Текст книги "Оружие возмездия: секретные операции израильских спецслужб и их противников"

«Завалил» шпиона именно радиопередатчик, который обнаружили в его квартире в Рамат-Гане во время обыска после того, как ШАБАК вышел на след. Возможно, кто-то подсказал органам безопасности, где, кого и что искать. На суде ему были предъявлены уже «стандартные» обвинения в контактах с иностранными агентами и в шпионаже в пользу СССР. Редлис признал себя виновным по всем пунктам обвинения, однако подчеркивал, что он прекратил свою шпионскую деятельность с развалом СССР в 1991 г.

И еще один инженер, возможно, более «главный» – Анатолий Гендлер. Начало уже вполне традиционное. По образованию инженер-электрик. (Эти, наверное, наиболее способны к шпионажу. Кстати, я тоже по образованию инженер-электрик. А может, некстати…) Был завербован и прошел курс «молодого бойца» КГБ. Получил даже благодарность за хорошую учебу. В 1981 г. приехал в Израиль, поселился в Герцлии (престижное место) и получил работу в Израильской государственной электрической компании (очень престижное место). Через некоторое время стал заместителем начальника отдела электросчетчиков Южного отделения Компании (очень-очень престижное место). По служебным обязанностям часто посещал военные базы. В общем, честно служил КГБ в течение 10 лет. За что честно заработал аж 20 тысяч долларов. Но в 1991 г. развалился СССР, а с ним и КГБ. Многие его агенты на этом прекратили свою шпионскую деятельность (вспомним хотя бы Редлиса).

Нo! КГБ фактически не развалился, а превратился сначала в СБР (Служба безопасности России), а затем в ФСБ (Федеральная служба безопасности). Многие из КГБ-шных руководителей стали СБР-ными руководителями. Они, естественно, постарались сохранить в рабочем состоянии знакомую им агентуру. Со многими, в частности в Израиле, это не получилось. А вот с Анатолием Гендлером – да! Он оказался первым (по крайней мере, по сведениям на сегодня) шпионом новой России в Израиле. И с этим он тоже неплохо справлялся. И возможно, даже вдохновил новую (старую) контору на продолжение массовой засылки своих агентов в Израиль. Но об этом несколько позже.

А пока… он тоже попал в поле зрения ШАБАК. Его тоже судили. Тоже по обвинению в шпионаже в пользу СССР (и России) и за контакты с агентами чужой страны. Суд состоялся в мае 1997 г. в Тель-Авиве. Как раз 9 мая Гендлер признал себя виновным во всем, что ему вменялось, произнеся уже знакомую нам фразу: «Я рад, что это кончилось». А потом ему помог адвокат Хаим Мишхав, убедивший судей, что Гендлер передал своим хозяевам только те сведения, которые фактически были открытыми, не нанеся, таким образом, значительного ущерба стране, что он сотрудничал с КГБ, а затем и с СБР, потому что сначала хотел уехать в Израиль, а потом опасался за судьбу своих оставшихся «там» родственников. В общем, он получил 11 лет тюремного заключения. Совсем не много за 15 лет работы на две разведки. В дни суда ему исполнилось 50 лет.

Итак, на Анатолии Гендлере закончилась эпоха советских шпионов в Израиле и… началась эпоха российских шпионов в Израиле.

Впрочем… Вот сообщение израильской газеты «Едиот Ахронот» от 1 сентября 1999 г.: «Сегодня в Окружном суде Тель-Авива начался суд над Валерием Каминским, 54 лет, из Ришон-ле-Циона (города, в котором я прожил 13 лет), обвиняемого в шпионаже против Израиля для советских разведывательных органов. Каминский родился и жил в Риге, где считался крупным еврейским активистом. Никто из его товарищей по «сионистской» деятельности, конечно, не знал, что еще в 1975 г. он был завербован КГБ и «стучал» на них, извещая своих хозяев заранее о планируемых демонстрациях и забастовках. Правда, за довольно приличную по тем временам плату: 120 рублей в месяц. В 1977 г. приехал в Израиль и занимался шпионажем в пользу СССР, а затем России в течение 16 лет, т. е. до 1993 г. Таким образом, Каминский отобрал пальму первенства у Анатолия Гендлера, который до публикации в «Едиот Ахронот» считался первым шпионом, работавшим для двух разведок: советской, а потом российской. Каминский в течение многих лет работал на базе ВВС Израиля Тель-Ноф в качестве техника по обслуживанию летных приборов и передавал секретные сведения оборонного значения своим «хозяевам» в Москву до 1993 года. В обвинительном заключении отмечалось, что часть переданных сведений Каминский получил от своего сына, служившего в одной из секретных частей. Справедливости ради следует отметить, что сын не знал о «побочной работе» своего отца. Во время суда, который начался почти через 7 месяцев после его ареста, Каминский через своего адвоката сделал сообщение для прессы: «Я еврей-сионист и действовал ради своей страны». На одном из последующих заседаний суда Каминский попросил отозвать свое сообщение. В конечном счете прокуратура и защита заключили сделку, согласно которой Каминский признал себя виновным по двум пунктам: передача сведений с целью навредить обороне государства и осуществление контакта с иностранным агентом без удовлетворительного объяснения (несколько казуистически, но идея понятна), а прокуратура потребовала от суда небольшого срока наказания. Приговор был вынесен 21 октября 1999 г.: 6 лет тюремного заключения. Пока неизвестно, почему он прекратил шпионить в 1993 г. То ли его «взяли» тогда, то ли решил «завязать».

Валерий Каминский – шпион советский и российский

Согласно отчету Управления израильских тюрем, опубликованному в сентябре 1994 г., в Израиле в то время пребывало 17 заключенных, осужденных за предательство и шпионаж, в основном в пользу бывшего Советского Союза (напомним, что случаи предательства мы не рассматриваем). К этим заключенным можно прибавить еще нескольких, о которых говорилось выше и которые прибыли в израильские тюрьмы после сентября 94-го. По заявлению руководителя ШАБАКа Якова Пэри, Каминский был уже 60-м агентом бывшего СССР, разоблаченным в Израиле за последние 25 лет. А. Бовин, кстати, по советской традиции называет их «разведчиками».

Но, как я уже отмечал, с 1991 г. началась эпоха российских шпионов, которая совпала с массовой эмиграцией теперь уже российских граждан, не только евреев, в Израиль. С первых шагов своей новой жизни Россия начала и продолжает до сих пор сбор сведений и шпионаж в Израиле, как прямо, так и косвенно. После публикации сведений об израильском дипломате, обвиненном в шпионаже, о чем рассказывалось в главе «Израильские шпионы», руководитель службы по связям с прессой разведки России генерал Юрий Кубладзе сказал в интервью израильской газете «Хаарец»: «Не нужно слишком возбуждаться от раскрытия случаев шпионажа. Мы знаем, что игра продолжается». Когда же его спросили, продолжает ли Россия тоже шпионить в Израиле, генерал ответил: «Геостратегическая реальность не изменилась. Израиль и Ближний Восток находятся вблизи границ России и продолжают нас интересовать». Не знаю, как в отношении всего Ближнего Востока, но в Израиле Россия получила возможности шпионить, даже лучшие, чем имел СССР.

Тут я опять рискую навлечь возмущение, а может быть, и гнев своих бывших соотечественников. Хочу, прежде всего, провести сравнение двух потоков иммиграции в Израиль: 70-х и 90-х годов. Осмелюсь заявить, что большинство иммигрантов 70-х имело большую мотивацию жить именно в еврейской стране, любило эту страну заочно (некоторые, правда, потом разочаровались в своей любви) и приехало туда с достаточно большим чувством патриотизма. Иммигранты 90-х больше всего хотели удрать из новой для них страны (или новых для них стран) прежде всего из чувства физического страха за жизнь – свою и своих близких, из-за боязни не приспособиться к новым жизненным условиям, остаться без средств существования (отбросим в сторону антисемитизм, возросший незначительно только в последние годы). Естественно, большинство из них никаких сантиментов, а тем более чувства патриотизма к Стране израилевой не испытывало. Значительная часть этой группы иммигрантов поехала в Израиль только потому, что не было возможности уехать в другую страну. (Не могу говорить только по поводу Германии, так как я вообще не понимаю евреев, которые уехали туда на постоянное жительство. Но у каждого своя правда.) К этому еще следует добавить, что в эти годы в Израиль выехало большое количество неевреев, у которых не только не было никаких сантиментов к этой стране, но которые относились к ней с явной антипатией. (Справедливости ради должен отметить, что довольно многие из них, приехав в Израиль и пожив в нем некоторое время, полюбили эту страну и стали ее горячими патриотами.) Вывод напрашивается сам собой: получить согласие быть агентом разведки и шпионом в Израиле у собирающихся эмигрировать в Израиль в 90-е годы было легче, чем у таких же эмигрантов 70-х. Тем более что за это обещали деньги и еще что-нибудь. Отсюда, понятное дело, и результат. Не ошибусь, если заявлю, что таких в 90-е годы приехало значительно больше, чем в 70-е. Правда, и самих эмигрантов приехало в эти годы значительно больше.

Но израильтяне, судя по всему, были готовы к такому повороту событий. Вот мнение одного из бывших ответственных работников противошпионажной службы ШАБАКа, когда его спросили о величине ущерба, который может нанести Израилю российский шпион (после ареста А. Гендлера): «Я спокоен. В Израиле были пойманы в прошлом шпионы намного покрупней, чем Гендлер. Такие, к примеру, как профессор Клингберг, полковник Левинсон, который, кстати, служил в военной разведке».

Тем не менее случай с Гендлером, напомним, формально первым шпионом в Израиле «новой» России, усилил мнение израильских органов безопасности о тактике действия российских разведывательных органов в Израиле: действовать в расчете, что количество перерастет в качество, и потому необходимо внедрить шпионов как можно больше, предполагая, что у большинства из них не будет доступа к секретной информации. Однако при такой системе существует надежда, что хотя бы некоторые из них укрепятся на важных и секретных объектах, таких, как армия, органы безопасности и разведки, стратегические предприятия и государственные инфраструктуры.

Полагаю, что такую же тактику, и возможно, с не меньшим успехом, Россия использует и по отношению к иммигрантам в другие страны, например, в США, но это не тема настоящей публикации.

На совещании Управления расследования Израильской полиции в апреле 1999 г. было сообщено, что в 1997 г. через израильскую полицию проходило 9 (девять) дел о шпионаже. Сведения о некоторых из них были обнародованы (см. выше). О других делах никаких сообщений не было, но нет никаких сомнений, что большинство из них касается шпионажа в пользу России. (Следует отметить, что пока нет сведений о каких-либо фактах шпионажа в пользу других стран б. СССР.) То было в 1997 г. С тех пор никто из наших соотечественников не высветился. Может быть, пока не высветился.

Здесь мне хочется отметить факт, не имеющий тесного отношения к теме нашего изложения. 4 января 2006 г. было подписано соглашение между Счетной палатой Российской Федерации и Управлением государственного контроля Израиля, предназначенное для усиления борьбы с коррупцией в обеих странах и изучать прохождение крупных сумм денег, которые состоятельные иммигранты из бывшего СССР привезли с собой в Израиль. На состоявшейся по этому поводу пресс-конференции глава Счетной палаты РФ Сергей Степашин среди прочего рассказал, что когда он занимал руководящий пост в ФСБ, то не раз контактировал с Мосадом.

А что касается шпионажа, то в последние годы появились подозрения совсем другого плана. Так, в июле 2004 г. в израильских СМИ поднялся шум вокруг корреспондента газеты «Труд» Константина Капитонова, которого обвиняли в том, что он занимается шпионской деятельностью. Канцелярия премьер-министра Израиля подтвердила эти обвинения, не сообщив конкретных фактов, но сообщив, что представители ШАБАКа за несколько месяцев до этого встречались с Капитоновым и потребовали от него свернуть разведывательную деятельность. Сам Капитонов при обращении к нему редакции израильского вебсайта на русском языке MIGnews сказал, что никакой подобной деятельностью он не занимался, что он любит Израиль. Он также рассказал, что скоро заканчивается срок его аккредитации в Израиле как журналиста и по возвращении в Россию планирует издать книгу «Израиль. Зарисовки с натуры». Об обещанной книжке под таким названием я лично ничего не знаю, а вот книга К. Капитонова «Израиль. История Мосада и спецназа» вышла в свет в московском издательстве «Восток-Запад» в 2005 г. Кто знает, может, это и есть зарисовки с натуры.

Чуть раньше, в июне 2004 г., канцелярия премьер-министра Израиля направила обращение к израильскому бизнесмену, эмигрировавшему из России в 1991 г., Георгию Аринсону с просьбой прервать связи с первым секретарем посольства России Андреем Мочаловым на основании того, что он пытается использовать деловые контакты для сбора разведывательной информации. Сам Аринсон, подтвердив факты встреч с Мочаловым, подчеркнул, что обсуждавшиеся с ним вопросы никак не касались тем, связанных с безопасностью.

Возможно, так оно и есть. Но мы начали советско-российскую часть этой главы с посольства, посольством и закончили. Круговерть жизни продолжается.

НЕСОСТОЯВШИЙСЯ ШПИОН

Через несколько недель после опубликования отрывков из первого варианта книги «Израиль и шпионаж» в одной из израильских газет я получил звонок из Израиля. Звонил мой старый знакомый еще по Минску. Он уехал в Израиль в том же 1976 г., что и я, но на несколько месяцев раньше. Собственно, в связи с теми отъездами мы и были знакомы. В Израиле мы изредка перезванивались, еще реже, да и то случайно, встречались, а когда в середине 1990 г. я уехал в США, мы потеряли связь друг с другом. Вот такой разговор у нас состоялся:

– Прочитал твоих «Шпионов» и решил позвонить.

– Спасибо, очень рад.

– Хочу тебе сказать, что я был одним из тех «засланцев» в Израиль, о многочисленном существовании которых ты высказал предположение в главе «Шпионы в Израиле».

– …Почему «был»?

– О, это одним словом, даже фразой, не расскажешь.

– Можешь рассказать подробно?

– Если честно, поэтому и звоню.

– Слушай, это же здорово. Так сказать, воспоминания бывшего агента.

– Какой там агент! Именно «засланец». Но, может, тебе пригодится.

– И это можно будет опубликовать?

– … В принципе, наверное, можно. Но, знаешь, не раньше 2001 года, чтобы получилось через 25 лет после отъезда из Союза. Ну, что ли, срок давности чтобы выдержать. Все-таки давал подписку о неразглашении.

– Так тех, кому ты давал подписку, давно уже там нет. Да и ведомства этого уже тоже нет.

– Кто их знает. Как сказал Игорь Губерман: «Кто их знает, вдруг они есть».

– Ладно, будет не раньше 2001-го. А имя можно указать?

– Лучше, если изменишь. «Кто их знает…»

– Договорились. Так что, ты пришлешь свои записи?

– Нет, лучше я наговорю на магнитофон. Так будет удобнее и быстрее. Тем более, я уже многого не помню. Связного рассказа не получится. Ты уж изложишь, чтобы получилось, как надо.

– А ты знал других «засланцев»?

– Я лично нет, но согласен с тобой, что их было достаточно много…

Через несколько дней кассета прибыла. Прибыла достаточно быстро, что наводит на мысль: запись была сделана еще до звонка мне. Во вступлении Альфред (назовем нашего «засланца» так) сказал, что изменил некоторые имена. Что ж, его воля. Я же постарался изложить все достаточно близко к источнику и от его лица.

В начале этой «саги» я писал, что все факты, которые я собираюсь приводить, основаны на сообщениях в мировых средствах информации и анализе их. Но жизнь идет по своей кривой. И вот ко мне попала эта история. Которая заставила меня задуматься.

Публикуя до сих пор факты в общем-то известные, я как бы снимал с себя ответственность за «разглашение». Предавая же гласности факты, нигде не публиковавшиеся, я должен взять ответственность на себя, предполагая, что, как говорил (или пел) В. Высоцкий, «а вдруг мне за это чего-нибудь будет». Поразмыслив, я решил обнародовать эту и некоторые другие, поведанные мне истории, предполагая, что этим я не принесу вреда никому и ничему и что за это мне лично «ничего не будет». Если же я, не дай Бог, ошибусь в своих предположениях, то беру в свидетели вас, читатели, которые меня хоть немного уже знают, что ничего такого плохого я не замышлял и ни о чем недозволенном и вредном не думал. Успокоив таким образом самого себя, я привожу вам рассказ Альфреда.

Началось это все в году 71-м или 72-м. Я тогда был аспирантом и уже почти заканчивал диссертацию. В один из дней я сидел в лаборатории при кафедре, что-то делал. Позвонили из отдела аспирантуры, попросили зайти. В звонке ничего необычного не было. А потому отложил все в сторону и пошел. В комнате, как всегда, были какие-то люди, стояла маленькая очередь к заведующему. «С тобой хотят побеседовать», – сказал мне заведующий, когда подошла моя очередь, и указал на двух мужчин, сидящих у дальней стены.

Подошел к ним, поздоровался, назвал себя, ответных имен не получил. Предложили выйти, побеседовать в другой комнате. Вышли. Не помню, что это была за комната, но помню, что была заперта и у них был ключ от нее.

Зашли в комнату, сели вокруг стола. Один из них протянул мне красную книжечку. Я открыл, но читать не стал. Почему-то был совершенно спокоен. Второй сказал, что они хотят со мной побеседовать, но оснований для беспокойства у меня не должно быть и, если я не хочу разговаривать, мы можем закончить беседу. Я сказал, что можем поговорить, хотя я совершенно не предполагаю, о чем.

– Скажите, Вам знакома фамилия Фридман?

– Какой Фридман? Я знаю нескольких.

– Ваш родственник, приезжавший недавно из Америки.

Тут я сообразил, что речь идет о родственнике моей матери, который действительно недавно приезжал из Америки и даже был у нас в гостях. Не стал отпираться, а стал ждать следующих вопросов. Из этих вопросов я понял, что они достаточно хорошо осведомлены о визите этого родственника в Минск и его встречах с другими минскими родственниками. Беседа продолжалась минут 20, после чего они предложили мне встретиться через несколько дней.

Я думаю, каждый может представить мое состояние после этой встречи. Конечно, я многое слышал и кое-что читал о ведомстве, из которого были эти двое, но живого КГБ-шника лицом к лицу никогда не видел. И, конечно же, испугался. Все-таки семья, родственники, аспирант, еврей… Зачем они меня вызвали? Что они обо мне знают? Что еще хотят узнать? Вопросов было много, ответов не было. Тем не менее я решил никому не рассказывать об этой встрече. Правда, под каким-то предлогом зашел еще раз в отдел аспирантуры в надежде, что его начальник что-нибудь мне скажет. Он сделал вид, что даже и визита моего в его кабинет в тот раз не было.

Дня за два до встречи мне позвонили, назначили время и сообщили номер комнаты, куда я должен был явиться, в гостинице «Минск». Явился. Это оказался обычный гостиничный номер. В нем сидел уже совершенно другой человек, высокий, средних лет, очень русской внешности. Назвался Евгением Петровичем. Спросил, не желаю ли я чего-либо перекусить. Я не желал. Разговор снова крутился вокруг визита моего американского родственника. Евгений Петрович спросил, не буду ли я возражать, записать вкратце то, что я ему рассказал. Я не возражал. Он достал из портфеля чистые листы бумаги и ручку. Я начал писать. Евгений Петрович куда-то вышел. Я писал и лихорадочно думал: «Зачем все это? Что стоит писать, а что опустить? Что будет дальше?». Евгений Петрович вернулся, я закончил писать. Он прочитал. Попросил меня подписаться и поставить дату. Поблагодарил. Проводил из номера. Очень чинно, вежливо. Почему-то в этот момент у меня возникла мысль: «Ну вот, теперь я знаю их явочный номер в гостинице «Минск».

Потом наступило затишье на несколько недель. Я было решил, что на этом история закончилась. Но раздался новый звонок. Евгений Петрович снова предложил встретиться. Оснований отказаться от встречи у меня не было. Встретились на площади Победы. «Зайдем тут в одно место», – сказал Евгений Петрович. Подошли к жилому дому на Ленинском проспекте, поднялись по лестнице и оказались… перед дверью квартиры, в которой жил со своими родителями мой родственник со стороны жены. Родственника звали Вилен, что означает Владимир Ильич Ленин. Такое имя ему выбрали родители, партийные деятели разного масштаба. Вилен был белорус. Почему-то я не очень удивился, что Евгений Петрович привел меня именно в эту квартиру. Он, между прочим, даже не спросил, знакома ли мне квартира, бывал ли я в ней. Очевидно, в точности знал ответы.

Открыл своим ключом. В квартире никого не было. По-хозяйски сел за столом в центральной комнате. Трафаретно спросил, как дела, потом поговорили, в общем-то, ни о чем. Потом он поинтересовался, кто мой любимый писатель. Я сказал: Илья Ильф и Евгений Петров. «Евгений Петров – это я, – сказал мой собеседник. – А Вы, стало быть, будете Илья». – «В каком смысле? – спросил я. – «Так Вы теперь будете подписывать Ваши записи. Если не возражаете». Я снова не возражал. И впервые поставил в конце листа «Илья», понимая, что это, увы, не в последний раз.

И опять потекли дни. Я снова никому ничего не сказал. Только как-то по особому смотрел при встречах на Вилена, полагая, что это он «заложил» меня с моими иностранными родственниками и раздумывая, до какой степени он в курсе дела и что будет дальше. С тех пор я всегда инстинктивно себя контролировал при разговорах в его присутствии и вообще старался говорить как можно меньше.

Потом последовала еще одна встреча. В той же квартире. На встречу Евгений Петрович пришел еще с одним человеком, небольшого роста, лет 35, светловолосым, типично белорусского типа. Представил его Виктором Ивановичем, сказал, что отныне я буду работать с ним, и… ушел. Больше я его никогда не видел.

Виктор Иванович, в свою очередь, заявил, что никакой такой работы не будет, просто «у нас к Вам большая просьба»: помочь иногда в некоторых вопросах, в частности, информация о настроениях евреев, в особенности собирающихся уезжать в Израиль. «Знаете ли Вы таких?» – спросил он. Тут я вдруг понял, что все предыдущее было увертюрой, мои заграничные родственники их не интересуют (очевидно, они про них и так все, что надо, знают), а интересует их…

Как и всякий нормальный минский еврей, я, конечно, знал некоторых из тех, кто уже уехал в Израиль, и тех, кто собирался туда уехать. Лихорадочно заработала мысль: «Ты у них в руках, отказаться нельзя: как минимум завалят с диссертацией, как максимум оставят без работы и не выпустят из страны (а я тоже собирался уезжать). Что делать и как делать?!» Я назвал несколько фамилий: тех, что уехали и тех, о ком я точно знал, что они подали документы. При этом сказал, что не знаю, кто из них уехал, а кто нет. Предполагал, что они-то точно знают. Хотя я тоже знал точно, но изображал, что мне это неизвестно.

С этого дня я начал с ними свою игру. Может быть, сегодня это звучит несколько громко и высокопарно. Но я именно так решил: «Буду с ними играться. Сообщать то, что им наверняка известно, или, по крайней мере, не принесет вреда тем, о ком я расскажу». Сложность заключалась в том, что я не мог ни с кем поделиться, а тем более, посоветоваться: ни с домашними, ни с родственниками, ни с теми, о ком собирался что-нибудь сказать, ни с теми, о ком (и о чем) собирался молчать, – в общем, ни с кем… Думал ли я тогда, что рискую? Думал, но как-то в положительном смысле, даже внутри видел себя героем, пусть маленьким, пусть никому, кроме себя, неизвестным.

И потекли, что называется, рабочие будни. Встречаться мы стали в другой квартире, в том же районе, где была квартира, в которой жил Вилен. Встречались раз в несколько недель. Виктор Иванович расспрашивал о работе над диссертацией, о евреях, собирающихся уезжать, и вообще о еврейских новостях. Я рассказывал только старые новости. Как-то попросил высказать мое мнение об отъезжающих, точнее, об отъездах как о явлении. Я что-то сказал. Не очень позитивное, но и не в духе Партии и Правительства. Разумеется, каждый раз все записывалось и подписывалось именем «Илья». Обязательно с датой.

На следующей встрече Виктор Иванович попросил оказать им услугу. Я насторожился: «Вот сейчас, кажется, начинается». Он сказал, что «они» нуждаются в обзоре антисионистской литературы, этих брошюрок и книжонок, которые тогда с невероятной скоростью начали плодиться и появляться на прилавках книжных магазинов. От почти безобидных до махрово-антисемитских, типа нашумевших тогда статей и книги местного «специалиста по еврейскому вопросу» Бегуна. Не помню сейчас названия этой книги, кажется, «Под сионистской звездой», но помню, что ее даже легонько покритиковали на страницах какой-то газеты. В принципе, я тогда понимал, что эта книга была заказной. Как и все остальные, как, впрочем, и ее критика. Виктор Иванович сказал, что «они» тоже неодобрительно относятся к книге Бегуна. Я своего отношения не высказал.

Набрал всех этих книжек и принялся за работу. Работал дома, в утренние часы, когда никого не было. Получился «труд» примерно страниц на 50–60. Я добросовестно все «обозрел» и обобщил, но постарался ни в чем не высказывать своей личной позиции, указав, правда, что некоторые из этих книг могут принести больше вреда «нашему общему делу», чем пользы. Виктор Иванович сказал, что обзор «им» понравился.

В какой-то момент он начал заводить разговор о моем отъезде. Я признался, что у меня такие намерения есть. Виктор Иванович их «одобрил»! Сказал, что мне нужно встречаться с другими, собирающимися уезжать. Я встречался. В основном это были мои приятели и знакомые, которых я знал раньше, когда они еще не помышляли об отъезде, и о которых я точно знал, что они уже по этому поводу «засветились». Кое-кого я узнал уже в связи с отъездом. Было несколько случаев, когда некоторых из них я о чем-то предупредил, исходя из той информации, которую получил от Виктора Ивановича. Тут я должен отметить, что, по моему мнению, Виктор Иванович не был личностью выдающихся способностей и интеллекта и иногда допускал «проколы» и пробалтывался. Иногда я даже думал: «А что бы ему было, если бы его начальство об этих проколах узнало?». Само собой разумеется, у меня не было и мысли ставить об этом в известность его начальство. Все предупреждения моим знакомым я делал очень осторожно, чтобы у них не возникало вопроса, откуда я это знаю, а с другой стороны, в такой форме, которая убеждала их предпринять необходимые меры. За чем я особенно следил, чтобы не сообщить какую-либо «лишнюю» информацию Виктору Ивановичу. В этом мне помогало то, что все, что я ему сообщал, нужно было записать. А записывая, я обдумывал каждое слово, стараясь, конечно, чтобы мои записи не расходились по смыслу с устной беседой, которая этим записям предшествовала. Благо Виктор Иванович никогда меня не торопил.

Сегодня мне кажется, что это все мне удалось, что я не нанес никакого вреда кому-либо и в то же время удовлетворил (не знаю, в какой мере) «их» любопытство. Тем не менее так постепенно «они» сделали из меня «стукача». Но я был уверен, уверен и сегодня, что ни на кого не «настучал».

Поскольку в наших беседах не определялось точно, куда я собирался эмигрировать, а уже пошла, точнее, поехала мода эмигрировать в Штаты, Виктор Иванович посоветовал мне брать частные уроки английского языка. Что я и делал на протяжении пары лет. Уроки оплачивали «они». По 3 рубля за урок. Других денег мне не платили. Я был «стукач» на общественных началах. А может, оплата определялась производительностью труда? Впрочем, однажды Виктор Иванович выдал мне две бесплатные путевки на какую-то турбазу.

Минская волна эмиграции начала 70-х постепенно утихала. Но один желающий эмигрировать, ветеран войны, офицер, один из ведущих, что ли, минских евреев получал отказ за отказом. Звали его Леон. Его в городе знали все, все стремились контактировать с ним. Я особенно не стремился контактировать ни с кем. Из-за своих «друзей» и друзей. Для одних не хотел «стучать» на других, других не хотел в качестве источника информации для первых. Я ни разу не заметил и не почувствовал слежки за собой, но вполне мог предположить, что таковая была. Для друзей настоящих было вполне приемлемое объяснение. Как аспирант я боялся «засветиться», ведь расправа была бы короткой. Впрочем, почти такое же объяснение было и для «друзей». Но эти настаивали. В одну из встреч Виктор Иванович попросил меня почаще навещать Леона, дабы быть в курсе его дел, встреч, переписки. Я действительно кое в чем был в курсе, о чем сообщал Леону, но каждый раз «получалось», что Леон практически ничего не сообщал мне. Тем не менее встречи с ним продолжались. Приблизительно с той же частотой, что и Виктором Ивановичем.

Тем временем состоялась защита диссертации, все прошло довольно успешно, работу послали на утверждение в ВАК. И однажды Виктор Иванович сообщил мне, что там «есть проблемы», но «они» постараются все уладить. От него же я узнал, что работу послали к «черному» оппоненту. Я четко понял, что все уладится, когда «им» это будет нужно. Вот только когда, и наступит ли это когда? Что я совершенно не понял, не понимаю и до сих пор: зачем «им» понадобилось засылать диссертацию к «черному» оппоненту? Но вариантов у меня не было.

Тем не менее это «когда» наступило. Утвердили. И тогда пришло время собираться в отъезд. Виктор Иванович сказал, что «они» решили: я поеду в Израиль. Вариантов снова не было. Стали готовиться в дорогу. Тогда было принято брать с собой все, да еще прикупать, вплоть до мебели. Дома мы решили купить гарнитур. Виктор Иванович снова сказал, что «они» все уладят. Действительно, в нужное время мы с ним поехали в Молодечно, там я выбрал нужный гарнитур. Он был там же упакован и в этой упаковке уехал в Брест, в таможню, а потом в Израиль.

Тогда же Виктор Иванович сказал, что «они» нуждаются в моей информации и из Израиля. Так я из «стукача» начал превращаться в шпиона.

К счастью, меня ничему не учили. Только попросили принести какую-нибудь из моих технических книг. В следующую встречу ее вернули. Виктор Иванович сказал, что одна из страниц этой книжки химически обработана и ее можно использовать как копирку для тайнописи. Кладешь лист бумаги поверх страницы, еще один под страницу, пишешь на верхнем тайный текст, потом его уничтожаешь, а на нижнем затем пишешь обычный текст. Как прочитать этот тайный текст, «они» не сообщили. Еще сказали, что если ко мне придут письма с определенной пометкой, то конверт нужно подержать над сильным теплом, например, над огнем газовой кухонной плиты, и тогда проступит тайный текст. От кого придут письма? От того же Вилена или от Соломона, моего знакомого по институтской самодеятельности. Это для меня было неожиданностью, он был «хороший еврейский мальчик», как мне казалось, далекий от всех этих дел, включая эмиграцию. Впрочем, возможно, многие и меня считали «хорошим еврейским мальчиком».