А знаешь что, а пошёл бы ты к чёрту! Найди себе клушу из деревни. Она будет соответствовать всем заданным тобой стандартам! Ходить в длинной юбке, мыть, убирать, готовить, рожать тебе каждый год, как свиноматка. А я не гожусь для этой роли! Тебе ясно?!

Салют! Я.»

Старлей не знал, кого винить в этом. Себя? Её? Как разобрать все эти обстоятельства, чтобы однозначно сказать: «Кто здесь виноват и что делать?».

Новый модный двухкассетный магнитофон пел:

 
Судьба нас в неравном свела поединке,
Который зовется несчастной любовью.
В глазах у тебя равнодушные льдинки,
А я задыхаюсь от счастья и боли…
И трудно быть рядом и страшно проститься,
Откуда я знаю что лучше, что хуже.
Живешь ты под небом, где солнце и птицы,
А в небе моем тучи черные кружат…
 

Автор Е.Польна, В.Салтыков

Александр нажал клавишу магнитофона, выключив это воющее «душещипание».

Бросить всё, рвануть к ней, как подобает настоящему любящему мужчине!? Кто знает, вероятно, он именно так бы и поступил, имея хотя бы слабую надежду. Кто знает, а может, он всё равно так бы и поступил, но служба все больше и больше затягивала его, не давая ни минуты продыха, ни единственного выходного. С раннего утра и до полуночи, а то и до самого утра. День за днём, день за днём… Что поделать, обычная нехватка офицерского состава! Что поделать, служба!

3.65 (90.05.01) Проигравший – всегда женщина

1 мая 1990 года Оппозиция в Москве организует праздничную демонстрацию, что приводит к срыву первомайского военного парада на Красной площади.

– Майер, готовься, убываешь в командировку в Союз, в Белоруссию! – в канцелярию вошёл только что вернувшийся от комбата ротный, старший лейтенант Ткачёв.

– А чё там? – удивился Майер.

– Готовить «плацдарм» для нашего предстоящего вывода.

– Вообще, я приболел малость, – пожал плечами взводный.

– А вот это, Саша, меня мало е… волнует! Сходи в санчасть, ширнись и собирайся! Это ненадолго. На месяц где-то.

– А могу я туда на своей «ласточке» ехать? – так ласково Майер называл свой не просто старый, а, точнее сказать, старинный «Москвич», который не так давно купил на свои кровно заработанные… ибо на лейтенантские кровно заработанные на большее хватить-то и не могло, – когда ещё её перегонишь? А обратно на поезде вернусь.

– Ладно. Давай! Собирайся!

Майер вышел из канцелярии.

– Ты чё, Чепаев, кто тебя так отделал? – он остановился напротив солдата с багровым фингалом, проходящего в этот миг мимо тумбочки дневального.

– Это меня… мы вчера со стрельбища шли. Тут пробегает словак какой-то. Ну, зарядил мне… аж искры из глаз!..

– Были бы в Союзе, товарищ старший лейтенант, мы бы в бубен этому дятлу настучали бы. А тут!.. Только повозмущались! – пояснил дневальный.

– Во, контра недобитая! Как чувствуют, кого вдарить! Самого слабого выбрали! Устроить бы тут им «шестьдесят восьмой»! – галдели бойцы.

– А заберите меня, товарищ гвардии старший лейтенант, с собой, в Союз! – подытожил Чепаев.

– А чё ты там будешь делать-то, Чепаев? Там одни узбеки сейчас собрались. Поверь, тебе здесь будет пока лучше, чем там!

– Вот вы уедете щас, а мне тут пипиец совсем тогда, – солдат понурил голову.

– Выше нос, боец! Сейчас тебя по-любому, взять не смогу. Но вот потом вернусь через месяц, поглядим!

– А вы точно через месяц вернётесь? – в глазах солдата мелькнула надежда.

– Вернусь, Чепаев, вернусь! – он посмотрел на не доверяющего его словам солдата. – Да вот те зуб, Чепаев!

– Благополучной вам, товарищ старший лейтенант, поездки!

– Бывай, Чепаев! И тебе не хворать! – он похлопал бойца по плечу.

«Ла-а-дно, – подумал про себя солдат, – может так-то оно и лучше, вот выведут полк в Союз, а я сбегу. Обязательно сбегу и останусь здесь, в Чехословакии! А что! Хар-а-ша-а-а мысля!»

В голове бойца начал вялотекуще вариться свой план…

Александр вышел из расположения в направлении санчасти, дабы действительно «ширнуться» в дорогу, или сожрать горсть-другую розовых таблеток тетрациклина, которыми лечилась вся Советская армия. Слегка знобило. Он знал, чем этот лёгкий озноб может закончиться уже на следующий день, поэтому предпочёл не рисковать в дорогу.

– С чем пожаловали к нам? – медсестра Ленка подняла на вошедшего скучающий взгляд.

Это была всё та же Ленка, на которую здесь, так или иначе, хоть раз облизнулся едва не каждый офицер-холостяк или солдат. (Довольно смазливая на лицо, но обладающая весьма толстыми ногами, так предательски портившими эту очаровашку, которая, при всём при том, слыла ещё той недотрогой! Ибо изобилие горячих голодный парней вокруг не только вселяло в неё уверенность, поднимая самооценку до нереальных высот, но и внушало благоразумие, когда один неосторожный поступок мог навсегда изуродовать её девичью репутацию, поставив толстый крест на её шансах на семейное благополучие. А что ещё есть важнее этого для практически любой нормальной женщины… Что у девушки есть ценнее её собственной девичьей чести?!)

– Лен, отсыпь мне таблеток каких, знобит меня что-то, а завтра меня в Союз командируют. Надо очухаться побыстрее.

– Температура есть? На, градусник, будем мерить. Если есть температура, получишь освобождение.

– Да какое тут на фиг освобождение, а кто вместо меня поедет? У нас в роте и так офицеров-то нет.

– Ладно, вот те градусник, садись, меряй.

Майер присел на кушетку, сунул под мышку ртутный кончик градусника. Зевнул, помолчал. Тишина как-то напряжённо висела пару минут. Желая нарушить её, Майер начал с первого, что пришло ему на ум.

– Странно, вот Первое Мая вчера было, а парад в Москве сорвали. Слышала, что там, в Москве творилось?

– Да и правильно, – неожиданно для старлея ответила та, – ну, сколько можно! Надоели уже эти дурацкие парады!

– Да ты чё? Ну а вот французы, например, до сих пор устраивают парады в честь взятия Бастилии!!! Это к слову «ну сколько можно!..»

– А я бы отменила и запретила бы все военные парады, оружие и войны!

– Конечно, это было бы здорово! Однако, к сожалению, мир по-прежнему не так идеален, как этого хотелось бы. Древние мудрецы говорили так: «хочешь мира – готовься к войне». И ведь наша армия никому не угрожает. Но лишь демонстрирует свою способность дать отпор любой агрессии. Это наш гарант мирного неба над головами людей. Это гарант свободы и независимости, светлого будущего. Мы все верим в то, что никогда ни одно из орудий не выстрелит в реальную цель! Мы верим в мир и хотим мира, как вчера, так и сегодня. Дай бог, когда-нибудь все армии мира распилят свои танки на металлолом, – Майер грузил молодую женщину своими представлениями о мире.

– Вот-вот! И чем раньше, тем лучше! Меня вдохновляет, что Горбачёв намеревается расформировать половину Советской армии и уничтожить много лишней военной техники: танки, авианосцы, ракеты, даже в одностороннем порядке. Американцы увидят, как мы разоружаемся, и тоже разоружатся! Кто-то же должен показать пример, сделать шаг навстречу первым!

– Чепуха! Но наш «вероятный противник «по «холодной войне», лишь нарастит свою военную мощь, а если что-то и уничтожит, то старьё. Мы ему этим разоружением только поможем модернизировать и усовершенствовать свои вооружённые силы! Он продолжит подбираться всё ближе к нашим границам…

– Зачем им это? Теперь наши страны-друзья и теперь воевать больше не с кем!

– Не с кем? Свято место пусто не бывает! Не верю я в это!

Капитализм не может существовать без войн. Это по определению!

– Это ещё почему?

– Потому, что войны есть продолжение политики, которая в свою очередь является продолжением экономической формации. А в основе капиталистической экономики лежит конкурентная борьба, свободная концентрация материальных ресурсов в одних руках, угнетение одних стран другими, всё это в глобальном масштабе рождает неотъемлемые предпосылки для решения тех или иных экономических задач насильственными военными мерами, именно там, где политические ресурсы становятся исчерпанными. Более того, сам по себе военно-промышленный комплекс США есть значительный кусок их «экономического пирога», потеря которого из сложившейся экономической системы может оказаться плачевным для экономики этой страны. И этого никто никогда не позволит осуществить!

– Однако мы продолжаем надеяться на лучшее и на то, что наступит тот светлый день, когда армия будет не нужна.

– Однако это станет возможно ещё очень нескоро. А пока мы отдаём дань прошлому, которое кто-то усиленно и целенаправленно вытравливает из наших голов. Но на смену уже приходят не мир и благоденствие, основанные на дружбе и любви, а извращенное представление о наших исторических победах, о нашей армии и о нас самих, представляющее нас в мерзком, отвратительном виде.

– Ой, ну зачем же копаться в грязном белье? Нужно смотреть в будущее. Нужно бороться с собственными животными инстинктами. Это только звери защищают свою территорию от чужаков. А мир становится космополитичным! Приходят совершенно новые ценности! Парады уже нигде не модны. Это признак милитаризма и ненужной агрессивности!

– Я согласен с тем, что не стоит копаться в грязном прошлом. Мы этого и не делаем. Сегодня мы смотрим в будущее, но мы никому не позволим искажать и извращать нашу историю. Наше прошлое. Поэтому нам и приходится об этом говорить, чтобы это никогда не повторилось. Сегодняшнюю идеологическую войну не мы начали. И мы никого не бомбим в мире! Ни под каким предлогом. Зато «миролюбивые» американцы делают это спокойно по всему миру. И мировая идеологическая машина, брезгующая милитаризмом, практически молчит. Не стоит забывать, что Россия для США – как кость в горле.

– Господи, ну зачем американцам всё это? Чем им Россия-то не угодила! Бросьте вы всё это, страсти-то нагнетать!

– Россия виновата лишь в том, что осмелилась бросить вызов «новому Риму», стала на пути к мировому господству Соединённым Штатам Америки! СССР – это сегодня единственный противовес США на их пути к мировому господству. Американцы уже практически перевоспитали немцев, привив им отвращение к милитаризму. Как бы это неплохо само по себе. Но ведь самим себе американцы этого «светлого» чувства не привили! Мир не идеален. И было бы наивно его таким видеть. Поэтому в нас живут совершенно животные инстинкты: эгоизм (как стержень эволюционной борьбы за выживание за счёт вытеснения других), инстинкт защиты своей территории, инстинкт размножения (как способ продолжения эволюционной борьбы в будущем среди потомства сегодняшних «победителей»).

Можно сказать, что всё это животные низменные инстинкты. Но без них кем мы будем? Серой аморфной массой, безразличной как к себе, так и к окружающим, без ценностей и целей, без семьи, без потребности защищать своих родных и близких?! Наша армия – освободительница. Устраивая парады, мы не угрожаем миру, но лишь свидетельствуем своему народу, что мы в состоянии защитить мирное небо над его головой. Мы демонстрируем и своим врагам свою силу и мощь, дабы предостеречь их даже от шальной мыслишки на агрессию против нас! В мире нет парадов, говоришь? Во Франции парады проводятся в честь взятия крепости-тюрьмы Бастилии, ставшей началом Великой французской революции. Турция проводит парад в честь Дня республики. В США также военные парады проходят довольно часто.

– Ладно, давайте сюда свой градусник, уже расплавился, небось, – Ленке надоело слушать весь этот политический бред. Разве эти вещи-то хотят слышать девичьи уши?.. Она взглянула на него, смотревшего перед собой стеклянным «загруженным» взором.

– Ну, агитатор, почему не в замполиты пошли? Вам бы там цены не было! Всё, да доставайте же свой градусник, говорю!

– А я уж и забыл про него.

– А я и вижу… Да-а-а, ну, что скажу, температура невысокая, но есть. Что будем с вами делать?

– Да ты мне таблеток дай и делов!.. Горсть красных, горсть белых. И порядок!..

– Л-а-адно! На-ка, вот, держи!

* * *

Тёплая майская ночь дышала приближением лета, свежестью обновления. Седьмая рота мирно почивала по кубрикам. Майер сидел в ротной канцелярии. Таблетки подействовали, и он начинал себя чувствовать лучше. Днями очередная партия дембелей убыла на Родину. Среди них был и их ротный заморыш Якушев. Слава тебе господи, конец и его, и нашим мучениям! Весна несла для всех и вся своё обновление. Предвкушение предстоящего летнего удовольствия, как любовная прелюдия, наполняло всё вокруг какой-то необыкновенной аурой романтизма, заставляющего сердце необъяснимо биться. Старлей вышел на улицу. Вдохнул носом глубоко свежий тёплый воздух, словно стремясь испить полноту вкуса этого чудесного аромата весны.

Позади КПП – потрескавшийся асфальт тротуара под ногами. Как не хотелось в такую ночь двадцатитрёхлетнему молодому человеку идти в тихую унурую[162]162
  Между понурый и унылый


[Закрыть] гавань общежития. Инстинкт тёплыми романтическими толчками неугомонной юношеской крови окутывал его душу грустью безысходной обречённости одиночества. Он машинально повертел головой. Его взгляд привлекла странная надпись на серой порыпаной поверхности полкового бетонного забора. Надпись была на словацком: «Ruskí vojaci, choďte na kokot, choď do domov, a ruské dievčatá zostať tu»!

– Вот, волки позорные, хотят, типа того, что вояки валите домой на «кокот», а девочки оставайтесь здесь, – зло, сквозь зубы пробормотал старлей.

Романтическое настроение тут же улетучилось. Он вернулся на КПП, подозвал дневального.

– Смотри тут, скоро у тебя на лбу слово из трёх букв напишут, а ты и не заметишь, – он ткнул пальцем в сторону надписи, – сотри, а то дежурный увидит, тебя самого по этой стенке размажет!

Едва он подошёл к общаге, вдалеке неожиданно раздался весёлый женский смех, вперемежку с мужским. Александр замедлил ход. Всё это было, по меньшей мере, странно.

Вскоре из-за поворота появились две женские фигурки, в которых он узнал медичку Ленку с недавно прибывшей в полк молоденькой смазливой блондинистой поварихой. В отличие от сочного «кардана» симпатичной Ленки-медсестры, та, напротив, обладала такой маленькой аккуратной попочкой, что мужские шеи вмиг сворачивались при её появлении, бесстыдно прилипая к этому бесподобному профилю, не имея достаточно воли и сил произвольно оторвать взгляд от такого волнительного великолепия, до тех пор, пока оно само не исчезало из вида.