Текст книги "Влияние морской силы на историю"

Когда в октябре 1739 г. Англия объявила войну Испании, усилия ее, естественно, направились прежде всего на причину спора – испано-американские колонии, в которых ожидали найти легкую и богатую добычу. Первая экспедиция отплыла под начальством адмирала Вернона в ноябре месяце того же года и взяла Порто-Белло внезапным и смелым нападением, но нашла в этом порту, откуда отплывали галеоны, только незначительную сумму в десять тысяч долларов. Возвратившись на Ямайку, Вернон получил подкрепление из большого числа кораблей, и к нему присоединились еще двенадцать тысяч сухопутных войск. С этими увеличенными силами им были сделаны попытки взять Картахену и Сант-Яго де Куба в 1741 и 1742 гг., но обе они закончились плачевно: адмирал и генерал поссорились, что не было редкостью в те дни, когда ни первый, ни второй не обладали разумным пониманием дела другого. Марриэт, характеризуя такие недоразумения юмористическими преувеличениями, кажется, имел в виду это нападение на Картахену: «Армия думала, что флот может пробиться через каменные валы десятифутовой толщины, а флот удивлялся, почему армия не взобралась на эти же самые валы, поднимавшиеся отвесно на тридцать футов в вышину».

Другая экспедиция, справедливо прославленная за выносливость и настойчивость, выказанные ее вождем, и знаменитая также перенесенными трудностями и замечательным конечным успехом, была послана в 1740 г. под начальством Ансона. Ее миссия состояла в том, чтобы обойти вокруг мыса Горн и атаковать испанские колонии на западном берегу Южной Америки. После многих проволочек, вызванных очевидно плохой организацией, эскадра наконец вышла в море в конце 1740 г. Обогнув мыс в самое неблагоприятное время года, корабли встретили ряд жесточайших бурь: эскадра была рассеяна, чтобы никогда не собраться в полном составе; и Ансон, после бесконечных опасностей, сумел собрать лишь часть ее в Хуан-Фернандесе. Два корабля повернули назад в Англию, а третий погиб к югу от Чилоэ. С тремя остальными Ансон крейсировал вдоль южноамериканского побережья, взяв несколько призов, разграбив город Паита (Payta) и намереваясь высадиться близ Панамы и соединиться с Верноном для захвата этого места и овладения перешейком. Узнав, однако, о бедствии при Картахене, он решил пересечь Тихий океан и подстеречь два галеона, которые ежегодно совершали плавание от Акапулько к Маниле. При переходе через океан один из двух оставшихся теперь при нем кораблей оказался в таком безнадежном состоянии, что его пришлось потопить. С другим он успел в своем последнем предприятии, захватив большой галеон с полутора миллионами долларов в монете. Экспедиция из-за обилия постигших ее несчастий не достигла никакого военного результата, кроме того, что получила испанские колонии и внесла в них некоторое расстройство; но самые ее несчастья и спокойная настойчивость руководителя ее, увенчавшаяся в конце концов большим успехом, принесли ей совершенно заслуженную славу.

В течение 1740 г. произошли два события, которые привели к общеевропейской войне, так сказать, ворвавшейся в войну между Англией и Испанией. В мае этого года Фридрих Великий сделался королем Пруссии, а в октябре умер император Карл VI, бывший претендент на испанский престол. Он не имел сына и завещал свои владения старшей дочери – знаменитой Марии-Терезии, к обеспечению за которой этого наследства в течение многих лет были направлены усилия его дипломатии. Этот порядок престолонаследия был гарантирован европейскими державами; но кажущаяся слабость положения Марии-Терезии возбудила притязания других правителей. Курфюрст Баварский заявил претензию на все наследство, в чем его поддержала Франция, тогда как прусский король требовал и захватил провинцию Силезию. Другие державы, большие и малые, присоединились к той или другой стороне; наконец, положение Англии усложнялось тем, что ее король, будучи также курфюрстом Ганновера, поспешил заявить о нейтралитете своего княжества, хотя симпатии Англии определенно склонялись на сторону Австрии.

Между тем неудача экспедиций в испанскую Америку, огромные убытки английской торговли возбудили всеобщее негодование против Вальполя, который вышел в отставку в начале 1742 г. При новом министерстве Англия сделалась открытым союзником Австрии; и парламент не только вотировал субсидию императрице-королеве, но также и послал вспомогательный отряд в австрийские Нидерланды. В то же время Голландия, под влиянием Англии и связанная подобно ей прежними трактатами, обязывавшими ее поддерживать Марию-Терезию, также вотировала последней субсидию. Здесь опять встречается тот курьезный взгляд на международные отношения, о котором упоминалось выше. Обе эти державы вступили в войну против Франции, но только как помощницы императрицы, а не самостоятельно; как нации, за исключением войск, находившихся на театре войны, они все еще считались в мирных отношениях. Такое двусмысленное положение могло иметь в конце концов только один результат. На море Франция уже заняла точно такое же положение помощницы Испании, в силу оборонительного союза между двумя королевствами, хотя все еще считалась в мире с Англией; и курьезно видеть серьезность, с какой французские писатели жалуются на нападения английских судов на французов, ссылаясь на то, что между этими двумя государствами еще не было открытой войны. Уже было упомянуто, что в 1740 г. французская эскадра охраняла соединение испанских кораблей по пути в Америку. В 1741 г. Испания, втянутая теперь в континентальную войну как неприятель Австрии, послала пятнадцатитысячный отряд войск из Барселоны для нападения на австрийские владения в Италии. Английский адмирал Хэддок (Haddok) искал и нашел в Средиземном море испанский флот; но с ним было соединение из двенадцати французских кораблей, начальник которого известил Хэддока, что он принимает участие в той же экспедиции и имеет приказание вступить в бой с англичанами, если только ими будет атакован флот Испании, хотя последняя и ведет войну с Англией. Так как силы союзников превосходили почти вдвое силы английского адмирала, то он должен был возвратиться в порт Маон. Вскоре после этого он был сменен, и новый адмирал Мэтьюз занял сразу же две должности – командующего морскими силами в Средиземном море и английского посланника в Турине, столице короля Сардинии. В 1742 г. один английский капитан, служивший в его флоте, погнался за испанскими галерами, загнал их во французский порт С.-Тропец (St. Tropez) и, последовав за ними в гавань, сжег их, несмотря на так называемый нейтралитет Франции. В том же году Мэтьюз послал соединение кораблей, под начальством коммодора Мартина, в Неаполь, чтобы принудить бурбонского короля отозвать его двадцатитысячный отряд войск, помогавший испанской армии против австрийцев в северной Италии. На попытки завязать с ним переговоры Мартин отвечал только тем, что вынул свои часы и предоставил правительству на размышление один час. Тому оставалось только подчиниться, и английский флот оставил гавань после суточного пребывания в ней, избавив императрицу от опасного неприятеля. После этого стало ясно, что испанцы смогут продолжать войну в Италии, только посылая туда войска через Францию: Англия контролировала море и действия Неаполя. Эти два инцидента, в С.-Тропеце и Неаполе, произвели глубокое впечатление на престарелого Флери, который слишком поздно понял возможности и значение прочного морского могущества. Причины к неудовольствиям множились с обеих сторон, и быстро приближался тот момент, когда и Франция и Англия должны были перестать делать вид, что они являются только вспомогательными силами в войне. Однако, прежде чем дело дошло до этого, морская сила и богатство Англии опять дали себя знать привлечением на сторону Австрии короля Сардинии. Колебания этого короля между опасностями и выгодами, которые представлял союз как с Францией, так и с Англией, разрешались в пользу последней, так как Англия предоставила ему субсидию и обещала держать сильный флот в Средиземном море; взамен этого он обязался вступить в войну с сорокапятитысячной армией. Это соглашение было подписано в сентябре 1743 г. В октябре, когда Флери уже умер, Людовик XV заключил с Испанией договор, которым обязывался объявить войну Англии и Сардинии и поддержать испанские требования как в Италии, так и по отношению к Гибралтару, Маону и Георгии. Открытая война, таким образом, была уже у порога; но с объявлением ее все еще медлили. Большое морское сражение произошло в то время, когда номинально еще существовал мир.

В конце 1743 г. инфант Филипп Испанский пытался высадить десант на побережье Генуэзской республики, которая относилась недружелюбно к австрийцам, но английский флот воспрепятствовал его попыткам, и испанские корабли принуждены были отступить в Тулон. Они простояли там в течение четырех месяцев, не имея возможности выйти в море, вследствие превосходства английского флота. В конце концов испанский двор обратился к Людовику XV и добился того, что последний приказал французскому флоту, под командой адмирала де Курта (de Court), восьмидесятилетнего старца, ветерана времен Людовика XIV, сопровождать испанцев либо к Генуэзскому заливу, либо в их собственные порты, – неясно, куда именно. Французскому адмиралу дана была инструкция не стрелять, пока он не будет атакован. Чтобы лучше обеспечить содействие испанцев, которым он, вероятно, не доверял, де Курт предложил, – как сделал это де Рюйтер в давно прошедшие дни, – рассеять их корабли между французскими; но так как испанский адмирал Наварро отказал в этом, то построена была боевая линия из девяти французских кораблей в авангарде, шести французских и трех испанских в центре и девяти испанских в арьергарде, – всего из двадцати семи судов. Построившись таким образом, соединенные флоты отплыли из Тулона 19 февраля 1744 г. Английский флот, который крейсировал близ Гиер (Hyeres) для наблюдения за противником, погнался за ним, и 22-го его авангард и центр встретились с союзниками; но арьергард находился в нескольких милях позади, притом на ветре, и на таком расстоянии не мог поддерживать в бою передние суда (план VII, левый верхний угол).

Ветер был восточный, и оба флота держали на юг, причем английский был на ветре. Противники были почти равночисленны: у англичан было двадцать девять кораблей против двадцати семи у союзников; но это преимущество первых было уничтожено отставанием их арьергарда. Поведение контр-адмирала, командовавшего арьергардом, приписывалось некоторыми его недоброжелательному отношению к Мэтьюзу; ибо, хотя он доказал, что поставил все паруса для соединения с адмиралом, он все-таки не принял участия в атаке позднее, когда мог уже сделать это, – под тем предлогом, что сигнал построиться в боевую линию был поднят в то же самое время, как и сигнал вступить в бой; он заявил, что не мог выйти из линии для вступления в бой, не нарушив приказа построиться в линию. Эта техническая отговорка была учтена состоявшимся над ним впоследствии военным судом.

При создавшихся условиях Мэтьюз, возмущенный и рассерженный бездеятельностью своего помощника и боясь, что неприятель уйдет от него, если он будет медлить дольше, поднял сигнал вступить в бой, когда его собственный авангард был на траверзе неприятельского центра, и тотчас же атаковал на своем флагманском девяностопушечном корабле самый большой корабль в неприятельской линии, стодесятипушечный Royal Philip, несший флаг испанского адмирала (а). В проведении этого маневра он был храбро поддержан кораблями, шедшими передним и задним. Момент атаки, кажется, был избран весьма разумно; пять испанских кораблей сильно отстали, оставив своего адмирала только с двумя, тогда как три других испанских корабля продолжали держаться с французскими. Английский авангард вступил в бой с союзным центром, тогда как союзный авангард остался без противников. Будучи, таким образом, свободным, этот последний намеревался выбраться лавировкой на ветер английской линии, чтобы этим поставить ее между двух огней; но он встретил препятствие в умном поведении капитанов трех передовых английских кораблей, которые, несмотря на сигнал спуститься, сохранили свое командующее положение и помешали таким образом попытке неприятеля обойти их. За это они были сначала разжалованы постановлением военного суда, но потом восстановлены в своих званиях. Их достойному оправдания пренебрежению сигналами последовали уже без всякого оправдания все капитаны английского центра, за исключением уже упомянутых командиров двух соседних с адмиралом судов, а также и некоторые капитаны авангарда, которые поддерживали канонаду с дальней дистанции, в то время как их главнокомандующий жестоко атаковал противника с близкой. Одно замечательное исключение представлял капитан Гауке, впоследствии знаменитый адмирал, который последовал примеру своего начальника и, выведя из строя своего первого противника, покинул свое место в авангарде (b), подошел на близкую дистанцию к другому прекрасному испанскому кораблю (b´), который сопротивлялся пяти английским, и захватил его – единственный трофей этого дня. Командир английского авангарда и капитаны двух соседних с ним судов вели себя так же умно и храбро, сражаясь на близкой дистанции. Нет необходимости описывать сражение дальше; как военное событие, оно не заслуживает никакого внимания, и самым важным его результатом надо считать заслугу Гауке, которую король и правительство всегда помнили. Общая несостоятельность и дурное поведение английских капитанов после пяти лет войны объясняют отчасти, почему Англия не добилась в этой войне, при своем несомненном морском превосходстве, таких результатов, каких она могла бы ожидать от этого первого акта сорокалетней драмы; они дают также офицерам наглядный урок того, насколько необходимо обогащать свой ум изучением условий войны в мирное время, если они не хотят оказаться неподготовленными и, может быть, даже обесчещенными в час сражения[88]88
  В новой морской истории нет более поразительного предостережения для офицеров любой эры, чем сражение при Тулоне. После целого поколения сравнительного бездействия на море оно, можно сказать, испытало огнем репутации людей. Урок, по мнению автора, указывает на опасность позорной неудачи для тех, которые не заботятся о том, чтобы постоянно поддерживать в себе не только знание своей профессии, но и сознание того, что требует от них война. Средний человек не трус; но он и не одарен от природы редкой способностью интуитивно держаться надлежащего поведения в критический момент. Он приобретает ее – один больше, другой меньше – опытом или размышлением. Если у него не хватает ни того, ни другого, то он выкажет нерешительность либо от незнания того, что надо делать, либо от неумения понять, что от него и его подчиненных требуется крайнее самоотвержение. Об одном из разжалованных капитанов мы читаем: «Едва ли кто-либо проявил более прямой и честный характер до несчастного случая, который нанес такой неисправимый ущерб его репутации. Многие из его современников, пользовавшиеся величайшей популярностью и хорошо его знавшие, едва могли верить фактам, которые были, однако, неоспоримо установлены, и объявили с крайним удивлением, что они всегда полагали почти невозможным, чтобы капитан Барриш (Burrish) мог вести себя иначе, чем как храбрый и неустрашимый человек». Он состоял на службе уже двадцать пять лет, из которых одиннадцать плавал в качестве капитана (Charnock, Biographia Navalis). Другие осужденные также считались достойными людьми, и даже Ричард Норрис (Norris), который скрылся, чтобы избежать суда, пользовался почетной репутацией.


[Закрыть]. Не следует думать, что столь многие английские моряки нарушили дисциплину из-за такого вульгарного и редкого среди них порока, как трусость; это фиаско было вызвано неподготовленностью умов, недостатком боевой выучки у капитанов и плохим руководством адмирала, а возможно, также недружелюбным отношением к нему подчиненных, как к человеку грубому и властному. Здесь уместно обратить внимание на значение сердечности и приязни со стороны начальника к подчиненным. Разумеется, само по себе такое отношение не может гарантировать военный успех, но оно несомненно придает другим элементам этого успеха тот дух, то дыхание жизни, которые делают возможными вещи, которые иначе были бы немыслимы, и приводят к таким высотам преданности, к таким достижениям, которых невозможно достигнуть мертвой дисциплиной, даже самой строгой. Наивысшим примером этого среди моряков был, вероятно, Нельсон. Когда он присоединился к флоту, перед самым Трафальгаром, капитаны, собравшиеся на палубе флагманского корабля, казалось, забыли чин их адмирала в желании выразить свою радость по поводу встречи с ним. «Этот Нельсон, – писал капитан Дафф (Duf), который пал в сражении, – такой обаятельный и превосходный человек, такой добрый начальник, что мы все старались превзойти его желания и предупредить его приказания». Он сам сознавал это свое обаяние и его ценность, когда в письме лорду Гоу (Howe) о сражении на Ниле написал: «Я имел счастье командовать семьею братьев».

Известность, приобретенная действиями Мэтьюза при Тулоне, обусловлена, конечно, не его искусством и не результатами сражения; она возникла из взрыва негодования, поднявшегося в Англии главным образом вследствие многочисленности лиц, преданных военному суду, и установленных им фактов. Адмирал и офицер, следовавший за ним в порядке командования, а также одиннадцать капитанов из двадцати девяти были привлечены к судебной ответственности. Адмирал был разжалован за то, что разорвал линию, т. е. потому, что его капитаны не последовали за ним, когда он вышел из нее для атаки неприятеля. Это решение напоминает скорее ирландскую небылицу об ирландской драчливости. Второй в порядке командования был оправдан по упомянутым уже выше техническим причинам: он избежал ошибки и не разорвал линии, держась довольно далеко в стороне. Из одиннадцати капитанов один умер, один дезертировал и семь получили отставку или были отрешены от должности; только двое были оправданы. Но испанцы и французы были довольны не больше англичан, между ними имели место взаимные пререкания. Адмирал де Курт был лишен командования, тогда как испанский адмирал был награжден своим правительством титулом маркиза де ла Виктория – самая необыкновенная награда за сражение, окончившееся в лучшем случае вничью. К тому же французы утверждают, что он сошел вниз с палубы под предлогом весьма легкой раны и что в действительности боем руководил французский капитан, которому случилось быть на корабле.

Это первое генеральное сражение со времени боя при Малаге, происходившего за сорок лет до того, говоря общепринятым языком, «разбудило» английский народ и вызвало здоровую реакцию. Чистка офицерства, начатая, так сказать, самим сражением, продолжалась, но результат был достигнут слишком поздно для того, чтобы он мог оказать надлежащее влияние на ход данной войны. И именно этой недостаточной действенностью в рассматриваемое время, – скорее чем видными успехами предшествовавших и позднейших времен, – было выявлено общее значение морской силы Англии – подобно тому как человек часто не ценит какую-нибудь драгоценную способность, пока она у него есть, но живо чувствует ее потерю, если почему-либо лишается ее. Оставаясь в рассматриваемую эпоху владычицей морей – но скорее вследствие слабости своих неприятелей, чем благодаря собственной дисциплинированной силе, – Англия не извлекла на этот раз достаточных выгод из своего положения; самый серьезный успех – взятие острова Кап Бретон в 1745 г. – был достигнут колониальными силами новой Англии, которым королевский флот, правда, оказал ценную помощь, так как для расположенных таким образом войск флот служит единственной коммуникационной линией.

Столь же нехорошо, как участники Тулонского сражения, вели себя и офицеры, командовавшие флотом в Вест-Индии и Ост-Индии, причем в последнем случае это имело результатом потерю Мадраса. Наряду с неудовлетворительным состоянием морского офицерства, действие морской силы вдали от ее базы затруднялось также и другими причинами. Положение в самой Англии было неспокойно; дело Стюартов все еще не умерло, и хотя грозное вторжение в королевство 15 тысяч войск, под начальством маршала Саксонского (Saxe), в 1744 г. не удалось благодаря действиям флота Английского канала и шторму, который разбил несколько транспортов, собравшихся в Дюнкерке, погубив много людей, – серьезность опасности была доказана, и в следующем году, когда претендент высадился в Шотландии всего с несколькими сторонниками, все северное королевство встало за него. Его успешное вторжение проникло далеко в глубь самой Англии, и беспристрастные историки полагают, что одно время шансы окончательного успеха скорее были за, чем против него. Другим серьезным препятствием для полного использования силы Англии было направление, данное французским операциям на суше, и ошибочность средств, употребленных для противодействия им. Игнорируя Германию, Франция обратилась против австрийских Нидерландов, страны, которую Англия, исходя из своих морских интересов, не желала видеть завоеванной. Ее торговому преобладанию прямо угрожал бы переход Антверпена, Остенде и Шельды в руки ее крупнейшего соперника; и хотя лучшим способом воспрепятствовать этому был бы захват каких-нибудь ценных французских владений в другом месте и удержание их в качестве залога, слабость правительства и несостоятельность флота мешали Англии поступить так. Далее, положение Ганновера тормозило действия Англии; ибо, хотя с Англией его связывала только персональная уния, любовь к этому континентальному владению правителя, для которого оно было отечеством, сильно сказывалась на заседаниях слабого и раболепного министерства. Именно пренебрежение к Ганноверу, проявленное Вильямом Питтом старшим, как следствие его сильного чувства патриотизма, раздражило короля и заставило его так долго сопротивляться настояниям нации, требовавшей, чтобы Питт был поставлен во главе ее дел. Эти различные причины – раздор в самом королевстве, интересы в Нидерландах, заботы о Ганновере – соединились для того, чтобы помешать слишком услужливому и второразрядному министерству, среди членов которого к тому же не было согласия дать надлежащее направление морской войне и вдохнуть в нее надлежащий дух; хотя правда и то, что лучшее состояние самого флота и более удовлетворительные результаты его деятельности смогли бы сами сгладить действие упомянутых причин. В действительности исход войны почти не отразился на спорах между Англией и ее врагами. На континенте все вопросы после 1745 г. свелись к двум: 1) какая часть австрийских владений должна быть отдана Пруссии, Испании и Сардинии и 2) каким образом должен быть вырван Францией мир у Англии и Голландии? Морские державы все еще, как и в старину, несли издержки войны, которые, однако, теперь падали главным образом на Англию. Маршал Саксонский, командовавший французами во Фландрии в течение этой войны, характеризовал положение в полдюжине слов, обращенных им к своему королю: «Государь – говорил он, – мир находится за стенами Маастрихта». Этот укрепленный город открывал течение Мааса и путь для французской армии в Соединенные Провинции с тыла; ибо английский флот в соединении с голландским препятствовал атаке с моря. К концу 1746 г., вопреки усилиям союзников, почти вся Бельгия была в руках французов; но около этого времени, хотя голландские субсидии и поддерживали австрийское правительство и голландские войска в Нидерландах сражались за него, между Францией и Соединенными Провинциями существовал номинальный мир. В апреле 1747 г. «король Франции вторгся в голландскую Фландрию, объявив, что он был обязан послать свою армию на территорию республики для того, чтобы прекратить покровительство, оказывавшееся Генеральными Штатами австрийским и английским войскам, но что он не имеет никакого намерения порвать с ними и что занятые им крепости и местности Соединенных Провинций будут очищены немедленно, как только они дадут доказательства того, что перестали помогать врагам Франции». Это была фактическая, но не формальная война. В течение этого года многие крепости сдались французскому оружию, успехи которого склонили Голландию и Англию начать переговоры; они тянулись, однако, без результата в течение целой зимы; но в апреле 1748 г. Саксонский обложил Маастрихт. Это заставило согласиться на мир.

Между тем морская война, хотя и скудная событиями, все-таки не была вовсе лишена их. В течение 1747 г. имели место две встречи между английской и французской эскадрами, завершившие уничтожение военного флота французов. В обоих случаях за англичанами было решительное превосходство в силах, но несмотря на это отдельные французские капитаны дрались блестяще, и французы не раз проявляли геройскую стойкость, сопротивляясь до последнего. Из этих сражений можно извлечь только один тактический урок, а именно: если неприятель, вследствие ли результатов сражения или первоначального неравенства сил, настолько слабее, что обращается в бегство, не сохраняя соответствующего строя, то следует предпринять общую погоню за ним, также отбросив совсем или в известной мере обязательную в иных условиях заботу о строе. О сделанной в этом отношении ошибке Турвиля после Бичи-Хэда выше уже упоминалось. В первом из рассматриваемых теперь случаев английский адмирал Ансон имел четырнадцать кораблей против восьми французских, причем каждый французский корабль был еще вдобавок слабее кораблей английской эскадры; во втором сэр Эдуард Гауке имел четырнадцать против девяти французских, каждый из которых, взятый в отдельности, был сильнее английских. В обоих случаях был дан сигнал общей погони, и в результате сражение превратилось в свалку (mêlée). Поступить иначе не было возможности, необходимо было только задержать убегающего неприятеля, чего, конечно, можно было достигнуть не иначе, как пустив вперед самые быстроходные или наиболее удобно расположенные корабли, в уверенности, что скорость самого быстроходного из преследующих больше скорости самого тихоходного из преследуемых и что поэтому преследуемым придется либо покинуть отстающие суда, либо принять бой. Во втором случае французского командующего, коммодора л’Этендюэра (l’Etenduère), не надо было преследовать далеко. Он имел с собой конвой из двухсот пятидесяти торговых судов; отрядив один из линейных кораблей для продолжения путешествия с конвоем, он расположил остальные восемь кораблей между последним и неприятелем, ожидая атаки под марселями. Подходя один за другим к французской колонне, английские корабли становились по обе стороны ее, так что французы оказались между двух огней. После упорного сопротивления шесть французских кораблей были взяты, но конвой был спасен. Английская эскадра понесла в бою такой урон, что уцелевшие два французских военных корабля благополучно достигли Франции. И если сэр Эдуард Гауке проявил в своей атаке благоразумие и стремительность, которые всегда отличали этого выдающегося офицера, то относительно коммодора л’Этендюэра можно утверждать, что хотя его противник обладал неоспоримым превосходством сил, он также сыграл ведущую роль в этой драме и сыграл ее благородно. Один французский офицер справедливо замечает, что «он защищал свой конвой так, как на берегу защищают позицию, чтобы спасти какую-нибудь часть или обеспечить проведение маневра; он прямо дал раздавить себя. После сражения, продолжавшегося от полудня до восьми часов вечера, конвой был спасен благодаря упорству обороны: двести пятьдесят кораблей были сохранены для их владельцев самоотвержением л’Этендюэра и подчиненных ему капитанов. В этом самоотвержении не может быть сомнений, ибо восемь кораблей имели мало шансов выдержать сражение с четырнадцатью… И командир восьми не только принял сражение, которого он, вероятно, мог избежать, но и сумел внушить своим подчиненным веру в себя; ибо все выдержали бой с честью, уступив только после прекрасной и энергичной защиты. Четыре корабля потеряли все мачты, а на двух остались только фок-мачты»[89]89
  Troude, Batailles Navales de la France.


[Закрыть]. Все дело, как оно велось с обеих сторон, представляет поучительный, прекрасный пример того, как можно воспользоваться преимуществом, начальным или приобретенным, и какие результаты могут быть достигнуты храброй, хотя бы и безнадежной самой по себе обороной в преследовании частной цели. К этому можно прибавить, что Гауке, лишенный возможности сам продолжать преследование, поспешно послал военный шлюп в Вест-Индию, с извещением о приближении конвоя, – мера, которая повела к захвату части последнего и придала характер законченности всему делу, что не может не быть приятным для изучающего военное дело, заинтересованного в том, чтобы исторические деятели полностью сознавали свои важные задачи и выполняли их.

Прежде чем закончить историю этой войны и изложить условия мира, надо рассказать о событиях в Индии, где Франция и Англия находились тогда почти в равном положении. Было уже сказано, что там господствовали ост-индские компании обеих наций и что представителями Франции были: на полуострове – Дюплэ, а на островах – Ля Бурдоннэ. Последний был назначен на свой пост в 1735 г., и его неутомимый гений чувствовался во всех областях управления, особенно же в превращении острова Иль-де-Франс в крупную морскую базу, – работа, которую надо было проделать с самого начала; до него там не было ничего, все было в большей или меньшей степени создано им самим – склады, верфи, укрепления, моряки. В 1740 г., когда война между Англией и Францией сделалась вероятной, он получил от Ост-Индской компании эскадру, – хотя и меньшую, чем он просил, – с которой предполагал уничтожить английскую торговлю и судоходство; но когда война действительно началась в 1744 г., он получил приказание не нападать на англичан, так как французская компания надеялась, что в этой отдаленной стране между ею и английской компанией может существовать нейтралитет, хотя обе нации находились в состоянии войны между собой. Предположение это не кажется абсурдным ввиду курьезных отношений между Голландией и Францией, из которых первая, при номинальном мире со второю, посылает в то же время войска на помощь австрийской армии; но оно было весьма выгодно для англичан, которые были слабее французов в индийских морях. Их компания приняла предложение, заявив, однако, что оно, конечно, не может связывать ни правительство метрополии, ни королевский флот.

Таким образом, преимущество, приобретенное благодаря предусмотрительности Ля Бурдоннэ, было потеряно: хотя он первый вышел в поле и долгое время оставался там один, руки его были связаны. Между тем английское адмиралтейство послало в океан эскадру и начало захватывать французские корабли между Индией и Китаем; только тогда компания пробудилась от иллюзий. Сделав эту часть своей работы, английская эскадра отплыла к берегам Индии и в июле 1745 г. появилась близ Пондишери, политической столицы французской Индии, готовая поддержать атаку, которую губернатор Мадраса предпринял с суши… Теперь пришло время Ля Бурдоннэ.

Между тем на материке Дюплэ приводил в исполнение свои широкие замыслы и закладывал фундамент французского владычества. Поступив на службу компании в качестве второстепенного чиновника, он, благодаря своим способностям, быстро поднялся до руководства коммерческими учреждениями Чандернагора, огромному расширению которых он так много содействовал, серьезно пошатнув и, как говорят, даже уничтожив некоторые отрасли английской торговли. В 1742 г. он был назначен генерал-губернатором и в качестве такового перемещен в Пондишери. Здесь он начал проводить свою политику, которая имела целью привести Индию в подчинение Франции. Он хотел, чтобы Франция «выиграла этот приз», и видел в Англии единственную соперницу. Его план сводился к вмешательству в индийскую политику: сначала как главы иностранной и независимой колонии, каким он уже был, а затем как вассала Великого Могола, которым он намеревался сделаться. Разделять и властвовать; расширять французские владения и усиливать свое влияние разумными союзами; перетягивать колеблющиеся чаши весов в пользу Франции, своевременно бросая на них французское мужество и искусство, – таковы были его цели. Пондишери, хотя и плохая гавань, был хорошо приспособлен для его политических планов. Находясь далеко от Дели – столицы Могола, Дюплэ мог незаметно проводить свою агрессивную политику захватов до тех пор, пока не почувствовал себя достаточно сильным, чтобы вынести ее на свет. Ближайшей целью его было поэтому основание большого французского княжества на юго-востоке Индий, вокруг Пондишери, при сохранении прежних позиций в Бенгалии.