Текст книги "Влияние морской силы на историю"

Следует заметить, однако, – и это замечание необходимо для того, чтобы оправдать изложение упомянутых планов в связи с нашим предметом, хотя связь эта, возможно, незаметна с первого взгляда, – что суть вопроса, вставшего теперь перед Дюплэ, заключалась не в том, как создать французскую империю из индийских провинций и племен, а как освободиться от англичан, притом окончательно.

Самые фантастические мечты о власти, какие он только мог лелеять, не могли превзойти того, что осуществила Англия несколько лет спустя. Свойства европейцев должны были сказаться, если бы этому не помешало противодействие других европейцев, а успех этого противодействия с той или другой стороны зависел от обладания морем. В климате, столь смертельном для белой расы, многочисленные войска, героически выдержавшие войну на многих фронтах, при самых ужасных обстоятельствах, должны были непрерывно пополняться. Как везде и всегда, морская сила действовала здесь спокойно и незаметно; но нет никакой необходимости умалять достоинства и достижения Клайва (Clive), английского героя того времени и основателя Британской империи, чтобы показать решающее влияние этой силы на события, несмотря на несостоятельность английских морских офицеров, действовавших в первое время в этих странах, и на то, что состоявшиеся здесь, морские сражения[90]90
  «Несмотря на необыкновенные усилия французов, выразившиеся в присылке г. Лалли со значительными силами в прошлом году, я уверен, что до конца нынешнего года (1759) они будут почти при последнем издыхании в Карнатике, если только им не помогут какие-либо совершенно непредвиденные события. Превосходство нашей эскадры и обилие денег и приказов всякого рода, которыми друзья наши на том берегу будут снабжать нас из этой провинции (Бенгалии), тогда как неприятель нуждается решительно во всем, не имея средств поправить свое положение, представляют для нас такие преимущества, что если правильно воспользоваться ими, то нам безусловно удастся полное уничтожение его как здесь, так и во всякой другой части Индии» (Письмо Клайва к Питту; Калькутта, 7 января 1759 г. Gleig, Life of Lord Clive).
  Следует помнить, что господство в Бенгалии и возможность пользоваться ее ресурсами, на которые рассчитывает здесь Клайв, были приобретены англичанами только недавно; в дни Дюплэ они еще не располагали ими. Как видно будет ниже, предсказания этого письма Клайва всецело оправдались.


[Закрыть] не дали решительных результатов. Если бы в течение двадцати лет после 1743 г. французские флоты контролировали вместо английских берега полуострова и моря между ним и Европой, то можно ли думать, что планы Дюплэ окончились бы такой совершенной неудачей? «Слабость наших морских сил сравнительно с английскими, – справедливо замечает французский историк – была главной причиной, остановившей успех Дюплэ. Французский королевский флот не появлялся в Ост-Индии» в его дни. Остается теперь коротко изложить историю дела.

Англичане в 1745 г. делали приготовления к осаде Пондишери, при которой королевский флот должен был поддерживать сухопутные силы; но последствия политических планов Дюплэ обнаружились сейчас же. Набоб Карнатика пригрозил атакой Мадраса, и англичане отступили. В следующем году Ля Бурдоннэ появился на сцене, и произошло сражение между его эскадрой и эскадрой коммодора Пейтона (Peyton), после которого, хотя оно и не было решительным, англичане удалились, укрывшись на Цейлоне и оставив господство над морем французам. Ля Бурдоннэ стал на якорь в Пондишери, где вскоре возникли ссоры между ним и Дюплэ, усложнившиеся противоречивым тоном инструкций, полученных ими на родине. В сентябре Ля Бурдоннэ отправился в Мадрас, атаковал его с суши и с моря и взял город, но заключил с губернатором условие, по которому он мог быть выкуплен англичанами; в соответствии с этим последние внесли выкуп в два миллиона долларов. Когда Дюплэ услышал об этом, он сильно рассердился и потребовал уничтожения соглашения о капитуляции на том основании, что раз город был взят, он должен был поступить под его управление. Ля Бурдоннэ счел, что поскольку он уже дал обещание, это требование несогласно с его честью. Пока тянулась эта ссора, сильнейший циклон разбил два его корабля и снес мачты у остальных; вскоре после этого он возвратился во Францию, где его деятельность и рвение были «награждены» трехлетним предварительным заключением, в результате которого он умер. После его отбытия Дюплэ нарушил условия капитуляции, захватил и удержал Мадрас, изгнал оттуда английских колонистов и занялся усилением укреплений. Из Мадраса он двинул войска против форта Св. Давида, но приближение английской эскадры принудило его снять осаду в марте 1747 г.

В течение этого года неудачи французского флота в Атлантическом океане, о которых уже упомянуто было выше, оставили за англичанами неоспоримое господство над морем. Следующей зимой англичане послали в Индию самый большой европейский флот, какой когда-либо появлялся на Востоке, с большим отрядом войск, под общей командой адмирала Боскауэна (Boskawen), который соединял со своим морским званием также и звание генерала. Флот появился близ Коромандельского берега в августе 1748 г. Пондишери был атакован с суши и с моря, но Дюплэ успешно сопротивлялся. Английский флот при этом, в свою очередь, пострадал от урагана, и осада была снята в октябре месяце. Вскоре после этого пришли вести об Аахенском мире, которым закончилась европейская война. С восстановлением сообщения с метрополией Дюплэ мог возобновить свои хитрые и настойчивые усилия, направленные к созданию территориальной базы, чем он надеялся по возможности защитить себя от случайностей морской войны. Жаль, что так много ума и терпения было затрачено на усилия, совершенно тщетные; ничто не помогло защитить его от нападения с моря, кроме помощи флота, которую правительство метрополии не могло, однако, предоставить ему. Одним из условий мира было возвращение Мадраса англичанам, в обмен на Луисбург, захваченный северо-американскими колонистами и возвращенный ими так же неохотно, как Мадрас Дюплэ. Этот обмен, в самом деле, иллюстрирует заявление Наполеона, что он отвоюет Пондишери на берегах Вислы; но, хотя превосходство Англии на море сделало Луисбург в ее руках гораздо более сильным пунктом, чем Мадрас или любая другая позиция в Индии, находившаяся в руках французов, выгода обмена была решительно на стороне Великобритании. Английские колонисты не были людьми, которые могли удовольствоваться этим образом действий; но они знали морскую силу Англии и то, что сами они были способны повторить однажды проделанное ими в каком-либо пункте, отстоящем недалеко от их берегов. Они поняли положение вещей. Не то было с Мадрасом. Как глубоко должно было быть удивление туземных князей при возвращении его англичанам и как вредно отразился на авторитете Дюплэ тот факт, что в самый час победы они увидели его вынужденным покинуть свою добычу под действием силы, которую они не могли понять. Эти туземные князьки были вполне правы: таинственная сила, которую они узнавали по результатам ее действия, хотя она оставалась для них невидимой, заключалась не в том или другом человеке – короле или государственном деятеле, но в том господстве над морем, которое, как это знало французское правительство, отнимало надежду удержать эту отдаленную колонию вопреки флотам Англии. Дюплэ и сам не видел этого, ибо в течение еще нескольких лет он продолжал строить свое здание на песке восточных интриг и связей, тщетно надеясь, что оно сможет выдержать бури, которые должны были обрушиться на него.

Аахенский договор, закончивший эту всеобщую войну, был подписан 30 апреля 1748 г. Англией, Францией и Голландией, а в октябре того же года и всеми другими державами. За исключением того, что некоторые части были отторгнуты от Австрийской империи, – Силезия в пользу Пруссии, Парма в пользу инфанта Филиппа Испанского и часть итальянской территории к востоку от Пьемонта в пользу короля Сардинии, – условия мира в основном сводились к восстановлению довоенного положения. Возможно, что ни одна другая война не оканчивалась возвращением воевавших наций в положение, почти тождественное с тем, при каком они начали борьбу, после такого множества великих событий и такой большой потери крови и денег.

Действительно, если мы посмотрим на Францию, Англию и Испанию, то вопрос об австрийском наследстве, возникший вскоре после разрыва между двумя последними державами, совершенно отвратил военные действия от их истинного направления, и разрешение споров, которые касались этих стран гораздо ближе, чем восшествие на престол Марии-Терезии, оказалось отсроченным на целых пятнадцать лет. Видя несчастье своего старого врага – Австрийского дома, Франция легко увлеклась возобновлением нападений на него, а Англия была столь же легко увлечена противодействием попыткам Франции приобрести влияние или даже диктатуру в германских делах, – образ действий, которому способствовали германские интересы короля. Могут спросить, что соответствовало правильной политике Франции: направить ли войну в сердце Австрийской империи, через Рейн и Германию, или, как она сделала это в конце концов, перенести военные действия на отдаленные владения в Нидерландах? В первом случае она опиралась на дружественную территорию в Баварии и подавала руку Пруссии, военная сила которой впервые дала себя почувствовать. С другой стороны, в Нидерландах, куда позднее переместился главный театр военных действий, Франция наносила поражение не только Австрии, но также и морским державам, всегда ревниво относившимся к ее вторжению туда. Последние были душой войны против нее, уплачивая субсидии прочим ее врагам, нанося убытки ее торговле и торговле Испании. Бедствия Франции были приписаны Людовиком XV королю Испании, как заставившему его заключить мир; и очевидно, что велики должны были быть страдания его страны, если они заставили его согласиться на такие легкие для противников условия мира, когда он уже держал в руках Нидерланды и часть самой Голландии. Но хотя он действовал с таким успехом на континенте, флот его был уничтожен, а пути сообщения с колониями перерезаны; и если можно сомневаться, что французское правительство того времени лелеяло такие колониальные планы, какие приписывались ему некоторыми историками, то несомненно, что французская торговля терпела огромные убытки.

Хотя положение Франции побуждало ее заключить мир, но и Англия в 1747 г. обнаружила, что споры о торговле в испанской Америке и неудачные действия ее флота вовлекли ее в континентальную войну, в которой она претерпела большие бедствия, наделала около 80 миллионов фунтов стерлингов долгу и увидела свою союзницу Голландию на пороге неприятельского вторжения. Самый мир был подписан под давлением угрозы французского посланника, что малейшее промедление послужит для Франции сигналом разрушить укрепления занятых ею городов и тотчас же начать вторжение. В то время как ее собственные ресурсы истощались, разоренная Голландия искала возможности сделать у нас заем. «Деньги, – читаем мы, – никогда не были так дороги в городе и не могли быть заняты даже из двенадцати процентов». Поэтому, если бы Франция в то время имела флот, способный состязаться с английским, хотя бы несколько и уступающий ему по силе, то, наложив уже лапу на Нидерланды и Маастрихт, она смогла бы настоять на предложенных ею условиях. С другой стороны, Англия, хотя и припертая к стенке на континенте, сумела добиться мира на равных условиях только вследствие того, что господство на море принадлежало ее флоту.

Торговля всех трех наций пострадала ужасно, но призовой баланс был активным для Великобритании, и актив этот составлял 2 миллиона фунтов стерлингов. Иными словами, общие потери французской и испанской торговли в течение войны определялись 3434 судами, а английской – 3238 судами; но при рассмотрении этих данных не следует забывать соотношения между размерами торгового флота этих трех наций. Тысяча судов составляла значительно большую часть французского флота, чем английского, и являлась гораздо более тяжелой потерей для первого, чем для второго.

«После поражения эскадры л’Этендюэра, – говорит французский писатель, – французский флот не появлялся в море. Двадцать два линейных корабля составляли весь флот Франции, который за шестьдесят лет до того имел их сто двадцать. Каперы захватывали мало призов; повсюду преследуемые, беззащитные, они почти все сделались добычей англичан. Британские морские силы, не имея соперника, беспрепятственно бороздили море. За один год англичане захватили на французских торговых судах добычу в 7 миллионов фунтов стерлингов. Тем не менее эта морская сила, которая смогла бы захватить французские и испанские колонии, сделала мало завоеваний, за недостатком единства и упорства в достижении поставленной цели»[91]91
  Lapeyrouse-Bonfils, Hist. de la Marine Française.


[Закрыть].

Резюмируя все изложенное, можно сказать, что Франция принуждена была отдать назад свои завоевания за недостатком флота, а Англия спасла свое положение своею морскою силою, хотя и не сумела употребить ее наилучшим образом.

Глава VIII. Семилетняя война (1756–1763). – Подавляющая сила Англии и завоевания ее на морях, в Северной Америке, Европе и в Ост– и Вест-Индии. – Морские сражения: Бинга (Byng) при Менорке, Гауке и Конфланса (Confans), Покока и Д’аше (Рососк and D’aché) в Ост-Индии

Настойчивость, с какою жаждали мира главные участники войны за австрийское наследство, возможно, объясняет пренебрежение к достижению твердого и окончательного соглашения по многим из важнейших вопросов, и особенно по поводу тех самых споров, из-за которых началась война между Англией и Испанией. Казалось, будто державы боялись обсуждать как следует дела, которые заключали зародыши будущих ссор, дабы это обсуждение не продлило происходившей тогда войны. Англия заключила мир, потому что в ином случае падение Голландии было бы неизбежно, а не потому, что она добилась выполнения своих требований к Испании, предъявленных в 1739 г., или отказалась от них. Вопрос о праве непрерывной навигации в вест-индских морях, свободной от всяких обысков, остался неразрешенным, так же как и другие, связанные с ним дела. И не только это, но и границы между английскими и французскими колониями в долине Огайо, по направлению к Канаде, и на обращенной к материку стороне Ново-Шотландского полуострова остались столь же неопределенными, как были раньше. Было ясно, что мир не мог продолжаться долго; и если Англия и спасла им Голландию, то она отказалась от контроля над морем, который завоевала во время войны. Истинный характер борьбы, скрытый на время континентальной войной, был раскрыт так называемым миром; хотя формально и законченный, конфликт, в сущности, продолжался во всех частях света.

В Индии Дюплэ, не будучи больше в состоянии нападать на англичан открыто, старался подкопаться под их силу с помощью описанной уже выше политики. Искусно вмешиваясь в ссоры окружавших его владетельных князей и раздвигая этим границы своего могущества, он быстрыми шагами дошел к 1751 г. до контроля над южною оконечностью Индии, – страною почти столь же большою, как и сама Франция. Получив титул набоба, он занял теперь место среди туземных князей. «Политика чисто торговая была в его глазах заблуждением; для него не было среднего пути между завоеванием и эвакуацией страны». В течение того же года дальнейшие успехи распространили власть французов на обширные области к северу и востоку, обнимавшие весь берег Ориссы, и сделали Дюплэ правителем трети Индии. Для прославления своих триумфов, а также, возможно, в соответствии со своей политикой воздействия на туземные умы, он основал теперь город и установил столб, на котором была высечена история его успехов. Но эти деяния его причинили директорам компаний только беспокойство; вместо подкреплений, которых он просил у них, они посылали ему увещания сохранять мир. Около этого времени Роберт Клайв, тогда еще только двадцатишестилетний молодой человек, начал проявлять свой гений. Успехи Дюплэ и его союзников стали перемежаться с неудачами; англичане, под главным руководством Клайва, стали поддерживать туземных противников Франции: компания во Франции была мало заинтересована в политических планах Дюплэ и встревожена отсутствием дивидендов. В Лондоне открылись переговоры для улажения затруднений, и Дюплэ был вызван домой; английское правительство, говорят, поставило это отозвание непременным условием длительного мира. В 1754 г., через два дня после отъезда Дюплэ, его преемник подписал с английским губернатором договор, представлявший собой полный отказ от политики Дюплэ и содержавший условие, что ни та, ни другая компания не будут вмешиваться во внутреннюю политику Индии и что все владения, приобретенные во время войны в Карнатике, будут возвращены Моголу. Франция уступила территорию и население целой империи, и французские историки заклеймили эти уступки эпитетом позорных… Но как могла быть эта страна удержана французами в своей власти, когда английский флот отрезал доступ к ней подкреплениям, ожидавшимся ими с таким нетерпением.

В Северной Америке за обнародованием мира последовало возобновление агитации, которая возникла из глубокого сознания и острого понимания положения колонистов и местных властей обеих сторон. Американцы стремились к своим целям со всем упорством этой расы. «Нет покоя для наших тринадцати колоний, – писал Франклин, – пока французы владеют Канадой». Обоюдные притязания на центральную незаселенную область, которую с достаточной точностью можно назвать долиной Огайо, влекли за собой, в случае успеха англичан, отделение Канады от Луизианы в военном отношении; с другой стороны, занятие ее французами, соединив окраины их признанных владений, заперло бы английских колонистов между Аллеганскими горами и морем. Но в то время как местные французы достаточно ясно видели приближение конфликта и весьма невыгодное для Канады неравенство в численности и силе флота, правительство метрополии было слепо и не понимало ни значения своей колонии, ни того факта, что за обладание ею нужно было сражаться; при этом характер и свойства французских колонистов, неискусных в политической деятельности и непривычных к принятию и проведению направленных к защите собственных интересов, не могли исправить результатов пренебрежения к ним метрополии. Отеческая, централизующая система французского правительства приучила колонистов полагаться на метрополию, но затем оно перестало заботиться о них. Губернаторы Канады того времени действовали как заботливые и способные военные люди, делая, что могли, для устранения дефектов и недостатков; возможно даже, что их деятельность была более последовательна и планомерна, чем деятельность английских губернаторов; но при беспечности правительств обеих метрополий ничто, в конце концов, не могло заменить способности английских колонистов самим заботиться о своих нуждах. Странно и забавно читать противоречивые утверждения английских и французских историков о целях и намерениях государственных деятелей противоположных лагерей в те годы, когда послышались первые раскаты грома; простая истина заключается, видимо, в том, что столкновение было неизбежно, но что оба правительства были бы рады избежать его. Границы могли быть неопределенными, но английские колонисты не были такими.

Французские губернаторы учредили всюду, где могли, посты на спорной территории, и именно в ходе дискуссии об одном из них в 1754 г. впервые появляется в истории имя Вашингтона. Другие недоразумения произошли в Новой Шотландии, и оба правительства начали пробуждаться. В 1755 г. состоялась неудачная экспедиция Брэддока (Braddock) против форта Дюкен (Duquesne) – ныне Питтсбург, – где Вашингтон сдался за год перед этим. Позднее в том же году произошло другое столкновение между английскими и французскими колонистами, близ озера Георга. Хотя экспедиция Брэддока отправилась первой, французское правительство также не бездействовало. В мае того же года большая эскадра военных кораблей, вооруженных большею частью en fûte[92]92
  То есть с орудиями, находившимися на борту корабля, но в большинстве не установленными на станки, чтобы оставить больше места для войск. После высадки последних на берег орудия ставились на станки.


[Закрыть], отплыла из Бреста в Канаду с тремя тысячами войск и с новым губернатором де Водрэем (de Vaudreuil). Адмирал Боскауэн уже предупредил этот флот и ожидал его близ устья реки Св. Лаврентия. Открытой войны еще не было, и французы несомненно были вправе послать гарнизон в свои собственные колонии; но Боскауэну было приказано остановить их. Туман, рассеявший французскую эскадру, одновременно прикрывал ее в плавании, однако английский флот заметил два французских корабля и захватил их 8 июня 1755 г. Как только весть об этом достигла Европы, французский посланник в Лондоне был отозван оттуда; но объявления войны все еще не последовало. В июне сэр Эдуард Гауке был послан в море с приказанием крейсировать между Уэссаном (Ushant) и мысом Финистерре и стараться захватить всякий французский линейный корабль, какой он только увидит в море. В августе месяце к этому было прибавлено приказание захватывать при каждом возможном случае французские корабли всякого рода – военные, катера и торговые – и отсылать их в английские порты. До конца года было захвачено триста торговых судов, оцененных в шесть миллионов долларов, а в английском плену находилось шесть тысяч французских матросов – число, почти достаточное для укомплектования десяти линейных кораблей. Все это было сделано, пока еще существовал номинальный мир. Война была объявлена лишь шесть месяцев спустя.

Франция все еще, казалось, шла на уступки, но на самом деле она выжидала удобного момента и тщательно готовилась к нанесению жестокого удара, для чего имела полное основание. Небольшие отряды или эскадры кораблей продолжали посылаться в Вест-Индию и Канаду, в то время как на Брестской верфи делались шумные приготовления, а к берегам Канала стягивались войска. Англия увидела, что ей угрожает вторжение – угроза, к которой народ ее был всегда особенно чувствителен. Тогдашнее правительство, в лучшем случае слабое, было особенно неспособно для ведения войны и легко терялось перед действительной опасностью. Кроме того, Англия была озабочена, как всегда в начале войны, не только многочисленностью пунктов, которые она должна была защищать вдобавок к своей торговле, но также и отсутствием большого числа матросов, рассеянных на торговых судах по всему свету. Средиземноморские интересы поэтому были оставлены без внимания; и Франция, произведя шумные демонстрации на Канале, спокойно снарядила в Тулоне двенадцать линейных кораблей, которые отплыли 10 апреля 1756 г., под командой адмирала Ля Галиссоньера (La Galissonière), конвоируя сто пятьдесят транспортов с пятнадцатью тысячами войска, под начальством герцога Ришелье. Неделю спустя армия была благополучно высажена на Менорке и осадила Порт-Маон, флот же блокировал гавань.

Все это было совершенным сюрпризом для Англии, ибо хотя у ее правительства и возникли, наконец, подозрения, действия его оказались запоздалыми. Гарнизон, не успевший получить подкрепления, насчитывал едва три тысячи человек, из которых тридцать пять офицеров, в том числе губернатор и полковники всех полков, отсутствовали, находясь в отпуске. Адмирал Бинг (Byng) отплыл из Портсмута с десятью линейными кораблями только за три дня до того, как французская эскадра вышла из Тулона. Шесть недель спустя, когда он был уже близ Порт-Маона, его флот увеличился до тринадцати линейных кораблей, и с ним было четыре тысячи солдат. Но было уже поздно: серьезная брешь была пробита в стенах крепости за неделю до того. Когда английский флот появился в виду ее, Галиссоньер уже приготовился встретить его и загородить вход в гавань.

Последовавшее затем сражение всецело обязано своей исторической славой необычайному и трагическому событию, явившемуся его следствием. В противоположность сражению Мэтьюза при Тулоне, оно содержит и некоторые тактические уроки, впрочем, приложимые главным образом к устарелым условиям войны под парусами; но оно особенно связано с Тулонским сражением тем влиянием, которое оказал на дух несчастного Бинга приговор суда над Мэтьюзом. В ходе сражения он неоднократно намекал на осуждение адмирала за выход из линии, и последнее, кажется, оправдывало в его глазах, если не определяло, собственное поведение. Ограничиваясь кратким изложением дела, достаточно сказать, что враждебные флоты, завидев друг друга утром 20 мая, оказались после ряда маневров на левом галсе, при восточном ветре, держа к югу, – французский флот под ветром, между английским и гаванью. Бинг спустился в кильватерной колонне, а французы остались в бейдевинде, так что, когда первый дал сигнал начать сражение, линии, образованные флотами, были не параллельны, а сходились между собою под углом от 30 до 40 градусов (план VIIa, А, А). Атака, которую Бинг, по собственному признанию, рассчитывал произвести по принципу – корабль против противоположного корабля в неприятельской линии, – трудно выполнимая при любых обстоятельствах, была теперь еще особенно затруднена тем, что расстояние между враждебными арьергардами было значительно больше, чем между авангардами, так что вся его линия не могла вступить в сражение в один и тот же момент. Когда был дан сигнал, то во исполнение его авангардные корабли спустились и близко подошли к французским, почти касаясь носом их бортов (B, В), и, следовательно, пожертвовали в значительной степени возможностью действия своей артиллерии. Они приняли на себя три губительных залпа, серьезно повредившие их. Шестой английский корабль, считая от авангарда, потерял под огнем противника свою фок-мачту, вышел на ветер и подался назад, задержав авангард линии и обойдя его. Теперь для Бинга, начавшего сражение, без сомнения, настало время подать пример и спуститься на неприятеля точно так, как сделал это Фаррагут при Мобиле, когда его линия была расстроена остановкой шедшего впереди него корабля; но, по свидетельству флаг-капитана, приговор над Мэтьюзом помешал ему поступить так. «Вы видите, капитан Гардинер, что сигнал держаться в линии уже дан и что я впереди кораблей Louise и Trident [которые должны были бы быть впереди него]. Не захотите же вы, чтобы я, адмирал флота, вышел по линии как будто для того, чтобы схватиться с одним только кораблем. Несчастье Мэтьюза состояло в том, что он не удержал своих сил вместе, я должен стараться избегать этой ошибки». Дело, таким образом, становилось совершенно нерешительным; английский авангард был отделен от арьергарда и вынес всю тяжесть сражений (С). Один французский авторитет упрекает Галиссоньера в том, что он не вышел на ветер неприятельского авангарда, чтобы сокрушить его. Другой говорит, что он приказал выполнить этот маневр, но что последний не мог быть исполнен вследствие повреждения такелажа; это, впрочем, кажется невероятным, так как единственное повреждение этого рода, понесенное французской эскадрой, состояло в потере одного марса-рея, тогда как англичане пострадали весьма сильно. Истинная причина указана, вероятно, одним из французских военно-морских авторитетов, который говорит, что Галиссоньер считал поддержку сухопутной атаки Маона равносильной уничтожению английского флота, для которого ему пришлось бы подвергнуть риску свой собственный. «Французский флот всегда предпочитал славу обеспечения континентального завоевания или сохранения его, может быть, и более блестящей, но менее существенной славе захвата нескольких неприятельских кораблей, и через это более приближался к истинной цели, поставленной войной»[93]93
  Ramatuelle, Tactique Navale.


[Закрыть]. Справедливость этого заключения зависит от взгляда на истинную цель морской войны. Если она состоит только в обеспечении одной или нескольких позиций на берегу, то флот делается лишь одним из видов оружия армии и, согласно этому, подчиняет ей свои действия; но если истинная цель морской войны заключается в достижении преобладания над флотом неприятеля и в завоевании господства над морем, то тогда враждебные корабли и флоты становятся истинными объектами для нападения при любых обстоятельствах. Морог, видимо, отчасти понимал это, когда писал, что в море нет поля сражения, которое надо удерживать, и нет крепостей, которые надо брать. Если морская война есть война позиционная, то действия флота должны быть подчинены атаке и обороне этих позиций; если же ее цель состоит в том, чтобы сломить силу неприятеля на море, перерезая его коммуникации с остальными его владениями, истощая источники его торгового богатства и делая возможной блокаду его портов, тогда предметом атаки должны быть его организованные силы на воде, короче говоря, его флот. Именно этому последнему направлению своих действий, по какой бы причине оно ни было принято, обязана Англия приобретением ею господства над морем, которое заставило неприятеля возвратить ей Менорку в конце этой войны. Франция же обязана принятию ею первого взгляда на морскую войну недостаточным престижем ее флота. Возьмем для примера хотя бы тот же случай с Меноркой: если бы Галиссоньер был разбит, то Ришелье и пятнадцать тысяч его войск были бы потеряны для Франции, запертые на Менорке, подобно тому как испанцы в 1718 г. были заперты в Сицилии. Французский флот поэтому обеспечил занятие острова; но министерство и общество так мало сознавали это, что один французский морской офицер говорит нам: «Может показаться невероятным, что после славного дела при Маоне морской министр, вместо того чтобы поддаться порыву просвещенного патриотизма и воспользоваться импульсом, который эта победа дала Франции для восстановления флота, нашел более целесообразным продать корабли и такелаж, которые еще оставались в наших портах. Мы скоро увидим печальные последствия этого трусливого поведения наших государственных деятелей»[94]94
  Lapeyrouse-Bonfils, Hist. de la Marine.


[Закрыть]. Слава и победа тут не очень заметны, но вполне вероятно, что если бы французский адмирал меньше думал о Маоне и воспользовался бы большим преимуществом, данным ему судьбой для захвата или потопления четырех или пяти неприятельских кораблей, то французский народ раньше бы проникся к флоту тем энтузиазмом, который он проявил слишком поздно – в 1760 г. В течение остальной части этой войны французские флоты, за исключением действовавших в Ост-Индии, появляются только как преследуемые. Образ действий, навязанный французскому флоту, соответствовал, однако, общей политике французского правительства, и Джон Клерк был, вероятно, прав, говоря, что в этом сражении при Менорке проявилась тактика, слишком определенная для того, чтобы можно было считать ее случайной, – тактика оборонительная как по самой сущности своей, так и по целям[95]95
  Clerk, Naval Tactics.


[Закрыть]. Заняв подветренное положение, французский адмирал не только прикрыл Маон, но избрал хорошую оборонительную позицию, возлагая на своего противника необходимость атаки и связанного с ней риска. Клерк приводит, очевидно, достаточные доказательства того, что французские головные корабли, причинив большой урон нападавшим на них судам, хитроумно вышли из боя, чтобы этим заставить последних снова атаковать их с теми же результатами. Та же самая тактика неоднократно применялась в течение американской войны двадцать лет спустя, примерно, с одинаковым успехом; и это настолько очевидно, что, хотя формальное признание этой политики отсутствует, мы все-таки можем заключить, что осторожность, экономия, оборонительная война оставались постоянной целью французских властей, основывавшихся, без сомнения, на доводах, высказанных адмиралом их флота Гривелем (Grivel):

«Если происходит борьба между двумя морскими державами, то та, которая имеет меньшее число кораблей, должна всегда избегать столкновений с сомнительным исходом; ее флот не должен подвергать себя никакому риску кроме того, который прямо необходим для исполнения его назначения; он должен избегать сражения маневрированием, а в худшем случае, если будет вынужден сражаться, обеспечить себе благоприятные условия. Положение, которое надлежит занять, зависит, в основном, от силы противника. Мы не устанем повторять, что в зависимости от того, с превосходящей ее или с уступающей ей силой имеет дело Франция, она должна соответственно следовать двум различным стратегиям, радикально противоположным и по средствам и по целям: стратегии большой войны или стратегии крейсерской войны».