Текст книги "Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Сборники стихотворений. Том 1"

Адам

 
Когда остыл творенья пламень
И прах обуглился земной,
В мой остов обратился камень,
Еще не излучивший зной.
И тело тленное покрыло
Его из шлаков и земли,
Как мачту гибкую – ветрила,
Когда снастятся корабли.
И в сердце хлынула из моря
Лазурно-пенистая кровь,
И первого восхода зори
Зажгли в нем первую любовь.
Но дух мой не могла Деметра
Создать из атомов простых,
Мой дух из штормового ветра,
Что в розах ароматных стих.
Но мысль мою нельзя из пепла
Было создать и из оков,
Она в безбрежности окрепла,
Она из белых облаков.
И душу создал мне не Случай,
Не в муках вьющаяся плоть,
Ее десницею могучей
Мне бережно вложил Господь!
 

Вира!

 
И небо всё то же, и так же березы
В атласных листьях червонных стоят,
И так же осенние бледные розы
На астры с улыбкой печальной глядят.
И с тем же гляжу я на всё умиленьем,
И звуки и краски – как прежде – люблю,
И с тою же верой по мокрым ступеням
Схожу к оснащенному я кораблю.
Но что-то порвалось, но что-то разбито,
И пусто по-новому как-то в груди,
И уже размах и тревожней орбита,
И тускло мерцает звезда впереди.
И всё же, засмейся и крикни мне: «Вира!»
И якорь взовьется со скрежетом в клюз,
И с новой надеждой в неновом уж мире
Любовный опять заключу я союз.
Смотри, я внимаю! Рычаг кабестана
Держу я с волненьем. Я молод, я чист!
Ты медлишь? А! – «Вира!» – Смотри, как гитана
Зарылся корабль в голубой аметист!
 

Постриг

 
Осторожней, угрюмый воитель!
Это – жизни последний изгиб,
Ты обрящешь для духа обитель,
Или ты безвозвратно погиб.
Впереди беспросветная пропасть
И зеленая ненависть в ней,
Не пронижет ее копья лопасть,
Не растопчут копыта коней.
Потеряешь Спасителев нектар,
Обожжет тебя чистый Грааль,
И по струнам орфеевым плектр
Заиграет тогда уж едва ль.
Прочь доспехи, угрюмый воитель,
И шелом, и бердыш, и копье!
Голубая в Тоскане обитель
И забвенье – спасенье твое.
Будь Гаутами, Ассизским Франциском,
Будь Эоловой арфы струной,
Разговаривай с солнечным диском
И с журчащей сребристой волной.
Пусть без братии будет пустыня,
Без апостолов церковь твоя:
Чудотворнее станет святыня,
И алтарь твой в саду бытия.
И не будешь по камням Голгофы
Волочить бесполезный ты крест,
И твои не рассыплются строфы,
Как евангельский бисер, окрест.
 

«Вырывайте глаза, отрезайте язык…»

 
Вырывайте глаза, отрезайте язык,
Просверлите железом мне уши:
Ко всему я теперь, ко всему я привык,
Что растлить собирается души.
У меня и без глаз многорадужный свет
Там, – в загадочных недрах, – найдется,
Да и ярче сияют алмазы планет
На глубоком исподе колодца.
У меня и язык сокровенный без слов
Созидает волшебные песни,
Пишет четким уставом из тех жемчугов,
Что всех зорь огнеструйных прелестней.
У меня без ушей сохранились бы струн
Демиурговых в сердце аккорды,
А теперь распылит их страданий бурун
И тритоньи поглотят их морды.
Не увижу я Розы сияющий лик,
Не услышу любовные речи,
И беззвучным ответный покажется всклик,
И во тьме не блеснут ее плечи;
Но расскажут ей всё златоустые пальцы
И слепого чела пластилин,
И очей не увижу, как тухнут зеркальца
Из-под осени близкой морщин!
 

Уходящее

 
Я люблю уходящее,
Молодым побежденное:
Красота настоящая, —
Вековым искушенная
Достиженьем страдания, —
Мне милей созидания
Неуверенных ценностей.
Лишь немногое бренности
Избегает творимое,
Лишь в немногом незримая
Создается гармония.
Богостильность Авзонии
И Эллады мелодия —
Позабытых угодия,
Одиноких причастие.
Никакое ненастие
Не повергнет лучистые
На земле евхаристии…
Я люблю отошедшее,
Матерьяльно отцветшее,
Но духовно живущее,
Умирающе сущее.
Одиноко-пустынное,
Позабыто-вершинное,
В суете непонятное,
Навсегда невозвратное,
Я, невзрачный, загадочный,
Огонек лихорадочный,
Окрыленно люблю!
 

1920

Только поэт

 
Я исступленным бушевал пророком
В младенчестве загадочном своем,
И в поединок выступал с пороком,
Игрушечным жонглируя мечом.
 
 
Я в ранней юности себя Колумбом
Реторт и тигелей воображал,
Цветы классифицировал по клумбам
И на булавки мотыльков низал.
 
 
Затем я к мудрецам пошел в науку, —
В магический бескрылой мысли круг, —
И испытал всю немощь и всю муку —
Идеи титанических потуг.
 
 
И наконец, остался лишь поэтом,
Влюбленным в тайное слаганье слов,
Преображающим – небесным светом —
Обремененных тяжестью оков.
 
 
И навсегда я превращуся в струны,
Рокочущие славящий псалом,
Когда навеет мне Господни руны
Тысячеокий херувим крылом.
 

Синие нити

 
Грустно жизни кантилена
Стелется по крышам.
Небо цвета гобелена —
Мавзолея тише.
Легкокрылые армады
В голубом атласе —
Как пасхальные лампады
На иконостасе.
Синих стрельчатых касаток
Пронизали нити —
Гобеленов непочатых
Бледные ланиты.
Серебристо-острым вскликом
Их пробуждена,
Вновь вещает о великом
Уцелевшая струна.
Бог один остался в мире:
Бог мгновений! Красота!
Эта ласточками в шири
Проведенная черта!
 

1921

Золотой мотылек

 
Из милых рук прелестного ребенка
Я принял золотого мотылька
С эмалью черною на перепонках,
Где два горели алые глазка.
 
 
И вспомнил я, что он под слоем тонким
Земли лежал у розы корешка,
Как червь беспомощный, – что по сторонкам
Вилось противных ножек два рядка.
 
 
Что знал он о своей грядущей жизни,
Когда свернулся в гробовой кокон?
Не то же ли, что человек на тризне,
 
 
Когда возлюбленных хоронит он,
И в неподвижном и зловонном слизне
Мнит заключенным воплощенья сон?
 

1921

Тайна-мать

 
Тайна-Мать неисповедная,
Девственница Божья непорочная!
Не проникнет мысль, сиротка бедная,
И раба-наука лоскуточная
 
 
За обители ворота медные,
В лабиринты Рая полуночные.
Ухищренья разума – безвредные
Лишь гаданья девичьи цветочные.
 
 
Только Божьей красотой вскормленные,
Вдохновения везде искавшие,
Только словом чистым окрыленные,
 
 
От полетов к Божеству уставшие,
Желчью символов неутоленные, —
Мать увидят, из гробов восставшие.
 

Звонарь

 
С четырехгранной, мрачной и зубчатой,
Из черных скал воздвигнутой звонницы,
От бифор вереницею крылатой
Уносятся серебряные птицы.
 
 
Ласкающе в лазури непочатой
Колышутся эфирные криницы, —
И я застыл над ржавою лопатой,
И перестал для Северной Царицы,
 
 
Для матери родной, копать могилу.
Помилуй нищенку, Небесный Царь!
Верни пророчице былую силу!
 
 
Рассей зловонную болота хмарь!
Верни меня к вершинному стропилу,
Ведь я – пасхальной радости звонарь!
 

Заколдованный круг

 
Ave Maria! Пышут Апуаны,
Как бурей раздуваемый костер.
Горят короны Божьей талисманы —
В парче с узором странных мандрагор.
 
 
Оливок серебристых океаны
Покоем странным опьяняют взор.
Чернеет град Святого Кассиана,
Перерезая звонницами бор.
 
 
Касьян с Мечи! Тургенев. Дивный, звучный,
В страданьях смертных выросший язык!
Родителей могилы в глине тучной…
 
 
Всё, что любил, и всё, к чему привык…
Россия – мать! Раба доктрин научных!
Россия – труп! Проклятье! Скрежет! Крик!
 

Кипарис

 
Темнеет шпиль зеленой колокольни
Над озером серебряных олив,
Возносится от тяжести юдольной
В межмирия лазоревый пролив.
 
 
Отверг он всё земное, недовольный,
И, клокотанье страсти замолив,
Свечой угрюмой с высоты престольной
Горит – и вертикальностью счастлив!
 
 
Здорово, кипарис, мой братец южный!
Люблю я твой классический акрополь,
Хотя я сам, за пеленою вьюжной,
 
 
Равенства злобного стерег некрополь, —
Безлиственный, истерзанный, недужный,
Но розой до чела обвитый тополь!
 

Тени туч

 
Как тени туч, по серебру олив
Бегущие причудливым узором,
Так я, – певучестью души счастлив, —
Скольжу по радужным вселенной шторам.
 
 
Как тени туч по золотому нив
Ковру скользят благословенным взором,
Так, красотою душу напоив,
И я скольжу, не удивляясь шорам.
 
 
Не спрашивай у шустрых белоручек,
Куда они, откуда и зачем!
Они таких не любят недоучек,
 
 
И потрясут лишь белоснежный шлем,
Да свой обронят шелковый обручик,
Не объяснив таинственный ярем.
 

Прощание

 
Тебе, мой городочек Импрунета,
Белеющий среди холмов Тосканы,
Полдневный звон последнего сонета,
Затем, что с нежностию пеликана, —
 
 
Очам, от адского уставшим света,
Ты развернула дивные экраны
И исцелила бедного поэта
От жизнью нанесенной тяжкой раны.
 
 
Люблю твою зубчатую звонницу,
Колокола певучие твои,
Люблю твоей лазоревой криницы
 
 
Шипучее, бодрящее аи,
От скучной повседневности темницы —
Стихи освободившее мои.
 

Линия

 
Струна я звонкая,
Незримо тонкая,
Идея, линия,
Чрез бездны синие
Вдаль устремленная,
Несокрушенная.
Слегка пунктиром
С юдольным миром
Соприкасаюсь
По временам,
И извиваюсь
Через Бедлам.
Но в бездны синие
Струится линия,
Как излученная
Земли печаль, —
Везде плененная,
Вселенной вертикаль.
 

1923

В зимнюю ночь

 
Небо – как черная бездна…
Вечности мрачные гроты
Жутко-таинственно звездны…
Жизнь забережная, что ты?
Жутко мне в зимние ночи
Ребусы Божьи разгадывать,
В темные звездные очи
С верой погибшей заглядывать…
Бегством спасаешься в море свинцовое,
Прячешься в волны бумажные…
Всуе! Всё те же вопросы суровые,
Иглы всё те же и молнии шпажные,
Та же беспомощность, та же растерянность,
Только за догмами видишь уверенность.
Нам же, отравленным ядом сомнения,
Вечно меняющим шаткие мнения,
Не утверждающим,
Не отрицающим,
Нам только музыка вещего слова,
Красок и звуков и форм океан,
Нам только в ритме явился Егова.
Мы над погибшей надеждой пеан,
Сонно шатаясь, поем,
Мы изначальным живем.
 

Морской ноктюрн

 
Над островом Пальмарией восходит
Меж тучами жеманная луна.
Ночной зефир меж пиниями бродит,
И где-то песнь рыбацкая слышна.
 
 
Как витязя копье, перерезает
Старинной церкви грозный силуэт
Кольчугу моря, что, вдали сверкая,
В жемчужном плеске мне несет ответ.
 
 
Здесь утихает вдруг водоворот теорий,
И очищается утопий ложь,
Здесь вечное лишь светится во взоре,
И пред конечным утихает дрожь.
 
 
Здесь волны пенистыми языками
Ряды загадочных выводят чисел,
И, занятый волшебным созерцаньем,
Уверовал я в прозябанья смысл.
 
 
Иконы чудотворные повсюду
Среди подводных светятся камней,
Поэт-подвижник собственному чуду
Поверить может, – святости своей.
 

1924

Порфирный берег

 
За Portovenere – угрюмых,
Бесплодных скал лежит гряда,
И буйные гигантов думы
Колышет синяя вода.
Там гротов черных отраженье —
Как призрачных драконов тень,
Там пиний стойких поселенье
Сапфирную возносит сень.
Там циклопические скулы
Застывших демонов земли,
Там Бриареевы аулы
И Полифема корабли.
А мы на парусе в заплатах
Скользим вдоль этих грозных скал,
Ища к Нептуновым палатам
Надежный каменный причал.
И вдруг кровавый призрак знойный
Покрыл лазурное стекло, —
Кровь разрезает киль спокойный,
Кровь зыблет гибкое весло.
Причаля к пурпурным ступеням
Бесплодных первозданных скал,
Мы высадились – и с волненьем
Вошли в порфирный Божий зал.
Кровавые над нами стены,
Как пламенная пасть, висят.
На берегу, в жемчужной пене,
Разостлан исполинский плат:
Как в адских допотопных гнездах,
Лежат там тысячи яиц
Окаменелых на погостах
Каких-то преисподних птиц.
Какая страшная свобода
В окаменении твоем,
Порфироносная природа!
Какой божественный подъем
Мы от твоих красот приемлем,
И, сокрушенные тобой,
В слезах и терниях, надземный
Псалом немолкнущий поем.
 

Portus Veneris

 
Однажды, – в первый день творенья, —
Когда ваяли элементы
В пылу гигантского боренья
Пальмарии и Фиоленты,
Царили только две стихии:
Лазурь небесная, и моря
Пегасы дерзостно лихие.
Куда-то, с облаками споря,
Они неслись, – и тьму сокровищ
Их синие хранили гривы.
И мириадами чудовищ
Лазоревые переливы
Кишели царственной пустыни:
Драконы, змеи, василиски
Из вод, как грозные твердыни,
Голов вздымали обелиски.
Крылатые ихтиозавры
Из страшных реяли пещер,
И горл рыкающих литавры
Гремели меж прибрежных шхер.
И струи едкой, пряной крови
Лились из раздробленных лбов
В аквамаринные альковы
Меж сталактитовых столбов.
В Пальмарии еще доселе
Есть голубой подводный грот,
Где в час земного новоселья
Чудовищный вздымался рот
Необычайного дракона
С громадным мечевидным бивнем
И грозною зубов короной,
Яд изливающею ливнем.
 

 
Но вот, из вечности – однажды —
Звезд лучезарных Сюзерен,
Художественной полон жажды,
Взглянул из голубых морен
Межмирья на земной, – орбиты
Убогие чертивший, – диск,
Где, волнами полуразбитый,
Лежал голодный василиск.
И капнула из глаз Господних
Любвеобильная слеза,
И между пропастей бездонных,
Как в перстне дивном бирюза,
В жемчужницу из перламутра
Преобразилася она.
И в пурпур пробужденный утра
Вдруг бирюзовые глаза —
Средь волн накатывавшей пены —
В жемчужную сверкнули щель:
Венера Анадиомена
Вдруг озарила всю купель.
Стан розовел меж створок дивный,
Облитый золотой волной
Кудрей певуче-переливных,
Как месяц в облаке ночном.
И нежными она перстами
Подъяла раковинный свод, —
Кариатида в древнем храме
Так капитель свою несет.
И, вся блаженно улыбаясь,
На золотой песок сошла,
Стыдливо руки прижимая
К девичьим грудкам, что стекла
Муранского нежней и тоньше,
И к треугольнику с руном
Меж стройных бедер, – и на солнце
Она стоит, как Божий дом.
Гибка, стыдлива, величава,
Неотразима для очей, —
Ни лебедь будущий, ни пава,
Ничто бы не сравнилось с ней.
Но ни богов ваятель Фидий,
Ни живописец Апеллес,
Увы, с восторгом не увидел
Прекрасный первоцвет чудес.
Ее почуял только – в щели
Подводной – тощий василиск,
И в брюхе, вздутом как марсели,
Послышался веселый писк.
И чудо-юдо зазмеилось,
Все кольца распустив свои,
И пасть огромная раскрылась
Над блеском водной чешуи.
И, жадно потянув ноздрями
Прелестной плоти аромат,
Зашевелил дракон когтями,
И глаз раскрыл палящий ад.
Но вдруг, непостижимой тайной
И красотою поражен,
Он нежностью необычайной
Пред первой из небесных жен
Весь преисполнился, – какою
Пылает духа кавалер,
В мечтаньях ищущий покоя
Среди ритмических химер.
И весь как был над синевою, —
Амура созерцая мать, —
Он с преклоненной головою
Стал от блаженства застывать.
И скоро превратился в камень
Зеленовато-черный он,
И только глаз влюбленных пламень
Горел из сумрачных окон.
Пенорожденная со смехом
К окаменелому пошла:
Час начался ее потехам,
Жизнь началась в пучине зла.
С улыбкой Анадиомена
Неслышно поднялась на круп
Чешуйчатого джентельмена,
И от шажков змеиный труп
На солнце страстно содрогался
И в воздух пламя испускал, —
И роз меандр распускался,
Где легкий шаг ее ступал.
Со змея каменного в горы —
Из слез рожденная пошла.
Куда ни обращала взоры,
Цвела польщенная скала.
 

 
Прошло еще три миллиона
Обманчиво-зеленых весен, —
И колоннады Парфенона
Сверкнули меж агав и сосен.
На каменном хребте дракона
Великой Греции сыны
Воздвигли стройные колонны
И фризов мраморные сны.
Рукою строгой Поликлета
Сваянная Киприда там,
Огнем полуденным согрета,
Смеялась пенистым волнам.
И чаек плачущие стаи
Крылатых вили вязь гирлянд,
И в мраморных святыни ваях
Гнездились в красочный акант.
Суровая Христова братья
Повергла, ведьмой обозвав,
Ее в лазурные объятья
На ложе шелковистых трав.
Любви Христовой эремиты, —
Лишь новая пришла заря, —
Воздвигли эллинские плиты
В честь рыболова душ – Петра,
И христианской Афродите,
Пречистой Матери Марии,
Служили с радостным наитьем
Торжественные литургии.
 

 
Великим Эросом ведомы,
Пришли и мы в Венерин порт.
Киприды павшие хоромы,
Дракона грозный натюрморт,
И моря бурное дыханье,
И белых звонокрылок стон,
И пенистое вышиванье
Между готических окон, —
Мы полюбили несказанно
За вековечное идей,
За лучезарную осанну
Вокруг бушующих морей.
Любовь – всего первооснова,
Пенорожденная – нам мать.
У зодчих пламенного слова
Своя мистическая стать.
Они в любовном единеньи,
В слиянии молящих уст,
Из первородных сновидений
Гранят краеугольный руст
Для храма Анадиомены,
Мечтой задуманной Христа.
Мир зиждим из словесной пены,
Мир наши создают уста.
 

Бессмертие

 
Блуждает луч, пленяющий нас ночью,
От этих звезд десятки тысяч лет,
Прокладывая путь в созвездьях точный,
Вливаясь в глаз твой, мыслящий поэт.
 
 
Ты убежден, что в край блаженства Отчий
Попасть тебе, ничтожному, не след,
Что нет для душ дороги к средоточью,
Что нет потустороннего побед.
 
 
Но голос сердца не сдается всё же,
Его закон – фантазии закон.
А он велит лететь – до смерти ложа —
 
 
Через квадраты темные окон,
По вертикали прямо к трону Божью,
На творчества лазурный Геликон.
 

1923

Живопись

 
Сегодня я, коленопреклоненный,
Писал свое излюбленное море, —
Скалы Петра, закатом озаренный,
Хребет могучий в голубом просторе.
 
 
О, Боже, Ты – художник изощренный!
Как пьяные менады в диком хоре,
Мелькают краски в оргии бессонной,
И лишь с молитвой, – в неустанном споре
 
 
С упорной формой, – кое-как на лист
Их акварелью скромной закрепишь.
Смотри, я примитивен, робок, чист:
 
 
Благоговейней пред тобой камыш
Не преклонялся, чем дитя-артист,
И Ты его с улыбкою простишь!
 

Люди

 
Текут, бегут, как волны, поколенья,
И в этих волнах – капелька простая
Ты, человек, хотя бы сновиденья
Ты создавал, на берега взлетая.
 
 
Твои великолепные селенья,
Резца и кисти келия святая,
И детской мысли нашей достиженья, —
Всё, как морозные цветы растая,
 
 
Исчезнет снова в бездне голубой.
Мы – пена все от мала до велика,
В содружестве, наедине с собой,
 
 
И сколько б мы ни поднимали крика, —
Не по плечу нам с истиною бой,
Мы – голубые пенистые блики!
 

1926

Грааль

 
Приляг в траву сожженную лучами,
Войдя в заглохший меж оливок сад,
И безразличными сорви руками
В камнях цветок засохший – наугад.
 
 
И посмотри, какими чудесами
Исполнен выцветший его наряд!
Срисуй его немногими штрихами:
Меж Парфенона стройных колоннад,
 
 
Гармонии великолепней этой,
Не выявили зодчие, мой брат!
Взгляни на кубок, тернием одетый, —
 
 
Стекла муранского он во сто крат
Ажурней: миннезингером воспетый,
Он чашей будет принят в Монсальват!
 

Гармония

 
Подайте мне коробку акварели,
Или букет из ароматных слов,
Или меланхолической свирели
Блестящий бисер: я творить готов.
 
 
Неизъяснимого я полон хмеля,
Плечом – темницы вышиблен засов,
Фантазия на легкой каравелле
Уже последний отдала швартов.
 
 
Слова ли, звуки ль, красочные ль пятна, —
Мне всё равно, как всё равно – о чем.
Были б созвучья, – радость необъятна!
 
 
Где есть гармония, там Божий Дом,
Там всё – правдоподобно и понятно, —
Там синий Ангел шелестит крылом!
 

Утро

 
Люблю у моря ласковое лето:
Как мать, оно заботится о нас.
Уже призыв червленого голета
Звучит в окно и будит в ранний час.
 
 
Скорей! Скорей! Серебряной одето
Фатою море, палевый атлас
Повсюду зыблется. На грудь поэта
Главу склоняет вдумчивую Спас,
 
 
И Тайной Вечери лучистый кубок
Ему с улыбкой грустной подает…
И кажется ему, что не обрубок
 
 
Бесцельный по морю тогда плывет,
И звонкий слышит он полет голубок
У Рая отыскавшихся ворот.
 

Жало смерти

 
Как странно это всё, как это странно!
Вот я нагой на солнышке лежу
И жадными глазами неустанно
На таинство лазурное гляжу.
 
 
А завтра так же дымчато, туманно
Всё будет: небо, океан внизу,
А я безгласный буду, бездыханный,
И время заметет мою межу.
 
 
И для меня как будто не бывало
Вокруг всех этих красочных чудес,
И дымчатого Тайны покрывала
 
 
Как будто я не колыхал завес!
Нелепо, Смерть, твое слепое жало,
И быть не может, чтоб я весь исчез!
 

Агавы

 
На пламенной скале в жемчужной пене,
Где задохнулись бы простые травы,
Где даже козы сбили бы колени, —
Стальные, грозные растут агавы.
 
 
Растут и любят – в жемчугов оправе —
Один лишь раз, не ведая измены,
Затем сухие опускают главы,
Мечам подобные, на склонов стены.
 
 
Но канделябр – столпом из малахита —
Подъемлется от ревностной любви,
И сотнями свечей его увита
 
 
Вершина гордая; и вся в крови
Стекающей – скала, и ей омыта.
Люби как он – и выспренно живи!
 

Крушение

 
Какая мрачная и грозная картина!
Чернильным облаком покрыт небесный свод.
Как черный обелиск, угрюмый остров Тино
Подъемлется из возбужденных вод.
 
 
На рифах штурмовых пугливо бригантина
Лавирует вдали в зияющий проход,
И брызжет и плюет свирепая ундина
На жалких беглецов напуганный народ.
 
 
И ветер темные вершины пригибает,
И синей бахромой свисают облака,
И молнии трезубец мглу пронзает…
 
 
И глаз зловеще-белый маяка
Глядит во тьму – бесстрастно, словно знает,
Что там плывут – два мертвых мотылька.
 

Сон

 
Свинец вокруг и серые обрывки
Изодранных небесных парусов.
Холодный ветер сонные загривки
Подъемлет нерешительных валов.
 
 
Но спят в заливе мирные оливки,
И чуть колышутся у берегов
Трудолюбивые морские сивки —
Зеленые паранцы рыбаков.
 
 
И рев далекий спящих не тревожит,
Как человека – погребальный звон
Чужих, непостижимых похорон:
 
 
И нас когда-нибудь в гробы уложат
И понесут под погребальный звон,
Но это – сон, непостижимый сон!
 

Приступ

 
Бессчетных туч угрюмые громады
Четвертый день несутся наугад
На Апуан зубчатых палисады,
И, отраженные, бегут назад.
 
 
И разъяренно ветер из засады
На них бросается, шипя как гад,
И падает на водные отряды
С гремучим лязгом исполинский град.
 
 
Какие дивные в лазури пятна,
Какой повсюду колоритный блеск!
Как этим ритмом бешеным приятно
 
 
Дышать и видеть сотни арабеск,
На нашу жизнь похожих непонятно,
На наш бесплодный, неустанный плеск!
 

Зеленые палаты

 
Взгляни, мой друг, в зеленые палаты
Подводного тирренского царя:
Их не ограбили еще пираты,
Ученые в них опускались зря.
 
 
Зато серебряные в них Мараты,
Практическое равенство творя,
Без красноречия излишней траты,
Живут, друг другу животы поря.
 
 
Но ты на этот мир взгляни – артиста
До красоты лишь чуткими глазами, —
И зыблющееся предстанет чисто,
 
 
И сказочными будешь ты садами
Вся очарована, как туч мониста,
Что в них не наглядятся и веками.
 

Мотылек на носу

 
Вчера я плавал на спине в заливе,
И мотылек мне сел на куцый нос,
Отряхивая свой наряд красивый
От крохотных соленых моря слез.
 
 
Затем, побегав, радостный, счастливый, —
Меня он принял, видно, за утес, —
Он полетел на тихие оливы,
Где некогда в кокончике подрос.
 
 
И долго за порхающим цветочком —
Меж голубых барашков я следил,
Пока он не сокрылся где-то в кочках.
 
 
Я встречей этой больше дорожил,
Чем испещренным песнями листочком
И взмахом утомленных жизнью крыл.