Текст книги "Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Сборники стихотворений. Том 1"

 
Песок в часах давно истек,
Он весь в гробу моем сосновом.
Душа, мятущийся поток,
Живет одним лишь пряным словом,
 
 
Хотя и в нем какой же прок!
Ведь под земли меня покровом
Ждет тот же непонятный рок,
Как и под солнечным альковом.
 
 
Помимо строгого сонета,
Нет никакого назначенья
У поседевшего поэта,
 
 
И на песка исчезновенье
Глядит он с горечью аскета,
Шепча бесплодные моленья.
 

 
У каждого свой Ангел есть Хранитель,
Но и презренный есть домашний бес,
И не проходит уж вблизи Спаситель,
Чтобы изгнать его в исподний лес.
 
 
А он страшней, чем древний Искуситель,
Ни власти не сулит он, ни чудес:
Он каждодневный в черепе наш житель
И баламутит образы небес.
 
 
Он сердце нам сжимает, как тисками,
И вызывает нестерпимый страх,
Он с тайн срывает дерзкими руками
 
 
Завесы все: святыни без рубах,
Мечты как проститутки меж гробами,
Свобода – палисад кровавых плах.
 

 
Кто это в дверь стучится ночью,
Когда я к Божью средоточью
Лечу, больное бросив тело?
Кому ко мне какое дело?
Не Смерть ли то стучит клюкой,
Нежданно появясь за мной?
Иль это Оленька-голубка
Пришла спросить, готова ль шлюпка?
Иль это к классовому року
Вести явились лежебоку?
Иль веточкой стучит сирени
Весна, войдя неслышно в сени?
Ах, не будите полуночью,
Когда я к Божью средоточью
Лечу на радужных крылах,
Преодолев исподний страх!
 

 
Вдали по склону древний городок.
Вблизи журчащий в травах ручеек.
Храм Весты виден, древний римский мост,
Меж кипарисов пасмурных погост.
Налево деревцо почти нагое,
Задумчиво стоящее в покое.
Посередине под воздушной аркой,
Подрезанная ножницами Парки
Святая в обмороке Катерина,
Сиенского народа героиня,
В доминиканском снежном облаченьи,
Упавшая от сладости молений.
И две монашки, белые как снег,
Поддерживают павшую от нег.
А на руках святой горят стигматы,
Христовых ран святые отпечатки.
И сам Он белоснежный, как Жених,
Из туч читает подвенечный стих.
И умиление нисходит в душу,
И перед смертью я уже не трушу:
Она последний творческий экстаз,
Надежда на виденье Божьих глаз.
Смерть – обморок, смерть – перевоплощенье
Бесцельного юдольного мгновенья,
Смерть – капельки ничтожнейшей слиянье
С морской необозримости сияньем,
Смерть – очищающая всё стихия,
Смерть – нескончаемая литания.
 

 
Когда начнешь средь полуночи
Во мраке подводить итог,
Вдруг широко раскроешь очи,
Увидя, что остался Бог,
Один лишь Бог в столпотвореньи
Непостижимом на земле,
И всё развенчано творенье,
В кромешном потонувши зле.
Лишь Бог остался во вселенной
В венце неугасимых звезд,
В лазурной мантии нетленной,
И слезы льет Он на погост,
Где атомические бомбы
Испепелили злую тварь.
Чудовищные гекатомбы
Небесный созерцает Царь,
Да я, Его исподний голос,
Разбивший грустную псалтырь.
И не один спорынный колос
Не украшает больше мир.
Меж черным пеплом слезы Божьи
Лежат как палевый жемчуг,
На рыбий глаз они похожи,
Удушья в них немой испуг.
 

 
Нет ничего бездушного в природе:
Последний камень под забором жив,
Последний пень гнилой на огороде
Под серебром причудливых олив.
И сам в гробу еще живым я буду
От тысячи немых метаморфоз.
Лишь присмотрися к творческому чуду,
К корням расцветших надо мною роз.
То цветик выглянет из чернозема,
Какой-нибудь кровавый маков цвет,
То скарабей из костяного дома
Поднимется на полуденный свет.
То бархатная бабочка взовьется
На выросший на холмике цветок,
И многое еще со дна колодца
Усилит жизни пламенный поток.
И меж смолистых веток кипариса
Мой дух бесплотный будет шелестеть,
И в каждой ягодке я барбариса
Как щечки буду детские гореть.
И камень мне свою расскажет повесть,
Как он с руки Создателя стекал,
Как с алтаря будил людскую совесть,
Как колыхался меж морских зеркал.
Какая б ни была в душе усталость,
Не стану проклинать я этот мир,
Где погостил я самую лишь малость,
Где призван был на Аполлона пир.
 

 
Нет у меня отчизны, нет народа,
Не немец я, не русский, не Волошин,
И безграничная во мне свобода,
И безграничностью своей я скошен.
Пылинка я космического света,
Проникшая на миг в исподний мрак,
Создателя шальная эстафета,
Забившийся в подводной щели рак.
С улыбкой я гляжу на ухищренья
Понять или исправить Божий мир,
И чтобы жить, пишу стихотворенья,
Касаясь струн неотзвучавших лир.
Исколесил я мысленно всю вечность,
И нового нигде мне не найти,
И если бы не жизни быстротечность,
Пришлось бы в пропасть броситься с пути.
Но пройден путь, и кубок выпит желчи,
Окончился юдольной жизни сплин,
И в лучик световой под хохот волчий
Непризнанный вернется Божий Сын.
 

 
Тринадцать башен сине-серых,
Как исполинские персты,
Как полуночные химеры,
Подъемлются в страну мечты,
В лазурь мистического неба,
Где ореолом облака
Вокруг ликующего Феба
Кружатся, как овец стада.
И тени синие от башен
Как стрелки солнечных часов,
Но времени полет не страшен
Под мерный звук колоколов.
На упраздненном бастионе
Средь пышных виноградных лоз
Стоим мы в сладостной истоме
От голубых метаморфоз.
Природа вся в лазурь одета,
Безбрежен океан холмов,
И столько голубого света
Разлито, что уж нет домов,
Нет гнезд людских средь синих пиний,
Нет ни сегодня, ни вчера:
Всё лишь гармония из линий,
Всё живописная игра.
И мозг и сердце – все лазурно,
Всё в дымке синей, словно даль,
Осталась золотая зурна,
Туманно-томная печаль.
Как цепкий плющ сплетясь руками,
Мы утопаем в синеве,
Мгновенья кажутся веками,
Вся вечность будто в голове.
И мы счастливее Нарцисса,
Глядящего, смеясь, в ручей:
Вселенная для нас кулиса,
Ни слов не нужно, ни речей.
 

 
Готические своды из платанов.
Как луны между ними фонари.
На стенах зыбь полночных океанов.
Над головой предчувствие зари.
 
 
Безмолвие меж спящих истуканов.
Дома – полегшие богатыри.
На рельсах блеск искрящихся стаканов,
И улицы – глухие пустыри.
 
 
Мы движемся неслышные, как тени,
Любуясь вечным фейерверком звезд.
Душа как синие в раю ступени,
 
 
И Ангелы поют на них, как дрозд,
И никаких уж нет в мозгу сомнений,
И мир – манящий к вечности погост.
 

 
Ангел снежный,
Ангел вьюжный,
Брат мой нежный,
Брат недужный,
Подлети ко мне
В вещем сне,
Приголубь меня
У гнилого пня
С ношей крестного.
Осени меня
Дланью белою,
Дай испить огня
Мне духовного.
Ты создание
Этих рук моих,
Ты небесный стих,
Ты из красок лишь,
Ты из мрамора.
Но всё сказка ведь,
Всё создание,
Всё творение,
Лишь мгновение,
Даже Бог-Отец,
Этих грез творец.
Ангел снежный,
Ангел вьюжный,
Брат мой нежный,
Брат недужный,
Я вдохнул в тебя
Жизнь бессмертную,
Пожалей меня,
Обними меня
Снежной дланию.
 

 
Пылающий вокруг астральный пух
Не мог вращаться в небе по законам
Математическим без Божьих рук.
 
 
А создан ли он с колокольным звоном
За день один, иль за миллиарды лет,
То может знать стоящий лишь за троном
 
 
Творца опальный серафим – поэт,
Вне времени живущий и пространства
И верующий в то, чего уж нет.
 
 
Как свечки ли на елке для убранства,
От нестерпимой ли извечной скуки
Бог создал звездные во мраке танцы, —
 
 
Кто знает? Сколько б ни тянули руки
В безбрежность мы, отсутствует ответ.
Мелодии остались только звуки,
 
 
Слова остались райские, поэт,
Они в созвучьях отражают сферы,
И ничего разумней в мире нет
 
 
Тебе внушенной с колыбели веры.
 

 
Как змей серебряный струится Арно.
Вдали малиновые млеют горы.
Деревья спят вокруг высокопарно.
Мы сбросили действительности шоры.
Молитвенно мы созерцаем вечер,
Благоуханный воздух, листья, травы,
И облаков позолоченный глетчер,
И шелестящие березок главы.
И ширится экстаз, на солнце нивы,
Слияние с душою естества,
И мы, как все творения, счастливы
На лоне голубого божества.
Как козочка, ты скачешь по тропинке
Меж изумрудной бархатной травой,
Довольна каждой кружевной былинке,
С восторженной иконы головой.
И я шагаю за тобой вприпрыжку,
Присматриваясь к красочным аккордам,
Читая неба голубую книжку,
Как чайка, реющая над фиордом.
Что годы, неизбежные седины,
Когда вокруг пылающий закат,
Когда в душе слагаются терцины,
Когда в груди искрящийся брокат!
Мы были молоды когда-то оба,
Мы молоды еще душевно днесь,
Мы будем молоды под крышкой гроба:
Мы дети солнца любящие здесь.
 

 
Как я люблю латунный этот вечер,
Безбрежности кошмар,
Когда недвижных туч атласный глетчер
Горит, как солнечный пожар.
 
 
А стрельчатых касаток сарабанды
Кружатся будто бы в мозгу,
Перерезая облачные ванты
На райском берегу.
 
 
И я стою в окошке очарован,
И щебетуний я зову,
Зову, хоть сам давно уж не прикован
И в вечности живу.
 
 
И стаями они на зов мой прилетают
Как херувимы, щебеча,
И щеки мне крылами обвевают,
Как будто брата милого ища.
 
 
И так тепло мне, словно это пальцы
Меня ласкают из могил,
Как будто райскими цветами пяльцы
Покрыл Архангел Гавриил.
 

 
Я вижу тополь исполинский
Над безымянным городком
В глуши безвестной украинской,
Зыбящийся под ветерком.
Внизу домишки, клубы пыли
На первобытных мостовых,
Внизу людишки, что забыли
Свободу прадедов своих.
А он стоит, как колокольня
Готическая, в синеве:
Ни ураган ему, ни молния
Не омрачают в голове
Стремленья ввысь по вертикали,
И он на солнце шелестит,
Сверкая, как копье из стали,
И ангелов в эфире зрит.
Он столп зеленый в атмосфере,
И стаи резвых воробьев
Поют псалом первичной веры
Из-под зыбящихся листов.
В ребенке спящем меньше неги,
Чем в витязе сторожевом,
В созвездии лучистом Беги
Сиянья менее, чем в нем.
Закрыв глаза, я вижу тополь
Такой на мозговом экране,
И дорог он мне, как Акрополь,
Как остров синий в океане.
 

 
Клещами кто-то закусил мне сердце,
Как раскаленное железо,
 
 
И молотом откалывает scherzo,
Держась на do-диэзе.
 
 
И корчусь я, как корчится гадюка
С раздавленной головкой:
 
 
Колючая в мозгу раскрылась юкка
В кровавой обрисовке.
 
 
И бесы всаживают мне остроги
Под ребра тощие злорадно,
 
 
И я пляшу посереди дороги
Как пьяный, безотрадно.
 
 
То Бог, то червь, забытый на асфальте
Среди тюремного двора,
 
 
Я письмена читаю на базальте.
Какая праздная игра!
 
 
Клещи, впивайтесь, молот, куй железо,
Что хочешь выкуй, но скорей.
 
 
Нельзя держаться всё на do-диэзе,
Нельзя летать, сорвавшись с рей,
 
 
Как парус в бурю, меж ихтиозавров…
Пусть вцепятся в лохмотья крабы…
 
 
Пусть унесут заслуженные лавры
В свою подводную Каабу.
 

 
Заходит окровавленное солнце,
Пронзенное оранжевым лучом.
В лесу горит гранатное оконце,
Малиновый на курьих ножках дом.
Я медленно шагаю по дорожке
К заброшенной в лесу сторожке.
И волосы мои как знамя,
И сам я златотканая хоругвь,
И сердце у меня как пламя,
И сам себе я только друг.
В очах моих то звезды, то лампады,
Заутра весь я буду пепел.
Всё сгинет от услады,
Как будто я забвенья не пил.
В сторожке той в лесу часовня,
И в ней Христа запечатленный образ,
И ржавая под ним жаровня.
И я, как выползет сомненья кобра,
Из сучьев зажигаю там костер,
Молясь, чтоб просветлился взор,
Чтоб был и я пылающее солнце,
Пронзенное оранжевым копьем,
Чтоб был шелками вышитый я бонза,
В латунный гонг стучащий кулаком.
Нет ничего торжественней заката,
Нет ничего священней туч броката.
Будь мир вокруг пустынный билиард,
Будь огород, засохший от лучей,
Будь он свирепый леопард,
Будь он хоть азиатов стан,
Где зверский правит Тамерлан:
В заката час вся джунгля как икона,
И лучезарней становлюсь я сам,
И нет иного для меня закона,
Как подниматься к небесам
И реять стрельчатой касаткой,
И исчезать в эфире без остатка.
 

 
Наше сердце мех органный,
Мозг серебряные трубы,
Гимн они рокочут странный
Об Орфее и Гекубе.
Музыка то сфер далеких,
Хоры Ангелов лазурных,
Сновидений тайнооких.
Что считать песок на взморьи
И пылинки на дороге?
Неисчетно наше горе,
И познанье только в Боге.
 

 
Дружина молодых платанов
Асфальтированной аллеи
В молочно-голубом тумане
Мне всех других теней милее.
Они зыбятся в нежном тюле
Ленивых летних облаков,
Они и в пламенном июле
Не чувствуют своих оков.
Они приветливы, как мама
Среди резвящихся детей,
Они, как в Трианоне дамы,
Мне кланяются из ветвей.
Они зимой глядят в окошко
Мое через густой туман,
Как будто бы я Толя крошка,
Пиратов черных капитан.
Они полны моих мелодий,
Еще не сказанных душой.
Евангелия, как Мефодий,
Они мне переводят в зной,
Евангелия голубые
Манящих тайною небес,
И не считаю уж гробы я,
Плывущие в исподний лес.
Бог создал нас для созерцанья
Крылатых красных кораблей,
Для слов сияющих слаганья,
Как перелетных журавлей.
 

 
Люблю я осень золотую
С бесплотным караваном туч,
Когда деревья аллилуйю
Шуршат, ловя последний луч,
И дышит всё вокруг на ладан,
Цветы и листья и трава,
И Requiem звучит над адом…
Кружится сладко голова
От золотистого тумана,
И хочется навек заснуть
У черноморского лимана
Под красной глиной где-нибудь.
Меж плит лежат листы акаций,
По щиколотку теплый пласт:
Пестрей бумажных ассигнаций
Никто бродяге не подаст.
Коленям мягко, мрамор щек
Навеки остудит пожар,
И скоро снеговой пушок
Навеет столько чистых чар,
Что успокоится навек
Родившийся меж скифов грек.
 

 
Далекая мне снится Калифорния.
Тропический первосозданный лес.
В тумане дымчатом вершины горные.
Фата Моргана облачных чудес.
Как башни исполины хвойные,
Секвой гигантских длинные ряды,
Антеи дней создания топорные,
Тысячелетий канувших следы.
Как колокольня Джотто величавая
Стволы, доросшие до облаков,
Где под ветвями храмы пятиглавые
Могли бы в ураган найти покров.
Сто девушек, ведущих хороводы,
Не обняли б гиганта одного.
Уходят в мрак великие народы,
За божеством проходит божество,
Они ж стоят, вокруг роняя семя,
И за ростком всё жизненней росток.
Остановилось, преклоняясь, время,
И вспять пошел истории поток.
Они взнеслись в века ихтиозавров,
Когда блаженно спал в земле Адам
И Иерихон не падал от литавров,
И Бог по райским проходил садам.
Мы пишем, пишем на песке истории
Позорные, летя стремглав в Хаос;
Они ж стоят, как на угрюмом взмории
Гигантский малахитовый утес.
 

 
В мозгу расплавленная лава
Течет, как пламенный металл,
И два чешуйчатых удава
Сердечный оплели фиал.
 
 
Клокочет снеговая Этна…
Но я на шканцах корабля…
Мысль хаотична, безответна,
Тень Гамлета я короля!
 
 
Всё дым, всё трусь, всё изверженье,
Но недвижим я у кормила,
И новые стихотворенья
Приемлет вечности могила.
 
 
Карету Феба золотую
Уносят в бесконечность кони,
И превращаюсь я в статую
При тихом колокольном звоне.
 
 
Среди колючих я опунций
В кратере грозного вулкана
Пурпурный Иеговы нунций,
Крылатый вестник океана.
 

 
Сегодня утром на мою подушку
Через окно скакнул степной кузнечик.
И вспомнил я о нищенской избушке
На курьих ножках, высохшие плечи
 
 
Поднявшей как столетняя старушка,
И вспомнил наши пламенные речи…
Вокруг ковер цветов, прудок, лягушки…
И гром в степи ожесточенной сечи…
 
 
Вдали пролив с горою Митридата…
Кузнечик от прикосновенья пальца
Скакнул скачком лихого супостата.
 
 
И слезы хлынули чрез глаз зеркальца…
Увы, нет к прошлому уже возврата,
Узор словесный лишь горит на пяльцах.
 

 
Как ягода малиновая, солнце
Заходит меж кровавых крыш.
Летят неслышно на асфальт червонцы,
И прыгает по ним малыш.
 
 
Лишь я один любовно отстраняю
Священный братьев прах,
И мысленно в альбомы собираю,
Испытывая страх.
 
 
Я сам такой лист лапчатый платана,
Глядящий на закат,
Я сам дрожу под пеленой тумана,
Как будто близок кат.
 
 
Парча на небе рдяная погасла.
Чернеют кружева.
В лампаде нет оливкового масла…
Кружится в мраке голова…
 

 
Есть только сумрак, только слизни
На белене и на корнях,
Есть страх неизъяснимый жизни,
И утешенье в лживых снах.
Слова лишь выцветшие тряпки,
Ковчег Завета – корм мышей,
На ореолах жабьи лапки
И брюхо желтое ужей.
Святой Акрополь – груда пыли,
Свет – инкубатор для червей,
Гнездящихся в стерве кобылы,
Задушен кошкой соловей.
Все великаны – ветряки,
Все мученики – Санчо Панца,
У Дульцинеи глаз трески,
И не герой я из Ламанча!
 

 
Жизнь моя пришла к концу.
Крылья машут по лицу,
Руки ищут чьих-то рук,
Губы ищут чьих-то губ,
По лбу крадется паук,
Сердце точит Смерти зуб.
Солнце утомляет глаз,
Звезды гаснут, как экстаз.
Но всё живо, всё кишит,
Всё, как стриженный самшит,
Принимает сотни форм.
Облака, как тени корм,
Проплывают в бирюзе.
В каждой нищего слезе
Страждущий сверкает Бог.
Каждой бабочки крыло,
Как алмазное весло,
Мысль уносит за рубеж.
Нет ни вех уже, ни меж:
Я давно певучий стих,
Я смирился и затих.
Мертвые мои со мной
Синей плещутся волной.
Крылья гладят по лицу,
Жизнь моя пришла к концу.
 

Из «Облачных сонетов» (1951 г.)

 
Как облака клубятся настроенья,
То пух лебяжий, то седой свинец,
То ангелы, то адские виденья,
То иммортелей солнечных венец.
 
 
Как облака плывут стихотворенья,
Неведомо откуда и куда,
Печали или радости мгновенья,
Не приводящие нас никуда.
 
 
Как облака проходит жизнь поэта:
То молнией расшитая гроза,
То море ослепительного света,
 
 
То умиленья тихая слеза, —
И вдруг исчезновенье без ответа,
Сиянье звезд и моря бирюза.
 

 
Дремлют голые в саду платаны,
Старые приятели мои,
Пригибаясь мерно, как тартаны,
Хором с них ликуют воробьи.
 
 
Словно пыльные висят крыланы
Шарики семянные в тени,
На лиловые в ветвях лианы
Кажутся похожими они.
 
 
Лишь один остался лист дрожащий,
Золотой, проеденный червем:
Это я качаюсь в голой чаще,
 
 
Это я, повешенный живьем,
Атом бесполезный и скорбящий,
Дух, давно ушедший в Божий Дом.
 

 
Когда в ночи свирепый осьминог
Охватит сердце склизкими плетями,
И я кажусь себе в острожной яме,
Где никакой уже немыслим Бог;
 
 
К тебе, дрожа от головы до ног,
Я прижимаюсь хилыми руками,
Чтоб жить нерукотворными мечтами
И в облаках достроить наш чертог.
 
 
Давным-давно, как изумрудный плющ,
Вокруг тебя обвился я, мой Ангел:
С тобой в пыли земной я вездесущ,
 
 
С тобой при жизни в ангельском я сане,
С тобой в страданьи вечном всемогущ,
С тобой мечтаю о священном Ганге.
 

 
Гремит громадный красный камион.
Из-за угла автомобиль навстречу.
Меж ними я бреду на Геликон,
Но никого безумьем не калечу.
 
 
Пришел конец мой. Жалкий детский стон.
Сейчас пред Богом я за всё отвечу…
– Спаси, святая Роза из Ромен!
Безвинно я попал на эту сечу! —
 
 
Вдруг кто-то окрылил мое плечо,
И, как кузнечик, я свершил скачок,
Молясь своей Мадонне горячо,
 
 
Как палестинский в старину ходок.
Меня спасло вмешательство твое,
Мой чудотворный, алый мой цветок!
 

 
Декабрьское малиновое солнце.
Парчой покрыты ожерелья гор.
Рубинами горят у вилл оконца
И кипарис, угрюмый Святогор.
 
 
Броней одеты из червонной бронзы
Селяне, пашущие косогор,
И пинии, идущие как бонзы
Процессией в завороженный бор.
 
 
Малиновый я сам меж красных ягод,
Запрятавшийся в терния шипы,
И хочется небытия мне пагод,
 
 
Где золотые светятся столпы.
Я молодею с каждым часом на год,
Завидя Божьи в естестве стопы.
 

 
Небо – пелеринка институтки,
Горы – Сандрильоны сапожки,
В горностай оделся лес для шутки,
В белых шапках бродят мужики.
 
 
Ослики в пуховых белых куртках,
Белые у гончара горшки,
Белые сидят на клетках утки,
Без перчатки белой нет руки.
 
 
Будто все свалились с неба звезды,
Горностаем чистым нас покрыть.
В белых саванах стоят погосты,
 
 
Что навеки усмиряют прыть.
Это вечности святой форпосты, —
Хорошо совсем, совсем не быть.
 

 
Меж черных стен взвивается спираль.
Гора незримых в темноте ступеней.
Я поднимаюсь… Преисподней шваль
Трясущихся касается коленей…
 
 
Я здесь живу, но попаду едва ль
В свою обитель: помутился гений,
Подгрызла сердце вечная печаль
И хороводы скорбных сновидений.
 
 
Повсюду стены, не найти дверей,
Трясется ключ в застынувшей руке…
И я уже не Божий иерей,
 
 
А узник жалкий в каменном мешке.
Ступени вверх. Ступени вниз… Скорей,
Скорей, спасенье в гробовой доске!
 

 
Тебя искал полжизни я на свете,
Полжизни жил, творя стихи с тобой, —
И в солнечной неслися мы карете
На звездный пир в пустыне голубой.
 
 
Мечты любила ты в моем Завете,
Живя стихами, как цветок любой
Живет лучами призрачной кометы,
И опьянялись ритмом мы с тобой.
 
 
Что в том, что мы лазоревые тени
Скользящих над пустыней облаков
И что живем лишь несколько мгновений:
 
 
Как пчелы, мы живем нектаром слов,
Как мотыльки, узором сновидений,
Не чувствуя ни яви, ни оков.
 

 
Что остается впереди? Могила,
Сосновый, лесом пахнущий кокон,
Хоть я большая творческая сила,
Светящая из тысячи окон.
 
 
Кумейская сулила мне сивилла
Загадочный и величавый сон,
Но жизнь моя, как облако, проплыла,
И я давно покинул Геликон.
 
 
Классические все увяли мифы
И Фидия величественный стиль.
Мятежные сыны мы Гога – скифы,
 
 
Что обратили мир в золу и пыль.
Расшибся Арго, наш корабль, о рифы,
И над курганом шелестит ковыль.
 

 
Когда приходит созиданья день,
Вселенная как мастерская Божья,
Не Смерть тогда у нашего изножья,
А Саваофа голубая тень.
 
 
Цветет на глине кладбища сирень,
Вулканы дышат из морского ложа,
Как лебеди, плывут галеры дожа
Под песнопенье пенистых сирен.
 
 
Живет кристалл и неприметный атом,
Повсюду лабиринт метаморфоз,
Простая плесень как живое злато,
 
 
На каждом камне венчик алых роз,
И сумерки пылающим закатом
Горят на крыльях радужных стрекоз.
 

 
Мириады звезд. Мириады лет.
Трагическая смена поколений.
И Бог везде, и Бога нет.
И ни к чему мятется скорбный гений.
 
 
И ослепляет полуденный свет
Запутавшихся меж звенящих звений,
И ни к чему тебе, седой поэт,
Слагать гирлянды праздных песнопений.
 
 
Залезь в спираль, как сонная улитка,
И рожки в синеву не выставляй!
Тюремная железная калитка
 
 
Назначенный тебе судьбою край,
И ты, не выползая вновь на пытку,
Меж алых роз спокойно умирай!