Текст книги "Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Сборники стихотворений. Том 1"

 
Ползли мы по ступенчатой спирали
На колокольню мирового храма.
Три дня уж мы без устали взбирались.
Меж облаков сокрылась панорама.
 
 
Сквозь трифоры парами мы дышали,
И жизненная прекратилась драма.
С вершинным мы стремленьем умирали,
И принимал нас милосердный Брама.
 
 
Вдруг стертые сокрылися ступени…
Над нами золотая лишь игла
Да облаков серебряные тени…
 
 
Но за плечами было два крыла…
И мы взвились в отчизну сновидений,
Как ласточек крылатая стрела.
 

 
Когда Ты примешь мой мятежный дух,
Что искорка лишь духа Твоего,
Не сохраняй меня, как злых старух,
Как в диком поле гнойное стерво,
 
 
Как снег в овраге, как лебяжий пух.
Нет, атом влей тревожный в естество,
Чтоб я, как я, уже навек потух,
Собой усиля в мире божество.
 
 
Влей в звездные меня Свои аорты,
Чтоб я по ним кружился, как болид,
И созерцал другие натюрморты,
 
 
Иль где-нибудь меж мшистых Ниобид
Зацвел в цветов несеянном аккорде
Под бушеванье диких нереид.
 

 
Всё небо черный занавес из крепа.
Ни фонарей, ни звезд, ни маяка,
Ни вечного огня под сводом склепа.
Асфальт везде, да смертная тоска.
 
 
Что летопись юдольного вертепа?
Что желтые страницы дневника?
Всё, даже ласка Хаоса нелепа,
Когда не видишь Алого Цветка.
 
 
Лишь он один имеет для поэта
Глубокий смысл в непобедимой мгле:
Он Вифлеемская моя комета,
 
 
Цветок морозный на тюрьмы стекле.
И жду я, жду мистического света,
Жду Ангела на радужном крыле.
 

 
Как тюлевая занавесь туман.
Не видно ни холмов, ни снежных гор.
Лишь кружево платанов тешит взор,
Да призрачный небытия обман.
 
 
Но голубок, по временам, турман
Касается стекла как метеор,
И чьи-то слезы, жемчуг на подбор,
Волнуют, как раструбчатый дурман.
 
 
То тени наших бедных отошедших
Как облачный клубятся в небе флер,
В безбрежности покоя не нашедши.
 
 
Меня волнует тюлевый шатер,
И прячу я под одеяло плечи,
Чтоб укоряющий не встретить взор.
 

 
На Красном море знойная пустыня.
Завеянный песками монастырь.
Небесный купол турмалинно-синий.
Вдали Синай, лазурный богатырь.
 
 
Как плечи изможденной инокини,
Согнулся пальмы золотой потир.
Песок рябится, как муар старинный.
Палящий зной. Безбрежности псалтырь.
 
 
Два моря: золото, аквамарин.
Под своды церковки манит прохлада.
Глаза Мадонны коптской из глубин
 
 
Глядят веков. Чешуйчатые гады
Пред ней, как канделябры из Афин,
Зажженные во рту несут лампады.
 

 
Твоей рукой к безбрежности ведомый,
Словесный я хочу закончить труд.
Уже вдали Отцовские хоромы
Сверкают и зеркальный синий пруд,
 
 
Где отражаются в небытия истоме
Все те, что здесь безгрешные живут,
Все те, кого я видел в нашем доме,
В далеком прошлом несколько минут.
 
 
То пруд забвенья: шпажные ресницы,
Как камыши лиманные, шуршат,
И нектар пьют небесные в нем птицы.
 
 
Пылающий уже настал закат,
И мы исчезнем в нем, как голубицы,
Что воду крылышками шевелят.
 

 
Благословен навеки этот день,
День нашей первой в Светограде встречи,
Хотя нередко набегала тень
И слышались взволнованные речи.
 
 
Ты привела меня под лавров сень,
Ты исцелила от противоречий
И ты, благоухая как сирень,
К бессмертию ведешь, обняв за плечи.
 
 
С тобой я научился лепетать
Меж мачтового радостного скрипа,
С тобой сорвал седьмую я печать,
 
 
И весь расцвел, как царственная липа.
Ты мне жена и любящая мать,
И дочь, в Колон ведущая Эдипа.
 

 
Как змеевласые летят Эриннии,
Клубясь, на север дикий облака.
На них гиматионы черно-синие,
В них молнии костлявая рука.
 
 
Не уловить разрывчатые линии
Порывом живописного мазка,
Но оглядеть нетрудно их в унынии,
Когда охватит смертная тоска.
 
 
Я не убивший мать свою Орест,
Хоть и глядел, как бесы убивали
Ее со смехом, пригвоздя на крест.
 
 
Я убежал, покрыв лицо вуалью,
Чтоб жить среди неоскверненных мест,
С раскаяньем тяжелым и печалью.
 

 
О Господи, Твои следы повсюду
Я вижу на волнах и на песке,
Но Ты явись мне в рукотворном чуде,
Как Микель-Анжело на потолке.
 
 
Явись мне в «Хаосе» моем, покуда
Не созданном в келейном уголке.
Я не предатель Сына Твоего, как Иуда,
Нет Каина знака на моем челе.
 
 
Мне нужен образ, символ, аллегория,
Я жажду вылепить Тебя из глины,
Как ты меня в Моисеевой истории.
 
 
Ты должен образ мой приять в картине,
Ты должен на бесплодном плоскогории
Твои священные клубить седины.
 

 
Как волны, исчезают поколенья:
Ты на гребне жемчужный пузырек.
Вся Вечность мимолетное мгновенье,
Мерцающий болотный огонек.
 
 
Бросай в волну свои стихотворенья,
Из иммортелей связанный венок,
И проплывай в загробные селенья,
Как карусельный с мишурой челнок.
 
 
Всё лишь случайный на болоте блик,
Всё – перевернутое отраженье
На дне аквамаринных майолик.
 
 
Плыви, сверкай, прошло твое мгновенье,
Чернеет под тобой холодный Стикс,
Что погребает в урнах поколенья.
 

 
В лазури нежной снежные барашки
Плывут, купаясь в солнечных лучах.
В зеленой травке зацвели ромашки
С улыбкой детской в золотых очах.
 
 
Я сам как будто в чистенькой рубашке
Из гроба встал, услышав мертвых страх.
С весельем трелили повсюду пташки
На сладко спящих терния кустах.
 
 
Истлевшим тяжело хожденье ножкам,
Но верная ведет их Антигона
По сыроватым от дождя дорожкам
 
 
К ступеням золотого Божья трона,
И посылаю поцелуй я крошкам,
Ликующим у гробового лона.
 

 
Я видел ночью, как родился эльф
На дне обрызганной росою розы.
В долине это было древних Дельф.
Цвел олеандр и желтые мимозы.
 
 
Мохнатый шмель, воинственный как гвельф,
Вокруг кружился и жужжали осы,
Глядя в цветок, где десять крошек-дев
Серебряные заплетали косы.
 
 
Завернутая в чистые пеленки,
Там куколка лежала в ноготок,
И радужные были перепонки
 
 
И золотой у ней в кудрях венок.
Едва родясь, она пустилась в перегонки
За мотыльком чрез бархатный лужок.
 

 
Дождик льет, как слезы льются Божьи,
Ангелов и мучеников слезы:
На жемчужинки они похожи,
На росу, усыпавшую розы.
 
 
Я, со смертного поднявшись ложа,
Созерцаю белые плерезы,
Как ручьи текущие по коже,
Совершая вновь метаморфозы:
 
 
Вот я в небе розовая тучка,
Сумеречник с мертвой головой,
Иль в окошке трепетная ручка
 
 
Райской детки с лентой голубой,
Иль венца тернового колючка,
Лоб Христа пронзившая с тоской.
 

 
Зыбятся корибанты естества:
Листочки клейкие, струя фонтана
И розовые свечки у каштана…
Ласкающие руки Божества
 
 
Коснулись глаз моих, и голова
Кружится, будто бы несет тартана
Меня по синим безднам океана,
И под килем колышется волна.
 
 
Как серый занавес на древней сцене,
Раскрылось небо – и крылатый хор
Архангелов склонился на колени…
 
 
В звездистой бездне высится собор
С гробницами ушедших поколений —
И насладился ненасытный взор.
 

 
Бог ближе звезд, Бог ближе облаков,
Как воздух Он меня объемлет,
И ласково и милосердно внемлет,
Когда слагаю лабиринт я слов.
 
 
Он голос мой, когда я так суров,
Что осуждаю форумы и кремли
И все воюющие в мире земли,
Где проливается безвинных кровь.
 
 
Он в совести моей магнитной стрелке,
Что дух выводит ввысь из тупика,
Он в каждой радостной моей проделке,
 
 
И творческая у Него рука:
Он с чайками пускается в горелки,
Он со стеблем колышется цветка.
 

 
Сегодня осиянный вешний день.
Свинец расплавился. Иссякли слезы.
В нору сокрылась гробовая тень.
Все в изумрудах веточки березы.
 
 
В сережках ивы, в гроздочках сирень.
Фонтаном золотым стоят мимозы.
И наконец уж выползти не лень,
И полетать, как прыткие стрекозы.
 
 
И Бог проснулся вдруг в моей душе,
Почуяв снова творческие силы,
Как Пан Великий в спящем камыше,
 
 
Хоть люди погребли Его в могиле.
И Он живет со мною в шалаше,
Сверкая, как понтийские бериллы.
 

 
Исчезновение с потухшей сцены
Для смертных величайшее из благ:
И пьесы все уж потеряли цену,
И режиссер – непримиримый враг.
 
 
Нет ни одной уж новой перемены,
Все показал кулисы Вечный Маг:
Всё те же звездные повсюду стены,
Всё тот же кладбища сырой овраг.
 
 
Вот Дева-Смерть уж вышла Эпилогом
И всем к устам забвения фиал
Подносит нежно: – Отходите с Богом,
 
 
Актеры старые, ваш карнавал
Окончился давно в краю убогом.
Забвенья час трагический настал!
 

 
Цветет сирень. Листочки липы клейки.
Всё небо пышный голубой цветок.
Касатки вензелят вокруг келейки.
Бурлит на белых камушках поток.
 
 
Всё от весны, всемирной чародейки,
Уж выставило свеженький росток.
Все изумрудные подняли шейки,
Все к солнцу тянут пестрый лепесток.
 
 
Я сам, бальзамированный как Лазарь,
Обмотки отряхаю от червей,
Я сам в зеленый выбрался алказар
 
 
И слушаю, как трелит соловей,
И забываю в творческом экстазе,
Что я давно отпетый муравей.
 

 
Я жадно пел, как жаворонок жаркий,
Взвивающийся к солнцу в летний день
И пишущий крылами в небе арки.
Но не бросающий на землю тень.
 
 
Я жутко жил, как жалостные Парки,
Прядущие судьбы печальной сень,
Хоть под окном моим, как у Петрарки,
Цвели жасмин и белая сирень.
 
 
Я центробежно уходил от жизни
В обитель белодланных нереид,
Где не могли всползти на темя слизни.
 
 
И пламенем горел, как прометид,
Но не светил для мертвых я на тризне,
Не снес огня в бесформенный Аид.
 

 
Безлунна ночь. Лишь отраженья звезд,
Как светлячки, в безбрежности видны.
Фрегат, чернильный вечности форпост,
Кошмарные скрипя предвидит сны.
 
 
Морская грудь – колышущийся мост,
Но пропасти под ним мне не страшны.
Вселенная – космический погост,
В котором все исчезнуть мы должны.
 
 
Зеленые из волн подъяты руки,
Зовущие в подводный лес на дно,
Где все навек окончились бы муки,
 
 
Как белые в степи зовут давно
Для прекращенья тягостной разлуки:
И те, и эти мне милы равно.
 

 
Исчезли ласточки. Исчезли мыши
Летучие. Исчезла мошкара.
На стеклах дождь. Сырые всюду крыши,
Как будто бы похоронили Ра.
 
 
И сам я истукан церковный в нише,
Или на дубе мшистая кора,
И незачем мне устремляться выше
Вороньего в развалинах кра-кра!
 
 
Всё развалилось, всё покрылось цвелью,
Условной стала даже красота.
Жизнь не щадит ни эремита кельи,
 
 
Ни преклонившихся у ног Христа.
Ни слов не опьяниться больше хмелем,
Ни самым миром, что лишь суета!
 

 
Цвети, как ландыши, как незабудки,
Гляди на отражение свое:
Всё остальное преисподней шутки,
Лонгиново меж ребрами копье.
 
 
Живи свой миг, сосчитаны минуты,
Святое создавай себе житье,
Хоть чашу поднесут тебе цикуты:
Ведь не от мира царствие твое.
 
 
Ты отраженный атом божества,
Первооснова всей духовной жизни,
Ты мыслящая над ручьем трава,
 
 
Хоть и ползут серебряные слизни
По стеблю твоему, и синева
Непостижима для тебя, как ближний!
 

 
Высокие готические своды.
Из глаз вершинных ониксовый свет.
Всё в полумраке. Не текут уж годы.
И яви самой будто бы уж нет.
 
 
Как светлячки в капеллах хороводы
Свечей душистых, золотой спинет.
Авемарийное жужжанье. Воды
Журчащие. Молитвенный сонет.
 
 
Душа, как белый мотылек, как ладан
Струистый, взносится под купол самый,
И будто бы опять урок ей задан:
 
 
Связать миры алмазными лучами
И примириться с преисподним адом,
Не слушая Змеи, как при Адаме.
 

 
Чу! Кто-то заколачивает гвозди
Мне в крышку, словно я уже в гробу…
Вверху сверкают золотые грозди,
И гнить в земли не хочется зобу.
 
 
Не истязуйте старческие кости
С надутым брюхом как у марабу!
Непрошенные вы в келейке гости,
Хоть венчик у меня уже на лбу.
 
 
Да, новая пришла метаморфоза,
Освободиться должен мотылек
От жгучего объятия мороза:
 
 
Душистый ждет на острове цветок…
Лечу к тебе, пурпуровая Роза,
Уже червей осыпался моток!
 

 
Моей страны на старых картах нет,
Она еще в фантазии поэта,
Ее не создал в мире Параклет,
Но плыть за ней на край возможно света.
 
 
Построй себе стопарусный корвет
И оснасти в созвучия сонета,
Плыви хоть тысячи по ветру лет:
Всплывет, всплывет из волн твоя Винета.
 
 
Заросшие видны там будут храмы,
На знойных скалах золотистый дрок.
Меж олеандров вдумчивый Гаутами.
 
 
Внизу камыш, лягушки и челнок.
Вокруг песок, колышимый волнами,
И меж колонн умолкнувший Пророк.
 

 
В непостижимой глубине души
Свершаются таинственные сдвиги,
Лавины рушатся, как шалаши,
Священные дотла сгорают книги.
 
 
И мнится, что бы ты ни совершил,
Будь ты хоть кесарь римский на квадриге
Или апостол социальной лжи,
Тебе не сбросить ржавые вериги.
 
 
Душевная страшнее катастрофа
Исчезновенья целых поколений:
Свергаются внутри иллюзий строфы,
 
 
И умирает пустоцветом гений.
Одни насторожившиеся дрофы
Каких-то ждут от жизни откровений.
 

 
Небо цвета сочного индиго,
Выжатого пальцем из тубетки.
Звезд алмазная закрылась книга.
Мечешься, как перепелка в клетке.
 
 
Душно. Молнии вокруг, как дзыга,
Извиваются? вонзаясь в ветки.
Нет спокойного давно уж мига.
Всё черней, черней в окошке сетка.
 
 
Полило вдруг, будто бы из шлюза,
Стекла занавес покрыл прозрачный
С змеевласой головой Медузы…
 
 
Символ это бытия удачный,
Лик моей усекновенной Музы,
Взгляд ее отравленный и мрачный.
 

 
В тени под старой липой на скамейке
Незваных принимаю я гостей:
То муравей заползает по шее,
То вылитый из бронзы скарабей,
 
 
То паучок, подобно белошвейке,
Протянет нитку меж седых кудрей,
То вошка в малахитовой скуфейке
Залезет, щекоча, ко мне в зашей.
 
 
Я их люблю, своих подножных братьев,
Щекочущих и жалящих мне кожу,
Моих придворных в золоченых платьях.
 
 
Я морщусь, улыбаюсь, строю рожи…
Угомонитесь! Скоро ведь в объятьях
Я буду ваших, в подземельной ложе.
 

 
Как альбатрос, на Ледовитом море
Крылю я неустанно день и ночь,
С тифоном полуночным в вечном споре,
К родным скалам не улетая прочь.
 
 
В действительности безызживном горе
Я понял, что на гнездах бестолочь,
И вынимаю из ларца Пандоры
Икара крылья, чтоб увидеть Ночь.
 
 
Там меж сверкающих плавучих льдин,
Меж кашалотов дымчатых фонтанов,
Я безнадежно, царственно один.
 
 
И не нужны мне гнезда пеликанов,
И не страшусь я более седин
И под собой небытия пеана.
 

 
Тот звездный луч, что озарил окошко
Моей келейки скучной, излучен,
Когда еще Христосик в храме крошка
Не поучал седой синедрион;
 
 
Когда еще ихтиозавр, окрошкой
Акульей и моржовой насыщен,
На скалах грелся с тигровою кошкой,
И человека не начался сон.
 
 
Мучительно развитие идей:
В них сожигающий таится яд.
Они отравленнее орхидей
 
 
Болотных и сознанье тяготят,
Как корабли без парусов и рей,
Где черепа из-за бортов глядят.
 

 
Неведомому божеству души
И силам всем неведомым природы
Я возвращаю медные гроши
Познанья и обманчивой свободы.
 
 
Как мирозданье ни распотроши,
Из атомов не только что пагоды,
Не вылепишь базарные горшки,
Хотя б участвовали все народы.
 
 
Лишь молнией, сверкающей в мозгу,
Возможно осветить кусты во мраке
На вечности угрюмом берегу,
 
 
Лишь в обожженном, выпаленном шлаке
Поднимешь Божьей радуги дугу,
Иль зазыбишься позлащенным злаком.
 

 
Будь рад, что фитилек твой замигал
И скоро упадет на дно лампады:
Ты ничего во тьме не освещал
И только тлел от жизненной услады.
 
 
Вверху всё тот же ангелов хорал,
Внизу всё то же блеющее стадо,
За сводом храма низменный кагал
И страшное обличье маскарада.
 
 
Мой свет для освещенья древних риз
И византийских мозаичных ликов.
Глаза молящихся. Лепной карниз.
 
 
На солнце ж гул беснующихся криков,
Да пену мечущий на скалы бриз,
Да полное смешение языков.
 

 
Я чувствую себя частицей мира,
Кружащейся во тьме вокруг Икса,
Но я не создаю себе кумира
И выше всё взвиваюсь в небеса.
 
 
Там холодно, там обмерзает лира,
Там не шумят сосновые леса,
Там не могу я с прытию сатира
Плясать у Диониса колеса.
 
 
Я создан лучиком для вертикали
И медленно скольжу лишь по воде,
Как пепельные чайки, что устали,
 
 
Но нет прибежища и мне нигде:
Я с звездами кружусь в безмерной дали,
Как бледный конь на золотой узде.
 

 
Ведь ты ничто, случайный яркий блик
На чешуе бушующего моря,
Но сколько б ни было в сознаньи горя,
Ты отраженный в море Божий лик.
 
 
Ты из стихии вечности возник,
Чтоб, с божеством непостижимым споря
И пеною у скал угрюмых вздоря,
До звезд лучистых доплеснуть свой крик.
 
 
Блаженный миг важнее всей вселенной:
Он самородный радужный жемчуг.
Так не страшись же оболочки тленной:
 
 
Она спасительный в пучине круг,
Она своей соленой свежей пеной
Всё очищает бренное вокруг.
 

 
Лес колонн. Изящные аркады.
Золотой на фоне Божий храм.
Голуби служить в нем мессу рады,
С башни красной рея по утрам.
 
 
Крылья, крылья, крылья от услады
Нас уносят прямо к небесам.
Крылья солнечной полны отрады,
Сродны полудневным облакам.
 
 
Крылья, крылья, теплые, как щеки
Девушки любимой, как венки,
Ангел будто подле темноокий,
 
 
Ласка мертвой матери руки.
Слез горючих катятся потоки,
Медные поют в лазури языки…
 

 
Пока я созерцал черты природы,
Я видел только Красоту и Смерть
И, безнадежные слагая оды,
Склонял главу под занесенный серп.
 
 
Потом мне звездные открылись своды,
Когда в твоих очах всю душеверть
Увидел я, и истинной свободы
Вдруг распахнулась предо мною дверь.
 
 
В твоих глазах нашел я снова Бога
И Голубиную прочел скрижаль,
До гробового озарясь порога
 
 
И Божию предчувствуя печаль.
И стала мне домой ясна дорога,
И стало мне Творца вселенной жаль!
 

 
Когда я просыпаюсь среди ночи,
Мне кажется, что я уже в гробу
Меж савана прогнивших смрадных клочьев,
Или в червей набухнувшем зобу.
 
 
И страшно мне, как будто к средоточью
Я не вернусь с сиянием на лбу
И вечность не познаю, Божью дочерь,
Как на болоте спящий марабу.
 
 
Вокруг личинки, корни, хризалиды:
Я задыхаюсь под своей плитой
От разочарованья и обиды,
 
 
И лиры нет со мной уж золотой,
И душат пальцы черной Немезиды,
И червь я самый жалкий дождевой.
 

 
Я родился, чтобы тебя увидеть
В тиши ночной у круглого стола,
Но не в таком, увы, невзрачном виде
Предстать хотел, когда меня ждала:
 
 
Не черным Ангелом на дне Аида,
Мятущимся на океане зла,
И не преследуемым Немезидой
Орестом, жалимым из-за угла.
 
 
Но ты меня и падшего любила
За песни рая, что я не забыл.
В юдоли скорби мы большая сила
 
 
Посереди завеянных могил,
И душу ты слезами мне омыла,
Чтоб пред Отцом предстал Сатанаил.
 

 
Овальный глаз среди угрюмых кедров,
Похожих на зловещих ведьм Макбета.
Нимфеи белые в лазурных недрах,
Где рыбок золотых немая Лета.
 
 
Сюда не прибежит искать Деметра
Потерянную дочь вдали от света.
Тут кедры страшны под напором ветра,
И для трагедии картина эта.
 
 
Но я люблю ее в часы заката,
Когда в ресницах черных глаз горит,
Когда как будто к жизни нет возврата,
 
 
И убиенные тела харит
Лежат меж грудами лесного злата,
И молится меж мертвых эремит.
 

 
Солнце встало, радостный художник,
Озаряющий юдольный мир.
Засиял на тропке подорожник,
Словно гордый сказочный эмир.
 
 
Чрез решетку выглянул острожник,
Улыбаясь, как лесной сатир,
Позабыв, что старый он безбожник,
И запел под звук незримых лир.
 
 
Перед солнцем все мы, словно парсы,
Преклоняемся, как перед Богом,
Забывая яви пошлой фарсы.
 
 
Даже в пне рождается убогом
Новый отпрыск, как цветной интарсий,
Перед смерти роковым порогом.
 

 
Золотая вышивка чинаров
На сиреневом холсте тумана.
Тени облачных вверху гусляров,
Да метелки сизые дурмана.
 
 
Люди, словно робкая отара,
Жмутся подле посоха чабана:
Всё как из полночного кошмара,
Слишком поздно, или слишком рано.
 
 
Сам я слишком поздний, слишком ранний,
На земле мне нет давно уж места.
Грай я слышу над собою враний,
 
 
И брожение людского теста…
Мир не создан для моих мечтаний,
Для Поэзии, моей Невесты!
 

 
Вечер опускает покрывало
Из прозрачного на мир виссона.
Фонари горят сквозь флер устало,
Как алмазная в крови корона.
 
 
Я гляжу в окно большого зала,
Где поет arioso примадонна:
Мне теперь колоратуры мало,
Мало царского в пустыне трона.
 
 
Я гляжу в туман на пряжу сучьев,
Фантастически сплетенных в терний,
Мне в тумане колыхаться лучше,
 
 
Как трезвон колышется вечерний,
Отраженный в распыленной туче,
Колыхаться, как звезда в цистерне.
 

 
Атомный город в мраке под землей.
Как лабиринт таинственный Миноса,
Удушенный космической волной,
Где некому уже задать вопроса.
 
 
Бегу, бегу с мигающей свечой…
Нигде пышней не видел я покоса:
Зрачков потухших в сумраке покой,
Развеянные по болоту косы.
 
 
Бегу, бегу без нити Ариадны,
Не находя ни окон, ни дверей…
От ужаса глаза мои громадны,
 
 
Как пасти хаотичных галерей…
Спаси меня, мой Ангел благодатный,
Проснуться дай за гробом поскорей!
 

 
Нет у меня ни крыльев, ни корней,
Чтоб улететь или укорениться,
И я брожу меж обгорелых пней,
Как раненая на болоте птица.
 
 
Нет у меня ни вороных коней,
Ни гиппогрифа, чтобы в небо взвиться,
Ведь на пороге я юдольных дней,
И близится небытия криница.
 
 
Подай мне руку, милая жена,
И поведи как бедного Эдипа
Через туман, где родина видна:
 
 
Благоухают старые там липы,
И сосен круг я вижу из окна,
И слышу звуки мачтового скрипа…
 

 
Под крышкой гроба восковая маска
Непризнанного суетой поэта.
Окончилась бессмысленная сказка,
Увозит труп больничная карета.
 
 
Но дух его, лишь кончилась развязка,
Ушел, как луч немеркнущего света,
Через рубеж, где отческая ласка
Его приемлет снова Параклета.
 
 
Страна поэта за пределом мира,
Где нет совсем обугленных планет,
Где нет круженья пьяного сатира,
 
 
Где ни рождения, ни смерти нет,
Где никогда не умолкает лира,
Где Божий сын любимый ты, поэт!
 

 
Всю жизнь меня томил безумный страх,
Страх перед жизнью и самим собой,
Страх в море разъяренном и в горах,
Страх перед неба бездной голубой.
 
 
Теперь, когда я уж почти что прах,
Он превратился в ужас пред Судьбой,
Как будто в змей шипящих я узлах,
Иль мученик, ведомый на убой.
 
 
Я падшим Ангелом по временам
Считал себя, но я лишь жалкий червь,
Ползущий по распаханным полям,
 
 
Гнилая я на ветхой мачте вервь.
И осудил себя давно я сам,
Открыв ланцетом дрыгающий нерв.