Текст книги "Запах анисовых яблок"

Истина дороже
(О Рафаэле Мустафине и его новой книге)

Весной он родился, весной ушёл из жизни.

И весь он был весенний. И своим обликом, и своим творчеством источал свет и перспективу, внушал добро и оптимизм, несмотря на то, что публикации его нередко носили острый характер, поднимали проблемы, которые принято было замалчивать.

Творчество писателя было многогранным. Его публицистические статьи, литературоведческие, критические материалы перемежались с краеведческими поисками (в памяти сразу встают очерки об озере Кабан), философскими наблюдениями, зарисовками о природе. Но главным в творчестве писателя-исследователя, конечно же, был всеобъемлющий исследовательский труд о жизни, поэзии и подвиге Мусы Джалиля. Даже одно его имя – Рафаэль Мустафин – теперь сразу ассоциируется с именем поэта-героя.

Рафаэль Ахметович Мустафин (1931–2011), лауреат Государственной премии РТ им. Г. Тукая, Республиканской премии им. М. Джалиля, вице-президент Татарского ПЕН-центра, был, несмотря на всю свою внешнюю мягкость, принципиальным, бесстрашным человеком. Для него открытая, гласная правда, пусть и нелицеприятная, всегда была на первом месте. Ради неё не побоялся он потерять высокую должность главного редактора журнала «Казан утлары» («Огни Казани») или лишиться красной корочки университетского диплома. Внутренняя свобода, раскрепощённость – вот главные черты характера этого писателя.

И новая книга Рафаэля Ахметовича «Поимённо вспомним всех» поражает своей обнажённой, суровой, порою просто тяжёлой для человеческой психики правдой. В конце восьмидесятых прошлого века он провёл целое лето в архивах КГБ – занимался делами репрессированных татарских литераторов. В те дни, по признанию писателя, он чувствовал себя плохо, «портилось настроение, кололо в груди, пропадали аппетит и сон». Но книга была создана. В ней целая галерея жертв сталинских репрессий, а также палачей и, к сожалению, имена и поступки авторов писем-доносов на своих же коллег-литераторов.

Да, истина для Рафаэля Ахметовича была прежде всего.

Эта книга вышла на трёх языках – татарском, русском, английском и, думаем, никого не оставит равнодушным.

Давно не жил, давно не умирал
(О Ниязе Акмалове)

Поэт – это судьба. В том смысле, что дорога его по жизни не сахар да малина по обочинам. Порой она сурова, порой жестока и постоянно ухабиста. Наверное, так и должно быть. Удел подлинных талантов всегда тяжёл. Мнёт их жизнь и корёжит, и не могут они приспособиться к ней. Не приспособленцы они по своей несговорчивой натуре. По-детски наивные души их распахнуты для всего мира, в котором, к сожалению, немало чёрного, злого, обманного… А устроены они хрупко, как ёлочные игрушки, подвешенные на ниточке. Недаром один из них сказал: «Я пишу, пишу, пишу // и на ниточке вишу». Разрази господь, не представляю себе настоящего п о э т а лысым, толстым, лоснящимся самодовольством, в позументном золоте сановного чиновника. Существует же классический образ. Как писал А. Куприн, это – бледный и худой человек с благородным лицом… Безусловно, перед нами романтическое видение. Действительность добавляет к портрету поэта (здесь и далее я имею в виду только п о д л и н н о г о поэта) неухоженность, небрежность в одежде и во всём облике – от непослушных вихров до стоптанных башмаков. И не стройность, не худощавость, – а всамделишную худобу. Именно такими были Юрий Макаров, Геннадий Капранов, Леонид Топчий, творчество и судьбы которых наш альманах представил в предыдущих номерах. Судьбы их, напомню, были далеко не дыня с мёдом. Хотя, если опять же не противоречить самому себе, так и должно быть. Анна Ахматова сказала об Иосифе Бродском, когда его судили за тунеядство: «Рыжему делают судьбу».

А судьба у поэтов всегда злодейка. Она без роду и племени, она вне границ, вне наций. Татарская поэзия для неё не исключение. Не задумываясь, назову три имени – Эдуард Мустафин, Хайдар Гайнутдинов, Нияз Акмал. Мог бы ряд этот и продолжить, но раз уж троица, пусть будет троицей.

Сколько помню, Эдуард Мустафин скитался без своего угла по друзьям, редакциям, оставленным на зиму дачам… Необыкновенно талантливый, самобытный, он долго дожидался своей первой книжки. Вот радости-то было, когда она, размером с тонюсенькую записную книжку, увидела свет! Были ещё, по-моему, две книги, а потом я его долго не видел. Оказывается, потом его уже больше вообще никто не видел. Пропал он, как в воду канул. Средь шумного города исчез человек, поэт, член писательского союза… Ни следа, ни могилы. Только стихи его, не полностью изданные, да песни остались.

Другому талантливому поэту и впоследствии прозаику Хайдару Гайнутдинову повезло больше. У него были семья, жильё, постоянная работа. Есть и могила. Его убили в собственной квартире. Дело тёмное.

Такое же тёмное дело с Ниязом Акмалом. Его распростёртого на полу своей квартиры, в крови, нашёл мёртвым вошедший в распахнутые настежь двери его братишка. Нияз написал в одном из стихотворений:

 
Лупит жизнь – что надо!
В глаз не даст, так съездит в бровь,
Пыли нет,
Да каплет кровь…
И ещё, в другом:
И что со мной творится, не пойму —
Благие помыслы мои – мираж,
Нет радости ни сердцу, ни уму,
Давно не жил, давно не умирал.
 

Жить-то Нияз любил, хотя и не совсем умел. И радость он любил носить в своём сердце. Она у него в глазах светилась. Необыкновенно даровитый, утончённый в выражении мыслей и чувств, в замызганных одеяниях своих поэт выглядел несколько заношенным и потёртым жизнью.

 
Не смотри, что весь в заплатах…
Я ведь в первый раз живу.
 

Но, повторяю, глаза его лучились. Нередко Нияз бывал навеселе, а чаще, особенно по утрам, – наоборот… Но в любом случае он был улыбчив и словоохотлив. Однажды у него в служебной комнате (он работал в редакции газеты «Мәдәни җомга» – «Культурная пятница») мы разговорились с ним, почитали друг другу стихи. Послушав мои вирши, он удивился, так как знал меня как прозаика, и выразил готовность перевести их на татарский язык. Он взял мою подборку, полистал и для начала отобрал стихотворение «Майским утром», по объёму самое большое. Скоро оно было опубликовано здесь же, в газете «Мәдәни җомга». Эффект был поразительным. Его я увидел на глазах женщин в Национальной библиотеке республики, где находится место моей работы. Дело в том, что Нияз Акмал, лирик по натуре, сделал это стихотворение на татарском языке более лиричным, и даже, если хотите, сентиментальным, выбивающим у чувствительного читателя слезу. Откровенно говоря, его перевод стал для меня совершенно новым прочтением ситуации моего майского утра на кладбище Яна-Биста. Этот его вариант я и сам без волнения и слёз прочесть не смог.

Позже Нияз взял у меня для перевода уже побольше стихотворений. Но намерений своих выполнить не успел.

Говоря о лиризме поэзии Нияза Акмала, нельзя не сказать и о её глубокой философичности. Даже в небольшой подборке, данной в «Казанском альманахе», он заставляет взглянуть на жизнь с неожиданной стороны.

 
Очень странно порою
С нами жизнь поступает:
Побеждённому легче,
Много легче бывает.
 

Здесь Нияз автономно перекликается с поэтом другого полушария Земли, и вообще другого века жизни, – Уолтом Уитменом, который заявлял, что порой проиграть лучше, чем выиграть. Да, это чистой воды философия, это теория относительности, выраженная посредством поэзии.

Когда захожу в редакцию «Мәдәни җомга», мне постоянно кажется, что вот-вот появится навстречу Нияз Акмал. Каким-то образом он всегда умудрялся выходить в коридор, когда я открывал дверь редакции. Но в коридоре пустынно и не освещает его лучистая улыбка Нияза Акмала.

2009

Каждый на этой земле свой выбирает майдан
(О Ркаиле Зайдулле)

Поэзия различных народов так же отличается друг от друга, как поэтическое творчество отдельно взятых поэтов. Пусть пииты все и спустились к нам с одного божественного Парнаса, но всё равно не сыскать среди них ни одного близнеца, как не найти в природе ни одной пары одинаковых отпечатков пальцев.

Каждому народу присущи свои поэтические качества. Норвежец не напишет французское: «Жена в земле… Ура! Свобода!» А французу немыслима высокая нота печали Сольвейг.

Свою нишу в мировой изящной словесности занимает татарская поэзия. В лучших её образцах особенно выпукло проступает гражданственная тема. В ней даже несведущий услышит возвышенные ноты, связанные с судьбой народа. Иному может показаться, что татарская поэзия где-то излишне публицистична, где-то, быть может, оторвана от простой земной действительности, или даже своим содержанием и формой слишком патетична. Но на это есть свои исторические основания. Вот уже пятый век татарский народ не имеет своей государственности, не имеет возможности самостоятельно решать проблемы своего языка, литературы и по большому счёту всей своей культуры. Не говорю о других областях жизни, коль заговорил исключительно о поэзии. И нет ничего удивительного, что татарские поэты в своём творчестве не могут всего этого не учитывать, отвлечённо петь про любовь и робкое дыханье. О своих болях и переживаниях они хотят говорить как можно громче. И среди этих современных глашатаев, пожалуй, слышнее других голос Ркаила Зайдуллы.

Он у него натурально громок, не только в письменной поэзии и публицистике. Мы вместе с ним работали в редакции журнала «Идель» с первых дней его основания. Так вот, гулкий глас Зайдуллы и порой безудержный смех его прокатывались девятым валом по всем редакциям, кабинетам и комнатам Союза писателей, расположенным некогда в старинном и весьма просторном особняке купца Оконишникова.

Но вернёмся к творчеству. Так вот, Ркаил Зайдулла, конечно, безусловный лидер своего поколения, которое никоим образом не хочет сдавать позиции Тукая и Джалиля, Хасана Туфана и Сибгата Хакима, Зульфата и Мударриса Аглямова. Поэты эти принадлежали не только к разным поколениям нашего народа, но и к разным историческим эпохам. Однако всех их объединяет причастность к судьбе народа, самое непосредственное участие в его духовной жизни и формировании в той или иной степени народного духа. И наш современник Ркаил Зайдулла, подобно им, стонет не только «стонами семи предков», но в своём творчестве, как во многом и они, начинает поэтический путь с далёких, достопамятных времён отечества и нации. Недаром в его произведениях частенько со звоном хрустальных родников родимой стороны звенят и сабли. Вот хотя бы несколько его афоризмов из сборника писателей различных времён и поколений «Устами татарского народа». С одной стороны: «Когда хан герой, тогда и у народа кровь горяча», «И чтоб голову сложить, родная земля нужна», «Плюнь в лицо врагу своему, если даже рот полон крови». С другой: «Саблей землю не пашут».

Даже тем, кто не знаком с творчеством поэта Ркаила Зайдуллы, нетрудно догадаться из этих нескольких афоризмов, что он и страстный публицист, хотя о публицистике его я упоминал. Её я хорошо знаю ещё с истоков журнала «Идель». Да, творчество его разнообразно. Он к тому же и основательный прозаик (года к презренной прозе клонят), и драматург… Но во всех его произведениях, каких бы они жанров ни были, прослеживается чёткая направленность писателя, при которой такие понятия, как свобода, справедливость, борьба, историческая правда – не пустой звук.

Сегодня мы опубликовали одно из ранних произведений поэта, которое он написал тридцать лет назад, в 1982 году. Автору было всего двадцать. Но уже тогда он задавался вопросом об эпидемии «болезни памяти», уже тогда утверждал, что

 
Каждый на земле свой выбирает майдан…
 

Ркаил свой майдан, как видим, выбрал ещё в юности и не сходит с него ни при какой погоде. Только жанры меняет и манеру письма в поисках новых возможностей выразительности.

А недавно он сошёл… Нет, не с Парнаса… Вернулся из альпинистской экспедиции на Тянь-Шань. Это событие с особым волнением воспринял ваш покорный слуга, который ровно сорок лет назад также поднимался на заоблачные вершины Тянь-Шаня, будучи ещё корреспондентом молодёжной газеты. Значит, Зайдулла продолжает поиск – теперь уже новых впечатлений, нового круга людей, новых нешуточных испытаний. Я спросил его по возвращении:

– Ну, как?

– Неописуемо! – ответил он.

Но я-то знаю: опишет. И ещё как, не сомневайтесь! И всё так же, в своём творческом русле.

2012

«Белым-пребелым остаться хочу»
(Об Эльсе Гаделеве)

Эльс Гаделев – один из тех творцов, для которого процесс работы всегда был важнее её результата. Он писал стихи, а уж публикация для него являлось делом вторичным. Вернее, публикации у него были – газетные, журнальные… – а вот конечного продукта, своей книги, – нет, не было.

Её выпустили в свет после смерти поэта его собратья по перу и коллеги – Разиль Валеев, Марсель Галеев, Рустем Набиуллин…

Иные говорят про него, что он был просто несобранным человеком, потому и не удостоил себя своим поэтическим сборником, слишком разбрасывался – временем, способностями, профессиями… Если сравнивать с русскими поэтами Казани, он был породы Леонида Топчия, Юрия Макарова, Геннадия Капранова…

Действительно, целеустремлённым назвать Эльса Гаделева было трудно. В этом есть доля правды. Однако и яркое разнообразие его талантов не оспоришь. Он владел, например, редкой красоты и тембра голосом чтеца. Наверное, все знают голос Юрия Левитана – ну вот, э т о примерно то же самое. Только на татарском языке. Кстати, мы оба, каждый сам по себе, общались с Юрием Борисовичем, бывали у него дома. Но это к слову.

Эльс Гаделев долгое время работал диктором на республиканском радио. И его передачи – будь то сводки с сельскохозяйственных полей или расписание поездов – я слушал как какое-то завораживающее слух художественное произведение, как какую-то волшебную оперу…

Он был поразительно эрудирован, хорошо знал татарскую и всемирную литературу. В годы моей туманной юности он открыл для меня Уолта Уитмена и даже подарил книгу его стихов. Зашёл специально ко мне домой и подарил – для окончательной убедительности своих слов о заоблачной гениальности американского поэта. Мы ведь жили рядом и при общении, конечно же, говорили о литературе.

Эльс-абый отличался весёлым нравом, остроумием и профессиональной чуткостью к художественному слову. Легко и даже как-то играючи переводил стихи и прозу. Сам же и публикации обустраивал. Это и по себе знаю. Взял мою повесть об альпинистах, перевёл, и я чудесным образом увидел её в журнале «Казан утлары» («Огни Казани»).

А вот о себе позаботиться не мог. По большому счёту почивать на лаврах ему не довелось – ни в одной профессии, ни в поэтическом творчестве, ни в быту – нигде. Оставил после себя разрозненные рукописи, заметки, дневники… И вот, наконец, с помощью настоящих друзей поэтическое наследие его увидело свет.

 
К мельнице выйду, зерно смолочу,
Тихо по срубу её постучу.
Белой муки я отведать хочу,
Белым-пребелым остаться хочу.
 

2014

Такие писатели не умирают
(О Юрии Белостоцком)

Юрий Белостоцкий в годы Великой Отечественной войны в составе 7-й воздушной армии участвовал в боях на Северо-Западном и Карельском фронтах, за мужество и отвагу награждён орденами и медалями. Он летал на пикирующем бомбардировщике «Пе-2», который в войсках прозвали «пешкой» и который, как известно, производился в Казани.

Ветеран войны рассказывал мне: «Когда подходил к самолёту для боевого вылета, всегда здоровался со своим двухмоторным другом и говорил: «Ну, казанец, не подведи!» Как знать, может, «казанец», который не подвёл, в итоге и позвал его на свою родину – в Казань. Подсознательно, по доброй памяти, так сказать. Что скитаться-то демобилизованному фронтовику по городам и весям страны!

Память о казанской «пешке» у Юрия Вячеславовича была и в самом деле добрая. И повоевал на этом штурмовике, и жив остался. Самолёт ведь для лётчиков той войны был вообще существом одушевлённым, настоящим боевым другом…

А вражеские истребители – заклятыми врагами. И тоже очень даже живыми. «Мессершмитты» заходили на новую атаку… Почти под углом девяносто градусов неожиданно вынырнув… по-щучьи резво и игриво, будто из глубины за наживкой. Качнув крылами и показав бледную чешую животов, они сразу же нацеливались на флагмана…»

Это как раз из его рассказа «Короткая спичка».

Военный лётчик Белостоцкий на себе испытал повадки этих «щук». Он прекрасно знал их хищный норов. Но и не хуже знал, как они клюют носом и отвесно, точно «сорвавшаяся с крючка рыба», ныряют под «пешку» и безвозвратно исчезают.

Для его однополчан война закончилась в 1945-м, а для Белостоцкого она продолжилась до конца жизни – в его рассказах, повестях, книгах. Он стал писателем.

Обосновавшись в Казани, Юрий Вячеславович работал в редакции газеты «Советская Татария», а после, с 1969 по 1976 год, – литературным консультантом Союза писателей республики по русской литературе.

Я познакомился с ним в феврале 1982 года, когда сам стал литконсультантом СП. Точнее, с ним и его семьёй. Он был женат на внучатой племяннице Габдуллы Тукая – талантливом архитекторе и красавице Альфие Хусаиновне. У них был прекрасный сын – десятилетний Владимир, удивительно споро тянувшийся ростом за высоченным отцом.

К тому же я оказался его соседом, наши дома на улице Декабристов стояли рядом.

1982 год был знаменателен тем, что в апреле писателю Юрию Белостоцкому исполнялось 60 лет. В те годы такие юбилеи русская секция СП не пропускала. Мне было доверено заниматься юбилейными хлопотами…

В то же время в Москве, в издательстве «Современник», вышла в свет его объёмистая книга повестей и рассказав «Прямое попадание». Он размашисто подписал её мне. Я проглотил сборник за пару дней (и ночей) и опубликовал своё мнение в республиканской молодёжной газете под заголовком «Прямое попадание Юрия Белостоцкого». Материал получился весьма кстати – на носу было к тому же 23 февраля. Тем не менее Юрий Вячеславович немного обиделся на меня. Дело в том, что я не поставил под рецензией своё имя, а подписался псевдонимом «А. Мухин». Зачем я это сделал, теперь и сам не пойму.

В то время он уже болел. Однако дружба наша успела завязаться. Краткая, но живая, задушевная, без скидок на значительную разность в возрасте, на различие жизненного и литературного опыта.

Мы встречались то у меня, то у него дома. Альфия Хусаиновна не препятствовала нашим встречам, хотя порой мы и засиживались чрезмерно…

В октябре следующего года его не стало.

Но вот листаю его книги, читаю… и будто слышу его голос, будто и не читаю вовсе, а слушаю неспешные, с долгими паузами, рассказы и ещё раз убеждаюсь – нет, писатели такого полёта, как Юрий Белостоцкий, не умирают.

2015

Одабривал землю поэзией
(Об Александре Ткаченко)

В этом году Саше исполнилось бы семьдесят. Да, его все так звали – и в России, и далеко за её пределами по всему миру, который он исколесил неоднократно. Порой, конечно, я слышал и «Петрович», но это на работе, от сослуживцев, а так, на любых всемирных писательских форумах, – «Саша» да «Саша»…

Поэт и прозаик, правозащитник, Александр Петрович Ткаченко был Генеральным директором и вице-президентом Русского ПЕН-центра, членом Исполкома Международного ПЕН-клуба (Международной ассоциации писателей), главным редактором «Новой юности», членом редсовета «Казанского альманаха», большим другом Татарского ПЕНа.

А начинал писатель свой жизненный путь футболистом. Как уроженец Крыма он, естественно, стал играть за симферопольскую «Таврию», потом были московский «Локомотив», питерский «Зенит», работал тренером…

Вообще, в нём сочеталось несочетаемое. Представьте себе, футболист поступает на физико-математический факультет педагогического института и демонстрирует недюжинные способности в точных науках. Ещё удивительней было, когда футболист стал вдруг поэтом. Это вызвало неоднозначные суждения. Великий Валерий Лобановский в 1986 году высказался в «Известиях»: «Был хороший футболист Александр Ткаченко, теперь стал хорошим поэтом». Когда Саша выпустил в Крыму первую свою поэтическую книжку и стал членом Союза писателей, секретарь обкома партии сказал с сожалением: «Эх, футболистом был, человеком был, а сейчас – поэт, чёрт знает что!» А вот развёрнутое мнение по этому поводу Аркадия Арканова: «Александр Ткаченко – законченный футболист. Я имею в виду состояние души. И поэзия для него – это необозримое футбольное поле, местами напоминающее стерильный английский газон, а местами кочковатое, тяжёлое, вязкое, мокрое, как в Самаре в начале сезона. На английском газоне – техника, изящество, дриблинг рифм и аллитераций. На самарском – работа, пот, рваная аритмическая строка…» И далее: «Он получает травмы, но сам действует в рамках правил, играя в этой жизни корректно».

Вот так образно и точно сказал о нём его друг Аркадий Арканов.

А друзей у Саши было много. Это, прежде всего, два Андрея – Битов и Вознесенский, это и Булат Окуджава, и Бела Ахмадуллина, и Константин Кедров, и Гюнтер Грасс, и Адам Михник, и те же Григорий Пасько с Алиной Витухновской, которых правозащитник Саша Ткаченко спасал от тюремного заключения, и многие другие, не перечислить!

За пять дней до Сашиной смерти Андрей Вознесенский, уже сам больной, сказал высокие добрые слова о книге Ткаченко «Сон крымчака, или Оторванная земля». Это было на презентации издания в Москве в библиотеке Общественного центра им. А. Д. Сахарова, куда и я по-дружески был приглашён. Вёл литературный вечер Константин Кедров. Кстати, на том вечере был успешно представлен 2-й номер «Казанского альманаха».

Я прибыл туда с казанскими телевизионщиками, и мы засняли презентацию практически в полном объёме. Вернувшись в Казань, проверили отснятое – всё было о’кей. Я набрал его домашний номер в Москве. Женский голос в трубке ответил, что Саша Ткаченко ночью умер…

Мы познакомились осенью 1996  года, в самолёте, когда летели на Всемирный конгресс писателей в Гвадалахару (Мексика). Там нас, Татарский ПЕН, должны были принимать в Международный ПЕН-клуб. После дозаправки самолёта в Дублине и набора высоты над Атлантикой ко мне подошёл невысокого роста, крепко сложенный джентльмен:

– Это вы – Татарский ПЕН-ценр?

Я ответил утвердительно.

Он представился:

– Саша Ткаченко, Русский ПЕН.

Стал задавать вопросы, взял посмотреть наш Устав, прошёлся по нему карандашом. Замечания были верны, а те, которые я не совсем понял, всё равно поправил – было понятно, что человек в теме, да и его не терпящий возражений и в то же время дружеский тон говорил, что мы встретили хорошего друга и поддержку. Доказательство того не заставило себя ждать. В конце разговора Ткаченко сказал, что во время рассмотрения нашей кандидатуры в члены Международного ПЕН-клуба на Конгрессе, он выступит от Русского ПЕНа с рекомендацией и договорится о втором рекомендателе – с финской делегацией. Мы и не знали, что у нас должны быть ещё какие-то рекомендатели-поручители.

Мы – это Разиль Валеев, Рафаэль Мустафин, Вахит Юнус и ваш покорный… – такова была наша делегация на первом для Татарского ПЕН-центра Всемирном конгрессе писателей.

В Международный ПЕН-клуб нас приняли единогласно. Добрые слова о нас сказали Саша Ткаченко (Русский ПЕН) и Элизабет Нордгрен (Финский ПЕН). Оба выступили на рабочем для Конгресса английском языке.

Во время форума я увидел, что Саша Ткаченко очень популярный в писательском мире человек. К нему подходили представители различных делегаций с обязательным дружеским обращением «Саша», и со всеми у него  – американцами, японцами, шведами, поляками и другими – завязывался заинтересованный разговор. У него было редкостное для современного человека свойство – он проникался чужими проблемами и воспринимал их как свои личные. Львиную долю его рабочего (сказано условно) времени занимали разъезды по судам и следственным органам в качестве общественного защитника литераторов, журналистов, попавших в прокрустово ложе, скажем мягко, сверх бдительных и усердных правоохранительных и судебных органов. Одно время было не застать Сашу в Москве – пропадал неделями во Владивостоке, где рассматривалось дело поэта, эколога и журналиста Григория Пасько. Позже мы встречались с Григорием в Москве и на Всмирных конгрессах писателей в разных странах, где я в который раз убедился в правом деле и правовом подходе ко всему Саши Ткаченко – он защищал людей честных, прямых, одухотворённых высокой идеей, каковым и оказался Григорий Пасько, стойкий борец за чистоту и жизнь природы, в частности, – Дальнего Востока и Тихого океана.

Саша Ткаченко проникался не только чужими проблемами, но и чужим творчеством. Теперь ведь писатели своих коллег-писателей не читают, как это бывало раньше, и не слушают. А были ж времена: пошёл к собрату по перу, который написал новую вещь – стихотворение, поэму или рассказ, он почитал, ты послушал, затем своими глазами перечёл, высказал своё мнение… Нет, теперь этого нет. Даже знаю некоторых авторов «Казанского альманаха», которые читают-перечитывают только себя, любимого, а те, кто рядом под одной обложкой издания, ему не интересны.

Наверное, это удел главного редактора – постоянно искать что-то новое, живое, нестандартное. Саша ведь возглавлял «Новую юность»… Хотя знаю и главредов, которым до фени авторские рукописи, перепоручают они это нудное дело – читать поступающую «макулатуру» – своим сотрудникам и помощникам. Саша старался читать сам. То, что я давал ему из своего, он прочитывал мгновенно, высказывался, оценивал… Я не поэт, но он неожиданно высоко оценил мои стихи, и в Словении в дни Всемирного конгресса пригласил почитать их на международном поэтическом вечере. Эксперимент странным образом удался. Русскоязычные поэты Словении, Германии, Чехии, а также Москвы подходили к нам и выражали одобрение. Говоря о прозе – тут мы с Сашей нашли друг в друге редкостных единомышленников во взгляде на современную литературу. Я и познакомился с ним, когда уже лета к суровой прозе его склонили. В Сашиных рассказах – вся его биография, без особых придумок и прикрас, от крымского детства с футбольным мячом до лёгкого на подъём посла мира и поэзии, современного пилигрима от литературы. На память приходят строки из стихотворения Иосифа Бродского «Пилигримы»:

 
…И значит, остались только
Иллюзия и дорога.
И быть над землёй закатам,
И быть над землёй рассветам.
Удобрить её солдатам.
Одобрить её поэтам.
 

Да, Саша Ткаченко щедро одабривал землю поэзией в самом широком смысле слова. Ведь он во всех своих жизненных ипостасях был Поэт. Даже в административной работе директора Русского ПЕН-центра, с которым ТатПЕН установил самые тесные отношения. При помощи Саши Ткаченко в Казани прошли встречи и «круглые столы» с участием президента Русского ПЕНа, вице-президента Международного ПЕН-клуба Андрея Битова (Москва), генеральнного секретаря Международного ПЕН-клуба Александра Бло (Париж), лидера Финского ПЕНа Юкки Малиннена (Хельсинки). Недавно наткнулся в Интернете на не известное мне интервью Саши, где он говорит тёплые слова о самостоятельном, втором в России ПЕН-центре – Татарском. Воспринял я это как привет брата из недавнего далёка. А может, наоборот – из далёкого недавно. Это с какой стороны посмотреть, это, как в песне: «Это было недавно, это было давно».

Как своё родное детище Саша воспринял открытие в 2006 году «Казанского альманаха». Он принял самое активное участие в его становлении. Вошёл вместе с Василием Аксёновым в его редсовет, привлёк к публикациям интересных авторов (в их числе и лауреат Нобелевской премии Гюнтер Грасс), сам с удовольствием печатался.

В Москве я всегда останавливался у «одинокого» Саши. У него была двухкомнатная квартира на «Автозаводской», одну из которых он предоставлял мне. Это рядом со стадионом «Торпедо». Приезжал к нему и с сыном, футболистом юношеского «Рубина», и мы гоняли мяч на славном стадионе с бывшими знаменитостями советского футбола.

На заграничные форумы отправлялись каждый из своего логова: казанцы из Казани, москвичи – из Москвы. Вместе, сообща поработали мы в Мексике, Шотландии, Финляндии, Норвегии, Германии, Англии, Словении, Македонии и других странах. Наша делегация везде распространяла произведения татарской литературы на английском языке – как классиков, так и современных авторов, а также историков и публицистов. Для первых книг – антологии современной татарской литературы и татарских народных сказок – переводчиков в Москве подобрал как раз Саша Ткаченко.

На следующий год Татарскому ПЕН-центру исполняется двадцать лет, а «Казанскому альманаху» – десять. Как быстро и неумолимо летит время! Без Саши мы уже побывали в Австрии, Чехии, Кыргызстане, на международной конференции (2012) в Крыму. И каждый раз он с нами, будто бы только задержался у себя в номере гостиницы или отлучился куда-то ненадолго – вот-вот вернётся.

Без Саши сколько рассказов, стихов, очерков, критических статей мы опубликовали в «Казанском альманахе», сколько новых имён открыли для большой литературы! Как он порадовался бы за издание, которое продолжает жить и первые шаги которого были сделаны с его поддержкой!

У бывшего футболиста и поэта, оказывается, было больное сердце. Я, честно говоря, как-то не заметил этого. И мяч футбольный, как говорил выше, гоняли, и выпивали… Свою замечательную книгу «Футболь», ярко-красного цвета, с футболистом, несущим свой крест по зелёному полю, он подарил мне с надписью: «Вместо красного вина утром 11 августа 1998 года».

Видать, просто не дал он заметить своего недуга. Саша всегда был полон жизненной силы и каким-то всеохватывающим, весёлым любопытством.

2015