Текст книги "Влияние морской силы на историю"

При таком скоплении взрывчатого материала вести о сдаче Бургойна подействовали как искра. Опыт прежних войн познакомил Францию со свойствами американцев как недругов, и она ожидала найти в них ценных помощников для осуществления своих планов мести; теперь ей казалось, что даже одни они смогут сами заботиться о себе, отказавшись от всяких союзов. Вести дошли до Европы 2 декабря 1777 г., а 16-го французский министр иностранных дел известил представителей конгресса, что король готов признать независимость Соединенных Штатов и заключить с ними торговый договор и соответствующий оборонительный союз. Быстрота, с какой шло дело, показывает, что Франция уже приняла решение, и договор, столь важный по его неизбежным последствиям, был подписан 6 февраля 1778 г.

Нет необходимости подробно приводить условия договора; но важно заметить, во-первых, что официальное отречение Франции от Канады и Новой Шотландии предзнаменовало политическую теорию, известную как доктрина Монро, притязания которой едва ли могут быть осуществлены без надлежащей морской силы; и во-вторых, что союз с Францией, а затем с Испанией дал американцам то, в чем они больше всего нуждались, – морскую силу, уравновешивавшую такую же силу Англии. Будет ли слишком много для гордости американцев допустить, что если бы Франция отказалась оспаривать обладание морем у Англии, то последняя была в состоянии покорить Атлантическое побережье? Не будем же отбрасывать лестницу, по которой взобрались, и отказываться от понимания того, что наши отцы чувствовали в час испытания.

Прежде чем продолжать историю этой морской войны, надлежит изложить положение, существовавшее в то время в различных частях света.

Три особенности, служащие причиной резкого отличия его от того, каким оно было в 1756 г., следующие: 1) враждебное отношение Америки к Англии; 2) раннее появление на театре военных действий Испании в качестве союзницы Франции и 3) нейтралитет других континентальных государств, который избавил Францию от забот о своих сухопутных границах.

На Северо-Американском континенте американцы удерживали Бостон уже в течение двух лет. Наррагансеттская бухта и Род-Айленд были заняты англичанами, которые удерживали также Нью-Йорк и Филадельфию. Чезапикская бухта и вход в нее, не имевшие сильных укреплений, были во власти всякого флота, который мог появиться там. На юге со времени неудачного нападения на Чарлстон в 1776 г. англичанами не было предпринято ни одного важного маневра; до объявления войны Францией главные военные события происходили к северу от Чезапика (Балтиморы). С другой стороны, в Канаде американцы терпели неудачу, и она оставалась до конца прочной базой английского могущества.

В Европе самым знаменательным элементом была готовность к войне французского флота и до некоторой степени испанского, – по сравнению с прежними войнами, Англия занимала всецело оборонительное положение и не имела союзников, тогда как короли из дома Бурбонов ставили себе целью завоевание Гибралтара и Порт-Маона и вторжение в Англию. Первые два были, однако, желанными объектами для Испании, последние – для Франции; и такое расхождение целей было роковым для успеха этой морской коалиции. Во Введении был сделан намек на стратегический вопрос, поднятый этими двумя направлениями политики.

В Вест-Индии положение воюющих сторон на суше было примерно одинаково сильным, хотя это не должно было быть так. Обе – и Франция и Англия – имели сильные позиции на Наветренных островах, – одна на Мартинике, другая на Барбадосе. Нужно заметить, что положение последнего, на ветре у всех других островов этой группы, было решительным стратегическим преимуществом в дни парусного флота. В рассматриваемых войнах борьба почти ограничилась районом Малых Антильских островов. Здесь остров Доминика, лежащий между французскими Мартиникой и Гваделупой, служил предметом домогательств французов с самого начала войны и был захвачен ими. Ближайшей землей к югу от Мартиники являлся остров С.-Лючиа – французская колония. Ее сильная гавань на подветренном берегу – бухта Грозило (Gros Ilot) – была прекрасным местом для наблюдения за действиями французского флота в Форт-Рояле, на Мартинике. Англичане захватили острова, и с этой безопасной якорной стоянки Родней сначала подстерег, а затем преследовал французский флот перед славным сражением 1782 г. Острова, лежащие дальше к югу, имели меньшее военное значение. На больших островах Испания должна была бы осилить Англию, владея Кубой и Порто-Рико, а вместе с Францией также и Гаити, тогда как Англии принадлежала только Ямайка. Испания, однако, считалась здесь лишь мертвым грузом, а Англия была слишком занята в других местах, чтобы атаковать ее в этом районе. Единственной областью в Америке, где испанское оружие дало себя почувствовать, была большая страна, лежащая к востоку от Миссисипи и известная тогда под именем Флориды, которая, хотя и находилась в то время во владении англичан, не присоединилась к возмутившимся колониям.

В Ост-Индии, как вспомнят читатели, Франция вернула свои базы по условиям мира 1763 г., но политическое преобладание Англии в Бенгалии не уравновешивалось господством Франции в какой-либо другой части полуострова. В последующие годы англичане распространили и усилили свою власть, чему благоприятствовал характер их главных представителей, Клайва и Уоррена Гастингса. Сильные туземные враги, однако, поднялись против них в южной части полуострова как на востоке, так и на западе, представив для Франции превосходный случай восстановить свое влияние с началом войны; но ее правительство и народ остались слепы к возможностям этой обширной страны.

Не то было с Англией. В тот самый день, когда вести об объявлении войны достигли Калькутты, – 7 июля 1778 г., – Гастингс послал приказание губернатору Мадраса атаковать Пондишери и подал пример захватом Чандернагора. Морские силы обеих наций в Индии были незначительны; но французский коммодор после короткого сражения оставил Пондишери, который сдался после семидесятидневной осады с суши и с моря. В марте месяце следующего, 1778 г., пал Маэ (Mahé), последнее французское поселение, – и французский флаг опять исчез; но в то же время в Индию прибыла сильная английская эскадра из шести линейных кораблей, под начальством адмирала Юза (Hughes). Отсутствие способной противостоять ей французской силы дало англичанам полный контроль над морем, вплоть до прибытия Сюффрена, явившегося почти три года спустя. Между тем вовлечены были в войну и голландцы, и их станции – Негапатам, на Коромандельском берегу, и очень важная гавань Тринкомале, на Цейлоне, – были захвачены (последняя в январе 1782 г.) соединенными силами армии и флота. Успех этих двух предприятий определил военное положение в Индостане, но прибытие Сюффрена, как раз месяцем позже, обратило номинальную войну в отчаянную и кровавую борьбу. Эскадра Сюффрена была решительно сильнее неприятельской, но не имела порта, ни французского, ни союзного, который мог бы послужить ей базой для операций против англичан.

Из этих четырех главных театров войны, два – североамериканский и вест-индский, как и следовало ожидать по их близости, смешивались и прямо влияли друг на друга. Нельзя, очевидно, сказать того же о театрах европейском и индийском. Наше повествование поэтому, естественно, распадается на три раздела, из которых каждый может до известной степени рассматриваться отдельно. После такого отдельного рассмотрения будет указано и их взаимное влияние, вместе с весьма полезными уроками, которые надлежит извлечь из достоинств и недостатков, из успехов и неудач больших комбинации и из роли, сыгранной морской силой.

13 марта 1778 г. французский посол в Лондоне известил английское правительство, что Франция признала независимость Соединенных Штатов и заключила с ними договор о торговле и оборонительном союзе. Англия немедленно отозвала своего посла. Но хотя война была неизбежна и Англия находилась в невыгодном положении, испанский король предложил свое посредничество, и Франция ошибочно медлила нанести первый удар. В июне адмирал Кеппель отплыл из Портсмута с двадцатью кораблями. При встрече с двумя французскими фрегатами его орудия открыли огонь, чтобы заставить их остановиться, и тем самым начали войну. Узнав из их бумаг, что тридцать два французских корабля стоят в Бресте, Кеппель тотчас же возвратился за подкреплениями. Выйдя опять в море, с тридцатью кораблями, он встретился с французским флотом, лежавшим под командой д’Орвилье к западу от Уэссана и на ветре, при западном ветре. 27 июля состоялось первое морское сражение этой войны, известное под именем сражения при Уэссане.

Бой этот, в котором участвовало с каждой стороны по тридцати линейных кораблей, был совершенно нерешительным по своим результатам. Ни один корабль не был захвачен или потоплен; оба флота после сражения возвратились в свои порты. Несмотря на это, сражение приобрело большую известность в Англии вследствие общественного негодования, возбужденного его безрезультатностью, и целой бури морских и политических дискуссий, которую оно вызвало. Адмирал и третий в порядке командования офицер принадлежали к различным политическим партиям; они возводили обвинения один против другого, и при последовавших затем разбирательствах дела в военном суде вся Англия разделилась в основном по партийному признаку. Общественное мнение и мнение моряков, в общем, сочувственно относилось к адмиралу Кеппелю.

В тактическом отношении сражение представляет некоторые интересные черты и позволяет сделать один вывод, значение которого не умерло и в наши дни. Кеппель был под ветром и желал непременно вызвать противника на бой; чтобы достигнуть этого, он дал сигнал общей погони за ним лавировкой на ветер, с тем чтобы быстроходнейшие корабли его догнали самые тихоходные корабли неприятеля. При первоначально равной эскадренной скорости это распоряжение было совершенно правильным. Д’Орвилье, будучи на ветре, не имел намерения сражаться иначе, как при условиях, какие сам найдет выгодными. Как обыкновенно бывает, флот, действовавший наступательно, достиг своей цели. На рассвете 27-го оба флота были на левом галсе, держа на вест-норд-вест при устойчивом бризе от зюйд-веста (план IX, А, А, А)[119]119
  В этом плане употреблявшийся во всех других случаях способ обозначения только характерных фаз сражения, последовательно, но без связи, оставлен и сделана попытка указывать непрерывно серии маневров и курсы, которыми флоты пришли наконец в столкновение (от А до С). Так как сражение состояло единственно в прохождении враждебных флотов, двигавшихся в противоположных параллельных направлениях один мимо другого, – маневр всегда нерешительный и бесплодный, – то предшествовавшие ему маневры представляют главный интерес в деле, историческая важность которого обусловлена отнюдь не тактическими причинами.


[Закрыть]. Английский арьергард спустился под ветер[120]120
  Линия, проведенная через центр английского флота в А, указывает направление, по которому, согласно строгому тактическому требованию, должны были бы построиться сомкнутым строем английские суда (с юга на юго-восток).


[Закрыть], и Кеппель вследствие этого дал сигнал шести его кораблям выбраться на ветер так, чтобы они могли занять наилучшее положение для поддержки главных сил флота, если он вступит в бой. Д’Орвилье заметил это движение, которое истолковал как намерение атаковать его арьергард превосходными силами. Так как враждебные флоты находились тогда на расстоянии шести миль один от другого, то он последовательно повернул всем своим флотом через фордевинд (французы от А к В), вследствие чего несколько уклонился под ветер, но приблизился к неприятелю и теперь был способен видеть его лучше (позиции В, В, В). При завершении этой эволюции ветер отошел к югу, благоприятствуя англичанам; тогда Кеппель, вместо того чтобы повернуть на другой галс, остался на прежнем еще полчаса (англичане от В к С) и затем повернул всем флотом на курс, параллельный курсу французов. Это подтвердило подозрения Д’Орвилье, и так как ветер, словно умышленно благоприятствовавший в это утро англичанам, теперь отошел обратно к западу, позволив им нагнать французский арьергард, то он повернул всем флотом через фордевинд (от В к С), приведя, таким образом, остальные суда на помощь арьергарду, теперь сделавшемуся авангардом, и помешав Кеппелю сосредоточиться на нем или прорвать его. Враждебные флоты прошли один мимо другого на противоположных галсах[121]121
  Головные корабли враждебных флотов разошлись между собой (С); это французы приписывают тому, что английский авангард уклонился под ветер; англичане же утверждали, что французский авангард держался слишком круто к ветру. Диаграммы наши согласны с этим последним объяснением.


[Закрыть], обменявшись неэффективными залпами, – французы на ветре и имея возможность атаковать, но не воспользовавшись ею. Д’Орвилье тогда дал сигнал своему авангарду – прежнему арьергарду – повернуть через фордевинд, пройдя под ветер английского арьергарда, который был под ветром у главных сил его флота, намереваясь сам остаться на ветре и, таким образом, атаковать упомянутый арьергард с двух сторон; но командовавший этим соединением, принц королевской крови, не послушался, и возможное преимущество было потеряно. Англичане пытались проделать такой же маневр. Адмирал авангарда и некоторые из его кораблей повернули оверштаг, как только вышли из огня (D)[122]122
  Позиция D, отдаленная от остальных на плане, показывает конец прохождения флотов, начавшегося в С. она не могла быть показана в связи с другими курсами без запутывания других подробностей плана.


[Закрыть] и двинулись за французским арьергардом; но на большей части этих судов повреждение такелажа препятствовало повороту оверштаг, а поворот через фордевинд был невозможен, вследствие наличия других кораблей сзади. Французы оказались затем под ветром и снова образовали линию, но англичане уже не могли атаковать ее. Этим и окончилось сражение.

Уже было упомянуто, что это безрезультатное сражение имело некоторые интересные особенности. Одна из них – это то, что поведение Кеппеля было полностью оправдано под присягой перед военным судом одним из замечательнейших адмиралов, выдвинутых Англией, сэром Джоном Джервисом (Jervis), который командовал одним кораблем его флота. В самом деле, трудно представить себе, чтобы он мог сделать нечто большее; но недостаточное понимание им тактики доказывается любопытным замечанием, сделанным им в свою защиту. «Если бы французский адмирал действительно думал вступить в бой, – сказал он, – то я полагаю, что он никогда бы не расположил своего флота на галсе, противоположном тому, которым приближался британский флот». Это замечание может только происходить от неведения или от непонимания опасности, которой подвергся бы в таком случае арьергард французского флота, и является тем более любопытным, что, по признанию самого Кеппеля, англичане думали напасть на него.

Идея Кеппеля состояла в том, что французы должны были ждать его в линии фронта и затем вступить в бой, корабль против корабля, что, по его мнению, предписывали традиции доброго старого времени. Но д’Орвилье был слишком хорошо подготовлен, чтобы быть способным на такой образ действий.

Неисполнение герцогом Шартрским[123]123
  Впоследствии герцог Орлеанский; Филипп Эгалитэ французской революции и отец Луи-Филиппа.


[Закрыть], командовавшим французским авангардом во время боя, приказания повернуть через фордевинд, – произошло ли оно от непонимания дела или от недисциплинированности, – поднимает все еще спорный вопрос относительно надлежащего положения главнокомандующего флотом в сражении. Если бы д’Орвилье был в авангарде, то выполнение задуманной им эволюции было бы обеспечено. Из центра адмирал равно видит концевые части своего флота или равно не видит их. Находясь в голове, он обеспечивает исполнение приказаний собственным примером. Французы в конце этой войны решили вопрос, совсем изъяв адмирала из линии и поместив его на фрегате под тем предлогом, что будто бы со стороны он может, таким образом, лучше видеть движения своего флота и флота неприятеля, не ослепляемый дымом и не отвлекаемый от главных своих обязанностей событиями, происходящими на борту его собственного корабля, и, наконец, что сигналы, дающиеся им с фрегата, будут лучше видны его флоту[124]124
  Пленение главнокомандующего французским флотом в сражении 12 апреля 1782 г. на его флагманском корабле также явилось причиной этого нового распоряжения.


[Закрыть]. Эта позиция адмирала, несколько напоминающая позицию генерала в сухопутном сражении и избавляющая его от личного риска, была занята также лордом Гоу (Howe) в 1778 г.; но как последний, так и французы отказались впоследствии от этой практики. Нельсон при Трафальгаре, закончившем его карьеру, вел свою колонну; но сомнительно, чтобы причиной этого было что-либо, кроме его горячего увлечения боем. Две другие большие атаки, в которых он был главным начальником, имели объектом нападения корабли, стоявшие на якоре, и ни в одной из них он не занимал ведущего места в колонне – по той основательной причине, что он не знал хорошо глубины, а головной корабль всего более рискует сесть на мель. Обычное место адмиральского корабля в дни широкобоких парусных судов, за исключением случаев общей погони флота за неприятелем, было в линии и именно в центре ее. Отступление от этого обычая со стороны Нельсона и Коллингвуда, каждый из которых вел свои колонны под Трафальгаром, могло иметь некоторые основания, и обыкновенный человек склонен воздерживаться от критики поведения этих выдающихся офицеров. Но нельзя не сказать, что опасность, какой подвергались два старших офицера флота, на коих возлагалось так много, очевидна; и если бы с ними самими или с передними кораблями их колонн случилась серьезная беда, то отсутствие их влияния почувствовалось бы весьма серьезно. Действительно, они скоро стушевались, как адмиралы, в дыму сражения, не оставив следовавшим за ними никакого руководства или контроля, за исключением блеска своей храбрости и примера. Один французский адмирал указал, что практическая цель способа атаки, принятого при Трафальгаре, состояла в том, чтобы, спустившись под прямыми углами к противнику, пожертвовать головами колонн и сделать два прорыва в линии неприятеля. На этот раз цель была достигнута, и жертва стоила результата; в сделанные прорывы линии устремились почти свежие арьергардные корабли каждой колонны, которые являлись фактически резервом, напавшим на поврежденные корабли неприятеля с каждой стороны прорыва. Эта идея о резерве также связана с вопросом о положении главнокомандующего. Величина его корабля была такова, что исключала возможность вывода его из строя; но разве не было бы хорошо, если бы адмирал каждой колонны оставался со своим резервом, держа в своих руках способность управлять сражением при любых случайностях и выполняя возможно дольше свое назначение не только по названию, но и в действительности, и притом для весьма полезной цели? Трудность организации какой-либо системы сигналов или легких посыльных шлюпок, которые могли бы занять место адъютантов или ординарцев генерала, усугубляемая тем фактом, что корабли не могут неподвижно стоять, как армейские дивизии, в ожидании приказаний, но что они должны постоянно поддерживать ход, при котором остаются послушными рулю, исключает идею о нахождении адмирала флота, участвующего в походе, на легком судне. При таком положении он сделался бы простым зрителем, тогда как, находясь на сильнейшем корабле флота, он сохраняет максимум влияния и после начала боя, а если корабль этот в резерве, то адмирал сохраняет командование в своих руках так долго, как это только возможно. «Полхлеба лучше, чем никакого хлеба»; если адмирал не может, по условиям морского боя, занимать спокойную наблюдательную позицию своих сухопутных собратьев, то пусть, по крайней мере, она будет за ним обеспечена хоть настолько, насколько возможно. Правило Фаррагута после Нового Орлеана и Виксбурга, т. е. в последний период его карьеры, когда, надо думать, его воззрения определились опытом, было – вести свой флот в бой лично. Известно, что он весьма неохотно и лишь по настоянию многих офицеров настолько отступил от своих убеждений в деле при Мобиле, что занял второе место и впоследствии часто выражал свое сожаление о том, что поступил так. Можно, однако, возразить, что характер всех тех столкновений, в которых командовал Фаррагут, имел одну особенность, отличающую их от сражений, в тесном смысле этого слова. При Нью-Орлеане, при Виксбурге, при порте Гудзоне и при Мобиле задача была не сражаться, а пройти мимо укреплений, которым флот заведомо не мог противостоять; при этом приходилось сообразоваться главным образом с фарватером, о котором Фаррагут, в противоположность Нельсону, имел достаточные сведения. Таким образом, на главнокомандующего была возложена обязанность предводительства, в буквальном, так же как и в военном, значении этого термина. Идя во главе флота, он не только указывал ему безопасную дорогу, но, держась постоянно впереди дыма, был лучше способен видеть и судить о пути, лежавшем впереди, и принимать на себя ответственность за курс, от которой подчиненный мог бы уклониться. Может быть, не всем известно, что при Мобиле предводители не только одной, но обеих колонн в критической точке пути колебались и недоумевали относительно цели адмирала; не то чтобы они получили неясные указания о ней, но обстоятельства показали их отличными от тех, какие он предполагал. Не только Альден (Alden) на Brooklyn, но также и Крэвен (Craven) на Tecumseh отступили от приказаний адмирала и сошли с предписанного им курса, что привело к гибельным результатам. Нет необходимости обвинять того или другого капитана; но неопровержимый вывод состоит в том, что Фаррагут был несомненно прав в своем мнении, что человек, который один несет высшую ответственность, должен быть впереди при тех условиях, в которых велись его операции на море. И здесь должно заметить, что в такие критические моменты сомнений всякий, кроме обладающего умом высшего порядка, стремится сложить с себя ответственность решения на старшего, хотя бы последствия колебания и медлительности и были пагубны. Человек, который в качестве полномочного начальника действовал бы разумно, как простой подчиненный может действовать ошибочно. Поведение Нельсона при С.-Винценте редко будет иметь аналогии в истории, и это определенно доказывается фактом, что Коллингвуд, шедший непосредственно за ним в этот день, не подражал его действиям до сигнала главнокомандующего; тем не менее после обязательного для него сигнала он особенно отличился своей сообразительностью и смелостью[125]125
  Следующий случай, имевший место во время погони Роднея за де Грассом в апреле 1782 г., показывает, как далеко может идти субординация. Гуд (Hood) был одним из лучших британских офицеров, и автор не думает критиковать его действия. Он находился в нескольких милях от Роднея, когда «отделившийся французский корабль, попав в полосу бриза, в то же самое время, как и наш авангард, смело попытался выбраться на ветер передовых британских кораблей, чтобы обойти их; это был единственный способ присоединиться снова к его флоту, бывшему тогда на ветре. Смелость его зашла так далеко, что побудила Alfred – передовое судно эскадры сэра Сэмюэля Гуда – спуститься для того, чтобы позволить ему пройти. Все глаза были устремлены на смелого француза, за исключением тех, кто возбужденно смотрели на корабль главнокомандующего, ожидая сигнала о вступлении в бой; но главнокомандующий, по всей вероятности, не предполагая, что это мог быть неприятель, не поднял так горячо желавшегося сигнала, и поэтому по противнику не было сделано ни одного выстрела. Этот факт приведен здесь для того, чтобы указать на состояние дисциплины на кораблях эскадры сэра Сэмюэля Гуда и на то, что сам он, хотя второй в порядке командования, не сделал ни одного выстрела до тех пор, пока это не было приказано ему главнокомандующим. Более чем вероятно, что решение сэра Гуда дожидаться сигнала, прежде чем открыть огонь, возникло из предположения, что если бы он своим выстрелом дал повод к преждевременному началу боя при вышеописанных обстоятельствах, то он был бы ответственен за результаты (White, Naval Researches, p. 97.)
  Гуд мог находиться под влиянием строгого отношения Роднея к своим подчиненным, инициатива которых не нравилась ему. Отношения их между собою, кажется, были довольно натянутыми.


[Закрыть]. Следует припомнить также, в связи с вопросом о сражениях, характер которых определяется фарватером, что флагманский корабль, занимавший центральную позицию при Нью-Орлеане, едва не пропал из виду вследствие темноты и дыма шедших впереди него судов; флот Соединенных Штатов после прохождения мимо фортов чуть не оказался без вождя. Как упоминание о резерве вызвало целый ряд соображений, так и термин «проводка судна» внушает некоторые идеи, более широкие, чем непосредственный смысл его, которые изменяют то, что было сказано об оставлении адмирала с резервом. Легкость и быстрота, с которой паровой флот может менять свой строй, делают весьма вероятным, что флоту, идущему в атаку, почти в самый момент столкновения может угрожать опасность от непредвиденных комбинаций. Какое положение адмирала в таком случае будет самым удачным? Без сомнения, в той части его строя, где он сможет легче всего изменить диспозицию или направление своих кораблей в соответствии с изменением обстоятельств, т. е. в голове флота. Казалось бы, что в морском сражении всегда существуют два момента наибольшей важности: один, который определяет метод главной атаки, и другой, заключающийся в подводе резерва и направлении его действий. Если первый более важен, то второй, может быть, требует искусства высшего порядка, ибо первый может и должен быть следствием заранее намеченного плана, тогда как второй может и часто должен учитывать непредвиденные потребности. Условия морских сражений будущего заключают один элемент, которого сухопутные сражения не имеют, – это чрезвычайную быстроту, с какой могут совершаться столкновения сторон и перемены строя. Хотя войска и могут передвигаться к полю битвы при посредстве пара, но на этом поле они будут сражаться либо пешими, либо на лошадях, причем план их действий будет развиваться постепенно, и главнокомандующий, как правило, будет иметь время ознакомить кого нужно со своими желаниями в случае перемены условий атаки неприятеля. С другой стороны, флот, сравнительно малочисленный и составленный из совершенно определенных единиц, может решиться на важную перемену плана атаки, не выказывая ни малейшего признака этой перемены до начала ее осуществления, которое занимает всего несколько минут. Поскольку эти замечания справедливы, они показывают необходимость того, чтобы второй в порядке командования офицер был хорошо знаком не только с планами, но и с главными принципами действия его начальника, – необходимость, достаточно ясно вытекающая из факта, что два крайних пункта боевого строя могут быть по необходимости отдаленными, а между тем на обоих их нужен дух вождя. Так как последний не может быть и тут и там лично, то самое лучшее – иметь на одном конце полноценного помощника.

Что касается положения Нельсона при Трафальгаре, упомянутого в начале этого рассуждения, то следует заметить, что Victory не делал ничего такого, чего другой корабль не мог бы сделать так же хорошо, и что легкость ветра не позволяла ожидать внезапной перемены строя неприятеля. Огромный риск, которому лично подвергался адмирал (на его корабле был сосредоточен огонь линии противника, что и заставило нескольких капитанов умолять его о перемене положения), был осужден задолго до того самим Нельсоном в одном из его писем, написанных после сражения при Ниле.

Тем не менее Нельсон занял самое рискованное положение при Трафальгаре, и гибель вождя сопровождалась любопытной демонстрацией ее последствий. Коллингвуд тотчас же – правильно или неправильно, неизбежно или нет – изменил планы, на которых Нельсон настаивал до последнего вздоха. «Якорь! Гарди (Hardy), становитесь ли вы на якорь?» – сказал умирающий вождь. «Якорь! – воскликнул Коллингвуд. – Это последняя вещь, о которой я бы подумал».