Текст книги "Российская бюрократия: проблемы и перспективы"

§ 2. В ожидании лучшего: административная модель советского общества

В период после «Октября» 1917 года Россия вступила в новый, в современном измерении, цикл модернизационного процесса и одновременно противостояния политических институтов и общественных сил. Этот процесс начался с качественно нового уровня ее развития и исторических условий. Российское государство в лице «нового» правящего слоя попыталось сформулировать и уточнить свои базовые ценности, обозначило перед собой новые цели и определило новые задачи.

Русская революция[296]296
  Русская революция была одновременно «антифеодальной и антибуржуазной». См.: Мутагиров Д. З. От казни монархов до гражданских войн, диктатур мелкой буржуазии, крайностей и реставраций: диалектика великих революций // Революция и современность. СПб.: С.-Петерб. философское общество, 2001. С. 12.


[Закрыть] поставила под сомнение универсальность западноевропейского опыта для других цивилизаций и открыла одновременно новый исторический период ускоренной модернизации стран, которые непосредственно не принадлежали к европейской цивилизации. Вместе с этим в ходе революции «в России имело место величайшее нарушение преемственности в плане перестройки социополитического порядка, изменения символической и политической легитимности режима и изменения структуры социальной иерархии».[297]297
  Эйзенштадт Ш. Революция и преобразование обществ. Сравнительное изучение цивилизаций. М.: Аспект Пресс, 1999. С. 280.


[Закрыть]

Бюрократия, будучи неотъемлемой частью государственного механизма, существовала всегда, в том числе и во время революции. После любого радикального переворота встает вопрос о формировании властных структур, и здесь бюрократию «невозможно» заменить другим институтом. Новый режим вынужден был или путем подкупа, или с помощью силовых или иных средств заставить прежних чиновников работать на новую власть. Для бюрократии же в силу присущей ей консервативности предпочтительней путь медленных реформ, и даже незначительные изменения в системе власти могут показаться ей революционным процессом.

В данном анализе понятие «консерватизм» применительно к бюрократии рассматривается не только в традиционном смысле ― приверженность традициям и стабильности, упорядоченности, отрицание революционности и осторожное отношение к реформам, но и с точки зрения тех качеств, которые, характеризуя административно-творческую сторону деятельности бюрократии, составляют сугубо бюрократический консерватизм и которые были выделены Вебером, а именно: деперсонализация принятия решений, концентрация средств управления, претензии на право принимать политические решения.

Этот специфически бюрократический консерватизм явственно проявляется в периоды именно революционных преобразований или резких, кардинальных реформ, потому что обеспокоенная сохранением своего жизнеобеспечения бюрократия вынуждена не просто действовать, но брать на себя руководящую роль в тех социально-политических процессах, которые стоят за рамками ее компетенции. Бюрократический консерватизм обусловливает парадоксальную для любой бюрократии (ибо в большей или меньшей степени в основе ее лежит рационализм, стремление действовать в четко определенных нормативами границах) необходимость творчества. Бюрократическое творчество есть попытка управлять при помощи административных средств всем многообразием жизни на основе иерархической соподчиненности, под контролем «высшего интеллекта» ― центральной, единой и неделимой политической силы.

Любой процесс реформирования начинается с политической воли правящего слоя, поэтому если стремление к изменениям у политической элиты недостаточно сильно и оно не поддерживается страхом перед возможными социальными волнениями, то бюрократия постарается свести реформы к чисто внешним изменениям формы государства. Для этого в руках бюрократов есть достаточно сильные средства: во-первых, их «профессионализм» в сфере управления, во-вторых, обширные внутриправительственные связи. При помощи разного рода экспертов бюрократия способна предложить правящему режиму такой вариант реформ, который менял бы лишь чисто внешнюю атрибутику, не затрагивая более глубоких основ реформируемой области. Бюрократия далеко не всегда заинтересована в реформах, ибо для нее они могут представлять опасность в силу целого ряда причин. Одна из них ― потеря возможности влиять на политику правящей элиты через управление и, соответственно, возможность утраты своих привилегий и т. д. Даже частичное реформирование политической системы требует некоторых видоизменений между властными органами или смены, быть может, чисто формальных ориентиров и целей в политико-управленческой деятельности, а бюрократию внедрение неизвестного всегда настораживает.

Примерами такого типа изменений политической системы может служить история реформ в царской России, где большое значение в связи с централизованной системой власти и управления играла личность царя, а позже императора. На этих субъектов политики почти всегда оказывала влияние отечественная бюрократия, активно склоняя их к смягчению формы предлагаемых жизнью изменений. Обыкновенно путь реформ в России не был прямым движение вперед, как правило, он прерывался возвратами к старому, а нередко и к отжившим формам.

Только в условиях жесткого политического и социального давления, при наличии контрэлит и общественной неустойчивости, при расколе в самом бюрократическом управлении администрация может ориентироваться на необходимость изменений в системе управления государством и обществом. В случае, когда изменения приобретают радикальный характер, происходит замена высших политических и бюрократических структур власти.

Таким образом, возникает вопрос: что же происходит с бюрократией во время социальной революции? Попытки ответить на этот вопрос предпринимались на протяжении всего времени существования чиновничества. Так, еще Маркс утверждал о необходимости полной замены аппарата управления, о «сломе старой буржуазной машины управления» в ходе пролетарской революции. Он же выдвинул и идею о неизбежности диктатуры правящего класса для осуществления революционных задач, ссылаясь на опыт буржуазных революций. Действительно, для разрешения обострившихся проблем необходима сильная, прежде всего в политическом плане, власть, которая могла бы не столько подавить сопротивление смещенных правящих слоев, сколько предложить и создать действенный механизм контроля над бюрократией (М. Вебер), силовыми структурами государства. В реальной жизни процесс осуществления общественного и политического контроля административных органов достаточно сложен и противоречив. Можно, конечно, устранить верхний слой бюрократии, непосредственно связанный с правящим слоем, но невозможно отменить декретом все чиновничество и тем более культуру всего народа, проживающего на определенной территории.

В. И. Ленин, как известно, видел причины многих невзгод советской власти прежде всего в старых чиновниках, несущих в «новый» аппарат традиции имперского бюрократизма. Однако проблема бюрократизации советской власти имела более глубокие основания. Основной причиной явился фактор социального напряжения, который пронизывал как общество, так и государство по вертикали и горизонтали. Результатом этого процесса стала гражданская война. Общество и государство были стратифицированы на многие части и слои, представлены различными фракциями и переполнены противоречиями. Поэтому формулу «государство против общества», часто используемую для объяснения сложных и противоречивых событий начальной и последующей советской истории, вряд ли можно считать правильно интерпретирующей события того времени.

Как следствие новый режим отказался от всего: от царских долгов, от территории (как в физическом смысле, так и в смысле принципа властной организации), от частной собственности, религии и права. «Не от той или иной его исторической формы, а от права как такового».[298]298
  Пивоваров Ю. С., Фурсов А. И. Русская власть: история и современность // Полития. 1998. № 1 (7). С. 68.


[Закрыть] Этот режим стал ориентироваться на ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, «непосредственно на насилие опирающуюся власть».[299]299
  Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 24. С. 441.


[Закрыть]

Первые попытки установить древнерусскую (патриархальную) вечевую власть Советов в определенном значении можно назвать реформой. Это была реформа снизу, но шедшая вразрез с содержанием всех прежних реформ сверху, в основе которых лежало стремление преодолеть русский традиционализм. И отличалась она дисфункциональностью, т. е. не могла способствовать эффективной массовой деятельности. «Попытка управлять большим обществом через систему локальных миров, базирующихся на эмоциональных связях, представляет собой, может быть, самое поразительное явление российской истории. Из этого явствует, что глубочайшие корни кризиса традиционализма, приведшего к перевороту 1917 года, не были устранены. Революция лишь придала кризису новую, более напряженную форму. Советско-локалистская система власти в силу ее нефункциональности амбивалентно обернулась авторитарной властью партии, которая имела для этого более или менее соответствующую организацию».[300]300
  Ахиезер А. Хозяйственно-экономические реформы в России: как приблизится к пониманию их природы // Три века отечественных реформ. М., 1999. С. 59.


[Закрыть]

Диктаторские внутрипартийные формы управления были перенесены большевиками в структуру всей государственной власти. А так называемый «демократический централизм» боевой организации революционеров стал основой централизованной партийно-бюрократической государственности,[301]301
  См.: Замалеев А. Ф., Осипов И. Д. Русская политология: обзор основных направлений. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1994. С. 159.


[Закрыть] и поскольку сущностью государственного строительства была провозглашена диктатура, это создало предпосылки для лояльного отношения бюрократии уже нового советского типа к анархическому, нелегитимному беззаконию, что вскоре стало нормой нового правительства.

Именно потому, что в основу государственного строительства были положены принципы партийной структуры большевистской организации, в первые полтора года после Октября вопрос о бюрократии оказался вообще снятым большевиками с повестки дня. Но он встал на повестку дня уже через очень короткий срок из-за быстрого роста нового чиновничества, пришедшего на «смену» прежней бюрократии. Это, отметим, является одним из доказательств, лежащих в основе политической партии большевистского типа, бюрократизации на больших, чем партия, государственных пространствах, что проявилось и в более короткий срок, и стало более ярко выражено.

Ленин поставил вопрос бюрократии в превращенной форме, отчасти скрывающей, а более всего запутывающей, суть этой проблемы, в виде вопроса о бюрократизме и бюрократических извращениях. Ю. Давыдов в этой связи обращает внимание на то, что представленный в форме «пережитка» свергнутой бюрократии «бюрократизм» оказывается чем-то вроде улыбки Чеширского кота из сказки «Алиса в стране чудес»: кот исчез, а ухмылка осталась. Чиновников как таковых уже нет, «бюрократическая машина» устранена, а вот бюрократизм продолжает существовать. Бюрократия и вместе с ней бюрократизм не только сохранился, но и начал набирать мощь, которая превзошла прежний «бюрократический аппарат».[302]302
  Давыдов Ю. Вебер и Ленин: кто прав? // Диалог. 1991. № 15. С. 54.


[Закрыть]

Бюрократия, как социальный слой и как система специфических форм и методов управления, служебных отношений и нравов, стала в ленинской интерпретации рассматриваться в качестве «дисфункционального явления».

Политические ошибки большевиков вытекали из их представления об эксплуататорском государстве и месте бюрократии в системе властей, и были выражены в ленинской концепции слома государственной машины и преодоления бюрократизма. По Ленину, нет необходимости, во-первых, в отдельных от вооруженного народа армии, полиции, бюрократии и других правительственных органов, а нужна лишь непосредственная власть вооруженных и организованных рабочих. Во-вторых, рабочая власть соединяет в своих руках законодательную, исполнительную и судебную деятельность, то есть эта власть издает законы, исполняет и контролирует как свое исполнение законов, так и свою законотворческую деятельность.

Однако Ленин[303]303
  Озеров Н. И. Этап становления теории бюрократии // Вестник Казанского технологического ун-та. 2014. Т. 17. № 22. С. 442.


[Закрыть] понимал, что даже в таких условиях без аппарата и чиновников не обойтись, так как после слома государственной машины народ не обладает необходимой сознательностью и инициативой, поэтому контроля и принуждения новой власти не избежать, причем, поскольку общество ― сложный организм, ей нужны профессионалы-управленцы. Но, согласно Ленину, для ограничения властных полномочий управленческого аппарата, имеются соответствующие меры. Во-первых, ликвидация принципа назначения чиновников сверху. Все служащие аппарата управления ― люди выборные, и только народ их может сменить в любое время. Во-вторых, чиновники же должны работать в аппарате лишь некоторое время, затем их заменяют другие чиновники (очередность управления). В-третьих, зарплата работника аппарата не может быть выше средней зарплаты рабочих. Эти условия, по мысли Ленина, гарантируют, что в социалистическом обществе будут и аппарат и люди, обслуживающие аппарат, но не будет бюрократии, так как преодолеваются принципы назначаемости, иерархии и привилегированности.

После наследования власти большевиками главным ориентиром развития общества стали разработанные Лениным ранее и поддерживаемые его соратниками теоретические установки, однако революционная практика весьма значительно подкорректировала теоретически разработанные социальные идеи. Эта революционная практика была проанализирована Л. Д. Троцким как проблема социального спроса на бюрократию.

Социальный спрос на бюрократию в любом государстве возникает во всех тех ситуациях, когда налицо имеются острые антагонизмы, которые требуется «смягчать», «улаживать», «регулировать» (всегда в интересах привилегированных и имущих и всегда к выгоде самой бюрократии). Необходимость бюрократии, таким образом, обусловлена тем, что она выступает в качестве аппарата управления для сглаживания социальных антагонизмов. Далее Троцкий отмечает, что пока в государстве есть потребность в распределении каких-либо благ и привилегий, всегда будет существовать и аппарат, созданный для этих целей.

Поэтому речь может идти не об уничтожении бюрократических «форм», а только о контроле над бюрократией. Меры этого революционного контроля еще до Ленина были предложены Марксом: 1) не только выборность, но и сменяемость в любое время; 2) плата не выше платы рабочего; 3) немедленный переход к тому, чтобы все исполняли функции контроля и надзора.

В теории это звучит убедительно, но Троцкий вскрывает причины, почему названные меры не удалось осуществить на практике. Условие выборности не удалось реализовать потому, что оно приходит в противоречие с профессионализмом в управлении. Невозможно и постоянно ставить новых людей, ибо они, пока не получили специального образования, не обладают необходимым опытом управления. В управлении нужны профессионалы, причем хорошо оплачиваемые, и уверенные в том, что они будут занимать свою должность, по крайней мере, какой-то заранее оговоренный срок. Второе условие невыполнимо потому, что профессиональный управленческий труд, если он не будет оплачиваться выше заработка рабочего, потеряет свою социальную привлекательность. Он достаточно сложный и требует длительной подготовки.

Именно в связи с этим в первые же годы советской власти были созданы специальные пайки и различные специальные распределители сначала для подкупа старых специалистов, а затем и для всей формирующейся советской номенклатуры. И, наконец, третье условие также почти нереально осуществить в силу невозможности профессиональной подготовки такого большого количества контролирующих и надзирающих людей.

Еще один важный факт возрождения бюрократии сразу же после революции связан, по Троцкому, с отсталостью России по многим параметрам общественной жизни. Экономическая, социальная и политическая отсталость стала той существенной причиной, которая привела к появлению бюрократии в ее самых «примитивных» формах. Невежество и нищета населения как раз и способствуют росту безответственности чиновничества и «разгулу» его бюрократического произвола по отношению к гражданам государства. Троцкий утверждает, что процесс бюрократизации через воссоздание неравенства и привилегий ведет к появлению новой диктатуры, присваивающей общенародную собственность.[304]304
  См.: Троцкий Л. Преданная революции. М.: НИИ культуры, 1991. С. 229.


[Закрыть] Само же господство сталинизма Троцкий оценивал как «термидор», бюрократическое извращение советского строя и революционных завоеваний.

Троцкий одним из первых приблизился к постижению сущности рождавшегося режима, но до конца раскрыть эту сущность ему не удалось, так как проблему чистоты советской власти Троцкий видел прежде всего в смене обюрократившегося партийного руководства. Указывая на процесс обюрокрачивания рабочей партии, он подчеркивал, что вместо диктатуры пролетариата создалась «диктатура над пролетариатом». Такое видение проблемы относится непосредственно к троцкистам, которые процесс послереволюционной бюрократизации «советского» режима предлагали решить при помощи антибюрократической революции в интересах рабочего класса, чтобы действительно создать социализм.[305]305
  См.: Восленский М. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. М.: Советская Россия; МП «Октябрь», 1991. С. 33.


[Закрыть] Другими словами, Троцкий, вполне в ленинском духе, видел все-таки не бюрократию, а бюрократизм, «дисфункциональные явления» в этом институте.

Вследствие всех перемен, осуществленных в начальный период советской истории, марксизм ― официальная политическая философия и идеология властных структур ― был поставлен с ног на голову: не развитые экономические отношения создали новую политическую надстройку, а надстройка создавала и «новою» экономику и новую политику с тем, чтобы сохранить власть. Случилось то, что получило название «утопия у власти» (А. Некрич, М. Геллер).

Несколько глубже, нежели Троцкий, проник в сущность бюрократии «нового» общества М. Джилас, рассматривавший советскую бюрократию в рамках классовой теории. Согласно М. Джиласу, после победы пролетарской революции коммунистический партийный аппарат превращается в новый правящий класс ― класс партийной бюрократии и монополизирует власть в обществе. После осуществления национализации он присваивает себе всю государственную собственность, и, будучи хозяином государственной собственности, новый класс становится классом эксплуататоров, попирает нормы человеческой морали, поддерживая свою диктаторскую власть методами террора и тотального идеологического контроля. Бывшие революционеры, требовавшие самых широких демократических свобод, получив власть в свои руки, преобразуются в реакционный слой, подавляющий какую-либо свободу. Положительным моментом в деятельности нового класса эксплуататоров в экономически слаборазвитых государствах является только проводимая им индустриализация и связанное с ней по необходимости повышение культурного и образовательного уровня остальной «массы», но экономические возможности «новой» власти незначительны, а культура носит характер политической пропаганды.

Когда говорят о реакционности политической бюрократии, особенно сталинского периода, то обычно имеется в виду сталинское окружение. Но следует помнить, что, хотя оно и было наиболее сильной правительственной группой, нежели другие властные региональные образования, в тоже время основное исполнение, а главное ― решение, как исполнять, которое относилось к большинству людей, принимались на региональном или местном уровне. Поэтому необходимо различать как произвол и милость политических структур на уровне федеральной власти, так и произвол или милость на уровне местных органов власти. Более того, эти два процесса взаимно обусловливали друг друга.

Советский тип правления, поскольку он был ориентирован на реализацию выглядевшей вполне рационально, как и другие, идеи о всеобщем социальном благоденствии, предполагал в качестве основной задачи рационализацию (в широком смысле) социальной жизни: это и преобразование общества на «разумных» началах, и преодоление «стихийности», подчинение общественных процессов «сознательному» управлению и контролю. Осуществление разумного начала, соответственно, возможно посредством «мозгового» центра, который способен персонифицировать общественный интеллект, проконтролировать социальные процессы и управлять ими. Такая «социальность» уже в самом своем замысле предполагала необходимость бюрократии.

Вообще, идея «господства разума», всеобщей рационализации (в пролетарской или иной форме) ― основа современного бюрократического типа правления, поскольку для воплощения власти разума неизбежно обращение к бюрократическому аппарату. Как в ХХ ― начале ХХI века, так и во все предшествующие времена, человеческая цивилизация так и не нашла иной формы для претворения в жизнь прагматических идеалов устроенной по рациональным законам жизни.

Таким образом, бюрократический аппарат, во-первых, призван выступать по отношению к управляемому обществу в виде рационализирующего, упорядочивающего органа, способного нейтрализовать и преодолеть общественную стихийность, а во-вторых, бюрократические отношения, прежде всего вертикальные, также должны соответствовать абстрактным критериям рациональности.

Их содержание исчерпывается «в идеале» технократической, если не бихевиористской, схемой ― «директива ― исполнение ― отчет». Но обе модели бюрократической деятельности не дают желаемого эффекта при их реализации, и главная причина ― в противоречии между рациональной организацией, сознательно-волевым управлением, с одной стороны, и общественной саморегуляцией, функционированием в современном обществе спонтанных механизмов, с другой.[306]306
  См.: Бюрократия, авторитаризм и будущее демократии в России (материалы круглого стола) // Вопросы философии. 1993. № 2. С. 27.


[Закрыть]

Первая мировая война, революция, гражданская война разрушили не столько патримониальность, самодержавие, правящую «элиту», составлявшую политическую инфраструктуру, сколько не окончательно еще определившиеся новые «элиты», начавшие интенсивное формирование после реформ Александра II. Новые элиты были еще в зачаточном состоянии, хотя и добились вроде бы значительного внешнего результата. Но именно внешнего, ибо отречение самодержца от престола ни в коей мере еще не означало их настоящей победы, по отношению к самодержавной государственности, которой удавалось, невзирая на острые социальные противоречия удерживать общество в равновесии. Эти новые элиты и после своей внешней февральской победы, по сути, оставались еще борющимися за власть контрэлитами.

Вследствие военных и революционных событий был уничтожен тот «культурный слой» аристократии, на основе которого формировались контрэлиты, и который мог создать опору государственной власти. В политическое пространство были выведены диктатура и сопровождающая ее анархия, и именно тогда пришли в действие силы общественной саморегуляции, целью которых стало воссоздание равновесия, подобного тому, которое было прежде.

Войны и революции начала века уничтожили прежний тип государственности, но стремящееся к стабильности общество лояльно отнеслось к воссозданию традиционных авторитарных структур власти, в результате чего получило подобие прежней государственности. Воссоздание же традиционных структур власти было в значительной мере упрощено, поскольку пришедшие к власти большевики, эта новая «элита», перенесшие на пространство всей страны принципы организации своей партии, предложили обществу, по сути, привычное, знакомое устройство жизни. Собственно говоря, именно поэтому второго «длительного периода» смутного времени не настало.

Уже к началу 30-х годов, на основе противоречивых социальных отношений прежней державы, в некоторых своих чертах была воспроизведена «традиционная» российская структура: правящий класс, состоящий из правящего слоя членов партии, и зависимое остальное население, к положению которого постепенно сводился и «гегемон» ― рабочий класс. Для укрепления своей легитимности и придания соответствующего статуса, новый правящий слой облегчил условия социальной мобильности (как при Иване IV или Петре I), выработал соответствующую идеологию, создал «новую» концепцию собственности. Проблему социальной мобильности властные структуры решили через возможность вхождения в партию большевиков полуграмотной массы, которая, вливаясь в партийные ряды, вносила соответствующую ей «культуру». Как следствие, в СССР стала складываться превращенная форма индустриального общества. Советская форма ― это «…типичный вариант “третьего пути”: технократический модернизм сочетается с консервированием социальной архаики…»[307]307
  Вишневский А. Г. Федерализм и модернизация // Общественные науки и современность. 1996. № 4. С. 66. Большевизм как политическое течение представлял собой внутренне противоречивый сплав европеизма с российским традиционализмом, см.: Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции. М., 1909 (репринт. М., 1991); Из глубины. Сборник статей о русской революции. М., 1990.


[Закрыть] Или как отмечает М. Малиа: «Советское “партия-государство” не было чужеродно, не было чем-то чуждым, только российским; это был сам Запад, но вверх тормашками и задом наперед».[308]308
  Malia M. Russia under Western Eyes: From the Bronze Horsemen to the Lenin Mausoleum. Cambridge, Mass.; London, 1999. P. 401.


[Закрыть]

В январе 1917 года партия насчитывала 23 600 членов; в 1922 году ― 350 000 членов, что составляло 0,26 % от всего населения в 136 млн. человек; в январе 1928 года число членов партии составило 914 307. Согласно выступлению Сталина на ХIII съезде РКП(б) в 1924 году, из всех членов партии 60 % представляли в ней «политнеграмотные». В 1924 году после смерти Ленина на 472 000 членов партии приходилось 280 тыс. «политнеграмотных», а к периоду окончательной победы Сталина в аппарате партии и Коминтерна в 1930 году из 1 675 000 членов ― более 900 000.[309]309
  См.: Сироткин В. Г. Номенклатура в историческом разрезе. С. 306; Джилас М. Лицо тоталитаризма. М.: Новости, 1992. С. 210.


[Закрыть]

Поэтому и высший правящий слой строил свою идеологию, ориентируясь на патриархальную культуру. Эта идеология создавала культ физического труда, ориентировалась в своей деятельности не на закон, а на волю, требовала абсолютной монополии на власть и усиливала ее, воздействуя на культуру, так как по-своему трактовала моральные ценности, право и т. д. Власть восстановила и прежний миф об абсолютных качествах своих вождей ― один из важнейших в идеологии старого режима. Провозгласив устранение частной собственности, властные структуры превратили ее в свою коллективную собственность (право распоряжения финансами, произведенной продукцией сельских и промышленных предприятий и т. д.). Здесь вновь обнаруживается сходство взглядов на собственность со старым режимом Московского периода, так как сложилось убеждение, что собственность не передается по наследству, что ее можно отнять или «пожаловать».

Появление же автономных элит (конртэлит) стало невозможно, во-первых, в результате установления диктатуры партийной организации, ориентирующейся на «научную» идеологию и поддерживаемой монополией на все экономические ресурсы страны. И, во-вторых, по той причине, что властные структуры формировались не из представителей старых, в известном смысле «цивилизованных», подготовленных, профессиональных «слоев», а в значительной степени (особенно после сталинских чисток) из представителей «масс». Но это способствовало созданию более чем когда-либо благоприятных условий для распространения во всех сферах жизни общества бюрократии.

Дело в том, что произошло своеобразное «реструктурирование» общества, открывшее простор для бюрократического произвола. Оно превратило бюрократию в необходимую фигуру во всех областях ― экономической, социальной, культурной, научной, правовой. Ибо там, где были упразднены как «естественно сложившиеся» (традиционные), так и общественно необходимые (экономические, товарно-денежные) связи и отношения между людьми, возникла необходимость в чиновнике, который, хотя и представлял подобие такой связи, ее эрзац, но определенным образом соединял людей друг с другом. Изначальная тенденция к сплошному деструктурированию общества, обнаруженная идеологией и политикой правящего класса, нашла свое выражение в бюрократизации всей общественной жизни. В «деструктурированном» обществе единственной формой его «структурирования» могла быть лишь бюрократия. Она и выступала в качестве связующего звена безличной «общественной массы».[310]310
  См.: Давыдов Ю. Н. Тоталитаризм и бюрократия // Драма обновления. М.: Прогресс, 1990. С. 224–226.


[Закрыть] «Мифология и утопия у большевиков, ― отмечает В. М. Межуев, ― удивительным образом сочетается с пафосом рационального упорядочивания жизни, с неприятием любых форм иррационального поведения и сознания, с отрицанием всякой стихии (в том числе рыночной), порождающих хаос и анархию».[311]311
  Межуев В. М. Отношение к прошлому– ключ к будущему // Куда идет Россия?.. Кризис институциональных систем: век, десятилетие, год / под. общ. ред. Т. И. Заславской. М., 1999. С. 45.


[Закрыть]

Этой «новой» политбюрократии советского типа, может быть, по причине ее молодости, когда родовые качества проявляются весьма ярко, был свойствен крайний рационализм, прикрываемый революционными лозунгами. Именно благодаря такому рационализму бюрократия совершила в общем-то немыслимый для бюрократий более зрелых шаг ― она решилась на самореорганизацию.[312]312
  Следует отметить то, что к 1921 году государство «рабочих и крестьян» исчерпало лимит поддержки, и осуществление революционной программы в форме «военного коммунизма» натолкнулось на открытый и массовый протест тех же рабочих и крестьян.


[Закрыть] В период 1922–1924 годов были сокращены государственные службы, чиновники которых составили не одну тысячу первых безработных НЭПа, и ликвидированы главки, и подчинены региональные тресты и синдикаты непосредственно ВСНХ. Прежде голодная Россия к 1924 году накормила народ. Она ввела конвертируемый «золотой» рубль ― «червонец», который на мировых финансовых биржах равнялся 5 долларам 14,5 центам США (выше, чем английский фунт стерлингов), продала за границу 180 млн. пудов зерна, накопила на продаже сельскохозяйственных продуктов 100 млн. иностранной валюты. (В это время США и другие страны помогали Германии по «плану Дауэса», выделив голодным и безработным немцам 200 млн. долларов). В России достигли 27,4 % выпуска промышленных товаров (в 1913 году ― 37,2 %), в три раза подняли производительность труда рабочего по сравнению с «управляемым» периодом «военного коммунизма» (62,6 % в довоенный период), не сумев лишь ограничить безработицу и обеспечить безработным социальные пособия, преимущественно в деревне.[313]313
  См.: Сироткин В. Г. Номенклатура в историческом разрезе. С. 311–312.


[Закрыть]

Наиболее важным событием нэповского периода в свете исследуемой проблемы политики и бюрократии является принятие правовых документов: Уголовного и Уголовно-процессуального кодексов, нового Земельного кодекса, Кодекса Законов о семье, в которых также проявился независимый от декларируемой для масс идеологии прагматизм бюрократии. Новая власть отказалась от немедленного осуществления коммунистического (социалистического) идеала ― общества, основанного на коммунистической справедливости (от формулы ― каждому равное) и от коммунистического правосознания. Одновременно была реорганизована система управления правосудием, провозглашен новый принцип социалистической законности и создан особый институт ― прокуратура, призванный осуществлять надзор за соблюдением законности всеми органами управления и гражданами государства. Управление как таковое становится упорядоченным. Государственные предприятия с этого времени возглавляются на основе единоначалия ответственными директорами. Предприятия стали самостоятельными единицами экономической жизни, и в основу их деятельности был положен хозяйственный ― коммерческий ― расчет.

Однако максимальный рационализм, как собственно и все в своем максимальном выражении, трансформировался в свою противоположность, поскольку управленческие успехи периода НЭПа породили иллюзию о возможности воплощения в жизнь через разумное управление идеалов, запланированных в социалистической теории. Тем более что сама социалистическая идея «по-большевистски», как это свойственно всем теориям, весьма рациональна. Как только началось осуществление первого пятилетнего плана экономического развития советской страны (1928–1932 годы), намерения высшего правящего слоя изменились. С 1930 года началась ликвидация кулаков как класса на основе сплошной коллективизации сельского хозяйства. Это движение было закончено примерно к 1937 году: 243 000 колхозов, в пользовании которых находилось 93 % полезных земель, заменили 18 500 000 крестьянских хозяйств.