Текст книги "Древнерусская литература как литература. О манерах повествования и изображения"

«Житие Александра Невского» и летописание XII в.

Переход книжников к старательному компилятивному использованию сложившихся фразеологических форм, к традиционному литературному творчеству заметен на примере «Жития Александра Невского», написанного во Владимире в 1282–1283 гг.¹

Начнем анализ с рассказа о знаменитом Ледовом побоище, задавшись вопросом, в какой манере он написан. Д. С. Лихачев обратил преимущественное внимание на «круг южнорусских памятников, литературная манера которых отразилась и в Житии Александра»; подчеркнул, что «Житие несет в себе западнорусскую, галицкую литературную традицию»²; и к рассказу о Ледовом побоище привел параллель из южной «Галицкой летописи» и из переводной «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия, которую переписывали в составе южнорусских же компилятивных хронографов домонгольского времени³.

Итак, сопоставим уже найденные учеными сходные выражения (отмечены курсивом) в описаниях разных битв в разных памятниках. «Житие Александра Невского», рассказ о Ледовом побоище: «трускъ от копий ломления и звукъ от сечения мечнаго… и не бе видети леду»⁴. «Галицкая летопись» под 1240 г.: «и ту беаше видити ломъ копеины»⁵; та же летопись под 1249 г.: «крепко копьем же изломившимся, яко от грома тресновение бысть… от крепости ударения копеиного» (803). «История» Иосифа Флавия: «бысть видети лом копийны и скрежетание мечное»⁶. Сходство есть, но очень скудное между «Житием», с одной стороны, и «Галицкой летописью» с «Историей» Флавия, с другой стороны. С «Историей» Флавия даже больше сходных элементов, чем с «Галицкой летописью».

Но добавим до сих пор еще не проводившиеся сопоставления – с «Киевской летописью». Начнем со статьи под 1174 г. Точек соприкосновения при описании битв оказывается довольно много. «Житие»: «съступишася обои, и бысть сеча зла и трускъ от копий ломления и звукъ от сечения мечнаго… и не бе видети леду» (171). «Киевская летопись»: «смятошася обои, и бысть мятежь великъ, и гласе незнаеми, и ту бе видити ломъ копииныи и звукъ оружьныи»⁷. Еще есть соответствия в тех же рассказах. «Житие»: «помощию Божиею… гоняше» (171). «Киевская летопись»: «Бога… помочь невидимо гонящее» (577). «Житие»: «и бяше множество полоненых» (172). «Киевская летопись»: «и много колодникъ изьимаша» (577). Явственные соответствия: столкнулись оба, была схватка, лом копий, звук, гонят Божьей помощью, много пленных. К «Житию» ближе рассказ из «Киевской летописи» XII в., чем фраза из «Галицкой летописи» XIII в.

Не только с одной статьей, но с целым рядом статей именно «Киевской летописи», а не «Галицкой летописи», перекликается рассказ «Жития» о Ледовом побоище. Сравним «Житие» с «Киевской летописью» – по хронологии ее статей, начиная с 1111 г. «Житие»: «Князь же Александръ воздевъ руце на небо и рече: “Суди ми, Боже…” … и съступишася обои, и бысть сеча зла и трускъ от копий… яко видех полкъ Божий на въздусе пришедши на помощь Александрови… И даша плеща своя…» (170–171). «Киевская летопись»: «възведше очи свои на небо, призываху Бога вышняго и бывшю же соступу и брани крепце… и посла господь Богъ ангела в помощь русьскимъ княземъ… и тресну аки громъ… и брань бысть люта межи ими и падаху обои… половци вдаша плещи свои на бегъ… невидимо бьеми ангеломъ, яко се видяху мнози человеци» (267). Ср.: «воздев на небо» – «взведше на небо»; «съступишася обои» – «бывшю же соступу… падаху обои»; «яко видех» – «яко се видяху»; «пришедши на помощь» – «посла… в помощь»; «даша плеща своя» – «вдаша плещи своя»; «трускъ» – «тресну» и пр. И еще в конце рассказов наблюдается сходство. «Житие»: «И возвратися князь Александръ с победою славною… И нача слыти имя его по всемь странамъ… и до великого Риму» (172–173). «Киевская летопись»: «возвратишася русьстии князи въ свояси съ славою великою къ своимъ людемъ, и ко всимъ странамъ далнимъ рекуще… и до Рима проиде…» (273). Характер сходства свидетельствует о том, что автор «Жития» обильно использовал фразеологический материал «Киевской летописи».

Но статья под 1111 г. – это все-таки еще «Повесть временных лет» третьей редакции, хотя и в составе Киевского летописного свода 1200 г.⁸ Однако если обратиться к массиву собственно «Киевской летописи», то сходства «Жития» с летописью не иссякают. Вот «Житие» о Ледовом побоище и летопись под 1149 г. «Житие»: «и поидоша противу себе… въсходящю солнцю и съступишася обои, и бысть сеча зла» (171–172). «Киевская летопись»: «и поидоша полкы своими противу имъ… поидоша полци к собе, яко солнцю въсходящю, ступишась, и бысть сеча зла межи ими» (382). Автор «Жития» явно использовал фразеологию и композицию киевского летописного повествования.

В рассказе о Ледовом побоище из «Жития» заметны также некоторые элементы сходства с последующей летописной статьей под 1178–1179 гг. «Житие»: «Князь же Александръ въздевъ руце на небо» (170); «сего дасть ему Богъ в руце его» (171–172). «Киевская летопись»: «воздевъ руце на небо… и предастъ душю свою в руце Божие» (стб. 609). «Житие»: «И возвратися князь Александръ с победою славною» (172). «Киевская летопись»: «и возъвратишася во свояси, приимше от Бога на поганыя победу славою и честью великою» (608). Тут тоже ощутимо влияние россыпи летописных выражений на «Житие».

В целом же, рассказ о Ледовом побоище в «Житии» впитал очень много запомнившихся автору выражений из «Киевской летописи». Например, дружина в «Житии» говорит Александру перед битвой: «ныне приспе время нам положити главы своя за тя» (170). Подобная формула просто бродит по летописи: «хочемъ же… головы свое сложити» (427, под 1151 г.; 466–467, под 1153 г.), «головы своя складаемъ» (480, под 1155 г.), «за тя головы свои съкладываемь» (605, под 1177 г.).

И иные рассказы «Жития», не только о Ледовом побоище, подтверждают ориентацию автора на «Киевскую летопись». Например, известная летописная повесть под 1185 г. о походе князя Игоря на половцев фразеологически раздробилась по разным местам «Жития». «Киевская летопись»: «утеръ слезъ своих… и бысть скорбь и туга люта, яко же николи же не бывала…» (645). «Житие»: «утеръ слезы» (163), «бысть же вопль, и кричание, и туга, яко же несть была» (179). «Киевская летопись»: «уполошась приезда ихъ» (650). «Житие»: «полошати… ркуще:… едет» (174).

Еще одно соответствие элементов повествования. «Киевская летопись» под 1152 г.: «пригна ему посолъ от короля… молвить: “Се уже сде…” …Изяславъ же то слышавъ…» (447). «Житие»: «король… посла слы своя… глаголя: “…се есмь уже зде…” …Александръ же, слышавъ словеса сии…» (162).

Многочисленные одиночные фразеологические элементы, повторяющиеся в «Киевской летописи», использовал автор «Жития» то тут, то там. Например, «Киевская летопись»: «онемь же пакостящимъся» (404, под 1150 г.), «начаша пакостити» (526, под 1167 г.), «всяко пакостити» (541, под 1170 г.). Соответственно «Житие»: «начаша пакостити волости Александрове» (173). Так же многократно в «Киевской летописи» повторялись фразы о восходе солнца и о воздевании рук на небо, и сходные выражения попали в «Житие».

Мы далеко не исчерпали всех фактов фразеологического влияния «Киевской летописи» на «Житие Александра Невского»: оно, быть может, было более значительным, чем галицкое влияние, особенно в воинских эпизодах «Жития».

Обнаруживается еще один, уже не чисто южнорусский и притом совсем неизученный источник «Жития», – северо-восточное летописание, представленное «Лаврентьевской летописью». Рассмотрим летописные статьи в хронологическом порядке, начиная с «Повести временных лет», и рассказ «Жития» о Ледовом побоище. Под 1019 г. летопись рассказывает о битве: «Ярославъ… въздевъ руце на небо, рече: “…Брата моя! …помозета ми…”. И се ему рекшю, поидоша противу собе, и покрыша поле Летьское обои отъ множьства вой. Бе же пятокъ тогда, въсходящю солнцю, и сступишася обои, бысть сеча зла… яко по удольемь крови тещи»⁹. «Житие»: «и поидоша противу себе, и покриша озеро Чюдьское обои от множества вои… Князь же Александръ, воздевъ руце на небо, и рече: “… помозе ми, Господи…”. Бе же тогда субота, въсходящю солнцю, и съступишася обои, и бысть сеча зла… яко же покры бо ся кровию» (170–171). Не трудно убедиться, что приведенный отрывок из «Жития» содержит гораздо больше элементов сходства со статьей под 1019 г. «Лаврентьевской летописи», чем со статьями «Киевской летописи» под 1149, 1174, 1178–1179 гг. и с «Повестью временных лет» под 1111 г. по «Ипатьевской летописи» (ср. выше). Та же статья под 1019 г. есть и в «Ипатьевской летописи», но она отличается мелкими разночтениями от статьи в «Лаврентьевской летописи», а «Житие» оказывается, пожалуй, ближе к тексту лаврентьевскому: в частности, в «Лаврентьевской летописи» и в относящихся к ней списках, а также в «Житии», сказано, что «сступишася обои»; в «Ипатьевской летописи» же и в относящихся к ней списках явно искажено – «совокупишася обои». Так что в данном отрывке «Житие», вероятно, восходило к «Повести временных лет» в северо-восточном летописании (или Владимирском своде) XII в.¹⁰

Перейдем к последующим воинским статьям «Лаврентьевской летописи», то есть северо-восточного летописания XII в., отразившегося в рассказе о Ледовом побоище в «Житии». Под 1149 г. «Лаврентьевская летопись»: «Яко солнцю заходящю, сступишася обои, и бысть сеча зла» (306); «Житие»: «въсходящю солнцю, и съступишася обои, и бысть сеча зла» (171). «Лаврентьевская летопись»: «похвалу ему даша велику» (308); «Житие»: «подающе хвалу» (172). На этот раз тоже можно говорить о фразеологической зависимости «Жития» от большего числа элементов владимирского летописного изложения, хотя и не от конкретного летописного эпизода.

Далее сходство наблюдается между «Лаврентьевской летописью» под 1176 г. и опять-таки рассказом о Ледовом побоище в «Житии». «Лаврентьевская летопись»: «Богови паки помагающю ему и оправившю предо всеми человекы. Михалко… поеха въ Володимерь с честью и с славою великою… ведущимъ предъ нимъ колодникы… Выидоша со кресты противу Михалку и брату его Всеволоду игумени и попове и вси людье» (357). «Житие»: «победи я помощию Божиею… Зде же прослави Богъ Александра пред всеми полкы… и возвратися князь Александръ с победою славною. И… полоненых… ведяхуть… И яко же приближися… игумени же и попове и весь народ сретоша и предъ градомъ съ кресты» (171–172). И еще соответствия обнаруживаются по ходу летописного изложения. «Лаврентьевская летопись»: «головы свое положимъ… за тые князи… Се бо володимерци прославлени Богомъ по всей земьли» (359). «Житие»: «ныне приспе время нам положити главы своя за тя» (170; «и нача слыти имя его по всемь странамъ» (173). Автор «Жития», видимо, припоминал целые блоки владимирского летописного повествования, а не только отдельные выражения.

Сравним еще одну летописную статью с «Житием». «Лаврентьевская летопись» под 1177 г.: «узреша чюдную матерь Божью Володимерьскую… аки на воздусе стоящь» (361); «Житие» о Ледовом побоище: «яко видех полкъ Божий на въздусе» (171). Соответствия продолжаются. «Лаврентьевская летопись»: «поидоша к собе на грунахъ обои и покрыша поле Юрьевское… поведоша колодникы… и наказалъ по достоянью рукою благовернаго князя Всеволода…» (362–363); «Житие»: «поидоша противу себе и покрыша озеро Чюдьское обои…» (170); «полоненых… ведяхуть… свободи градъ Псков от иноязычникъ рукою Александровою» (172). Есть еще некоторые соответствия, но и так ясно, что автор «Жития» в рассказе о Ледовом побоище больше использовал фразеологию владимирских воинских рассказов, чем киевских. В частности, сообщения «Жития» о том, что войска покрыли озеро, что на воздухе был виден полк Божий в помощь Александру, которого Бог прославил перед всеми и которого встретили с крестами, – все эти детали восходят к северо-восточным летописным воинским рассказам, а не киевским. Правда, многие соответствия встречаются в обеих летописях (летописцы читали друг друга), а единичные соответствия попадаются только в «Киевской летописи», вроде выражения «даша плеща». В целом же, рассказ о Ледовом побоище в «Житии» – фразеологически сборный из разных воинских сочинений, но за основу автор взял повествование Владимирского свода.

Тесную связь остального текста «Жития», уже помимо рассказа о Ледовом побоище, с северо-восточным летописанием раскрывают некоторые летописные статьи, из которых особенно обильно автор «Жития» почерпнул довольно специфические выражения. Например, небольшая статья под 1125 г., содержащая некролог Владимиру Мономаху, пользовалась особым вниманием автора «Жития» – последуем за ее изложением. Летопись: «прослувый в победахъ, его имене трепетаху вся страны, и по всемъ землямъ изиде слухъ его» (279); «Житие»: «И нача слыти имя его по всемь странамъ» (173); «промчеся весть его» (174). Немного далее в летописной статье следует фраза: «Вся бо зломыслы его вда Богъ подъ руце его» (279); «Житие»: «сего дасть ему Богъ в руце его» (171–172). Последующие фразы в летописной статье: «добро творяше врагомъ своимъ, отпущаше я одарены, милостивъ же бяше паче меры» (279); «Житие»: «а инех помиловавъ, отпусти, бе бо милостивъ паче меры» (169). Еще немного дальше в летописном тексте: «сродникома своима, к святыма мученикома Борису и Глебу» (280); «Житие»: «святая мученика Бориса и Глебъ… сроднику своему князю Александру» (165). Летопись: «Жалостивъ же бяше» (280); «Житие»: «Жалостно же бе…» (163). Затем фраза в летописной статье: «в церковь внидяшеть, и слыша пенье, и абье слезы испущаше, и тако молбы… со слезами воспущаше…» (280); «Житие»: «слышав словеса сии… вниде в церковь… нача молитися съ слезами» (162). Потом следуют еще соответствия. Летопись: «Богъ… исполни лета его в доброденьстве» (280); «Житие»: «удолъжи Богъ лет ему» (175). Редкий эпитет повторяет «Житие». Летописная статья: «у милое церкве» (280); «Житие»: «милаго Александра» (164), – этот эпитет гораздо раньше был употреблен во владимирском летописании, чем в галицком¹¹. В конце летописной статьи: «укрепивъся Божьею помощью, не жда иное помощи ни брата, ни другаго» (281); «Житие»: «нача крепити дружину свою… не съждався съ многою силою своею» (163). И, наконец, заключительная фраза: «победи… и тако воротися князь Ярополкъ, хваля и славя Бога» (281); «Житие»: «Князь же Александръ возвратися с победою, хваля и славя своего Творца» (168). Влияние этой летописной статьи 1125 г. на повествование автора «Жития» несомненно.

Автор «Жития» был начитан и в более позднем, уже владимироростовском летописании XIII в. (оно тоже представлено «Лаврентьевской летописью»). Вот, например, статья под 1230 г.: Летопись: «потрясеся земля… дивнаго того чюдесе» (431); «Житие»: «яко и земли потрястися… чюдо дивно» (179). Далее летопись: «тако слышахомъ у самовидець» (432); «Житие»: «се же слышах от самовидца» (171). И вот еще какое соответствие. Летопись: «солнце нача погыбати… людемъ всемъ отчаявшимъся своего житья, мняще уже кончину сущю» (432); «Житие»: «зайде солнце… и вси людие глаголаху: “Уже погыбаемь”» (178). Автор «Жития» в данном случае вольно использовал фразеологию летописного рассказа для своих тем, не схожих с летописными.

Сравнительно с последующей статьей под 1237 г. в «Житии» заметна та же временами вольная передача летописных выражений. Опять посмотрим по ходу статьи. Летопись: «отъ Всточьные страны» (437); «Житие»: «на Въсточней стране» (173). Летопись: «почаша воевати Рязаньскую землю, и пленоваху… попленивше…» (437); «Житие»: «посла… повоевати землю Суждальскую. По пленении же…» (174–175). Летопись: «молящюся со слезами» (442); «Житие»: «нача молитися со слезами» (162). Летопись: «нудиша… быти въ ихъ воли и воевати с ними» (442); «Житие»: «нужда… веляще с собою воиньствовати» (177). Летопись: «звезду светоносну зашедшю» (443); «Житие»: «зайде солнце» (178), – оба выражения имеют в виду умерших князей. Летопись: «Се бо и чюдно бысть … вложиша ю в гробъ к своему телу» (444); «Житие»: «Бысть же тогда чюдо дивно… положено бысть святое тело его в раку… да вложат ему…» (179). И последнее, больше смысловое, чем фразеологическое соответствие. Летопись: «тотъ никако же у иного князя можаше быти за любовь его» (444); «Житие»: «добра господина не мощно оставити» (178). Судя по соответствиям, изложение в «Житии» могло быть навеяно этой летописной статьей не индивидуально, а вкупе со всем северо-восточным летописным повествованием XII–XIII вв.

Общая картина ясна: автор «Жития», во-первых, пользовался не только простой россыпью привычных летописных выражений (владимирских, киевских, галицких), но иногда и фразеологическим составом конкретных летописных отрывков, а в отдельных случаях и целых рассказов; во-вторых, автор «Жития» использовал вперемешку фразеологию множества иных источников (см. известные работы В. П. Мансикки и Н. И. Серебрянского о «Житии»), то есть создавал очень «густое», солидное повествование, отнюдь не пышно-риторическое.

Сборность авторского повествования привела к массе фразеологических повторов в «Житии», к невольному выделению в рассказах чего-то благопристойно однотипного. Так, с начала «Жития» из эпизода в эпизод у автора переходят упоминания о силе: «сила же бе его часть от силы Самсоня… Възврати к граду силу ихъ… некто силенъ от Западныя страны… събра силу велику… подвижеся в силе тяжце… в не силах Богъ… съ многою силою своею… уведав силу ратных… подивишася силе его… в велице силе… яко же… силнии… царь силенъ… в силе велице» (160–174) и т. д. Повторяются упоминания и о руках: «рукы дръжаща… от рукы его… имемъ его рукама… воздевъ руце… в руце его… рукою Александровою… рукама изыма… распростеръ руку» и пр. (165–170). Повторяются упоминания о сердце («разгореся сердцемъ», «не имея страха в сердцы своем», «сердца ихъ акы сердца лвомъ», «урвется сердце» – 162–177), но особенно часто – о слышании вестей персонажами и самим автором. Повторы обычны даже внутри небольших эпизодов; например: «святое крещение… въ святемъ крещении… видети видение страшно… слыша шюмъ страшенъ… отъиде от очию его… радостныма очима исповеда…» (164–166). Однотипные эпизоды, конечно же, излагаются фразеологически однотипно: и король «пыхая духомъ ратным» (162), и «мужи Александровы исполнишася духом ратнымъ» (170) и т. п. Все это результаты пунктуальной приверженности суховатого и «бюрократичного» автора «Жития» к авторитетным формулам и приличествующим выражениям¹².

«Житие Александра Невского» позволяет предположить, что довольно рано, с конца XIII в., новый тип уже традиционно-комбинаторного, компилятивно-фразеологического словесного творчества пришел на смену прошлому первооткрывательскому, яркому архаическому творчеству.

Примечания

¹ Бегунов Ю. К. Памятник русской литературы XIII века «Слово о погибели Русской земли». М.; Л., 1965. С. 61.

² Лихачев Д. С. Исследования по древнерусской литературе. Л., 1989. С. 210–220.

³ Там же. С. 208, 214.

⁴ «Житие Александра Невского» // Бегунов Ю. К. Указ. соч. С. 171. Далее страницы приводятся в скобках.

⁵ «Галицкая летопись» // ПСРЛ. Т. 2. Стб. 785. Далее столбцы приводятся в скобках.

⁶ «История Иудейской войны» Иосифа Флавия // Мещерский Н. А. История Иудейской войны Иосифа Флавия в древнерусском переводе. М.; Л., 1958. С. 300.

⁷ «Киевская летопись» // ПСРЛ. Т. 2. Стб. 576. Далее столбцы указываются в скобках.

⁸ См.: Лихачева О. П. Летопись Ипатьевская // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Л., 1987. Вып. 1. С. 237.

⁹ Летопись по Лаврентиевскому списку. 3-е изд. / Изд. подгот. А. Ф. Бычков. СПб., 1897. С. 140–141. Далее страницы указываю в скобках.

¹⁰ См. схему происхождения «Лаврентьевской летописи»: Лурье Я. С. Общерусские летописи XIV–XV вв. Л., 1976. С. 58.

¹¹ Лихачев Д. С. Указ. соч. С. 213.

¹² Ср.: Демин А. С. О художественности древнерусской литературы. М., 1998. С. 278–285.

Парные словосочетания как экспрессивное средство в древнерусских воинских повестях ХV в.

Речь пойдет лишь об одном, притом совсем мелком, экспрессивном средстве – о парах синонимических или близких по смыслу слов или выражений. Парные (или бинарные, по терминологии Д. С. Лихачева) сочетания изобилуют уже в Библии, особенно в Псалтыри, но в древнерусских произведениях встречаются лишь эпизодически. Расцвет, то есть густота употребления, парных сочетаний, по нашим наблюдениям, приходится на ХV в., притом преимущественно в воинских повестях. Почему так? Надо бы уделить внимание этому явлению (тем более что А. С. Орлов, обозревший воинские формулы, такую мелочь вправе был презреть). Но именно с мелочей начинается литература. Мы занимаемся парными сочетаниями, потому что они принадлежат к минимальным выразительным средствам и в своей массе образуют первоначальную художественную основу произведения.

Частое употребление парных сочетаний стало характерным для повестей ХV в. на татаро-монгольскую тему. Множество парных словосочетаний содержится в «Повести о разорении Рязани Батыем», в «Сказании о Мамаевом побоище» и в «Повести о нашествии Тохтамыша».

При анализе смысла парных синонимичных сочетаний мы будем опираться на текст «Софийской первой летописи», как на характерное воплощение литературных вкусов ХV в.

Но с одним исключением: «Повести о разорении Рязани Батыем» в летописях ХV в. как раз нет. Но в нашем распоряжении есть текст этой повести в составе сборника ХVI в. Из него и станем исходить.

Парными сочетаниями автор «Повести о разорении Рязани» подчеркивал, как правило, трагичность описываемых событий. Например: князь Ингварь Ингоревич в своем горе дошел до «великого кричания и вопля страшнаго»¹. Такое парное словосочетание выражало крайнюю степень горя князя, «лежаща на земли, яко мертвъ». Парными словосочетаниями автор говорил о трагичной судьбе рязанского войска: «начаша битися крепко и мужествено … крепко и мужествено бьяшеся … храбро и мужествено бьяшеся … удалцы и резвецы резанския … умроша и едину чашу смертную пиша» (188); «удалцы и резвецы … снегом и ледом померзоша … снедаема … разъстерзаемо … заидосте … отошли … изгибли … зашли … смерти … погибели» (194, 196). Парные словосочетания присутствовали в описании опустошенной Рязани: «узорочие нарочитое, богатство резанское … поимаша; … несть бо ту ни стонюща, ни плачюща» (190). Парными сочетаниями автор обозщначил отчаяние Руси: «Бысть убо тогда многи туги и скорби, и слез и воздыханиа, и страха и трепета» (196). К парным словосочетаниям автор прибегал также при описании борьбы с татарами: «Батый лстив бо и немилосердъ … и яряся, хваляся … лукав есть и немилостивъ … возярися и огорчися…» (184, 186); «бысть сеча зла и ужасна; … Батыеве бо и силе велице и тяжце» (168); «татарове же сташа, яко пияны или неистовы» (190). И т. д. и т. п. В «Повести о разорении Рязани» парные сочетания вносили исключительную напряженность в повествование. Недаром второй член пары обычно был сильнее первого члена. Ср.: «ни един от них возратися вспять, вси вкупе мертвии лежаша» (188); «кричаше велми и рыдаше … в перьси свои руками биюще и ударящеся о земля» (194) и т. п.

Автор хотел побудить читателей к скорбным переживаниям: «Кто бо не восплачетца толикиа погибели, или хто не возрыдает … или хто не пожалит … или хто не постонет…? (194). К жалостивости понуждали читателей эмоции русских персонажей повести: «воскрича в горести душа своея» (190); «жалостно возкричаша … кричаше велми и рыдаше … плачася безпрестано … воскрича горько велием гласом … жалостно вещающи» (194); «поплачете со мною… Бысть тогда многи туги, и скорби, и слез, и воздыханиа, и страха, и трепета» (196); «и плакася … на долгъ час» (198). Печаль должен был поддержать обращенный к читателям рефрен: «Сие бо наведе Богъ грех ради наших» (188, 190, 194). И растерянное вопрошание: «Како нареку день той, или како возпишу его?» (196).

Видимо, в ХV в. произошла перемена в отношениях общества к татаро-монгольскому нашествию: потрясение и ужас в момент событий перешли в печальные воспоминания о трагедии полуторавековой давности.

Обратимся к другим памятникам. «Повесть о Темир-Аксаке», «Сказание о Мамаевом побоище» и «Повесть о нашествии Тохтамыша» мы рассмотрим по «Софийской первой летописи», то есть в их официальном виде ХV в.

Парные словосочетания в «Повести о Темир-Аксаке» вполне традиционны, но в начале повести объединены в усилительные блоки, своеобразные объявления. Так, Темир-Аксак «многи брани въздвиже, многи сечи показа … многы страны и земли повоева, многи области и языки плени, многи царства и княженья покори … хотя взяти … попленити … разорити … искоренити … томити и мучити, и пещи и жещи … велми нежалостивъ и зело немилостивъ … мучитель … томитель» и пр.² В ХV в. появилась возможность открыто клеймить татаро-монголов.

В «Сказании о Мамаевом побоище» парные сочетания были менее распространены. На первый план выдвинулись иные риторические средства. Изменилось и основное содержание парных сочетаний. Они сгруппировались вокруг трех главных персонажей – Дмитрия Донского, Мамая и русского народа. Парные сочетания образовали похвалы великому князю Дмитрию Ивановичу: «О, крепкыя и твердыя дерзости мужьства! О, како не убояся, ни усумнеся … не убояся, никако же не устрашися … въоружився и укрепися … изрядивъ полкы … со всеми ратми»³; «напередъ всехъ и передъ всеми главу свою пложити … имени его бояхуся и трепетаху» (96); «одолевъ ратныхъ, победивъ врагы своя» (97).

По отношению к Мамаю парные сочетания удлинились в тройные и даже четверные сочетания и составили обличения врага и проклятья: «поидемъ противу сего окааннаго, и безбожнаго, и нечестиваго, и темнаго сыроядца Мамая… Мамай же … възбуявся, и възгордеся, и гневаяся» (91); «възъярися…, и смутися…, и распалися лютою яростию, и наполнися … гневомъ» (93); «Мамай … виде себе бита, и побежена, и посрамлена, и поругана» (97) и пр.

Что же касается русского войска, то они проходят путь от горя («и бысть … туга велика, и плачь горекъ, и гласъ рыдания» – 93) до победы («биюще и секуще поганыхъ… и полониша богатьства много и вся имения ихъ» – 95).

Парные и более длинные сочетания в «Сказании» уже не были пронизаны живым чувством автора, а выразили стремление автора (или редактора) к риторичности повествования. Недаром автор вопрошал: «Что намъ рещи или глаголати..?» (95). Автор торжественно заверил читателей в окончательности победы над Мамаем: «Но хотя человеколюбивый Богъ спасти и свободити родъ человечьскый християнькый … отъ поганаго Мамая…» (90); «убиенъ убо бысть – тако конець безбожному Мамаю» (97). «Сказания о Мамаевом побоище» предложило читателям уже общую оценку Куликовской битвы: «отъ начала миру такова не бывала сила русьскыхъ князей» (91); «отъ начала миру не бывала сеча такова великымъ княземъ русьскымъ (94). И автор написал о ней еще не все: «здесе не все писахъ … не писахъ множества ради именъ» (96).

Наконец, «Повесть о нашествии Тохтамыша», хоть и испытала влияние «Повести о разорении Рязани», тем не менее резко отличалась от других повестей о татаро-монголах. Иным стал смысл парных сочетаний, снова многочисленных в тексте повести (в «Софийской первой летописи»). Во-первых, в парных сочетаниях выделился мотив материального ущерба от Тохтамышева нашествия: «волости и села воююще и жгуще» ⁴; «святыя иконы повержены, на земли лежаща; и кресты честныя … ободраны и обоиманы; … крестиянъ … лупяще, изобнаживше … многа съкровища скоро истощища и … богатьство … имение быстрообразно разнесоша» (101–102) и т. п.

Во-вторых, парные сочетания, как ни странно, содержали похвалы военному искусству татар: «ведяше бо рать … со умениемъ и … злохитриемъ» (98); «обзирающе и разсмотряюще приступовъ … зряще на градъ; … улучно, безъ прогрехи стреляху» (100).

В-третьих, парными сочетаниями автор охарактеризовал москвичей отрицательно и с досадой: «бывши же промежи ими неодиначьству и неимоверьству … мятежници, крамолници; … не стыдешася … не усрамишася» (99); «пияни суще и шатаахуся … укоризны и хулы кидаху…» (100); «ослепи бо ихъ … и омрачи … бегающе по улицамъ … рыщюще толпами … оскуде князь и воеводы ихъ и все воинство ихъ потребися» (101); «срамъ и посмехъ отъ поганыхъ християномъ» (102).

Переменились акценты в парных сочетаниях. Не просто потому, что автор осуждал москвичей за глупую сдачу Москвы Тохтамышу. Материальную состоятельность («что же изорчемъ о казне великого князя?» – 101) и военную организованность, вероятно, стал ценить автор теперь.

Итак, даже на примере парных сочетаний видно, что ХV в. отличился разнообразием новых подходов к татаро-монгольской теме: от печали – к ярости, от толкования исторической значимости событий – к практическим выводам. Вот даже на маленьком литературном средстве мы наблюдаем проявление эмоциональной свободы в памятниках ХV в.

Примечания

¹ «Повесть о разорении Рязани Батыем» цитируется по кн.: Памятники литературы Древней Руси: ХIII век / Текст памятника подгот. Д. С. Лиха чев. М., 1981. С. 194. Далее страницы указываются в скобках.

² «Повесть о Темир-Аксаке» цитируется по кн.: ПСРЛ. СПб., 1851. Т. 5. С. 247–248.

³ «Побоище великого князя Дмитрия Ивановича на Дону съ Мамаемъ» цитируется по кн.: ПСРЛ. СПб., 1853. Т. 6. С. 94. Далее страницы указываются в скобках.

⁴ «О московскомъ взятии отъ царя Тактамыша и о пленении земля Рысьскыя» цитируется по кн.: ПСРЛ. Т. 6. С. 99. Далее страницы указываются в скобках.