Текст книги "Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Сборники стихотворений. Том 1"

Нумер

 
Я в жизни был регистрационный нумер,
Под уравнительный не лезший кнут,
И лишь когда узнают, что я умер,
Быть может, искра попадет на трут,
 
 
И в бестолковом ярмарочном шуме
Раздастся трель на несколько минут —
И о божественной напомнит думе,
Под злобный лязг узаконенных пут.
 
 
Мне люди не нужны, и я не нужен
Тебе, упрямый жизненный базар!
Недоуменен, неказист, недужен,
 
 
Я от рожденья вековечно стар,
И только то, что волнам я содружен,
Дает мне – яви побеждать угар.
 

Мысль

 
Всю ночь сегодня в небесах гремело
И молнии сверкали в черный зев,
И море, взбеленившися, шумело,
И грозен был его великий гнев.
 
 
Но вдруг Борей, сорвавшись с цепи смело,
Набросился на Вотановых Дев,
И через час повсюду засинело,
И солнце, золотой начав посев,
 
 
Улыбкой ясной озарило землю,
Твоей улыбкой, непонятный Боже!
Ты символами говоришь, я внемлю,
 
 
Прокрустово покинув мысли ложе.
За красоту я всё в Тебе приемлю,
Как мысль свою, что на Тебя похожа.
 

Angelus

 
Что это? Божий мир, или икона,
Горящая в необычайном храме?
Цепь Апуан – в лазоревом виссоне,
Алмаз горит на моря пышной раме,
 
 
И облаков жемчужная корона,
И пинии возносятся рядами.
И солнце из сверкающего лона,
Как царь небесный, всходит в пышной гамме
 
 
Видений светозарных… На колени
Всё снова я склоняюсь перед ним.
Ни горечь чаши жизненной, ни тени,
 
 
Ни смерть иллюзий, ни трагедий грим
Не отлучат тебя от сновидений,
От красоты, опальный серафим!
 

Ужас

 
Еще лет десять, двадцать – это много,
И распадется старческое тело.
И светоч духа догорит убого,
Как эта свечка ночью догорела.
 
 
Тогда зачем же тяжкая дорога,
Иллюзий кубок, взвивы без предела,
И рукотворное подобье Бога,
И беготня у отчего надела?
 
 
Зачем всё это? В простынях горячих,
Как пойманный я задыхаюсь линь…
О, Боже правый, почему Ты зрячих
 
 
Нас бросил в эту трепетную синь?
Зачем сомненья жизненной задачи
Впились тебе под сердце, арлекин!
 

La grotta dei colombi

 
Когда-то здесь, в пещере этой темной,
Жил человек над пропастью морской:
Кремневое оружье, клык огромный,
Ученые нашли здесь под землей.
 
 
И жил он, этот праотец бездомный,
Захваченный упорною борьбой
С медведем и гиеной вероломной,
С акулой ненасытной, со змеей.
 
 
И уж тогда он, грязный и курносый,
Глядел на то же солнце, те же звезды,
И разрешал бесплодные вопросы.
 
 
Мы – чище, мы летаем к тучам в гости,
Мы – без хвостов, и телом – безволосы,
Но так же мы полны тоски и злости.
 

Красота

 
Есть в очертаньях гор и облаков
Неизъяснимое очарованье,
Есть в крыльях бархатистых мотыльков
Такие красочные сочетанья,
 
 
Что остаешься по часам без слов.
И поражает дивное созданье
Раздавленных копытами цветов.
Как гениев вершинное дерзанье.
 
 
Геометрические есть законы
И у формальной в мире красоты,
И только чуткости совсем лишенный
 
 
Их не приметит. Как весной цветы,
Они прекрасны: Мастер убеленный
Их создает у вечности черты.
 

Прекрасное

 
Нет, нет, не наше лишь воображенье —
Ликующая в мире красота;
Не нами созданное сновиденье —
Ритмичная безбрежности мечта.
 
 
Но только в нашу душу откровенье
Вложил Создатель, видно, неспроста,
И неспроста открыл для песнопенья
Он только нам горящие уста.
 
 
Многообразья форм, цветов и звуков
Капризные мы во вселенной судьи,
Но перед морем и у поздних внуков
 
 
С восторгом будут волноваться груди,
И никаких нет изощренных трюков
В цветочков полевых невинном чуде.
 

Просыпаясь

 
«Не забывай: тебя не будет скоро,
Последние твои проходят дни!»
Мне часто шепчет кто-то для укора,
И гаснут путеводные огни.
 
 
И даже солнце в траурного флера
Как будто бы скрывается тени.
Среди трагического кругозора,
С недоумением, как искони,
 
 
Гляжу на всё, и отошедших тени
С отчаянной тоскою призываю,
И падаю на слабые колени…
 
 
Оливковую протяни мне ваю,
О Боже, в омут гибельных сомнений,
Где с кораблем мечты я погибаю!
 

Отражение

 
Сегодня праздник ярких отражений:
Гнездо пиратов, виллы и маслины,
Паранц заснувших красочные тени —
Всё смотрится в зеркальные глубины,
 
 
Всё полно жизни, полно откровений
И просится на полотно картины.
Всё от зефира слабых дуновений
Преображается во мне в терцины.
 
 
Не так же ли и наше отраженье
Подчас бывает прелести полно?
Не так же ли в мятежное мгновенье, —
 
 
Суровое заполнив полотно
Бесцельной жизни искрой вдохновенья, —
Мы опускаемся без сил на дно!
 

Мир

 
Вон там – через залив – на горном кряже
Белеет в тучах древний монастырь,
Где некогда, бежав от силы вражьей,
Авзонии стучался богатырь.
 
 
В еще не слыханной словесной пряже
Он воплотил необычайный мир,
В аду и в небе побывавши даже.
Но здесь шептал он утомленно: «Мир,
 
 
Мир, братья, всем! Бездомному поэту
Обители откройте вашей дверь!
Полыни горше – маяться по свету,
 
 
Как загнанный охотниками зверь».
О Данте, старший брат наш, в келью эту
И мы стучим усталые теперь.
 

Бессмертие

 
Всё преходяще: люди, солнце, звезды,
Волна морская, утлый мой челнок,
Всё на лазоревом живет погосте,
Бессмертен лишь души моей цветок!
 
 
Я – излученный из артерий Бога,
Страдающий в пространстве слабый атом,
Но вечная мне предстоит дорога,
 
 
И всей вселенной пламенным закатом
Я буду любоваться в песне строгой,
Блуждая по лазоревым палатам.
 

Трепет слов

 
День за днем уходит синий,
Торжествующий и жаркий, —
И всё меньше видишь линий,
Всё длиннее нить у Парки.
 
 
Всё длиннее и всё тоньше:
Завтра оборвется, видно,
Иль сгорит на буйном солнце,
Иль совьется, как ехидна.
 
 
Словно рыбки в жуткой сети,
Бьются мысли, вьются странно,
Как лиан упорных плети,
Вплоть до смерти неустанно.
 
 
Бьются, вьются, – толку мало,
Изощренья все напрасны.
Только трепет слов усталых
Вдохновенностью, прекрасен.
 

1927

Затишь

 
Недолгим сном забылось сине море,
Не шелохнет, не зазыбится вдруг, —
И облака в недвижимом просторе,
Как в зеркале, купаются вокруг.
Заснул и я на дремлющем баркасе, —
Недоуменный атом на волнах,
Пылинка на морском иконостасе,
В загадочных сгорающая снах.
И жутко мне без спутницы крылатой,
Без Ангела-Хранителя теперь,
Что улетел, – безбрежности глашатай, —
Зачем-то через голубую дверь…
Упасть на дно уже настало время:
Бессвязное лепечет мой язык,
И обручем оковано уж темя,
И весь я под веригами поник.
Вернись скорей, мой ангел путеводный,
Ветрила шкуны спящей разверни
И поведи ее в Эдем свободный,
Где в белоснежных облаков тени
Обитель тихая сияет Славы
Меж образов нетленных верениц.
Там жизни якорь отдадим мы ржавый
И – славословя – преклонимся ниц!
 

На отмели

 
Дремлет море, тихо дремлет,
Тихо дремлет и горит.
Душу сладкий сон объемлет, —
Сон объемлет и творит
Слово вещее, живое,
Слово странное в груди.
Настоящее, былое —
Всё осталось позади!
Солнце золотой стрелою
Тело голое разит,
Солнце, как по аналою,
Золотым перстом скользит:
Все листы душевной книги,
Всё оно перевернет,
Раскаленные вериги
Переест и раскует.
И душа тогда гармоний
Несказуемых полна, —
Мысли окрыленной кони
Мчатся через царство сна.
Вечность в мимолетном миге
Кажется воплощена, —
И в Создателевой книге
Строчка каждая ясна.
 

1927

Шторм

 
Грозные, мрачные тучи помчались
Из-за бушующих волн.
 
 
Грузно тартаны в заливе качались,
Резво вздымался мой челн.
 
 
Синие, серые воинства неба —
Молний снопами – вокруг
 
 
Дико сражались у двери Эреба,
Падая в пенистый круг.
 
 
Охра и миний, букеты фиалок
Брызжут в колодцы меж туч:
 
 
Часто из рухнувших облачных балок
Солнечный падает луч.
 
 
Оргия красок, симфония звуков,
Пенистых волн аромат!
 
 
Любы вернейшему вы изо внуков
Рыцарства Божьих Палат.
 
 
Любы вы капельке Духа Святого,
Капнувшей в черную ночь, —
 
 
Море он ищет всё снова и снова,
Грозную Вечности дочь.
 
 
Грозного моря бушующих песен
В детстве он душу постиг,
 
 
Мир без него показался бы тесен
Из-под звенящих вериг.
 

Крылатый узник

 
…И снилось пленнику родное море,
Бушующий лазоревый прибой,
Где он, с волнами пенистыми споря,
Носился с тучами наперебой.
И снилася скала ему в фиорде,
Угрюмая гранитная скала,
Застывшая в трагическом аккорде,
И блеск вокруг алмазный, блеск и мгла.
И снился запах моря терпкий, свежий,
И волн неумолкающий хорал,
И синие к жемчужным звездам межи,
Что он крылом могучим пролагал.
И многое он вспоминал, бедняжка,
Забившись в дальний, затхлый уголок,
И было так ему от мыслей тяжко,
Что перышек он вырвал целый клок
Себе со злости на груди пушистой —
У запертых неумолимо врат.
И в щель он клюв просовывал, – душистый
Вдыхая трав подводных аромат…
И каждый раз, когда у этой двери
Я ставил весла, мне казалось вдруг,
Что сам я в глубине сижу пещеры,
Цепей холодных потрясая круг.
 

Вечерние слова

 
Слова, слова, где ваше жало,
Где ваш необычайный блеск?
Тоска в когтях вас, видно, сжала:
Шипенье жалкое и треск
Слышны от вашего горенья,
И едкий стелющийся дым.
Ни новых образов паренья,
Ни нового порыва к ним!
Слова, слова, вы – сладкий опий
Моей стареющей души,
Вы строй непроходимый копий
Вкруг одиночества глуши,
Объявшей вновь мою обитель,
Куда один лишь небожитель
Подчас решается сойти,
Смутясь на голубом пути.
 

Промежуточное звено

 
Опять галдят ученые сороки
О промежуточном – с хвостом – звене,
И прыткие материи пророки
Твердят о новой с божеством войне.
 
 
До тошноты мне распря надоела
О родословном дереве – давно.
Моя прабабка, видно, не висела —
С хвостатою роднею заодно —
 
 
Под исполинским где-то баобабом.
Да и не всё ль равно, что было там?
Теперь – в бесхвостом этом теле слабом —
Есть место и божественным мечтам,
 
 
Есть место и бессмертному исканью
И никогда не гаснущим словам,
Есть утоленье всякому алканью
И в синеву дерзающим крылам!
 

Последний корабль

Сияло небо, бушевало море,

Когда иллюзий стройную армаду

Осматривал я в голубом просторе.

Их было много. К сказочному саду

Я правил, к возвращенному им раю,

И весело бежали вслед за мной

Они, воздушным парусом блистая,

Чрез океан поэзии святой.

Но много недругов пришло свирепых

У поворотных посражаться вех:

Упали мачты, расшатались скрепы, –

За тридцать лет похоронил я всех.

Линейный там погиб фрегат «Свобода»,

Погибла шкуна гордая «Познанье»,

Погиб корвет лихой «Борец Народа»,

Погибла яхта белая «Исканье».

Остался лишь один корабль воздушный –

Не изменившей Слову Красоты,

Во мраке полном он бежит послушно

Туда, где вечности нетленные цветы.

Ливень

 
Плачет небо в черном флере,
Заливается весь день.
Зги не видно в сером море.
Парус только, словно тень
 
 
Одинокая, витает
Меж потухших вкруг свечей,
Но и тот вдруг исчезает…
Да и что в нем? От сетей,
 
 
Просмоленных вновь канатов,
От дождя – он во сто крат
Тяжелей моих закатов, —
Бедный, одинокий брат!
 
 
Да и нет уже пророков,
Нет святых меж рыбарей:
Только ветер от истоков
Дует меж холодных рей
 
 
Так же, как во дни Мессии.
И в душе моей тоска
Та же, что была в России, —
Безнадежная тоска…
 

Pausilipon

 
Снова море заблистало,
Как алмазная корона,
Снова тучек из опала
Собралась в лазури грона.
Снова между веток черных,
Опьяненных солнцем пиний,
Сотни крылышек проворных
Улетают в полог синий.
Снова конус позлащенный,
Фиолетовый, вулкана
Облак розовый, точеный,
Выдувает в шелк тумана.
Две напудренные златом
Приседают солнцу шкуны,
И душа моя, закатом
Очарованная, струны
Вновь настраивает слепо
Для усталых этих песен
У раскрытой двери склепа, —
Без которых мир мне тесен.
Лейтесь, песни, в славу жизни,
Лейтесь в золото заката,
В кипариса профиль ближний,
В нить смолистого каната.
Парус расписной паранцы
В дымке голубой надуйте:
Перед смертью тешат танцы,
Перед смертью торжествуйте!
 

Музей

 
Скрипящие мы любим в море реи
И острый свист взволнованных снастей,
Картинные мы любим галереи,
Скульптур античных царственный музей.
 
 
И там и здесь, воскреснувшие боги —
С душой окаменевшей говорят,
И там и здесь – забытые дороги
Немеркнущим сиянием горят.
 
 
На корабле в сияющем просторе,
Как Лазари, мы воскресаем вдруг,
И божество в лазурной видим тоге,
Идущее через алмазный луг.
 
 
В музеях пышных божество иное
Пред изумленным взором восстает, —
Поэзия священная в покое, —
Наш мир, воздвигнутый в кивот.
 

В апельсинной роще

 
На мне плоды тяжелые,
На мне душистый цвет,
На мне и ветки голые,
Засохшие от лет.
Во мне слова расцветные,
Во мне сомненья гниль,
Во мне тоска несметная
И вековая пыль.
И образы чудесные
В духовной глубине,
И грезы бестелесные
Рождаются во мне.
Плоды на мне червонные
Рождаются зимой,
Цветочки благовонные
Меж жуткой сединой.
И так в могилу страшную
Я весь в цветах сойду,
И гроздь плодов прекрасную
В небытие снесу.
 

Там же

 
…И сотни демонов из капителей
Романских – в душу мне впивались там,
И призраки из отсыревших келий
Являлись обезглавленным мечтам.
Теперь не то: мой ангел путеводный
Обвил меня душистых роз лозой,
И часто с песнопением свободным
Над синею я пролетал волной,
И к солнцу возносился горделиво,
И Божий мир в словах живописал,
И с примиренья тихою оливой
Отца Небесного везде искал.
И, упиваясь ароматом пряным
Благоухающих садов, я тих,
Я тих и счастлив под крылом нежданным,
И неустанно плещется мой стих,
Вселенной лучезарность отражая.
И никогда уже: – Куда? Зачем? —
У Вечности немой не вопрошая,
Я жизни сбрасываю тяжкий шлем.
 

Неотступно

 
Я верую как будто в Царство Духа,
И в воскресение из мертвых верю,
Но верую мучительно и глухо,
Подобно гончими затравленному зверю.
 
 
Те гончие – мои лихие мысли,
В магический сомкнувшиеся круг:
Они над бездной роковой повисли,
Они снесли, как беспощадный струг,
 
 
С прекрасного ствола нелепой жизни
Всю оболочку радужных надежд, —
И страшные открылись всюду слизни,
И гниль, и тлен для утомленных вежд.
 

Дума

 
Чем больше думаю, тем меньше понимаю
Я сокровенный смысл земного бытия,
Тем чаще я глаза руками зажимаю
И падаю во мрак. И ужаса змея —
Шипя – отравленным разит мне душу жалом.
И Бог в моей душе – недвижим, как мертвец,
И страшно мне тогда под смертным покрывалом,
Как будто бы со мной проходит и Отец,
Как будто бы во тьме небытия мы оба
Проснемся под землей – под сгнившей крышкой гроба.
 

1928

В лазенках

 
Но в парке этом чудном —
Средь белизны берез —
Я с каждою минутой
Всё больше вижу слез.
Текут они без счета,
Сливаются в ручьи.
Считать их не охота,
Сверять – зачем и чьи…
Мне грезятся дороги…
Винтовок слышен треск.
С расстрелянными дроги
Грохочут. Странный блеск
Налитых кровью глаз,
Налитых желчью щек, —
Волнует каждый раз,
Как только на восток
Гляжу от сонной Вислы,
Где путь лежит домой,
Где призраки повисли,
Где слышен скорбный вой.
Здесь русским духом пахнет, —
Позорною тюрьмой.
И чахнет, жалко чахнет
Здесь дух усталый мой…
 

Ноктюрн

 
Тихий звон церквей невидных,
Тихий шепот душ незримых,
Тихий шелест волн лазурных
Успокаивает душу.
Душу человека мудрую,
Как змея в раю коварную,
Всепознавшую, восставшую
И покинувшую сушу.
Царство яви горемычное,
Повесть действий повременная,
Пытка мысли изначальная
К матери-земле стремит.
Как-то холодно в сознании:
Постепенность умирания,
Неуклонность отрицания,
Зарубежный мрак страшит.
Только звон церквей невидных,
Только шепот душ незримых,
Только шелест волн лазурных
Жить и веровать велит.
 

Изгнанник

 
Когда закончится земная страда
И леденящего сомненья ад,
Иных из нас, быть может, ждет награда
И блещущий Эдема вертоград.
Но мне туда заказаны дороги:
Я слишком многого искал у красоты,
Я слишком долго в очи Музы строгой
Глядел, прядя словесные мечты.
Испил я кубок жизненной отравы
По капелькам – до самой мути дна.
Полет орла, и трепетные травы,
И вечность синяя была видна
Не раз – раскрытому в экстазе оку,
И даже пламенная ипостась
Не ослепляла дерзкому пророку
Пытливых глаз, – космическая связь.
Я чист, я чист, как голубь белоснежный,
Как все вознесшиеся духом в рай,
И всё же, как изгнанник безнадежный,
Я буду биться у терновых вай
Чудовищных заоблачных гледичий,
Обставших запрещенный мне Эдем…
Да и зачем небесных мне отличий
Нести навек непонятый ярем?
 

Буря

 
Сегодня море потемнело
И нарядилось в кружева.
В порывах ветра помертвела
Небес лазурная канва.
И всё пустынно. По заливам
Скорлупы спрятались людей.
И в одиночестве счастливом
Там вакханалию страстей
Сегодня видит лишь отшельник,
И гимн ликующий поет,
Как будто бы теперь Сочельник,
Как будто бы Господь грядет.
Какое мощное дыханье!
Дрожат и жалюзи и дверь.
И занавеси колыханье,
И книг шуршанье, – всё – поверь!
Всё говорит мне о явленьи
В моей лачуге – Божества.
И в экстатичном восхищеньи
Всё вдохновенней голова
Моя усталая. И крылья —
Давно сожженные – за мной
Вновь отрастают, словно пыль я
Стряхнул столетнюю – в прибой.
И буря мне глаза целует,
И исчезает жизни гнет,
И вся вселенная ликует,
И всё во мне, как рай поет!
 

Мышь

 
На солнышке степенный кот
Играет с ошалелой мышкой:
То хрупкую захватит в рот,
То вдруг погонится вприпрыжку
За мученицею и вновь
Сгребает в когти. Стынут лапки,
Сочится из-под шубки кровь,
Сочится из-под серой шапки…
И, наконец, в один присест
Мучитель важный, изощренный,
Намеченную жертву съест,
Размерно, нехотя, как сонный.
Всю жизнь – по временам – такой
Я сам себе кажуся мышью,
И сколько б ни твердил с тоской
Я сам себе – в часы затишья —
О важности юдольных дел,
О святости и вдохновеньи, —
Давно б, наверно, надоел
Нелепого сопротивленья
Мучительный и мне обряд.
Но очи звездные всё снова
И солнце на меня глядят,
И в сочетаньях странных слова
Так много жуткой красоты,
Что и в звериных яви лапах —
Небесной чую я мечты
Волнующий у гроба запах.
 

Облака

 
Над дышащим серебряным атласом
Чешуйчатого солнечного моря,
Всё призрачней клубятся с каждым часом
Громады облаков, с Бореем споря.
И мнет он их, как нервный статуарий
Зеленую податливую глину:
То замок вырастает, то гербарий,
То Полифем, хватающий дубину.
Но вдруг исчезло всё, и только двое
Осталось в небе призраков бездомных,
Но даже те, как деревцо больное,
Тряслись в хоромах Хаоса огромных.
И проносясь над запертым окошком
Моей холодной монастырской кельи,
Они ледяным стукнули горошком,
Печалясь, видно, о земном бесцельи.
И чуял я, что отошедших души
Со мною говорят сквозь эти звуки,
Но, как ни прижимал я к стеклам уши,
Я облаков не понял странной муки.
И только чувствовал, что много жутче,
Должно быть, этой вхожей в Божий Дом,
Клубящейся в необозримом туче,
Чем мне, прижавшемуся за стеклом.
 

1929

В стужу

 
Северный ветер, студеный и злющий,
Воет под крышей, как леший сердитый.
Бледное небо. Холодные тучи.
Кратер Везувия, снегом покрытый…
Море беспарусно, море бездымно.
Спрятались где-то пугливо паранцы,
Звуки заслышав полярного гимна,
Вопли сибирских метелиц и танцы.
Стынет душа, и не верится в солнце.
Словно татарник сухой и колючий,
Смотришь, упершись щекою в оконце,
Смотришь на дико клубящие тучи.
Смотришь – и с ужасом думаешь часто,
Как отошедшему в вечности жутко.
Вряд ли страдала безумней Йокаста,
К бездне приблизившись: вечность – не шутка!
Дрожь пробегает по стынущим венам,
Мысля о Хаоса звездных провалах…
Я же наверно, – по солнечным стенам
Быстро скользнув в бесконечности залах, —
Робко забьюсь в паутинку в куточке,
Как шелковичный червяк, – и как прежде
Буду молиться Хаосовой дочке,
Смерти, чтоб лучше закрыла мне вежды.
 

Помпейская элегия

 
Меж розовой деревьев паутиной,
Синеет моря свежая эмаль.
Вдали сверкает снеговой вершиной
Соррентских гор извилистая сталь.
А слева темное стоит виденье —
Везувий, разрушитель городов,
И дым с него на белые селенья
Спускается и кружево садов.
Мы входим в узкие ворота Нолы
По плитам древней римской мостовой.
Над ними – на холма вершине голой —
Ряд мрачных пиний с плоской головой.
А справа, слева – серых стен огрызки
И лабиринтов уличных скелет,
Где древние пергаментные списки
Рассказывают повесть давних лет.
И мысль скользит по вскопанному тлену,
Забыв о чарах радужной весны,
И пятерней костлявой по колену
Ударил Некто вдруг из глубины,
Указывая на Memento mori
Пред нами распростершейся Помпеи.
Но мы устали от таких историй,
Как от ярма житейского на шее.
Мы современники еще Мессины,
Разрушенной десницею Судьбы,
Мы – мировых побоищ паладины —
Считали миллионами гробы.
И древности седой простые сказки,
Когда-то возвышавшие наш дух,
Теперь не могут горестные маски
Сорвать с лица у наших душ – старух.
И красота обветрившихся фресок —
Создание безвестных маляров —
С гирляндою причудливых гротесков
Не расцветит трагический покров.
Но ожило и кладбище Помпеи
Немедля (как от верного мазка —
Черты забытой древней эпопеи),
Когда в камнях на дивного зверька
Вниманье мы случайно обратили…
Везде, как изумрудный перелив,
Из многовековой глядел он пыли
На Божий мир, загадочно счастлив.
Как молния зеленая он вьется,
В изящную свиваяся спираль,
Иль с амфоры свисает у колодца,
Горя в лучах, как древняя эмаль.
И сколько их лежит на вешнем солнце,
Везде с экстазом радостным дыша,
И золотые круглые оконца
Следят за нами сонно, не спеша.
И часто мы встречаемся зрачками, —
Я с любопытством жутким, а они
Так безразлично, словно меж камнями
Обоих нас встречать здесь – искони
Досадная была необходимость.
И ясно, что они и без меня
Могли отлично несоизмеримость
Прожить сужденного им в бездне дня;
Что муха им – меня куда важнее,
Летающая сонно меж камней;
Что познатней их род самой Помпеи,
Что были до людских они теней
Уж обитателями черной лавы,
Что будут после нас на Божий трон
Они взвиваться – и в цветы и в травы, —
Свой солнечный догреживая сон.
Они, – вот эти ящерицы в дроке, —
Так много мне, так много говорят,
Что ни в одном я Божием пророке
Такой тончайший не заметил яд
Животрепещущей, первичной мысли!
Ведь первыми с таинственной руки
Создателя они в хаос повисли,
Свиваясь в радужные узелки.
Вот эти, эти золотые глазки
Глядели первыми на Божий мир,
Когда еще так много было сказки,
И спал во тьме сомнения сатир.
Смотри, в них – солнце, солнце в них полнее,
В них сам воскреснувший Великий Пан!
В них больше смысла, чем во всей Помпее,
В них символов безмерный океан!