Текст книги "Влияние морской силы на историю"

Иное дело с д’Эстеном при Гренаде. Его численное превосходство над англичанами было почти так же велико, как и у де Грасса; представлявшиеся ему на выбор объекты были: один – организованная сила на море, а другой – маленький остров, плодородный, но не имевший значения в военном отношении. Говорили, что Гренада представляла собой сильную оборонительную позицию; но это не придает позиции важности, если она не имеет стратегической ценности. Для того чтобы спасти остров, он отказался воспользоваться огромным преимуществом, которое судьба дала ему над флотом неприятеля. А между тем от исхода борьбы между двумя флотами зависело будущее островов. Для прочного обладания Вест-Индскими островами требовался, во-первых, сильный морской порт, который французы имели, и, во-вторых, контроль над морем. Для последнего было необходимо не увеличение числа отрядов на островах, а уничтожение флота неприятеля, который может быть правильно назван армией в поле. Острова были только богатыми городами; а нужно было не более одного или двух укрепленных городов или постов.

Не боясь впасть в ошибку, можно сказать, что принцип, который привел д’Эстена к его образу действий, по меньшей мере не был абсолютно справедлив, потому что он руководил им неправильно. В случае с Йорктауном принцип, как он охарактеризован Раматюелем, не есть оправдание поведения де Грасса, хотя довольно вероятно, что он был действительной причиной этого поведения. Что оправдывало де Грасса, так это то, что событие обусловливалось неоспоримым господством над морем, и он действительно имел его, хотя и недолго, благодаря своему численному превосходству. Если бы флот его был численно равен неприятельскому, то верность воинскому долгу момента должна была бы заставить его сражаться, чтобы воспрепятствовать попытке, которую английский адмирал, конечно, сделал бы. Уничтожение нескольких кораблей, о котором Раматюель отзывается так презрительно, дает именно такое превосходство, которое обеспечило счастливый результат при Йорктауне. Как общий принцип, это, конечно, лучшая цель, чем та, которую преследовали французы. Конечно, найдутся и исключения; но эти исключения, вероятно, будут там, где, как в Йорктауне, прямой удар по сухопутным силам наносится в другом месте, или, как в Порт-Маоне, где объектом являлась желательная и грозная база этих сил; хотя даже и в деле при Маоне сомнительно, чтобы выказанная флотом осторожность была уместна. Подвергнись Гауке или Боскауэн бедствиям Бинга, они не пошли бы для ремонта кораблей в Гибралтар, если бы только французский адмирал не нанес им за первым ударом следующего, увеличив повреждения их кораблей.

Гренада была, без сомнения, весьма дорога д’Эстену, потому что была его единственным успехом. После неудач при Делавэре, при Нью-Йорке и при Род-Айленде, после оскорбительного для него дела при С.-Лючии трудно понять доверие к нему, выраженное некоторыми французскими писателями. Одаренный блестящей и заразительной личной храбростью, он в высокой степени проявлял это качество, когда, будучи адмиралом, предводительствовал лично в нападениях на траншеи при занятии С.-Лючии и Гренады и, несколько месяцев спустя, при неуспешном нападении на Саванну (Savannah).

В отсутствие французского флота, зимой 1778–79 г., англичане, которые осуществляли теперь контроль над морем при посредстве нескольких их кораблей, не ушедших в Вест-Индию, решились перенести театр континентальной войны в Южные Штаты, где, по их предположениям, имелось большое число сторонников короля. Экспедиция была направлена против Георгии и имела такой успех, что Саванна попала в ее руки в последние дни 1778 г. Скоро весь штат был покорен. Операции распространились оттуда в Южную Каролину, но взять Чарлстон не удалось.

Вести об этих событиях были посланы д’Эстену в Вест-Индию вместе с представлениями об опасности, угрожавшей Каролинам, и с извещением о ропоте народа против французов, которые обвинялись в том, что они покинули своих союзников, не только не оказав им никакой поддержки, но, напротив, воспользовавшись сами участливой помощью бостонцев для ремонта своего поврежденного флота. В этих сетованиях на недостаточную помощь имелась доля истины, и это побудило д’Эстена пренебречь уже полученным им приказом тотчас же возвратиться в Европу с надежными кораблями. Вместо того чтобы поступить согласно приказу, он отплыл к американскому берегу с двадцатью двумя линейными кораблями, поставив себе двоякую цель – выручку Южных Штатов и нападение на Нью-Йорк совместно с армией Вашингтона.

Прибыв к берегу Георгии 1 сентября, д’Эстен застиг англичан совершенно врасплох; но роковой недостаток быстроты, который и ранее отмечал действия этого весьма смелого человека, опять помешал ему воспользоваться своей удачей. Замешкавшись сначала перед Саванной, он пропустил много драгоценных дней, за которыми опять последовала перемена условий, – и приближение сезона плохой погоды побудило его перейти от слишком медленных действий к преждевременному нападению. В последнем он выказал свою обычную храбрость, сражаясь во главе колонны, как сделал это и американский генерал; но результатом было кровавое поражение. Осада была снята, и д’Эстен тотчас же отплыл во Францию, не только отказавшись от своего проекта нападения на Нью-Йорк, но и покинув Южные Штаты на произвол неприятеля. Возможное значение помощи морских сил Франции, раздразнившей, таким образом, надежды американцев только для того, чтобы быть отозванной, – было продемонстрировано действиями англичан, которые в спешке покинули Ньюпорт, когда узнали о присутствии поблизости от него французского флота. Отозвание их оттуда было решено уже ранее, но появление д’Эстена обратило уход их в бегство.

После ухода д’Эстена, а с ним и всего французского флота из Америки, – ибо корабли, не ушедшие назад во Францию, возвратились в Вест-Индию, – англичане возобновили нападения на Южные Штаты, которые на короткое время были прекращены.

Флот и армия вышли из Нью-Йорка в Георгию в последние недели 1779 г. и, собравшись в Тайби (Tybee), двинулись в Чарлстон через Эдисто (Edisto). Бессилие американцев на море не позволило им помешать этим передвижениям, за исключением одиночных попыток крейсеров, которые перехватили несколько отсталых транспортов, дав еще один урок малозначительности крейсерской войны как таковой.

Осада Чарлстона началась в конце марта, причем английские корабли скоро прошли через бар и мимо форта Моультри (Moultrie) без значительных повреждений и стали на якорь в расстоянии пушечного выстрела от него. Форт Моультри через весьма короткое время и без затруднений был взят с суши, и сам город сдался 12 мая, после сорокадневной осады. Весь штат был после того быстро занят войсками и приведен к подчинению.

К остаткам флота, плававшего под командой д’Эстена, присоединилось подкрепление из Франции, под начальством графа де Гишена (de Guichen), который принял главное командование в Вест-Индских морях 22 марта 1780 г. На следующий день он отплыл к С.-Лючии, надеясь застичь ее неподготовленной; но суровый, закаленный в боях старый адмирал традиционного английского типа, сэр Гайд Паркер (Hyde Parker), так расположил там на якорях свои шестнадцать кораблей, что Гишен не решился атаковать их со своими двадцатью двумя. Случай, если он и был, не повторился. Де Гишен, возвратившись на Мартинику, стал там на якорь 27-го, и в тот же самый день с Паркером соединился новый английский главнокомандующий Родней.

Этот впоследствии прославившийся, но тогда еще только известный адмирал имел шестьдесят два года от роду в то время, как принял на себя командование, принесшее ему бессмертную славу. При замечательном мужестве и знании своего дела он имел сумасбродные, если не порочные привычки, и денежные затруднения держали его в изгнании во Франции в то время, когда началась война. Хвастовство его тем, что он мог бы справиться с французским флотом, если бы обстоятельства позволили ему возвратиться в Англию, заставило одного слышавшего это французского дворянина принять на себя его долги, из побуждений, обусловленных в одинаковой степени чувствами рыцарства и оскорбленного национального самолюбия. По возвращении на родину он получил командование флотом и двадцать линейных кораблей и отплыл с ним в январе 1780 г. на выручку осажденного Гибралтара. Близ Кадикса, благодаря своей обычной удаче, вошедшей в поговорку, он встретился с испанским флотом из одиннадцати линейных кораблей, которые неразумно держались прежнего курса до тех пор, пока бежать было уже слишком поздно[135]135
  Дринкуотэр (Drinkwater) в своей истории осады Гибралтара объясняет, что испанский адмирал полагал, что Родней не будет сопровождать конвой к проливу, и отделился от него; он обнаружил свою ошибку только тогда, когда исправить ее было уже слишком поздно.


[Закрыть].

Дав сигнал общей погони и зайдя неприятелю под ветер, оказавшись между ним и портом его следования, Родней, несмотря на темную и бурную ночь, успел взорвать один корабль и захватить шесть. Поспешив затем дальше, он выручил Гибралтар, поставив его в полную безопасность от недостатка в чем-либо, а затем, оставив там свои призы и большую часть флота, отплыл с остальной на свою базу.

В противоположность своей блестящей личной храбрости и профессиональному искусству, – в области тактики он далеко опередил своих современников в Англии, – Родней как главнокомандующий принадлежал скорее к сдержанной, осторожной школе французских тактиков, чем к стремительной, напористой школе Нельсона. Как в Турвиле мы видели переход от отчаянной тактики бойцов семнадцатого столетия, никогда не желавших оставить своего врага, к формальной, искусственной, можно даже сказать, мелочной, парадной тактике восемнадцатого столетия, – так в Роднее мы увидим переход от этих церемониальных поединков к действиям, которые, будучи весьма искусными по замыслу, всегда преследовали серьезные цели. Ибо было бы несправедливо сравнивать Роднея с французскими адмиралами его времени. С искусством, которое де Гишен признал, как только они скрестили шпаги, Родней наносил суровые удары, не признавая ложных выпадов. Какие бы благоприятные случаи достигнуть легкого успеха ни представлялись ему по пути, целью его, с которой он никогда не спускал глаз, был французский флот, организованная военная сила неприятеля на море. И в день, когда фортуна покинула противника, который пренебрег ее предложениями, когда победитель Корнуэлля упустил случай нанести Роднею удар, при невыгодных для него обстоятельствах, последний одержал победу, которая избавила Англию от величайшей тревоги и возвратила ей одним ударом все острова, отнятые у нее на момент осторожной тактикой союзников, за исключением одного Тобаго.

Родней и де Гишен встретились в первый раз 17 апреля 1780 г., через три недели после прибытия первого. Французский флот лавировал в Канале, между Доминикой и Мартиникой, когда на юго-востоке показался неприятель. День был потрачен на маневрирование для занятия наветренного положения, которое осталось за Роднеем. Оба флота были теперь довольно далеко под ветром от островов[136]136
  Место, где происходило сражение, показано перекрещенными флагами.


[Закрыть] (план XI), оба на правом галсе, идя на север, французы под ветром у англичан. Родней, который шел под всеми парусами, дал сигнал своему флоту, что он предполагает атаковать арьергард и центр неприятеля всеми своими силами; и когда он достиг удобного, по его мнению, положения, то приказал своим кораблям спуститься на восемь румбов (90°) все вдруг (A, A, А). Де Гишен, поняв опасность этого маневра для своего арьергарда, повернул всем флотом через фордевинд и спустился на помощь к первому. Родней, видя свой план опрокинутым, опять привел корабли к ветру на том же галсе, как и неприятель, после чего оба флота направились на юг и юго-восток[137]137
  Черные корабли в положении А представляют английские корабли, спускающиеся на центр и арьергард французов. Линия vr есть боевая линия от авангарда к арьергарду до спуска. Позиции v´ r´ суть позиции авангардных и арьергардных кораблей после того, как они поднялись на левом галсе вслед за поворотом французов через фордевинд.


[Закрыть]. Потом он опять дал сигнал начать сражение, вслед за тем, ровно в полдень (т. е. час спустя), последовало (как говорит его собственная депеша) распоряжение «каждому кораблю спуститься и направиться на соответствующего противника неприятельской линии». По объяснению Роднея, эти слова, напоминающие старый порядок боя корабль против корабля, обозначали, что каждый корабль должен был атаковать противника, противостоявшего ему в данный момент, а не того, который соответствовал ему по начальному порядку номеров в линии. Его собственные слова суть: «под известным углом, так, чтобы мои головные корабли могли атаковать авангардные корабли неприятельского центра и весь британский флот был бы противопоставлен только двум третям неприятельского» (В, B). Затруднение и недоразумение, имевшие место, явились главным образом следствием неудовлетворительного характера сигнальной книги. Вместо того чтобы поступить согласно намерению адмирала, головные корабли (а) поставили паруса так, чтобы занять положение на траверзе у противников, соответствовавших их месту в строю. Родней утверждал впоследствии, что когда он спустился во второй раз, французский флот был в весьма растянутой линии, и что если бы его приказания были выполнены, то центр и арьергард были бы разбиты прежде, чем к ним успел бы присоединиться авангард.

Имеются, кажется, все основания думать, что намерения Роднея действительно состояли в том, чтобы поставить французов между двух огней, как он это утверждал. Неудача произошла из-за сигнальной книги и от тактической несостоятельности его флота, за которую он, как поздно принявший командование им, не был ответственен. Но безобразное исполнение приказа Роднея было настолько ясно для Гишена, что когда английский флот спустился в первый раз, он воскликнул, что шесть или семь его кораблей пропали; затем он послал Роднею письмо, в котором указал, что если бы его сигналы были исполнены, он взял бы его в плен[138]138
  В строгом выговоре, обращенном к капитану Каркету, командовавшему главным кораблем английской линии, Родней говорит: «Ваше предводительство в выполнении данного маневра заставило других последовать столь дурному примеру; и поэтому, забыв, что сигнал построения в линию определял расстояние между кораблями только в два кабельтова, вы увели авангард более чем на две лиги от центра, который тем самым был поставлен под удар главных сил неприятеля и не имел надлежащей поддержки» (Life, vol. I, p. 351). По всем правилам тактики и здравого смысла казалось бы, что другие корабли должны были сохранять свою начальную дистанцию – каждый от следовавшего за ним, т. е. сомкнуться к центру. В разговоре с сэром Джильбертом Блэном (Sir Gilbert Blane), который не участвовал в этом сражении, Родней сказал, что «французская линия растянулась в длину на четыре лиги, как будто бы де Гишен думал, что мы собирались бежать от него» (Naval Chronicle, vol. XXV, p. 402).


[Закрыть]. Более убедительное доказательство того, что он понял опасность своего неприятеля, следует искать в факте, что при следующих встречах с ним он тщательно старался не занимать подветренного положения. После того как тщательно обдуманные планы Роднея были расстроены, он показал, что соединял с ними непреклонное мужество самого прямолинейного бойца; он подошел на своем корабле близко к неприятельскому и не переставал обстреливать его до тех пор, пока тот не вышел из строя без фок-мачты и грота-рея и с таким поврежденным корпусом, что едва-едва спасся от потопления.

Один инцидент этого сражения, который упомянут французскими писателями и в труде Ботта (Botta)[139]139
  History of the American Revolution.


[Закрыть], вероятно, пользовавшегося последними, но который не помещен в английских описаниях, показывает, что положение атакующего, по представлению французов, было критическим. По их сообщениям, Родней, заметив разрыв во французской линии, вызванный тем, что один корабль в арьергарде французского адмирала был не на своем месте, пробовал прорваться через линию (b); но капитан 74-пушечного Destin, поставив все паруса, устремился на перерез английскому 90-пушечному кораблю.

«Поведение Destin хвалили справедливо, – говорил Lapeyrouse-Bonfils. – Флот избежал опасности почти верного поражения только благодаря храбрости Г. де Гуампи (de Goimpy). Таково, после этого дела, было мнение всей французской эскадры. Однако, предположив, что наша линия была бы прорвана, посмотрим, какие последствия имело бы это для нашего флота. Не было ли бы всегда легко для нашего арьергарда поправить дело быстрым занятием места отрезанных судов? Такой маневр по необходимости привел бы к общей свалке, которая дала бы преимущество флоту, имевшему храбрейших и преданнейших своему долгу капитанов. Но тогда, как и во времена империи, было общепризнанным принципом, что отрезанные корабли считались кораблями взятыми, и такое мнение способствовало его осуществлению».

Последствия разрыва неприятельской линии или боевого строя зависят от нескольких условий. Идея его состоит в том, чтобы разделить силы противника, прорвавшись через имевшийся в начале сражения или образовавшийся в ходе его промежуток, и затем сосредоточить свои силы на той отделенной части противника, которая может ожидать наименьшей поддержки от другой. В колонне кораблей такой частью будет обыкновенно арьергард. Сомкнутость атакованного строя, число отрезанных кораблей, промежуток времени, в течение которого они могут быть отрезаны и разгромлены превосходящими их силами, – все эти факторы будут влиять на результаты. Весьма существенным фактором будет и моральный эффект – смущение, внесенное в разорванную таким образом линию. Корабли, дошедшие до места разрыва, останавливаются, арьергард попадает между двух огней, тогда как корабли, находящиеся впереди, сохраняют свой курс. Такой момент – критический и требует немедленных действий; но редки люди, которые в непредвиденных случаях могут найтись и сразу избрать правильный путь, особенно если они, занимая подчиненное положение, боятся ответственности. В условиях такого смущения англичане без излишней самонадеянности рассчитывали воспользоваться своим превосходством в искусстве кораблевождения; ибо в таких случаях требуется не только «мужество и преданность», но и искусство. Все эти последствия «разрыва линии» получили освещение в большом сражении Роднея в 1782 г.

Де Гишен и Родней встретились еще дважды в следующем месяце, но ни в одном из этих случаев французский адмирал уже не добивался подветренного положения, излюбленного его нацией. Между тем испанский флот из двенадцати линейных кораблей шел на соединение с французами. Родней крейсировал в наветренном направлении от Мартиники, чтобы перехватить его; но испанский адмирал взял более северный курс, увидел Гваделупу и оттуда послал депешу де Гишену, который соединился со своими союзниками и провел их в порт. Большой численный перевес флота коалиции возбудил страх на английских островах; но недостаток гармонии в деятельности последней повел к медлительности и колебаниям; ужасная эпидемия произвела опустошение в экипажах испанской эскадры, и предположенные операции не привели ни к чему. В августе де Гишен отплыл во Францию с пятнадцатью кораблями. Родней, не зная об его назначении и беспокоясь как о Северной Америке, так и об Ямайке, разделил свой флот, оставив одну половину на островах, а с остальной отплыл в Нью-Йорк, куда прибыл 12 сентября. Рискованность такого образа действий была весьма велика и едва ли может быть оправдана; но никаких дурных последствий такое рассеяние сил не имело[140]140
  Основания Роднея см. в его Life, vol. I, pp. 365, 376.


[Закрыть]. Если бы де Гишен намеревался направиться на Ямайку или, как ожидал Вашингтон, в Нью-Йорк, то ни та, ни другая часть флота Роднея не смогли бы противостоять ему. Родней дважды подвергнул себя риску поражения тем, что разделил свои силы на две малые эскадры, действовавшие на двух театрах войны, вместо того чтобы сосредоточить все силы на одном.

Беспокойство Роднея о Северной Америке было вполне основательно. 12 июля этого года прибыла из Франции давно ожидавшаяся помощь – пять тысяч французских солдат, под командой Рошамбо (Rochambeau), и семь линейных кораблей под командой де Тернэя (De Ternay). Вследствие этого англичане, хотя все еще превосходя противника в море, почувствовали необходимость сосредоточить свои силы в Нью-Йорке и были не в состоянии усилить свои операции в Каролине. Трудность и дальность сухопутного пути давали такое преимущество морской силе перед сухопутной, что Лафайетт настаивал перед французским правительством на дальнейшем увеличении флота; но внимание правительства естественно и правильно сосредоточивалось на непосредственных его интересах в Антильском архипелаге. Не пришло еще время освободить Америку.

Родней, избежав своим уходом из Вест-Индии большого урагана в октябре 1780 г., возвратился туда позднее в том же году и вскоре после того узнал о войне между Англией и Голландией, которая, возникнув по причинам, излагаемым нами ниже, была объявлена 20 декабря 1780 г. Адмирал сейчас же захватил голландские острова Св. Евстафия и Св. Мартина, и огромное количество голландских торговых судов, с имуществом, ценность которого составляла в общем до пятнадцати миллионов долларов. Эти острова, хотя оставаясь нейтральными, играли роль, подобную роли Нассау во время гражданской войны в Америке, и сделались большим складом контрабандных грузов, попавших теперь в огромном количестве в руки англичан.

1780-й год был мрачным годом для Соединенных Штатов. Камденское сражение, казалось, поставило Южную Каролину под английское ярмо, и неприятель питал большие надежды на подчинение Северной Каролины и Виргинии. Последовавшая затем измена Арнольда увеличила уныние американцев, лишь отчасти утешившихся победой при Королевской Горе (King’s Mountain). Существенная помощь французских войск была самым светлым пятном на фоне тогдашнего положения дел. Но даже и на нем были тени, так как предположенная к посылке из Франции вторая дивизия была блокирована в Бресте английским флотом; неявка же де Гишена и приход вместо него Роднея сделали надежды на кампанию тщетными.

Период горячей и решительной деятельности был, однако, уже близок. В конце марта 1781 г. граф де Грасс отплыл из Бреста с двадцатью шестью линейными кораблями и большим конвоем. Близ Азорских островов от него отделились пять кораблей, направлявшихся в Ост-Индию под начальством Сюффрена, о котором ниже нам придется еще много говорить. Де Грасс завидел Мартинику 28 апреля. Адмирал Гуд (Hood) (Родней оставался у о-ва Св. Евстафия) блокировал Форт-Рояль – французский порт и арсенал на подветренной стороне, острова, где стояли четыре линейных корабля, когда разведывательные суда донесли ему о флоте неприятеля. Перед Гудом встали теперь две цели: помешать соединению блокированных им четырех кораблей с приближавшимся флотом и помешать удержать последнему занятое положение между ним и бухтой Грозило (Gros Ilot) на С.-Лючии. Вместо того чтобы осуществить их в течение следующих двадцати четырех часов, выбравшись на ветер относительно Алмазной скалы (Diamond Bock), его флот ушел так далеко под ветер, что де Грасс, пройдя через канал 29-го, двинулся по направлению к Форт-Роялю, держа свой конвой между флотом и островом.

За эту неправильную позицию Родней сурово порицал Гуда; но она могла быть вызвана слабыми ветрами и подветренным течением. Как бы то ни было, только четыре корабля, стоявшие в Форт-Рояле, снялись с якоря и присоединились к главному флоту. У англичан было теперь только восемнадцать кораблей против двадцати четырех французских, бывших притом на ветре; но хотя силы де Грасса относились, таким образом, к силам противника, как четыре к трем, и хотя положение его давало ему возможность атаковать последнего, он не сделал этого. Страх подвергнуть опасности свой конвой помешал ему рискнуть на серьезный бой. Велико должно быть недоверие к своим силам, чтобы поступить так! Когда вообще следует сражаться флоту, если не в подобных случаях? Он ограничился отдаленной канонадой, результаты которой были столь невыгодны для англичан, что нерешительность его делается еще более непонятной. Могут ли политика или традиции, которые оправдывают такой образ действий, называться хорошими?

На следующий день, 30 апреля, де Грасс, упустив случай накануне, пытался преследовать Гуда; но последний не имел больше оснований сражаться, так как его начальная слабость, сравнительно с неприятелем, еще более увеличилась серьезными повреждениями, полученными некоторыми его кораблями 29-го числа. Де Грасс не мог догнать его вследствие меньшей скорости своего флота, происшедшей от того, что многие из кораблей его не были обшиты медью, – факт, достойный упоминания, так как французские суда, благодаря лучшим обводам и размерам, были в общем быстроходнее английских; но это превосходство было уничтожено медлительностью правительства во введении нового усовершенствования.

Гуд присоединился к Роднею в Антигуа, а де Грасс, простояв короткое время в Форт-Рояле, сделал попытку занятия бухты Грозило, обладание которой англичанами держало все движения его флота под их наблюдением. Отраженный здесь, он двинулся на остров Тобаго, который сдался 2 июня 1781 г. Отплыв оттуда после некоторых второстепенных операций, он стал на якорь 26 июля у Французского (Cap Français), теперь Гаитянского мыса (Сар Haitien), на острове Гаити. Здесь он нашел ожидавший его французский фрегат из Соединенных Штатов с депешами от Вашингтона и Рошамбо, согласно которым он должен был приступить к осуществлению самого важного предприятия из всех, которые достались на долю французского адмирала в течение этой войны.

Вторжение англичан в Южные Штаты, начавшееся в Георгии, с последовавшим затем взятием Чарлстона и подчинением двух крайних штатов, быстро распространялось через Камден к северу на Северную Каролину. 16 августа 1780 г. генерал Гейтс (Gates) был разбит наголову при Камдене; и в течение следующих девяти месяцев англичане, под начальством Корнуэлля, продолжали свои настойчивые попытки захвата Северной Каролины. Эти операции изложение которых не касается нашего непосредственного предмета, окончились тем, что силы Корнуэлля, несмотря на многие его успехи в сражениях, настолько иссякли, что он был вынужден отступить к побережью и в конце концов к Вильмингтону, где на этот случай были устроены склады. Противник его, генерал Грин (Greene), направил тогда американские войска в Южную Каролину. Корнуэлль – слишком слабый, чтобы мечтать о подчинении враждебной страны или даже просто о проникновении вглубь ее, – должен был теперь выбирать между возвращением к Чарлстону (чтобы поддержать там и в Южной Каролине зашатавшееся здание британского могущества) и движением к северу, обратно в Виргинию, для соединения там с маленьким экспедиционным отрядом, действовавшим на р. Джэмс под командой генералов Филлипса и Арнольда. Отступить назад значило бы признаться, что утомительный поход и схватки прошлых месяцев прошли безрезультатно и генерал быстро убедил себя в том, что настоящим театром войны должен быть Чезапик, даже если бы пришлось покинуть самый Нью-Йорк. Главнокомандующий сэр Генри Клинтон никоим образом не разделял этого мнения, на котором базировалось оправдание шага, сделанного без его разрешения. «Операции на Чезапике, – писал он, – сопряжены с большим риском, если только мы не обеспечены постоянным превосходством на море. Я дрожу за роковые последствия, какие могут произойти». Что касается Корнуэлля, то он, взяв дело в свои собственные руки, выступил из Вильмингтона 25 апреля 1781 г., соединившись 20 мая с британцами, уже находившимися в Петербурге (в Виргинии). Соединившиеся таким образом силы насчитывали семь тысяч человек. После вынужденного отступления их с полей Южной Каролины в Чарлстон остались два центра британской силы – в Нью-Йорке и на Чезапике; и так как Нью-Джерси и Пенсильвания были в руках американцев, то сообщение между ними производилось исключительно по морю.

Несмотря на свою критику действий Корнуэлля, Клинтон сам уже отважился послать большой отряд на Чезапик. Отряд в тысячу шестьсот человек, под начальством Бенедикта Арнольда, опустошил долину Джемса и сжег Ричмонд в январе того же года. В надежде взять в плен Арнольда, Лафайетт был послан в Виргинию во главе тысячи двухсот солдат, и вечером 8 марта французская эскадра отплыла из Ньюпорта для поддержки этого отряда подчинением бухты своему контролю. Адмирал Арбутнот (Arbuthnot), командовавший флотом, стоявшим в бухте Гардинера[141]141
  На восточной оконечности Лонг-Айленда (Long Island).


[Закрыть], узнал об этом через свои разведывательные суда и отправился в погоню утром 10-го числа через тридцать шесть часов после выхода французской эскадры. Благодаря своей быстроте или удаче он потратил на переход так мало времени, что когда враждебные флоты увидели один другого, немного в стороне от Чезапикских мысов, то флот англичан был впереди[142]142
  Французы приписывают это тому факту, что некоторые из их кораблей не были обшиты медью.


[Закрыть] (план XII, А, А). Последний тотчас же повернул на другой галс для встречи неприятеля, который со своей стороны построился в боевую линию. Ветер в это время был западный, так что ни тому, ни другому флоту нельзя было взять курс прямо на бухту.

Силы враждебных флотов были почти равны, так как каждый из них состоял из восьми кораблей; но у англичан был 90-пушечный корабль, тогда как одно из французских судов было только тяжелым фрегатом, который занял место в линии. Несмотря на то, что в данном случае общее направление французской политики должно было бы определить действие энергичного флотоводца, ответственность за уклонение от сражения должна быть возложена на коммодора Детуша (Destouches) или какую-либо другую причину, независимую от тех конечных целей операций, о которых так много приходится читать в сочинениях по французской морской истории. Погода была дурная и угрожала штормом; и ветер, изменив свое направление один или два раза, подул с северо-востока, при большом волнении; но теперь он уже стал попутным для входа в бухту. Оба флота к этому времени были на левом галсе, держа в море, – французы впереди и на ветре у англичан (В, В). С этой позиции они повернули последовательно через фордевинд (c), обойдя последних с носу, и, заняв подветренное положение, получили возможность стрелять из орудий нижних батарей, чего не позволяло наветренным кораблям большое волнение. Англичане шли прежним курсом до тех пор, пока не оказались на траверзе неприятельской линии (а, b), после чего все вместе повернули через фордевинд и вскоре затем атаковали противника обычным образом и с обычными результатами (С). Три авангардных корабля получили сильные повреждения такелажа, но, в свою очередь, сосредоточив огонь главным образом на двух головных кораблях неприятеля, они нанесли серьезные повреждения их корпусам и такелажу. Тогда французский авангард спустился, и Арбутнот, в замешательстве, приказал своему авангарду опять держать круто к ветру. Коммодор Детуш исполнил теперь весьма искусный маневр, продефилировав перед ним. Дав сигнал своему арьергарду повернуть на другой галс (е), он провел остальную часть своей эскадры мимо выведенных из строя английских кораблей и, последовательно обрушив на них залпы своих сравнительно свежих кораблей, повернул через фордевинд (d) и ушел в море (D). Этим и окончилось сражение, в котором англичане, несомненно, пострадали больше французов, но со своей обычной настойчивостью они, будучи не в состоянии преследовать неприятеля в море, направились в бухту (D) и соединились с Арнольдом, разрушив таким образом планы французов и американцев, на которые возлагал такие большие надежды Вашингтон. После тщательного изучения описания этого сражения не остается сомнения в том, что французы вышли из него в лучшем состоянии, чем англичане, и они действительно утверждали, что одержали победу; тем не менее конечные цели экспедиции не позволили им снова попытать счастья в борьбе с флотом почти равной им силы[143]143
  Что французское правительство не было удовлетворено действиями Детуша, можно безошибочно заключить из того, что оно не спешило наградить офицеров эскадры и тем вызвало большое недовольство и протесты. Французы утверждали, что Арбутнота осмеивали на улицах Нью-Йорка и что он был отозван своим правительством. Последнее ошибочно, ибо он возвратился в Англию по собственному ходатайству; но первое довольно вероятно. Оба командира изменили в этом случае обычной морской политике их наций.


[Закрыть].