Текст книги "На переломе эпох. Том 2"

БМП-2 крутила пыль траками по дороге. Тимофеев, чувствуя жуткую усталость, опустился на сиденье своего «рабочего места», посмотрел просто так сквозь комбинированный прицел «БПК» в небо, опустил ствол 30-миллимитровой автоматической пушки ниже. Теперь в прицел были видны камни, уходящая в бесчеловечную бесконечность пыльная дорога. Дорога в эту страшную этническую мясорубку, в которой было невозможно разобрать, где свои, а где чужие, кто прав, а кто – нет.

– Советскую власть нужно защищать. Говорил я, уйдём из Афгана, так Афган сам к нам придёт! – произнёс он скорее сам себе, нежели своим молчаливым бойцам. – Только сейчас ещё хуже оттого, что одни советские люди воюют с другими советскими же людьми. И куда это только катится мир?!.

Уже несколько практически бессонных ночей брали своё. Тяжесть наваливалась на его веки. И его мозг время от времени непроизвольно отключался, с каждым разом всё дольше, всё дольше…

Он легко бежал босиком по бескрайнему полю, сбивая утренние росинки с мягкой травы. Как когда-то в далёком беззаботном детстве, мягко светил солнечный диск жёлтым ласковым светом. Мягкие пушистые облака над головой. Казалось, нет на свете ничего их мягче и нежнее. Где-то вдалеке он видел её, ту, о которой мечтал с ранней юности, к которой стремился все эти годы, но она, как мираж, удалялась всё дальше, всё дальше…

Назим, некогда счастливый Назим, сын Османа Челябизаде. Муж Нигяр, красивой и молодой Нигяр. Добрый отец своих малолетних детей, смотрел на дорогу, на идущую по ней случайную боевую машину пехоты. БМП-2 неспешно крутила пыльные клубы траками по дороге. Сердце Назима было пропитано ненавистью. Мозг думал лишь о мести. О крови. О смерти. Всё равно чьей! Он присел на одно колено. Положил трубу РПГ-7 на плечо.

– Аскер! Выстрел!

Брат молча всунул в трубу зелёный гладкий холодный корпус боевого выстрела.

– Маладэц, брат! Ты настаящый мужзъик!

Жа-ах! И дикая боль пронизала ушные перепонки обоих. Дым пороховых газов вздыбил воздух сзади. Горящий реактивный хвост выстрела чиркнул по воздуху.

* * *

В тот же миг спящего Тимофеева обдало горячим жаром, и весь цветной мир сна вокруг рухнул в бездну безграничной головокружительной тьмы…

БМП окуталась дымом…

3.71 (90.07.12) За былое себя не кори

Накануне, 1 июля 1990 г. Восточная Германии передает управление экономикой, денежным обращением и социальной политикой правительству Западной Германии и Бундесбанку Западной Германии. Западно-германская марка становится основной валютой Восточной Германии

12 июля 1990 г. СССР. Борис Ельцин и ряд сторонников реформ выходят из КПСС.

А через четыре дня 16 июля Украинский парламент проголосует за суверенитет. В тот же день Верховный совет УССР примет постановление «О Дне провозглашения независимости Украины». В нём сказано: «Учитывая волю украинского народа и его извечное стремление к независимости, подтверждая историческую значимость принятия Декларации о государственном суверенитете Украины 16 июля 1990 года, Верховный Совет Украинской Советской Социалистической Республики постановляет: Считать день 16 июля Днём провозглашения независимости Украины и ежегодно отмечать его как государственный общенародный праздник Украины».

19 июля 1990 г. Иракская армия осуществит вторжение на территорию Кувейта.

А 27 июля – будет объявлено и о суверенитете Белоруссии.

Майер остался снова ответственным по роте на ночь. Прошёлся по спящему расположению. Было тихо. Однако кровать со спящим рядовым Чепаевым мирно покоилась в каптёрке. Старший лейтенант всё-таки боялся запускать бойца в коллектив, всё ещё помня его последний побег и осознавая, что проблем с «узбекской диаспорой» ему не избежать, однако и деть его было более некуда. Так и шёл день за днём, ночь за ночью.

Эта июльская ночь дышала разгаром лета, балуя всех и вся своим теплом. Майер выдвинул шуфлядку массивного «трофейного стола», в теперь уже далёком прошлом притащенным им из подвала заброшенного поблизости здания гестапо. Посмотрел на письмо, полученное месяц назад от Тимофеева. Как странно, письмо вот только недавно дошло, а весть о его «пропаже без вести» долетела сюда быстрее. Он так и не решался открыть конверт. Повертел его в руках и сунул назад, имея суеверное предубеждение, что не стоит этого делать, пока не прояснится ситуация с его товарищем.

«Не будем его пока хоронить заживо, – решил он, – в сторону грусть, но и радоваться пока нечему. Подождём. Подождём».

Он сунул письмо назад в стол. Задумался. Снова мысли увели его к Ире. К ней, которая была то ли плодом его воспалённого юношеского воображения, то ли реальной женщиной. Которую он и любил, и не понимал одновременно. Эта любовь, всё более и более напоминавшая ему паутину, в которой он всё более и более запутывался. Он посмотрел в ночное окно, там ничего не было кроме безмолвных теней колышущихся ветвей. Снова открыл шуфлятку, достал оттуда янтарный кораблик. Повертел его в пальцах. В сердце защемило. Он открыл форточку, вдохнул полной грудью тёплый воздух, не дающий особо свежести. Сел снова за стол, выдрал лист из общей тетради с план-конспектами по строевой подготовке, взял любимую чернильную ручку и начал писать:

«…прости за то, что в тот далёкий осенний день я встретил тебя в клубе, прости, что танцевал с тобой, держал тебя за талию, провожал тебя до дома, и за то, что влюбился в тебя, как безнадёжный глупец. Прости за тот первый вечер при свече, прости за все-все наши редкие тайные романтические встречи. Прости за те дни и ночи, когда я обнимал тебя, ласкал твои волосы, глядел в твои глаза, целовал губы. За те ночи, когда я ни на миг не выпускал тебя из объятий. Всё это было как во сне, который длился так долго и так ужасно мало. Он растаял, и то, что казалось, будет вечным, оказалось теперь, словно за бронированным стеклом. Ты это ещё видишь, но уже больше не можешь более в этом жить. Ты порывалась не раз прекратить всё это. Но я возвращал тебя вновь и вновь. Эта вечная борьба за тебя и твоё сердце свела меня с ума окончательно. Я верил, что и твоё сердце полно ответных чувств ко мне. Да, я не строил планы, это так. Я не знал и не знаю сегодня, что нас ждёт и зачем всё это! Я просто отдался этой любви настолько, насколько мог. Может быть, не настолько, насколько ты бы хотела. Сейчас каждый уголок в этом городке, всё вокруг наполнено воспоминаниями о тебе. Вряд ли эта боль в сердце когда-нибудь пройдёт. Вряд ли кто-то сможет меня понять, да и вряд ли я сам понимаю себя! Но я не могу больше мириться ни с существованием твоего мужа, ни с твоими многочисленными «друзьями», в коих я едва ли верю, ибо не могу верить в существование дружбы между мужчиной и женщиной. Прости, я не виню тебя ни в чём. Твоя жизнь – твоё право. Но мне больно видеть, как ты улыбаешься другим. Прости эту мою слабость. Этот мой, как ты считаешь, эгоизм, «разъедающий мою печёнку». Но я не в силах принять это твоё извечное стремление к полной независимости от кого бы то ни было, от чего бы то ни было. Разве это возможно между любящими людьми в семье? Ты говоришь, что я больной? – Да! Я болен, болен тобой, если ты – это действительно ты, хотя в последнее время мне всё больше и чаще стало казаться, что ты – это лишь мираж, плод моего собственного больного воображения! Мне невыносимо без тебя, той, которую я помнил все эти годы! Но я с этим всем справлюсь! Нужно только время, много времени… Надеюсь, что справишься и ты. А может, тебе уже давно не с чем справляться!? А пока пред собой я вижу только твои синие глаза! Всё это более невыносимо! Но, видимо, не судьба нам быть вместе! Прости меня и прощай…»

Он запечатал конверт и тупо уставился в тёмное окно, колышущееся тёмными мистическими тенями качающихся ветвей, теребимых прохладным майским ночным ветром, тревожным ветром перемен… Светало.

* * *

 
Ночь растаяла в утреннем свете.
За былое себя не кори!
Лишь взгляни, как луна на рассвете
Погибает под светом зари…
Ночь минула. Утешились страсти.
Впереди золотятся лучи.
И в безжалостной утренней власти
Мы затушим остаток свечи.
 

Автор В.Земша

3.72 (90.10.08) Старые «дворники»

Я прощаю тебя, если это была не любовь,

Проклинаю тебя, если это любовь, но такая.

Дай мне, Боже, с тобою, любимый, не встретиться вновь,

Ты не понял меня, не поверил – тебя презираю.

Ненавижу за боль, за случайный постыдный навет,

И за то, что смертельно сейчас мне тебя не хватает.

Я с тобою теряю надежду, улыбку и свет…

Пусть тебя никогда, так как я, не полюбит другая!

Автор И.Соленник

Старая темно-зелёная «Волга» неслась по дороге в сторону советско-чехословацкой границы. На заднем сиденьи небрежно, поверх плоских коробок из-под бананов, набитых шмотками, местами выбивающимися из квадратных отверстий посредине, валялся двухкассетный «Шарп», распыляя по салону музыку.

Альяр ощущал себя хозяином жизни. Загранка и прошлое оставались за спиной. Впереди Родина! Полк сейчас грузится в эшелон, а он – на собственной тачке! Да ещё и на такой крутой, на какой в Союзе только «шишки» ездят. И красивая женщина рядом. Теперь это его женщина! По крайней мере он был в этом уже абсолютно уверен. Ибо он – победитель! Ира мирно дремала рядом.

А ей снилось, что она словно летела в ярком луче света, бьющего прямо ей в лицо. Вокруг – какая-то паутина, липкие руки, противно касающиеся её тела, как мохнатые лапки пауков, чёрный уголь, что-то чадящее, душное… Ей становилось всё труднее и труднее дышать.

– Я задыхаюсь, – шептала она пересохшими губами, пытавшимися закричать. Но получался едва лишь шепот, – я за-ды-ха-юсь! Я по-ги-ба-ю!

От толчка подпрыгнувшей на ухабе машины она проснулась. Глубоко втянула воздух.

– Ты что-то шептала во сне, – улыбнулся ей Альяр.

– Да, приснилось что-то нехорошее, – она приложила ладошки к лицу, зажмурилась, посмотрела в безмятежную бездонную небесную синеву. Облака. Какие белые и пушистые. Они скопились на горизонте, словно в ожидании предстоящей атаки на солнце, которое ярко светило в лобовое стекло, заставляя неприятно щуриться. Альяр надел тёмные овалы солнцезащитных очков. Но вскоре облака действительно затянули небо. Солнце скрылось. И впереди уже надвигалась тёмная дождевая туча, стал накрапывать дождь. Но Альяр не снимал очков. Так ему казалось, он выглядел круче. Он «круто» всматривался сквозь очки в мокрое лобовое стекло, по которому суетливо ёрзали со скрипом «дворники», размазывая грязь.

– Грустышь? – он посмотрел на Иру поверх очков, которые приспустились на кончик его носа.

– Хм. Грусть и я – понятия не совместимые. Я воспринимаю жизнь такой, какая она есть, – она сухо улыбнулась.

Но за её внешней бравадой была видна всё же злая разочарованность от жизни. Теперь ей всё было всё равно. Рядом сидел решительный и смелый мужчина. И она была готова последовать туда, куда её выведет судьба. Всё равно. Всё бессмысленно. Её Славка был уже давно в Союзе у её родителей. И она чувствовала себя растерянной девочкой, свободной от всех забот и обязательств перед кем бы то ни было. А муж? А что муж? А муж … объелся груш! Её более не волновало это, теперь всё это уже было в прошлом. А она – свободная женщина на пути в новую жизнь! Всё равно что. Всё равно куда! Всё равно с кем!

А дождь усиливался. Уже бил нещадно по лобовому стеклу и крыше машины. Старые «дворники» тщетно расчищали обзор.

Ира уставилась в окно, тупо считая мелькавшие домики.

Ей не хотелось думать о плохом, и она гнала прочь дурные мысли.

– Старые «дворники»-то! Плохо чистят стекло, – Альяр скривил недовольно губы, повернул к ней голову, глядя поверх очков.

– Смотри-и-и пря-ямо! – вдруг она резко закричала, указывая вперёд.

Альяр вздрогнул. Впереди прямо по дороге понуро шагал солдат. Его мокрая от проливного дождя голова без пилотки была опущена слегка набок. Он размахивал руками, ловя капли дождя, и смотрел в небо, похоже, ничего не видя, не слыша вокруг. Альяр даванул на тормоз, крутанул машинально руль. Машина дёрнулась влево. Выскочила на встречную полосу, слетела в мокрый кювет, закувыркалась и объялась огнём…

Рядовой Чепаев застыл на дороге в страхе перед горящей машиной. Он, испуганно озираясь, кинулся было к машине, но тут взрыв откинул крышку багажника, вихри пламени пронеслись по салону, поднимаясь к небу чёрным столбом дыма. Он испуганно отшатнулся и побежал в сторону своей части что есть сил, время от времени всё же оглядываясь назад…

Холодный октябрьский дождь усилился, словно небо оплакивало их. Мокрые жёлтые листья раздувал ветер по грустному осеннему полю. Вот и всё…

3.73 (90.10.08) Прощание славянки

Двумя месяцами ранее, 2 августа 1990 года Ирак форсирует военный захват Кувейта. Свергнутый эмир бежит в Саудовскую Аравию.

4 августа 1990 года Ирак концентрирует свои вооруженные силы на границе с Саудовской Аравией.

6 августа 1990 г. Совет Безопасности ООН вводит санкции против Ирака, включая эмбарго на поставки иракской нефти.

7 августа 1990 года президент США Буш направляет в Саудовскую Аравию американские войска.

9 августа Ирак объявляет об аннексии Кувейта.

14 августа 1990 года в СССР президент Горбачев здает указ о реабилитации жертв сталинских репрессий и о возвращении гражданства высланным из страны диссидентам, включая Александра Солженицына.

31 августа 1990 года представители Восточной и Западной Германии подписывают Договор об объединении.

2 октября 1990 года в полночь перестает существовать Германская Демократическая Республика. 3 октября объединение Восточной и Западной Германии становится фактом.

Солнце то ярко светило, то пряталось за набегающие облака. Полковой оркестр отыграл здесь, в Чехословакии, в последний раз марш «Прощание славянки». «Новенькие коробочки БТРов-«семидесяток», сопровождаемые тяжёлыми машинами, гружёнными полковым имуществом, колонной двинулись по направлению к железнодорожной станции. Колонны пехоты колыхались волнами следом вдоль тротуара, топая в последний раз сапогами по словацкой мостовой, вздымаясь горбами солдатских вещмешков, набитых сухпаем. Редкие гражданские лица с любопытством разглядывали происходящее. Но большинство не придавало большого исторического значения этому действу. К перемещениям советских военных здесь уже успели привыкнуть. Техника снова грузилась на платформы. Стучали кувалды, фиксируя колодками мощные колёса боевой техники. Новенькие «семидесятки» гордо лоснились темно-зеленым глянцем. Пехота грузилась в вагоны. Лишь немногие местные зеваки осознавали до конца, что всё это значит! Лишь немногие могли с облегчением поверить в то, что видят сейчас этих чужих военных людей в последний раз на своей свободной земле. Не могла поверить в это и черноглазая девушка, одиноко стоявшая под навесом перрона с тяжёлым грузом под сердцем. Она с грустью высматривала среди мельтешивших военных лишь одну фигуру. И в эту минуту она едва ли была в состоянии осознать душой, почему он не ищёт её сейчас так же, как она, среди массы других людей, мельтешащих по перрону в поисках своего места под этим не слишком ласковым солнцем! Её глаза были полны слёз, которые мешали ей видеть. Возле одного из вагонов, солдаты весело пихались, выкрикивая что-то на узбекском. Она тщетно высматривала его в толпе, периодически принимая за него других офицеров. Какой-то знакомый офицер закричал громко на дурачившихся бойцов. Те немного успокоились.

– Саша! – крикнула она, узнав в нём Майера – друга Тимофеева, и, словно обессилев, посмотрела потемневшим взглядом перед собой.

Ноги стали ватными, и она замерла, не в силах ни вымолвить слова, ни пошевелиться. Тучи на небе сгущались. Закапал дождик, загнав всех в вагоны. Говорят, дождик в дорогу, это хорошо! Что ж, кому как, кому как!

Зденка поджала плечи. На её лицо падали холодные капли.

Майер, также узнав Зденку, подошёл.

– Агой! Зденка? Чё тут робишь?[169]169
  Что тут делаешь?


[Закрыть]

– Ahoj![170]170
  Привет


[Закрыть] Саша, а где Влад? Мне очень нужно его увидеть!

– Увидеть? Ты разве не ведаешь? Он еще в марте уехал на Кавказ. С тех пор от него не было новостей.

Тут Майер хотел было добавить о том, что есть слухи, что, пропал он там без вести. То ли жив, а то ли и нет. Видимо, мало себя жалел там… Да что есть жизнь холостого старлея?.. Разве что стареющие мать да отец уронят отчаянную слезу… да боевые товарищи поднимут традиционный третий тост в грустном молчании, не чокаясь. Но, посмотрев на её надутый животик, не решился. Да и рано думать о дурном, когда не все шансы ещё потеряны… Да и какой ей в том теперь уже смысл! Он снова посмотрел на её животик… задумался.

– А пречо[171]171
  Почему


[Закрыть] ты раньше не появлялась?

– Neviem, Neviem, Neviem![172]172
  Не знаю


[Закрыть]

– Майер! – раздался окрик какого-то офицера из вагона. – Чепаев пропал! Нет нигде!

– Ладно, прощай, Зденка! Беги уж! Вымокнешь вся! Так что вот! Выводимся! Теперь вы будете сами решать, как вам бывать! А у тебя, я вижу, всё добре? Скоро станешь мамой?

«От кого? – подумал Майер. – А-а-а! Ну, вот и отец!» – выдохнул разочарованно он, увидев неожиданно приближающуюся фигуру Януша.

– Ну, бывай! С богом! – он помахал ей рукой на прощание и решительно направился в свой вагон, где уже веселился его личный состав…

– Вон, смотри! Бежит твой Чепаев! Носит же его нелёгкая!

Скоро двери в вагон закрылись.

Тучи на небе сгущались, наливаясь свинцом. Дождь усиливался, пузыря лужи. Говорят, дождик в дорогу, – это хорошо! Кому как, кому как! Природа плакала вместе со Зденкой. Слёзы градом катились по её щекам. Её сердце отказывалось всё это понимать. Единственное, что она очень чётко понимала, так это то, что ей больше не суждено было его увидеть. И что маленькое сердечко его дитя, что уже так сильно стучит в ней, никогда не познает любви своего настоящего отца. Это всё, что осталось с ней в память о нём. Это всё, что по праву принадлежит только ей. Это всё, что у неё не отнять. Это единственная любовь, любовь матери, на которую она всё ещё имеет права и которую невозможно ни оспорить, ни осудить. От которой её никто не посмеет освободить. Как неудержимо ей хотелось увидеть его, хотя бы в последний раз! Кинуться к нему. Прижаться к его крепкой груди. Ей казалось, словно она находилась за стеклом, где какой-то параллельный ей мир по «ту» сторону существовал по своим законам, который она видела, но более не могла осязать. Тогда, в тот далёкий день, она не открыла ему дверь! Как теперь она корила себя за это. Как много бы она отдала, чтобы вернуть тот день! Но уже невозможно передумать, вернуть то, что утекло, как вода в песок, как и невозможно повернуть реки вспять! Ничто и никого уже не вернёшь, ни-ког-да!.. Настоящее отделилось от прошлого толстым непреодолимым стеклом – стеной, которую построили между ними государства и силы, преследуемые лишь властолюбивыми алчными целями.

Его призрачная фигура словно растворялась в её слезах, удаляясь вместе с уходящим эшелоном всё дальше. Всё дальше…

– Zdena! Čo to robíš tu teraz?[173]173
  Что ты здесь делаешь?


[Закрыть] – Здена повернулась. Это был Януш.

– Здена! Пойдем отсюда! Пойдем до домов! – он накрыл её зонтом, потянул за руку, но Здена не пошевелилась. Лишь взяла Януша под руку, провожая мутным от слёз и дождя взглядом эшелон, проплывающий мимо станции…

Эшелон внутри продолжал гудеть, раскладываясь по полкам вагонов…

Здена бросила последний взгляд уходящему в прошлое. На её открытой ладони серебрился холодный корпус карманных часов со свисающей цепочкой. Она приложила их к уху. «Как они ровно тикают! Тик-тик, тик-тик, тик-тик. Совсем не так, как тревожно «ёкая», стучит моё сердце!» – подумала она. Положила руку себе на надутый животик, вдруг скорчившись от резкой боли. Боли, то ли духовной, то ли физической. Однако боль физическая острыми толчками быстро одержала верх над страданиями её души.

– Чё стало? – взволновался Януш.

– Не вем… може… тераз зачалось!..

– До неможнице! В роддом!..

Вскоре звуки скорой помощи огласили дождливую пустыню вокзальной территории…

«Я оставила частицу тебя навсегда с собой», – она повторила про себя сказанную ему ранее фразу, которую он, глупый мальчишка, скорее всего, так и не понял!..

Вот и кончилось всё. Всё то, что казалось вечным. Всё, что казалось таким приевшимся, таким обыденным, но таким милым и родным. Но всё же так хотелось скорее домой, на Родину! Где каждый человек вокруг и даже дети говорят на родном русском языке! Ибо родной язык – это тот, на котором ты сказал своё первое слово, на котором ты живёшь и мыслишь, а не тот, иной, навязанный политикой «национального самосознания». Радио звучало песней: «Родина! Еду я на Родину! Пусть кричат уродина! Но она мне нравится! Хоть и не красавица!». Как хотелось сменить эти, уже давно обрыдшие своим однообразием дни. И вот, Свершилось! Эшелон медленно тянулся на Восток, останавливаясь подолгу, едва не на каждой станции. Платформы с боевой техникой, охраняемые караулами, грузовые вагоны с имуществом, пассажирские вагоны с личным составом составляли длинные вереницы. На радость словакам эшелон Гумбиненского полка тридцатой гвардейской Иркутско-Пинской дивизии полз на Восток! Но ни пышных проводов, ни особого ликования не было. Всё обыденно. Тихо. Едва эшелон перевалил через границу, солдаты – кавказцы тихо, как-то сразу и дружно «рассосались» по домам. Прибалтийские бойцы, каких было не так уж много, также словно испарились. Из «национальных кадров» стали преобладать лишь выходцы из Средней Азии, преимущественно из солнечного уже независимого Узбекистана, которые, несмотря на объявленный в Узбекистане суверенитет, всё ещё продолжали свою службу, вероятно, под влиянием своих по-советски более консервативных родственников, не побуждающих своих детей к дезертирству. Эшелон медленно тянулся, пропуская товарняки и пассажирские поезда, теряя своих солдат-дезертиров на каждой станции, которые, словно осенние листья, опадали под новым «ветром перемен»…

Как упоительно стучат колёса! Карпаты! В окнах вагонов проплывают украинские с соломенными крышами избы. Красиво. Многие на этой земле впервые! Их души переполняет волнение и грусть, радость и печаль. Позади ЧСФР, Ружомберок, позади дивизионные учения на Либаве, позади словацкие реставрации и «сухой закон». Там остались наши казармы, ДОСы, а для кого-то даже – нечто гораздо более важное! Там остались кусочки наших сердец, у кого-то – любовь, память о днях, которые уже никогда не вернуть и не обратить вспять. Впереди ярко вспыхнул рассвет совершенно иной, незнакомой жизни. Что она принесёт им всем? Как узнаешь? В памяти ещё свежи воспоминания о былом. Прощайте, друзья. С кем из вас ещё сведёт судьба, а с кем уже не встретиться никогда – кто знает! А поезд несёт вперёд в совершенно иную Страну и совершенно иную жизнь!..

* * *

 
Забудьте всё, что было прежде!
Былого Вам уж не вернуть.
Душа в потрёпанной одежде
Как долгий странник топчет путь.
Вы были счастливы? – Быть может!
Любили жарко? – Ну и пусть!
Вам никогда не стать моложе.
И в Вашем сердце ноет грусть.
Как жаль тех трепетных свиданий,
Тех нежных слов, ушедших в быль.
Как жаль тех сладостных страданий,
Давно годами стёртых в пыль.
Как было чисто всё, о, боже!
Как небо, как родник, как сон.
И этот сон уже не сможет
Вернуться в явь, – растаял он!
 

Автор В. Земша. 1990 г.

Конец

С выводом войск из ЧССР дивизия будет дислоцирована в Белоруссии, в г. Марьина Горка.

Уже 15 октября 1990 года Нобелевская премия мира будет присуждена Михаилу Сергеевичу Горбачеву.

А в декабре 1991 года СССР окончательно прекратит своё существование.

После распада Советского Союза 30-я Иркутско-Пинская сперва будет преобразована в мотострелковую бригаду Белорусской армии, затем в базу для хранения военной техники, и далее – прекратит своё существование, печально зияя разбитыми оконными рамами давно заброшенных казарм. Из крыш некоторых из них, сквозь проломы шифера будут зиять стволы пробившихся сквозь любые преграды, несмотря ни на что, деревьев. Асфальт плаца и тротуаров будет также взломан многочисленной порослью, превратив некогда оживлённую территорию в пустынный лес, всё более и более поглощающий прошлое этой славной дивизии, ушедшей в небытие, на свалку истории, так же, как и некогда разгромленные ею белогвардейские формирования, состоящие из истинных патриотов, «старорежимной» России! Как тогда, так и теперь, были есть и будут люди, преданные своей Родине и своей Присяге, которую они дали один раз и на всю жизнь. Без измены.

* * *

 
О, Боже Правый, изнывает
Под гнетом Русь – спаси Её!
Тебя народ твой призывает,
Яви Ты чудо нам свое.
Припев:
Смелей, Дроздовцы удалые!
Вперед без страху! С нами Бог! С нами Бог!
Поможет нам, как в дни былые
Чудесной силою помог. Да, сам Бог!
Завет священный выполняя,
Того, чей глас давно умолк,
Идет, Россию избавляя,
Вперед Дроздовский славный полк.
Господь послал нам испытанья
И бремя тяжкого труда,
Но, несмотря на все страданья,
Мы не сдадимся никогда.
Услышим снова приказанье:
«Вперед, Дроздовцы, в добрый путь!»
И боевое нам заданье —
Свободу Родине вернуть.
Значок малиновый взовьется
Пред фронтом нашего полка.
И сердце радостно забьется
В груди у каждого стрелка.
Вперед поскачет Туркул славный,
За ним Конради, конвой.
Услышим вновь мы клич наш бранный,
Наш клич дроздовский боевой.
 

Марш 2-го офицерского генерала Дроздовского полка. 1919 г.