Текст книги "Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Сборники стихотворений. Том 1"

 
Ты слышишь ли из-под земли,
Как пролетают журавли?
Ты слышишь ли, что в темный склеп
Стучится раненый вальдшнеп?
Ты слышишь ли, что рой шмелей
Чрез щель забрался в мавзолей,
Что хороводы мотыльков
Порхают меж пустых гробов?
Нет, ты не слышишь ничего,
В тебе потухло божество:
Ты, как бесцельный человек,
Окончил свой напрасный век.
Я слышу всё, но я устал.
Словесный лишь меня металл
Поддерживает, но пружин
Не чувствует уж арлекин
В своей игрушке заводной:
Он не кружится как шальной.
Возьми же, Муза, ржавый ключ
И заведи его для туч,
Для замка снежного вверху
В лебяжьем на плечах пуху,
Для пляски между облаков.
Иль заведи его в альков,
Чтоб поцелуем отогреть,
Чтоб мог он снова Славу петь,
Хоть не достоин Славы тот,
Кто создал жизни эшафот.
 

 
В зеленых франтоватых фраках
Платаны спят у ручейка
И при незримых ветра знаках
Покачиваются слегка.
 
 
Какая сказочная прелесть
В зыбленьи радостных ветвей,
Как очаровывает шелест
Зеленых в синеве камей!
 
 
Зеленый ропот волн и леса —
Стихий свободных голоса,
Весны мистическая месса,
Взносящая на небеса.
 
 
Атласные недаром тучи
Почти касаются ветвей,
Чтобы наслушаться созвучий
Под сводами лесных церквей.
 
 
Как соловей, я сам в концерте
Мечтательный подчас солист,
Когда не думаю о смерти,
Когда от всякой скверны чист.
 

 
Черный остров пиний темных
Где-то за стеной,
Анфилада зал огромных…
Тишина. Покой.
Эхо слышится под сводом
Строгих мертвых зал.
Рок дворянским этим родам
Жить здесь наказал.
На тяжелых кринолинах
Кончился весь ряд
Дам прекрасных на картинах.
Мертвые глядят
С порицанием из рамок
На пигмеев рой,
Что, шумя, явился в замок
Праздничной порой.
Меж классических пейзажей
И ночных аллей
Куплей занят и продажей
Селянин-плебей.
Я один, как волхв восточный,
Еду за звездой!
Я король ведь лоскуточный
С дивною мечтой.
Черный остров пиний темных
Где-то за стеной
Привлекает нас, бездомных
Рыцарей, порой.
Даже в залах этих гулких
Мертвые глаза
Стоят по жаре прогулки,
Стоят, чтоб слеза
Пролилась и для Гекубы
В каменном гробу:
Страшного суда уж трубы
Слышатся вверху.
 

 
Наставив из ладоней шоры
На чутко внемлющие уши,
Я слушаю, как в речке хором
Поют влюбленные квакуши.
Речушка – жалкий наш Mugnone,
Известный на весь мир, однако,
Прославленный в Декамероне
В новелле с хитрым Буфальмако.
На красном мостике стою я,
В зеленую гляжу водицу,
Где тенора поют, ликуя,
Чтоб хоть одну признать сестрицу.
Вот, вот они: глаза-червонцы
Из-под зеленых видны фраков,
Последними лучами солнца
Освещены они меж маков,
Пылающих как капли крови,
Пролитой кем-то на откосе.
И я, исполненный любови,
Гляжу в них, будто бы в Хаосе
Нет глаз загадочно-лучистей,
И кажется, моя в них юность
Видна полней, чем в звезд монисте:
Моей души в них многострунность.
Степь черноморскую я вижу
На дне квакуши глаз холодных,
Всё, что люблю и ненавижу,
Портреты в платьях старомодных.
И это сонное adagio
Мне грустью наполняет сердце,
И слов загадочная пряжа,
Как восхитительное scherzo,
Звучит из сумерек кровавых,
И превращаюсь я в квартины,
И превращаюсь я в октавы,
И рай встает из вязкой тины.
 

 
На холме одинокий кипарис
Стоит, как строгий теневой абрис.
Под кипарисом позабытый склеп,
Для яселек Спасителя вертеп.
Когда над деревом взошла луна,
Казалась мне кометою она
С алмазовым рассыпчатым хвостом,
Как та, что в Вифлееме над Христом
Остановилась, приведя волхвов
В сообщество убогих пастухов.
И радостных исполнен я тревог,
Как будто сызнова рождался Бог,
А я Креститель дикий Иоанн,
Готовящий пути чрез океан…
Ах, неужели снова Божий Сын
Среди людских появится пустынь?
Нет, это невозможно, раз слова
Бесплодны все, как сорная трава.
Но, к счастью, то лишь бледная луна,
И никакая Мать уж не должна
Рождать Мессию для слепых людей,
И никаких нет стоящих идей.
И сам я – глас вопьющий средь пустынь,
И невозможен нынче Божий Сын:
Нет ни комет, ни путеводных звезд,
Весь мир – один кровавый лишь погост.
 

 
Я ветер, хлопающий ставней,
Я пузырек волны морской,
Катящйся куда-то плавно,
Но я отравлен весь тоской.
Я капля, что стучит в окошко
Прохладным пальчиком своим,
Извилистая я дорожка,
Ведущая зачем-то в Рим.
Действительность, старуха злая,
Зачем тебе алмаз морской,
Что, горы волн опережая,
На скалы катится с тоской?
Я радужный лишь шарик пены,
Отравленный давно, как ты,
Хоть и взлетающий на стены,
Влюбленный в синие мечты.
Из тучи я алмаз, упавший
На пыльное тюрьмы стекло,
Не любопытный, не алкавший
Искоренять земное зло.
Кто хочет отразиться в капле
Миниатюрной, подожди,
Пока на страшном клюве цапли
Не буду я иль на груди
Пречистыя с мечами в сердце,
Как горькая из глаз слеза,
Пока в передзакатном scherzo
Не заблещу, как бирюза.
Я всё, что есть, хоть жалкий атом
Я Божий только на земле,
И я исчезну в непочатом
На изумрудовом крыле.
 

 
Всплеск синих волн. Алмазы пены.
Как смоль чернеющие стены.
Над пропастью чугунный крест.
Бушующий простор окрест.
А под крестом в скале могила,
Где спит угаснувшая сила:
В ячейке каменной поэт,
Потухший мирозданья свет.
Проснется ль он еще? Кто знает,
Но кажется, что он внимает
Симфонии мятежных волн,
Небытия блаженства полн.
О чем он пел? О чем мечтал?
У соловья, у черных скал
Спроси о том, спроси у волн,
Спроси у облаков: мир полн
Еще его святым пеаном,
Его душа над океаном
Еще кружится, словно стриж.
Спроси загадочный Париж,
Спроси Флоренцию, Неаполь,
Там много ароматных капель
Его души меж облаков,
Словесных много жемчугов.
Спроси меня: двойник усталый
Его я, выползший на скалы,
Чтобы соленым жемчугом
Упиться, словно это ром.
Вдали загадочные шкуны
Таинственные пишут руны,
И растворяюсь я окрест,
Схватившись за чугунный крест.
 

 
Не закрывай окошка летом,
Когда ты беспокойно спишь!
Есть в воздухе волшебном этом
Не только реющая мышь,
Не только звуковые волны,
Связующие темный мир:
Духовной он стихии полон,
Как инфузориями аир.
Потоки душ клубятся всюду,
Как облаком клубится пыль.
Так поклонись смиренно чуду,
Как на поле седой ковыль.
Подумай лишь о своих мертвых
И углубленно захоти,
Ответят всюду натюрморты
На самом торенном пути.
Они в волнах, в колосьях, в тучах,
Они в зыбящемся песке,
Они, как Млечный Путь могучий,
К твоей спускаются щеке.
Их много больше, чем живущих,
И мир принадлежит лишь им:
Он – царство душ уже не сущих,
Хоть мы их изредка лишь зрим.
Лишь умирая, мы в стихию
Вливаемся бессмертных сил
Для вечности евхаристии,
За рубежом своих могил.
Не закрывайте же окошка,
Чтоб мог явиться визитер
По голубой небес дорожке,
Хоть это, может быть, и вздор.
Нет, это явственнее яви!
Вот ручка чья-то седины
Твоей коснулась, Боже правый,
Вот очи грустные видны…
Вот чей-то ротик ледянистый
Касается твоей щеки…
Вот чей-то профиль виден чистый…
И ты исходишь от тоски…
 

 
Закрыты ставни. Свет потушен.
Кромешная в светелке тьма.
Контакт с реальностью нарушен,
И жизнь совсем уж не тюрьма.
Не страшно. Рядом спящий Ангел
Спокойно дышит, как дитя,
Да и не в том же ль самом ранге
Я сам на склоне бытия?
Мне ничего уже не надо,
Ни облаков, ни томных звезд:
Я опьяненная менада,
Я серый, сумеречный дрозд.
Я навидался солнца, моря,
Они теперь в моей груди,
И, никого уж не позоря,
Я сплю, как вечность. Не буди!
В руке держу я руку спящей,
И дышащую мерно грудь
К груди своей, мечты творящей,
Я прижимаю как хоругвь.
Нет у меня священней формы,
Нет связи лучшей с божеством:
Отсюда отлетают кормы
Для жизни в сердце мировом.
Лишь захочу, и полог ночи,
И хаос превратятся в день:
Она откроет снова очи,
И вышмыгнет ночная тень.
 

 
Та тень, что ползает с кошевкой,
Что там торгуется с торговкой
Или газетные афиши
Пугливее читает мыши,
То жалкий мой двойник телесный
В горячечной рубашке тесной,
То безобразный автомат,
То мой состарившийся брат.
Но в сущности совсем не эта
Карикатура – дух поэта,
Совсем не эта хризалида
Такого нищенского вида.
Душа поэта – облак светлый,
Блестящий в небе след кометный,
Душа поэта – цветик синий
Из нежных филигранных линий,
Душа поэта – ритм вселенной,
Прибоя голос неизменный,
Мелодия небесных сфер,
В аду горящий Люцифер,
Журчанье ручейка в осоке,
Слеза в Мадонны скорбном оке,
Бесцельное теченье лет.
Ничтожнее всего поэт,
Но только он умеет с Богом
Беседовать в краю убогом,
Но только он не знает страх,
Когда его хоронят прах:
Он знает, что опять воскреснет,
Как Феникс на земле чудесный,
Он знает, что его мечта —
Божественная красота.
 

 
Ах, зачем мы не удоды
С желтым, солнечным чубом?
Не дрожали б от свободы
Мы в Сибири под кнутом.
 
 
Лето красное мы б жили
В русской сказочной степи,
Гнезда б на березах вили
Птенчикам своим в кепи.
 
 
Враг один у нас – метелиц
Был бы снежный хоровод,
Но от этаких безделиц
Пестрокрылый бы удод
 
 
Улетел чрез желтый Каспий
На священный плавный Ганг,
Где шипит в осоках аспид,
Где ревет орангутанг,
 
 
Где цветет блаженный лотос
В шелестящих камышах,
Где дивнее Геродота
Летописи пишет Шах.
 
 
Там мы проводили б зиму,
Солнечным блестя чубом,
И не нарушал бы схиму
Нашу озлобленным лбом
 
 
Одержимый там мятежник.
Но потом опять весной
Повлекло б в сухой валежник
На болото, в край родной,
 
 
На покинутые гнезда,
К морю Черному в степи,
Где как будто ярче звезды,
Где вольготней на цепи,
 
 
Где Христос опять повешен.
Как разбойник меж других,
Где поэт один безгрешен,
Создающий странный стих.
 

Из «Словесных симфоний» (1948 г.)

 
Ты здесь, трагичная Старуха,
С серпом и молотом, ты здесь,
Едва лишь слышная для слуха
Того, в ком не погасла спесь.
Ах, подожди еще немного,
Не скашивай и не гвозди:
Я потерял в болоте Бога
И светоч загасил в груди.
Я сед как лунь, но я ребенок
Еще пред тайной мировой,
Я запах чувствую пеленок
И мать-голубку над собой.
Я всё отверг помимо Бога,
Следы которого везде,
Но отраженные убого
В болота мутного воде.
Дай написать нерукотворный
Мне лик Небесного Отца,
И я склонюсь тогда покорный
Перед тобою в час конца.
Я долго жил в таких потемках,
Что ничего не разберу,
И в отдаленнейших потомках
Мою не прекратят игру.
Я с тайной наигрался в прятки
И полюбил глядеть во тьму.
Пора оставить все догадки,
Пора взять посох и суму
И выйти вновь на богомолье
К неведомым еще местам
Иль в черноморское раздолье
Вернуться к спящим камышам.
Я возвращусь, рыдая, к Богу,
Как безрассудный Блудный Сын,
И Он укажет мне дорогу
В безбрежности лазурный скрын.
 

 
Стены мшистые как в золоте.
Времени бессильны молоты
Против генуэзской крепости.
Сверху агавы мечистые,
Канделябры стен лучистые,
Снизу море безграничное,
Серебристо-многоличное,
Снизу скалы черноглавые,
Снизу рыбаки лукавые
На своих орешках радужных.
Много раз сюда являлись мы,
В солнечных лучах купались мы,
В море голубом плескались мы…
В первый раз мы были молоды,
На заре любви, как в золоте:
Чрез врата пролива тесные
Вылетали в море с песнею,
Как и пепельные чаечки,
И любили без утаечки,
И Россия, мать болезная,
Как скала еще железная
Среди льдин стояла полюса,
Словно Сфинкс живой без голоса…
 
 
Во второй раз к старой крепости,
Уж наведавшись нелепости
Жизненной, мы вновь явилися
И словами окрылилися,
И на сизых скалах верили
В то лишь, что крылом измерили,
В то лишь, что себе построили.
Но России уж юродивой
Не было на свете Божием,
Льдины лютые с ней справились,
Витязи ее преставились…
 
 
В третий раз уже с сединами,
Словно выброшены льдинами,
Появились мы меж скалами,
Меж агавными кинжалами
Под стенами старой крепости.
Ради синей моря Библии,
Ради облачной симфонии,
Ради дивной церемонии
Солнечного погребения
В моря синие владения
Мы сюда явились, бедные.
И вокруг рельефы медные,
Словно в Дантовом Чистилище:
Всюду древнее святилище
Украшают, словно статуи,
Наши образы крылатые.
Всюду наши песни в воздухе,
Всюду наши лики в облаке,
Всюду наши тени прежние,
Всюду отошедших нежные
Лики с ласковыми пальцами
Над лазурными морскими пяльцами, —
И погибшей родины вдали
Проплывают призрачные корабли!
 

 
Орешек утлый наша барка,
И я лежу на самом дне.
Над головою неба арка
И солнце где-то в вышине.
Как на турецком рядом флаге
Луны серебряный серпок
Виднеется, как блик на шпаге,
Чахоточен и одинок.
Ни берегов, ни волн не видно,
Но чайки серые подчас
Слетают к барке безобидно,
Как будто изучая нас.
Мы двое в неподвижной лодке
Бессмертья синий нектар пьем.
Моя подружка в небе четко
Видна, как лик над алтарем.
В руках ее стихов тетрадка,
Моих стихов последних лет,
Она читает вслух так сладко,
Что внемлет чутко ей поэт.
А солнце жжет нагое тело,
Распятое на жарком дне,
Как будто бы на самом деле
Смысл жизни в полудневном сне.
Сливаются с волнами ямбы,
Всё сине в дремлющей душе,
В лазурных звуков дифирамбе
Исчезло жизни экорше…
Открой нам дверь Эдема, Боже,
Или мгновение увековечь:
Оно на вечность уж похоже,
Как неба голубая речь.
 

 
Последний лист я на платане
В дождливом сером январе.
В молочном скрылось всё тумане,
Лишь тени шмыгают на пустыре.
Вот-вот с качающейся ветки
Срываюсь я, как чиж из клетки,
И уношусь куда-то вдаль
Через молочную вуаль,
Дрожа как в лихорадке,
И подле мерзнущей лошадки
Врываюсь в грязь…
И с небом связь
Исчезла уж навеки,
Как в море реки…
Нет, я еще вишу
На самой высшей ветке,
И я прошу,
Чтоб из дрожащей клетки
Холодный ветер
Меня не обрывал,
Чтоб я, как сеттер,
Вдоль поля не бежал
Вослед болотной птицы
Или шальной лисицы.
И я вишу один, один,
Как золотой цехин,
Меж кружева ветвей,
И жду, и жду, чтоб соловей
Опять запел, чтоб изумруд
Покрыл платан,
Чтоб серый пруд,
Как грудь гитан,
Порозовел
И посинел.
Я чуть вишу
И весь дрожу,
Как Лир помешанный,
Как вор повешенный.
Две черные руки
Как языки
Повисли жаб, и заревел Борей,
Как клетки, полные зверей,
И закружился по дороге
Столб пыли,
А в нем и я убогий:
Не помогли
Мои мольбы…
Вокруг гробы
Казарм-домов
Для муравьев
Еще живых,
Хоть и гнилых.
Потом сады,
Потом следы
Недавних гекатомб
От дружественных бомб,
Потом громадное кладбище,
Где погребают нищих
Царей земли
В сырой пыли.
И там на плитах белых,
От мхов позеленелых,
Товарищей лежали кипы:
Каштаны их и липы
И просади акаций,
Как горы ассигнаций
Республиканских, рассыпали.
И долго мы лежали,
Прислушиваясь к склепам,
Где в разложении нелепом
Тела людей и черви гробовые
Преображались в куколки живые,
Преображались в шелковые травы
Да в цветиков душистых главы,
И семена
Будила недалекая весна.
Потом поднялся ураган
И листья желтые понес
С крестов и плит в небесный океан,
На самые вершины гор,
Где по снегу мы как узор
Лежали кружев золотых,
И там уж я совсем затих
Меж белых клубов облаков,
Витавших без оков,
Где в каждой капельке душа
Жила, едва-едва дыша.
И столько было их вокруг,
Что мною овладел испуг:
Ведь я давно не понимал,
Зачем их столько Бог создал.
И все они алкали тел,
Потерянных для новых дел,
И все они стремилися опять
Найти себе земную мать,
Как я желал на свой платан
Попасть, чтоб снова неустанно
Расти, зыбиться, шелестеть
И в небо синее глядеть.
Но вдруг из-под меня подснежник
Пробился чрез гнилой валежник
И в колокольчик зазвонил,
Чтоб дух я тихо испустил,
Чтоб вместе с облаком поплыл
Куда-нибудь без крыл…
 

 
Лучик солнца на тропинке,
Блик на гнущейся былинке
С белым на цветке султаном,
Облачко с упругим станом
В жаркой, страстной синеве,
Ящериц зигзаг в траве,
Моря под обрывом шепот,
Кованой лошадки топот,
Сам я на донском седле
Где-нибудь в родной земле,
В устьях сонного Днестра
Посредь камышей ковра, —
Что еще мне в мире надо?
Я давно ушел от стада,
Не овца я, не чабан,
Не турецкий барабан,
Не гожусь я для казармы
Ведь в идейные жандармы,
И не верю я в Мессию,
Что спасет мою Россию.
Всякой я враждебен власти,
Всякой верующей пасти,
Всякому земли закону,
Всякому тиранов трону.
Я пройду и без дорожки,
Хоть и постарели ножки.
Уживусь с лисой и волком,
Объяснившись с ними толком,
Уживусь с змеей гремучей,
Лишь бы в небе были тучи,
Лишь бы море бушевало
С бубенцами у кимвала,
Лишь бы я, сам-друг с собой,
Пел с волной наперебой,
Лишь бы муравейник мне
Не мешал слагать во сне
Подле каторжной вехи
Непонятные стихи.
 

 
Меж поэтом и звездами
Есть незримый синий мост,
И по нем крылит мечтами
Он с погоста на погост.
Лучики как черепашки,
Тысячи нужны им лет,
Но, счастливей без рубашки,
Всех быстрее их поэт.
Как мечтательный Гаутами,
Мировое бытие
Он незримыми мостами
Связывает с Богом всё:
Жизни атомов ничтожных
На ничтожнейшей земле
С жизнью искорок тревожных
В моря дышащем стекле.
Звезды – кровяные тельца
В мировых артериях Бога,
Мысли – золотые рельсы
И кратчайшая дорога,
Что к Нему приводят душу.
Нужно только быть поэтом,
Нужно только бросить сушу
Мертвую перед рассветом,
В час, когда духовней звезды,
Божьи в небе черепашки,
В час, когда уж на погосте
Трудовые все букашки.
Унеси меня чрез степи,
Мой воскреснувший Пегас,
Унеси по горной цепи
На небес иконостас:
Лик Отца увижу синий
Я на нем из звездной пены.
От безбожия Эринний
Нужно выпрыгнуть за стены,
Черные, глухие стены
Мировой моей темницы,
Нужно пузырьком быть пены
Радужным в лучах зарницы.
 

 
На нищенской своей мансарде
Я всё ж в духовном авангарде
Святых сподвижников живу,
Седую не склонив главу
Ни перед чьей исподней властью,
Ни перед чьей звериной пастью,
И голоса сирен-идей
Мне безразличнее людей.
Я прожил выше всякой веры,
И социальные химеры
Мне не вскружили головы,
Хоть я смиреннее травы.
Как эремиты на Тибете,
Живу я в непочатом свете,
Любуясь цепью синих гор
И прекратив навеки спор.
С тех пор, как я подобье Бога,
Мне не нужна уже дорога,
И, как скала меж скал нагих,
Окаменел я и затих.
Весь день слежу за облаками
Я со скрещенными руками
И внемлю, как Великий Пан
Поет про солнечный тюльпан.
И от восхода до заката
Я пламенного в небе брата
Глазами тихо провожаю
И ничего уже не знаю.
Как плеть лианы, в жаркий камень
Я врос, и неба вечный пламень
Меня совсем испепелит, —
Я на Тибете эремит!
 

 
Гляни в окно: на берегу ручья
Двух белых бабочек приметил я.
 
 
Они порхают мягко через дрок,
Хоть под мостом и притаился рок.
 
 
Они не знают никаких дорог,
Но с ними в этот миг порхает Бог.
 
 
Над ними дремлет царственный платан:
Он в небо врос, как дантовский титан,
 
 
Где тучки на лазурном млеют луге,
Где ласточки в волшебном реют круге…
 
 
Там тишина, там синий, синий Бог,
Там никаких не нужно нам дорог.
 
 
Повсюду Бог, повсюду святость есть,
В одной душе моей ее уж несть.
 

 
Аллея вековых платанов:
Готический собора неф.
Как тело, нежны великанов
Стволы. Заходит неба шеф.
Как кружева из антрацита —
Сплетение нагих ветвей,
Как свод подземного Коцита,
Но близко, близко соловей.
Сквозь черное сплетенье веток
Сверкает неба бирюза.
Вокруг молчанье. Пестрых деток
Из-под земли глядят глаза.
Трава как ярая медянка,
Меж листьев сгнивших изумруд
На солнцем залитой полянке,
И облаков напрасен труд:
Они не скроют прелесть мира,
Горящий пламенем закат,
И всё от солнечного пира
Преображается в брокат.
Смотри, меж бледными стволами
Платанов яхонты горят,
Рубины сыпятся гроздями,
Опалы на ветвях висят.
Обнявшись, мы идем в аллее
С тобой неведомо куда,
И сердце наше роз алее,
И не страшимся мы суда,
Кто б ни был над душой судьею:
Мы после жизни страшных бурь,
Как примиренные с землею,
Глядим в небесную лазурь.
Готические нас соборы
Природы привели к мечте,
И мы, как призрачные горы,
Синеем в вечной красоте.
 

 
Улица длинная,
Солнцем залитая,
Рельсы блестящие,
Вдаль уходящие,
Стены горячие,
Тени бродячие,
Жизни повторные
Горести вздорные.
Улица длинная,
Солнцем залитая,
Стоит ли двигаться,
Чтобы пройти тебя?
Есть на пути твоем
Свечка пасхальная,
Башня ведь Джоттова,
Есть и ровесница,
Башня Арнольфова,
Но я устал уже
Жить, на них глядючи.
Мне тут на солнышке
Лучше, чем где-либо,
Около стенки вот
В лучиках радужных,
Будто на плиточке
Мамочки крохотной
В туях разросшихся.
Я постою у ней,
Тихий и простенький,
Словно барвиночек.
Мне хорошо теперь,
Словно я – живопись,
Фреска старинная
В нише готической,
Солнышком залитой,
Словно лампада уж
Подо мной теплится,
Словно цветочки уж
Подо мной пыльные,
Словно уж нет меня,
Духа мятежного,
Слова безбрежного!
 

 
Кружатся пламенные сферы
По эллиптическим путям,
Гигантские у них размеры
И ритмы бешеные впрямь.
Сферичны капли дождевые,
И слезы наши, и плоды,
И существа вокруг живые
Из глины, пуха и воды.
Геометрично всё в природе,
Бесформенных созданий нет,
Всё страждущее на свободе
Имеет форму, краски, цвет.
Скромнейший цветик – как орнамент
Из грека творческой руки.
Незыблемый под всем фундамент,
Будь то хоть море иль пески.
Кристаллы созданы, как храмы
Дорийские, на все века,
Как ни были б ужасны драмы, —
И Божия на всем рука.
Материи нигде без духа
Бессмертного не отыскать:
Будь ты хотя бы легче пуха,
В тебе есть формы благодать.
Нет атома в нас без структуры,
Без превращенья в ипостась:
Всё стильно, всё архитектурно,
Везде со всем навеки связь.
И формы нет без геометра,
Как без художника картин,
Как храмов облачных без ветра,
Как рева моря без ундин.
Бог Геометр, Бог Архитектор,
Как ты Его ни отрицай!
Достаточно взглянуть на спектр,
Чтоб отыскать тропинку в рай!
 

 
Чужой всему и всем чужой,
Иду я узкою межой
Меж вспаханною целиной
Со сгорбленной от лет спиной.
Через межу свисают глыбы,
Как гадин черные изгибы,
И я с одышкою скачу,
Покрыв рукой души свечу.
И всё вокруг черным-черно,
Как адское у Данта дно.
Лишь кое-где седой ковыль
Да маков цвет, а то всё пыль,
Людская пыль с ярмом идей,
С глазами вяленых сельдей.
Лишь кое-где из-под вериг
Умученных чуть слышен крик,
Лишь кое-где драконов зуб
Торчит из чьих-то синих губ,
А то всё смрадная спорынь
На колосе, куда ни кинь
Усталый от страданья взор.
Но вдалеке меандр гор
И белоснежный горностай
Небесных перелетных стай.
А на горах есть монастырь,
Где спит духовный богатырь,
Сын Парсифаля Лоэнгрин.
Но доползет ли Божий Сын,
Или повиснет на кресте,
В идейной жуткой пустоте?