Текст книги "Влияние морской силы на историю"

После того как строй был, таким образом, разорван, Родней спустил сигнал о построении в линию, оставив лишь тот, который требовал от его эскадры вступления в бой на близкой дистанции, и в то же время приказал своему авангарду, который обходил теперь с кормы и с севера неприятельский арьергард, повернуть оверштаг и соединиться с английским центром. Исполнение этого маневра сильно замедлилось вследствие повреждений в рангоуте и парусах, полученных кораблями при прохождении их под огнем неприятеля. Флагманский корабль Роднея и бывшие с ним суда повернули оверштаг. Арьергард под командой Гуда, вместо того чтобы продолжать держать к северу до соединения с центром, вышел на ветер и затем заштилел на большом расстоянии от остального флота.

В позднейшее время много обсуждали вопрос о том, насколько умно поступил Родней, прорвав линию неприятеля, и который из адмиралов заслуживает большей похвалы, если они вообще достойны ее. Последний пункт не имеет серьезного значения, но все-таки интересно упомянуть, что сын Чарльза Дугласа, начальника штаба Роднея, приводит массу положительных доказательств того, что инициатива маневра исходила от Дугласа и что согласие Роднея было получено им только с большим трудом; это как раз такие доказательства, какие только и могут уменьшить значение заслуг лица, несшего полную ответственность за результаты. Ценность самого маневра гораздо важнее всякого вопроса о личной репутации. Некоторые доказывали, что маневр этот был не похвальным, а, напротив, неудачным, но в защиту Роднея говорили, что он должен быть приписан скорее силе обстоятельств, чем добровольному избранию его. По их мнению, было бы лучше продолжать идти под ветром французского арьергарда, обстреливая его огнем всей английской линии, а затем, повернув на другой галс, поставить упомянутый арьергард между двух огней. Но сторонники такого мнения совершенно игнорируют тот факт, что поворот на другой галс или какой-либо иной поворот после такой схватки был возможен только для части сражавшихся кораблей и что этим кораблям было бы весьма трудно догнать ушедших вперед противников, за исключением лишь серьезно поврежденных. Поэтому рекомендованная выше атака, представляющая точное повторение Уэссанского сражения, сводится в действительности к прохождению флотов один мимо другого противоположными галсами и к распределению огня по всей неприятельской линии, без сосредоточения его на какую-либо часть ее. Уместно и должно заметить теперь же, что перемена курса Роднеем позволила одиннадцати арьергардным кораблям французов (D, r) уйти под ветер, приняв огонь только части неприятельской линии, тогда как английский авангард обстреливался почти всем французским флотом. Однако эти корабли, согнанные под ветер, были, таким образом, совершенно выведены из боя на значительный и важный промежуток времени и не смогли бы оказать какую-либо помощь своему флоту, если бы сам де Грасс не вынужден был спуститься под ветер маневром отряда Гуда. Тринадцать головных французских кораблей, повинуясь последнему виденному ими сигналу, придерживались круто к ветру; де Грасс с группой из шести кораблей (С, е) сделал бы то же самое, если бы отряд Гуда не зашел ему с носа. Результатом собственного маневра Роднея было бы поэтому разделение французского флота на две части, отстоящие одна от другой на шесть миль, причем одна из них находилась бы безнадежно далеко под ветром. Англичане, заняв наветренное положение, легко могли бы «задержать» одиннадцать подветренных кораблей противника и окружить девятнадцать наветренных подавляющими силами. Но разрыв французской линии в двух местах несколько изменил положение дел, так как группа из шести кораблей де Грасса расположилась между наветренным и подветренным отрядами английского флота, в двух милях от первого и в четырех милях от последнего (D). Едва ли необходимо настаивать на тактических преимуществах такого положения для англичан, даже если не принимать во внимание морального впечатления, произведенного на французов нарушением их строя. Вдобавок к этому можно вывести весьма поучительный урок из непосредственных результатов огня английских орудий, открывших стрельбу при прохождении через неприятельскую линию. Из пяти захваченных кораблей три были те, за кормою которых прошли английские отряды[206]206
  Другие два захваченных корабля были: Ville de Paris, который вследствие своего изолированного положения и присутствия на нем командующего сделался лакомым куском, естественно, собравшим вокруг себя корабли неприятеля, и 64-пушечный Ardent, который, кажется, был перехвачен при отважной попытке пройти из авангарда на помощь своему адмиралу. Последний был единственным призом, взятым в Английском канале Великой Армадой союзников в 1779 г.


[Закрыть].

Вместо того чтобы на равных условиях обмениваться залпами с противником при прохождении параллельных линий одна мимо другой, причем каждый корабль имел бы поддержку в шедшем за ним и перед ним, французские суда, вблизи которых прошли прорвавшиеся колонны, последовательно подверглись огню всего неприятельского отряда. Таким образом, тринадцать кораблей Гуда продефилировали мимо двух задних кораблей французского авангарда – César и Hector, разгромив их сосредоточенным огнем подобным же образом и с подобными же результатами шесть кораблей Роднея прошли мимо Glorieux. Это сосредоточение огня дефилированием мимо крайнего корабля колонны в точности соответствует сосредоточению огня на фланге линии и представляет особый интерес, ибо, если оно выполнено успешно, то и теперь будет такой же мощной атакой, какой было всегда. Англичане, если бы они быстро учли выгоду своего положения, смогли бы стрелять по кораблям, бывшим по обе стороны промежутка, через который они прошли, что и сделал Formidable; остальные же стреляли только правым бортом, и многие, без сомнения, ясно поняли представлявшиеся им возможности лишь тогда, когда было уже слишком поздно. Естественные результаты маневра Роднея были поэтому таковы: 1) выход на ветер неприятеля, а с этим и приобретение возможности наступательного образа действий; 2) сосредоточение огня против части неприятельского строя и 3) внесение во флот неприятеля беспорядка и разделения, которое могло сделаться и сделалось очень велико, дав англичанам дальнейшие тактические преимущества.

Возражение, что французы смогли бы соединиться быстрее, если бы их корабли управлялись лучше, неосновательно. Маневр, представляющий хороший шанс на достижение преимущества, не теряет своих достоинств от того, что он может быть встречен контрманевром неприятеля, подобно тому как хороший удар рапирой остается таковым, хотя бы он и был отпарирован защищавшимся. Шансы англичан состояли в том, что при обходе ими с носа арьергардных кораблей противника, в то время как авангард их продолжал идти прежним курсом, французы были бы разделены весьма невыгодным для них образом, и маневр англичан не потерял своего смысла от того, что отрезанные друг от друга группы французских кораблей могли бы соединиться скорее, чем сделали это, если бы ими лучше управляли. Если бы же Родней действовал так, как рекомендовалось некоторыми, а именно повернул бы на другой галс после прохождения мимо арьергарда неприятеля, то преследование им последнего превратилось бы в упорную погоню, в которой обе стороны понесли бы одинаковые потери. Сигналы о выходе из строя и без того были многочисленны в обоих флотах.

Независимо от тактического управления обоими флотами имелась некоторая разница в вооружении их, которая давала тактическое преимущество одному из них, почему на ней следует остановиться.

Французские корабли были лучше английских кораблей соответствующих классов и имели более сильное вооружение. Сэр Чарльз Дуглас, выдающийся офицер, деятельного и глубокого склада ума, уделявший особое внимание морской артиллерии, подсчитал что по мощности своего огня тридцать три французских корабля превосходили тридцать шесть английских на вес залпа четырех 84-пушечных кораблей и что после потери кораблей Zélé, Jason и Caton у них все еще оставалось преимущество, равное весу залпа двух 74-пушечных кораблей. Французский адмирал Ля Гравьер допускает, что в ту эпоху французские орудия вообще были большего калибра, чем английские. Лучшая конструкция французских кораблей и их большее углубление позволяли им лучше лавировать и вообще лучше ходить под парусами, чем и объясняется отчасти успех де Грасса в стараниях уйти на ветер от противника, ибо в полдень 11-го числа только три или четыре корабля его флота были видны с марса английского флагманского корабля, который 9-го числа находился на дистанции пушечного выстрела от них. Только страх за судьбу несчастливого Zélé и Magnanime согнал де Грасса с его выгодной позиции и оправдал настойчивость Роднея, положившегося на помощь аварий в достижении намеченной им цели. Большую эскадренную скорость французских кораблей трудно объяснить, ибо, хотя они несомненно обладали лучшими обводами, но практика обшивки медью подводной части кораблей еще не получила тогда во Франции такого широкого распространения, как в Англии, и во французском флоте было несколько судов, не обшитых медью и источенных червями[207]207
  Официальное письмо Маркиза де Водрей. Guérin, Histoire de la Marine Française, vol. V, p. 513.


[Закрыть]. Что французские корабли были лучшими ходоками, отмечалось, впрочем, и английскими офицерами, хотя вышеупомянутый выигрыш их в наветренном положении следует отчасти приписать тому обстоятельству, что Родней после сражений 9-го числа лежал в дрейфе, вероятно, для исправлений серьезнейших повреждений, полученных маленьким отрядом его судов в горячей схватке с численно превосходившим его противником. В описании этого сражения было упомянуто, что французы держались на полудистанции пушечного выстрела; это делалось ими для того, чтобы нейтрализовать преимущество англичан, состоявшее в том, что у последних было большее число карронад и других орудий малого веса, но большого калибра, которые в близком бою весьма действительны, но бесполезны при больших дистанциях. Второй в порядке командования – де Водрей, которому было вверено ведение этой атаки, – определенно утверждает, что если бы он держался в пределах досягаемости карронад, то он быстро потерял бы свой такелаж. Как бы ни осуждали отказ от попытки разбить неприятеля, расположенного так, как была расположена английская дивизия, – не подлежит сомнению, что если цель состояла в том, чтобы воспрепятствовать преследованию, то тактика де Водрея 9-го числа была во всех отношениях превосходна. Он нанес противнику максимум вреда, подвергнув свои силы минимальному риску. 12-го числа де Грасс, позволив заманить себя в пределы досягаемости карронад, отказался от этого преимущества, пожертвовав своему порыву всей прежней стратегической политикой. Допуская быструю стрельбу благодаря своей легкости и изрыгая картечь и ядра большого калибра, упомянутые орудия были особенно вредны на близкой дистанции и бесполезны на большой. В посланной им впоследствии депеше де Водрей говорит: «Действие этого нового оружия смертельно на дистанции мушкетного выстрела; это оно нанесло такие повреждения 12 апреля». По крайней мере, на некоторых английских кораблях были еще и другие артиллерийские новинки, которые, увеличив меткость, быстроту стрельбы и площадь обстрела, значительно увеличили мощь их батарей. Мы говорим здесь о введении замков, позволявших стрелять из орудия тому же самому комендору, который наводил последнее, а также о придаче пушечным станкам такого устройства, которое позволяло вести огонь на бо́льшие дистанции как через нос, так и через корму. В схватках между одиночными кораблями, не связанными в своих движениях отношениями к флоту, эти усовершенствования давали возможность обладателю их занять такое положение, откуда он мог поражать своего противника, в то время как последний не был в состоянии отвечать ему. И действительно, приводятся некоторые замечательные примеры такого тактического преимущества. В эскадренном бою – таком, какой рассматривается сейчас, – преимущество англичан состояло в том, что они могли раньше начинать обстрел противника, когда он появлялся впереди, и дольше держать его под огнем, когда он заходил за корму, чем число выстрелов увеличивалось вдвое и более против прежнего, а мертвое пространство, которым мог воспользоваться противник, последовательно сталкивавшийся с двумя английскими кораблями, – соответственно сокращалось[208]208
  См. United Service Journal, 1834, Part. II. р. 109 и последующие.


[Закрыть]. Эти, теперь устарелые и обветшалые, материи заключают в себе никогда не стареющие уроки; они никоим образом не отличаются от последствий введения игольчатых ружей и торпед.

В самом деле, все сражение 12 апреля 1782 г. является глубоко поучительным уроком. Настойчивость в преследовании, занятие выгодного положения, сосредоточение собственных усилий, рассеяние силы неприятеля, эффективное тактическое использование небольших, но важных усовершенствований в материальной части – обо всем этом уже говорилось. Бесполезно доказывать дальше необходимость не упускать возможности разбить неприятеля по частям тому, кто не убедился в этом на опыте сражений 9 и 12 апреля. Оставление французами намерения атаковать Ямайку после поражения их флота показывает убедительнейшим образом, что истинный путь к достижению конечных целей состоит в поражении сил, которые мешают этому. Остается теперь рассмотреть изложенные события, по крайней мере, еще в одном отношении, деликатном по своему характеру, но существенном для полного усвоения их уроков, – речь идет о способе, каким была достигнута победа, и о влиянии последней на войну в целом.

Подверженность парусных кораблей повреждениям в рангоуте и парусах, другими словами, угроза той подвижности их, которая является характернейшей чертой морской силы, затрудняет решение вопроса о том, что должно было делать и чего не следовало делать. Это есть не только вопрос о действительно полученных повреждениях, которые могли отметить вахтенные журналы, но также и о средствах исправления их, энергии и способности офицеров и матросов, которые на различных кораблях неодинаковы. Что касается, однако, возможности для английского флота использовать имевшиеся преимущества путем более энергичного преследования 12 апреля, то мы можем опереться в суждении об этом вопросе на авторитет двух замечательнейших офицеров: сэра Сэмюэла Гуда, второго в порядке командования флотом, и сэра Чарльза Дугласа, капитана флота и начальника штаба адмирала. Первый выразил мнение, что можно взять двадцать кораблей, и сказал это Роднею на следующий день; начальник же штаба был так огорчен неудачей и отношением адмирала к его советам, что серьезно думал выйти в отставку[209]209
  См. письмо сэра Говарда Дугласа в United Service Journal, 1834, Part II, p. 67, а также сочинение «Naval Evolutions» того же автора. Письма сэра Сэмюэля Гуда не попадались автору.


[Закрыть].

Советовать и критиковать легко; и никто не может чувствовать бремя ответственности так, как чувствует его человек, на которого оно возложено, но великие результаты не часто могут достигаться в войне без риска и усилий. Правильность суждений упомянутых двух офицеров подтверждается и выводами из французских донесений. Родней оправдывает свой отказ от преследования неприятеля повреждениями многих своих кораблей и другими обстоятельствами, имевшими отношение к прекращению ожесточенного сражения, а затем распространяется в догадках о том, что мог бы сделать в эту ночь, в случае погони за ним, французский флот, который «удалился в составе двадцати шести линейных кораблей»[210]210
  Rodney’s Life, vol. II, p. 248.


[Закрыть]. Принимая во внимание то, что сделал французский флот в течение дня, надо сказать, что эти «возможности» делают честь только воображению Роднея, что же касается эскадры в двадцать шесть кораблей[211]211
  Всех кораблей у французов было только 25.


[Закрыть], то де Бодрей, который после сдачи де Грасса дал кораблям сигнал следовать за его флагом, на следующее утро нашел около себя только десять кораблей, и число это не увеличилось до 14-го числа; в течение нескольких последующих дней еще пять кораблей подошли к эскадре один за другим[212]212
  Guérin, vol. V. p. 511.


[Закрыть]. С этими силами он направился к месту рандеву у Французского мыса, где его ожидали еще несколько кораблей, в результате чего силы его возросли до двадцати вымпелов. Наконец, остальные пять из участвовавших в сражении кораблей бежали к Кюрасао (Curaçoa), отстоящему на шесть тысяч миль от места боя, и не присоединились к флоту до мая месяца. Эскадра из «двадцати шести кораблей», таким образом, вообще не существовала, напротив, как мы видели, французский флот был чрезвычайно сильно рассеян, и некоторые его корабли оказались изолированными. Относительно же повреждений, полученных английским флотом, следует думать, что они были не больше, а скорее меньше, чем у неприятеля; любопытные сведения по этому предмету находим в письме сэра Джильберта Блэна (Sir Gilbert Blane):

«С трудом заставили мы французских офицеров поверить, что сообщенные нами адмиралу сведения о числе убитых и раненых были истинными; один из них даже резко спорил со мною, утверждая, что мы всегда публикуем ложные отчеты о наших потерях. Я тогда прошелся с ним по всем палубам корабля Formidable и обратил его внимание на число пробоин, а также на то, как мало пострадал такелаж, и спросил его, вероятно ли, чтобы такие незначительные повреждения сопровождались потерей более чем четырнадцати человек, убитых на нашем корабле, понесшем больший урон, чем все другие корабли флота, кроме Royal Oak и Monarch. Он признал, что наш огонь должен был быть более сильным и метким, чем их».

Остается, таким образом, мало сомнений в том, что Родней не воспользовался с достаточной энергией преимуществами своего флота после боя. Не ранее как через пять дней после него дивизия Гуда была послана к Сан-Доминго, где она и захватила в Монском проходе (Mona Passage) Juson и Caton, отделившихся до сражения и шедших к Французскому мысу. Эти два корабля и два маленьких судна с ними были единственными трофеями, взятыми после победы. При тех условиях, в которых вела войну Англия, описанное упущение Роднея кладет серьезное пятно на его военную репутацию и сильно влияет на определение его места в ряду удачливых адмиралов. Он спас на время Ямайку, но не воспользовался случаем разбить французский флот. Он, подобно де Грассу, близоруко предпочел погоню за непосредственным объектом заботам об общем военном положении и пренебрег тем фактором, который определял последнее.

Для оценки последствий этой небрежности и действительной нерешительности этого прославленного сражения мы должны забежать на год вперед и выслушать дебаты об условиях мира, состоявшиеся в парламенте в феврале 1783 г. Помимо многих соображений, высказывавшихся за и против условий, принятых тогдашним министерством, сущность спора состояла в том, оправдывались ли упомянутые условия военным и финансовым положением воюющих сторон, или для Англии лучше было продолжать войну, чем помириться со сделанными ею жертвами. Что касается финансового положения, то, вопреки мрачной картине, нарисованной защитниками мира, позволительно думать, что тогда было, вероятно, не более сомнений, чем теперь, относительно сравнительных ресурсов различных стран. Вопрос военного могущества был, в сущности, вопросом морского могущества. Министерство доказывало, что британский флот насчитывал не более сотни линейных кораблей, тогда как флоты Франции и Испании вместе насчитывали сто сорок кораблей, не говоря уже о Голландии.

«При такой бросающейся в глаза слабости, сравнительно с неприятелем, какие надежды на успех могли бы мы извлечь – из опыта ли последней кампании, или из нового распределения наших сил в той, которая должна была последовать? В Вест-Индии мы не могли бы противопоставить более сорока шести кораблей тем сорока, которые в день подписания мира стояли в Кадикской гавани с шестнадцатью тысячами войск на них, готовые к отплытию в ту часть света, где к ним присоединились бы двенадцать линейных кораблей из Гаваны и десять из Сан-Домннго…

…Разве мы не можем также с достаточным основанием предполагать, что кампания в Вест-Индии закончилась бы с потерей самой Ямайки, признанного объекта этих огромных вооружений?»[213]213
  Annual Register, 1783, p. 151.


[Закрыть]

Без сомнения, эти доводы принадлежат горячему стороннику мира и поэтому требуют больших поправок. Точность приведенных им сравнительных чисел отрицалась лордом Кеппелем, членом той же партии. Последний незадолго до того стоял во главе адмиралтейства и покинул этот пост, будучи не согласен с договором.[214]214
  Ibid., p. 157; Life of Admiral Keppel, vol. II, p. 403.


[Закрыть] Английские дипломаты, так же как и моряки, должны были к тому времени научиться пренебрегать видимостью при оценке действительного могущества других наций. Несмотря на это, нельзя не видеть насколько отличалась бы оценка положения, и морального и материального, от упомянутой выше, если бы Родней пожал полные плоды победы, которой он был обязан более случаю, чем собственной заслуге, как ни неоспоримо велика она была.

Письмо, опубликованное в 1809 г., – анонимное, но заключающее веские доказательства того, что оно написано сэром Джильбертом Блэном, врачом флота, стоявшим близко к Роднею, который постоянно болел в течение своего последнего крейсерства, – утверждает, что адмирал «был невысокого мнения о своей победе 12 апреля 1782 г.». Он предпочел бы основать свою репутацию на комбинациях против де Гишена 17 апреля 1780 г. и «смотрел на эту возможность победить со слабейшим флотом офицера, считавшегося им лучшим из руководителей французских морских сил, как на такую, которая, если бы не непослушание его капитанов, могла бы принести ему бессмертную славу»[215]215
  Naval Chronicle, vol. XXV, p. 404.


[Закрыть]. Немногие исследователи будут колебаться в оценке заслуг Роднея в двух указанных случаях. Судьба, однако, определила, чтобы его слава зиждилась на сражении, которое своим блеском меньше всего было обязано его личным качествам, и не дала ему достигнуть успеха там, где он более всего заслуживал его. Главное событие его жизни, в котором соединились и действительная заслуга и удача, – уничтожение флота Лангера близ мыса С.-Винцента, – было почти предано забвению, а между тем оно потребовало проявления высочайших качеств моряка и достойно сравнения с преследованием Конфлана адмиралом Гауке[216]216
  Тем не менее молва, которая нашла свое отражение на страницах Naval Atlantis, главную заслугу приписывала Юнгу (Young), капитану флагманского корабля. Сэр Джильберт Блэн заявил много лет спустя, что «когда солнце было уже близко к закату, поднялся вопрос о том, следует ли продолжать погоню. После некоторой дискуссии по этому вопросу между адмиралом и капитаном, при которой я присутствовал, первый вынужден был удалиться вследствие припадка подагры, и было решено продолжать идти тем же курсом, дав сигнал вступить в бой с неприятелем с подветренной стороны» (United Service Journal, 1830, Part II, p. 479).


[Закрыть].

В течение двух с половиной лет, которые прошли с тех пор, как Родней был назначен командующим флотом, он одержал несколько важных побед и, как было замечено, взял в плен французского, испанского и голландского адмиралов. «За это время он увеличил британский флот на двенадцать кораблей, отнятых им у неприятеля, и уничтожил еще пять; и что еще более отмечает его успехи, так это то, что, как тогда говорили, Ville de Paris был единственным первоклассным кораблем, который когда-либо был взят в плен и приведен в порт командиром какой-либо нации». Несмотря на заслуги Роднея, партийный дух, который был тогда силен в Англии и проник даже в армию и во флот, привел к отстранению[217]217
  Родней был крайним тори. Почти все другие замечательные адмиралы того времени, как Кеппель, Гоу и Баррингтон, были виги, – факт несчастливый для морского могущества Англии.


[Закрыть] его от командования вслед за падением министерства лорда Норда (Lord North); его преемник – человек, незнакомый славе, уже отплыл, когда пришла весть о победе Роднея. При расстроенном положении дел Англии в то время эта весть возбудила крайнее ликование и заставила замолчать критические суждения о некоторых сторонах прежнего поведения адмирала. Народ не был теперь в критическом настроении, и при имевшихся тогда преувеличенных сведениях о полученных результатах никто не подумал о том, что была упущена возможность достигнуть результатов еще лучших. Это впечатление долго было господствующим. Даже еще в 1830 г., когда впервые было издано жизнеописание Роднея, утверждалось, «что французский флот был так сильно разбит и ослаблен победой 12 апреля, что не мог больше оспаривать у Великобритании господство на море». Это – нелепость, извинительная для 1782 г., но недостойная в условиях спокойного разбора дела в наше время. Благоприятными условиями мира Англия была обязана финансовым затруднениям Франции, а не унижению ее на море, и если имелось преувеличение в уверениях защитников мира, что Англия не смогла бы спасти Ямайку, то вероятно, что она не смогла бы возвратить силой оружия другие острова, уступленные ей обратно по мирному договору.

Память о де Грассе будет всегда связана с большими заслугами его перед Америкой. Его имя – скорее чем имя Рошамбо (Rochambeau) – напоминает о существенной помощи, оказанной Францией молодой республике, боровшейся за свое существование, как имя Лафайетта напоминает о моральной симпатии, которая пришлась так кстати. События его жизни после неудачного боя с Роднеем, закончившего его деятельную карьеру, не могут не представлять интереса, особенно для американских читателей.

После сдачи Ville de Paris де Грасс сопровождал английский флот и его призы на Ямайку, куда Родней удалился для исправления своих кораблей, явившись, таким образом, в качестве пленника на землю, которую намеревался завоевать. 19 мая он оставил остров, все еще в качестве пленника, для следования в Англию. Как морские офицеры, так и английский народ обходились с ним с оттенком того предупредительного и благосклонного внимания, какое легко проявляется в отношениях победителя к побежденному и которого, по крайней мере, его личная храбрость не была недостойна. Говорят, что в некоторых случаях он не отказывался показываться на балконе своих комнат в Лондоне, когда толпа требовала выхода доблестного француза. Это недостойное неумение оценить свое истинное положение естественно возбудило негодование его соотечественников, тем более что он был безжалостен и невоздержан в порицании поведения своих подчиненных в счастливый день 12 апреля.

«Он переносит свое несчастье, – писал сэр Джильберт Блэн, – с душевным спокойствием, сознавая, как он говорит, что исполнил свой долг… Он приписывает свою неудачу не сравнительной слабости своих сил, а гнусному бегству капитанов других кораблей, которым он дал сигнал о присоединении к нему и даже кричал им это, несмотря на что был покинут ими»[218]218
  Rodney’s Life, vol. II, p. 242.


[Закрыть].

Это был лейтмотив всех его высказываний. В письмах с английского флагманского корабля через день после боя он «обвинял большую часть своих капитанов в бедствиях этого дня. Одни не слушались его сигналов; другие, как капитаны кораблей Languedoc и Couronne, шедших впереди него и за ним, покинули его»[219]219
  Choevalier, p. 311.


[Закрыть]. Он, однако, не ограничился официальными донесениями и, будучи пленником в Лондоне, издал несколько брошюр на ту же тему, которые распространил по Европе. Правительство, естественно, думая, что офицер не может так позорить свою корпорацию без достаточных оснований, решилось начать следствие и неумолимо наказать всех виновных. Капитаны кораблей Languedoc и Couronne были посажены в тюрьму как только достигли Франции, и все бумаги, журналы и т. п., касающиеся этого дела, были собраны вместе. Принимая во внимание все эти обстоятельства, нечего удивляться, что по возвращении во Францию де Грасс, как он говорит, «не нашел никого, кто протянул бы ему руку»[220]220
  Kerguelen, Guerre Maritime de 1778. Письмо де Грасса Кергуэлену, с. 263.


[Закрыть]. Не ранее как только в 1784 г. все обвиняемые и свидетели смогли явиться на заседание военного суда, но результатом его разбирательства было полное и самое широкое оправдание почти всех, кого обвинял де Грасс; промахи, признанные за немногими из них, определены были как заслуживающие снисхождения и лишь весьма легкого наказания. «Несмотря на то, – осторожно замечает один французский, писатель, – нельзя не сказать вместе с судом, что пленение адмирала, командующего тридцатью линейными кораблями, представляет историческое событие, которое вызывает сожаление целой нации»[221]221
  Troude, Batailles Navales. Интересно отметить в связи с этим, что одним из кораблей, находившихся близ французского адмирала, когда тот сдавался, был Pluton, который, хотя и занимал по диспозиции последнее место в арьергарде, все-таки сумел занять позицию, достойную репутации его капитана Д’Альбер де Риона (d’Albert de Rions).


[Закрыть]. Что же касается ведения сражения адмиралом, то суд нашел, что опасность, угрожавшая Zélé утром 12 апреля, не была такова, чтобы оправдать столь продолжительный спуск под ветер, что поврежденный корабль был в полосе бриза, не охватывавшей расположения английского флота в пяти милях южнее, и что этот бриз позволил Zélé прийти в Басс-Терр к десяти часам утра; что бой не следовало начинать прежде, чем все корабли вошли в линию, и, наконец, что французскому флоту следовало построиться на одном галсе с английским, потому что, продолжая держать к югу, он входил в зону штилей и слабых ветров близ северной оконечности Доминики[222]222
  Troud, vol. II. p. 147.


[Закрыть].

Де Грасс был совсем не удовлетворен постановлением суда и оказался до того неделикатным, что написал письмо морскому министру с протестом и требованием нового следствия. Министр, получив его протест, написал ему ответ от имени короля. Упомянув о памфлетах, так широко распространенных де Грассом и сообщавших сведения, находившиеся в полном противоречии с данными на суде показаниями свидетелей, он заключил свое письмо следующими вескими словами:

«Проигрыш сражения не может приписываться ошибке отдельных офицеров[223]223
  Т. е. командиров отдельных кораблей.


[Закрыть]. Из решения суда следует, что вы позволили себе повредить неосновательными обвинениями репутации нескольких офицеров для того, чтобы снять с себя ответственность за тот несчастный результат, извинение за который вы могли бы может быть найти в сравнительной слабости бывших в вашем распоряжении сил, в непостоянстве военного счастья и в обстоятельствах, от вас не зависевших. Его величество желает верить, что вы сделали все, что могли, для предотвращения неудач того дня, но он не может отнестись снисходительно к несправедливым обвинениям, возводимым вами на тех офицеров его флота, которые совершенно оправданы по суду. Его величество, недовольный вашим поведением в этом отношении, запрещает вам являться к нему. Я передаю его приказания с сожалением и присоединяю к ним свой вам совет удалиться при таких обстоятельствах в вашу провинцию».

Де Грасс умер в январе 1788 г. Его счастливый противник, награжденный пэрством и пенсией, прожил до 1792 г. Гуд был также сделан пэром и отличился в первый период войн Французской революции, возбудив восторженное восхищение Нельсона, служившего под его начальством; но резкая размолвка с адмиралтейством заставила его удалиться, прежде чем он успел свершить какой-либо новый блестящий подвиг. Он умер в 1816 г. в глубокой старости – девяноста двух лет от роду.