Текст книги "Матрёшка"

Как она выжила, загадка для нее самой, не только для Коннора. Она не понимала, где она просыпается, с кем, ее беспокоило только, насколько быстро она сможет отключиться опять. Бывало, знакомилась с мужиком в своей постели только наутро, бывало, что и не с одним. Как она умудрилась ничего не подцепить страшнее гонореи, для нее тоже загадка. Слава богу, этим поделиться с врачом не пришло ей в голову. Страшно даже представить реакцию Коннора. Еще ей удивительно, что не объявился никто из ее знакомых с тех времен, а она все с ужасом ждала этого момента. Видимо, когда она стала известной, никто не опознал спустя столько лет в этой шикарной женщине ту вечно обдолбанную, безразборчивую девицу. Папа периодически находил ее, заставлял лечь в клинику, подлечиться, привозил в Москву, она пыталась ходить в институт. Это было совершенно невыносимо, и она убегала опять, куда глаза глядят.

Бывало, ее хватало на несколько месяцев относительно трезвого существования, она даже жила какое-то время с одним парнем в Португалии, он ее пытался серфить научить, но Кате, от природы спортивной и ловкой, именно этот вид спорта не зашел. Хлебать соленую воду, мерзнуть часами в прохладной океанской воде и ждать, выпрыгнет на тебя акула или нет, ей вообще не показалось прикольным. Сколько ее не убеждали, что в Португалии акулы не водятся, переубедить ее не получалось. Как тот парень выглядел, Катя совершенно не помнит, помнит, что был симпатичный, на этом все. С ужасом она понимает, что не помнит даже его имени. Интересно, это она от беременности так отупела или просто вычеркнула эту информацию из головы за ненадобностью? А они неплохо жили, кстати, очень спокойно как-то. Катя не чувствовала к нему ровным счетом ничего, просто под руку попался, с ним было удобно, и он ее не раздражал. Лишних вопросов не задавал, в душу не лез, был весёлый и заботливый. Даже папа к ним приезжал, счастливый от того, что у дочери, похоже, все налаживается. Купил пареньку крутой серф в подарок. Пытался порешать их квартирный вопрос, ему казалось, что Катя никак не может жить в квартире сорок квадратных метров, большая часть которой завалена оборудованием для серфинга. Катя отговорила его, предчувствуя, что это все не надолго. И точно, не прошло и месяца, как парнишка ей окончательно надоел, и она пустилась в очередной загул.

Много времени она провела в Штатах, а потом перебралась в Мексику и поняла, что нашла свое счастье – нигде такого многообразия наркоты в такой доступности она не встречала, собственно, там и решила помереть, проникнувшись их культом смерти, и планомерно взялась за осуществление своего плана. Но тут с ней приключилась история, которую она до сих пор не знает, как трактовать. В одном из баров она встретила мужчину, показавшейся ей, тогда двадцатитрехлетней, сильно возрастным. По факту, ему было лет сорок пять, наверное. Он весь вечер за ней ухаживал, заказывал коктейли, одобряюще смотрел на пакетик, из которого она доставала порошок своим длинным ногтем, и всячески намекал, что не прочь продолжить знакомство. Кате же было абсолютно все равно, главное, что она четко знала – нельзя оставаться в одиночестве. Шум, гам, люди вокруг круглосуточно – ровно то, что нужно, чтобы не думать и не вспоминать. Не думать и не вспоминать. Проснулась Катя в аскетично обставленной комнате: кровать, как в советских больницах, с панцирной сеткой, ощущение больничной палаты усиливалось при взгляде на стены и потолок, крашеные масляной краской неопределенного цвета. Рядом с кроватью небольшой столик, типа тумбочки, на нем пластиковый стаканчик с водой. Рядом ведро с крышкой. Катя как-то давно в своей жизни не видела ведер и долго смотрела на него, удивляясь, как такой неочевидный предмет мог оказаться в помещении. На этом убранство комнаты заканчивалось. Узкое окно под потолком, забранное решеткой. Катя догадалась, что это полуподвальное помещение, и светло здесь только потому, что горит электрический свет от уродливого светильника на потолке. Ей стало тревожно, она попыталась сесть и поняла, что ее левая рука прикована наручниками к кровати. Почему-то это не сильно смутило Катю, она не испытала даже страха. Ей тут же стало очевидно, что ни в какое сексуальное рабство ее продавать не будут, для этого есть девочки пятнадцати лет, наркокурьером ее тоже не сделают, потому что шантажировать ее нечем, у нее нет ни единого человека в Мексике, которого она знает дольше нескольких дней, уж, тем более, семьи. Конечно, попросят выкуп. Увидели – белая, при бабле, ну грех было не воспользоваться, даже похищать ее не пришлось. Ничего, папа заплатит. В крайнем случае, убьют, чтобы свидетеля не оставлять, но такое развитие событий кажется ей маловероятным. Главное, чтобы пальцы не рубили, или что там делают с похищенными, чтобы запугать родственников.

Страх начал подкрадываться, когда за весь день так никто и не появился. Перспектива умереть от обезвоживания начала казаться близкой, как никогда. Она опрометчиво выпила всю воду одним залпом, ощущая сушняк с похмелья, и теперь слизывала оставшиеся капельки со стенок стаканчика по одной. Ее немного утешало ведро, которое, как она все-таки догадалась, предназначалось для справления нужды. Если поставили, значит, планируют вернуться, логически рассуждала она. Но когда? К тому же, лежать или сидеть на одном месте было невероятно скучно. Ни телефона, ни какой-нибудь книжки в комнате не наблюдалось. Еще она боялась, что в тишине и одиночестве мысли о муже начнут одолевать ее, но, ни как странно, вопрос сохранности собственной шкуры оказался превалирующим. Она попыталась освободить руку, разобрав кровать, но ничего не вышло. Попыталась покричать и постучать в стену – никакого ответа. Она поняла, что не контролирует время. Она не видела, темно или светло в окошке, ей казалось, что прошла уже целая вечность, но, вдруг, это так только кажется и прошел всего-то час. Она, наконец, нашла себе занятие, подсчитывая секунды, складывая их в минуты и так далее, но, в итоге, заснула, а проснувшись, вообще затруднялась сказать, сколько времени она проспала – пять минут или пять часов.

Когда она услышала шаги в коридоре, то испытала два противоположных чувства – ужас перед неизвестностью и облегчение. Наконец-то все решится, а уж как – это второй вопрос. Вошедший вчерашний мужчина выглядел совсем не угрожающе, а, скорее, сочувственно.

– Девочка, – присаживаясь рядом с ней на кровать, и проводя рукой ей по волосам, выговорил он. – Зачем ты так с собой? Посмотри на себя – молодая, красивая, вся жизнь впереди! У меня дочка вот такая же была. Дурочка. И никто не помог. Никто! Понимаешь?

Катя сперва не поняла, но за две недели, что она провела в этой комнате, прикованная наручниками, разобралась во всем. Миссия такая у человека, потерявшего дочь. Победить картели и наркобаронов он не мог, но мог помогать отдельным заблудшим душам. Ни в какие рехабы, реабилитации он не верил – профанация и выкачивание денег. Никаких медикаментозных заменителей, никаких антидепрессантов, которые те же наркотики, только вид в профиль. Только хардкор! Резкая отмена и ломка до тех пор, пока организм не перестанет каждую секунду вопить: «Дай! Дай! Дай! Дай!» У Кати, практически не употреблявшей героин и всякую синтетическую дрянь, процесс занял не так уж много времени. Он приносил ей книжки, заставлял есть, держал волосы, когда рвало, жалел, и просто захлопывал дверь с другой стороны, когда она начинала истерить и грозить ему всеми карами, если он срочно ее не отпустит или хотя бы не сделает дорожку, ну одну, ну самую последнюю. Спустя две с половиной недели он сдал ее прилетевшему за ней отцу. Очень долго после этого Катя к наркотикам не притрагивалась. Даже просто из уважения к этому человеку и к его надежде, что теперь-то у нее все будет хорошо.

Восстановилась в универе. Прилежно училась. Поняла, что мысли о муже уже так не преследуют. Поняла в один момент. Стояла на перекрестке, ждала светофор и смотрела на ресторан на углу, где они иногда ужинали. Там, правда, теперь открылось другое заведение, но стилистика осталась похожая. Да, она вспомнила, как они приходили туда, что он любил заказывать, а любил он заказать сразу чуть не все меню, потому что никогда не мог определиться, чего же он хочет, а заведущие глаза хотели все. Официант всегда уточнял, точно ли они вдвоем или еще ожидают кого-то. Часто пересаживал их за стол побольше, хотя они признавались, что вдвоем, но официанту становилось очевидно, что то количество блюд, которые они назаказывали на один стол не поместятся. Как потом она, смеясь, заставляла его все это съедать, а он уже больше не мог, и они всегда половину уносили с собой домой. Да, она вспомнила это все, но вспомнила без трагедии, без страшного ощущения пустоты, разверзшейся бездны, что все это было и больше не будет, а как-то тепло, с улыбкой. «Неужто отпустило?» – Недоверчиво прислушалась она к себе и поняла, что да, отпустило. Ей почему-то стало стыдно, она ведь думала, что никогда не перестанет страдать, а сейчас чувствовала, что предает его, что она легкомысленная и его не заслуживала, он бы никогда, случись что с ней, свою любовь не забыл. Но, поразмыслив, она вынуждена согласиться со всеми окружающими, которые два года внушали ей такую простую мысль: «Нужно жить дальше!» А она злилась на них и думала, что они все бездушные люди и не понимают, какие глупости говорят, и как тут можно жить, когда смысла жизни больше нет.

Она тяжело вздыхает и возвращается в действительность.

– Ты никогда не ценишь ничего! – Попрекает она Коннора. Ему не понять всей глубины ее переживаний, когда ей пришлось расстаться с этим домом. – Никогда! Что для тебя не делай – воспринимаешь как должное, но не дай бог ошибиться в чем-то – все, сожрешь с потрохами. Это несправедливо. – Катя обиженно насупливается.

– Я ценю. Спасибо тебе. – Саркастически произносит он. – Мне очень приятно, что ты меня хотела защитить. А если бы ты мне рассказала про свой бэкграунд до свадьбы, ты бы меня вообще спасла! Я бы не поверил только, боюсь.

– Ой, ну все, сарказм твой неуместен. Ты закончил? Почему ты мне этого раньше не говорил? Почему сейчас? – Не понимает она. – Что за представление на публику?

– Не хотел говорить, но ты меня своими новостями убила просто. Но, кстати, Итан может про тебя кино снять, запросто, жизнь – готовый сценарий. Еще забыл упомянуть про первого мужа официального, о существовании которого я вообще не догадывался.

– Не смей ничего говорить! – Сразу кричит она.

– Умер от острой сердечной недостаточности, это в 27-то лет. Это, я так понимаю, вот именно то, что я наблюдал? Та самая сердечная недостаточность? С которой не надо в больницу было везти? В тот раз тоже решили, что сам оклеймается?

Катя со страдальческим видом, глазами, полными слез, смотрит на него.

– Не помню, чтобы я такое доктору рассказывала.

– Не рассказывала. Интересно, а почему? Про перестрелку прям подробно, хоть ты этих людей и знать не знала. Враньё откровенное, что это такая травма, такая травма на всю жизнь! Врачу зубы заговорить. А про смерть мужа, уверен, любимого, ни слова. И что за следующие два года куча госпитализаций в разных странах, три рехаба, видимо, хотелось за ним отправиться?

Катя молчит и смотрит на него, не понимая, как можно вообще быть таким подонком. Это же просто немыслимо. Есть какие-то границы, которые люди переходить не могут? Эта нескрываемая жестокость, от которой он еще и получает наслаждение, она не сомневается, глядя в его прищуренные от мерзкой улыбочки глаза.

– Хотелось отправиться, да, как догадался? – Признается она, надеясь, что ему станет стыдно, и он ей посочувствует, тут же усмехаясь такой глупой мысли. «Коннор» и «посочувствует» в одном предложении стоять не может. – Может, ты не ту профессию выбрал? Надо было в психоаналитики идти?

– Надо было тебе мне все рассказать.

– Зачем? Я ни с кем не хочу об этом разговаривать, тем более с тобой. Это только мое личное.

– Ты понимаешь, что ты это не пережила? Не выбралась до сих пор? Что просто затыкаешь дыру в себе всю жизнь за счет других людей?

– У тебя точно диплома психологического нет? – Катя рассматривает стены его кабинета, словно ожидая увидеть тот самый диплом в рамочке. – Встречный вопрос. Почему ты не узнал ничего до свадьбы? Джеймс, как обычно, круто сделал свою работу? «Прости, мне пришлось навести о тебе справки!» – Передразнивает она ирландский акцент Джеймса. – Это так смешно было, я прям даже испугалась на секунду. А он фейсбук мой посмотрел. Увидел фоточки красивые. Даже не удосужился узнать, что было за несколько лет до этого. Чего ты его держишь вообще? Боишься отпустить? Согласна, проще его убить и закопать. Вот уж у кого куча компромата! И это не штрафики за превышение скорости. Ты с ним поаккуратнее. Хочешь, могу подкинуть телефон человека, который умеет проблемы кардинально решать?

Коннор взвивается из кресла.

– Не говори мне, что у тебя есть его телефон!

– Да нет у меня его телефона. – Равнодушно говорит Катя. – Да и человека давно нет. Не переживай.

– Чтоооо? Господи Боже, трупы вокруг тебя так и множатся! Что ты знаешь? Ты понимаешь, что должна в Интерпол обратиться, если ты что-то знаешь?

– Да, конечно! Точно! Уже бегу, волосы назад! Где тут офис Интерпола? Расскажу, что видела его 20 лет назад последний раз. Уверена, это будет прорывом в деле.

– Бедный твой мальчик, бедный Милош, бедные мы все! – Опять хватается он за голову. «Лишь бы волосы все себе не повыдрал, у него и так поредели слегка, кажется, – думает Катя. – И побриться все-таки надо, не вырастет у него борода нормальная». – Как можно жить, скрывая такие вещи от самых близких людей?! Ты должна все ему рассказать, ты же осознаёшь это? Он должен понимать, во что ввязался! Я не понимал, и расхлёбываю это всю жизнь! А теперь ему это предстоит. Как мне его жаль! Искренне!

– Надо же, эмпатия проснулась! Почему-то у тебя эмпатия только к мужчинам срабатывает, видимо, ставишь себя на их место, что ли? Ко мне эмпатии было ноль всю жизнь, мое мнение, мои чувства имели значение ноль всегда! – Она демонстрирует ноль на пальцах. – Всегда! Просто образчик сексизма. Все, у кого есть член плюс заслуги перед обществом – молодцы! А я, на секундочку, на Оскар номинировалась! Что ты мне сказал на это? А, точно, вспомнила – ничего. Не о чем говорить! Подумаешь, Оскар! Зато трясти моим бельём перед моими друзьями и коллегами – пожалуйста! Я беременная женщина! Ты, конечно, и на это скидки не сделаешь. Будешь уничтожать по полной программе! Спасибо тебе за прекрасную беседу. Кому ты что доказал только, я так и не поняла. Сам себе пытаешься доказать, какая я плохая, и все заслужила. Только знаешь, уж лучше быть такой, как я, чем таким, как ты. Лучше бы тоже попробовал получать удовольствие от жизни, чем только и думать, как мне похуже сделать. Я пойду. – Катя встаёт. – Надеюсь, ты собой доволен. – Она решительно направляется на выход.

Коннор со вздохом поднимается и идет за ней.

– Погоди. Не надо плакать только. – Он догадывается, что отвернулась она неспроста.

– Никто никогда так со мной не разговаривал, как ты себе позволяешь, даже уголовники. – Сдавленным от слез голосом произносит она. – Меня бы кто предупредил, что нельзя с тобой связываться. Более токсичного человека не существует в природе.

– Я просто беспокоюсь о тебе. – Начинает оправдываться он, думая, что и, правда, переборщил и что беременных расстраивать нельзя. Это только от того, что у него в голове этот факт не укладывается.

– Чего ты? Беспокоишься? Вот это хамство, оскорбления – это забота такая, да? Вместо того, чтобы порадоваться за меня, узнать, как я себя чувствую, получасовое выступление какая я мразь, какая я плохая мать. Это ты кому рассказываешь? Женщине, у которой ребенок в животе. – Слезу текут по ее лицу, она смахивает их ладонью. – Тебе не стыдно вообще? – Телефон в кабинете надрывается без остановки, Коннор никак не реагирует. Он протягивает ей салфетки, она швыряет их в него обратно. Они разлетаются по всему кабинету, порхая в воздухе. – Мне вообще нервничать нельзя! Прекрасно знаешь, как мне тяжело последний ребенок дался! Доволен? Доволен? – она усаживается опять, достает все подряд из своей сумки, наконец, находит свои собственные салфетки. – Как я пойду? Там куча папарацци на улице, я выйду вся зареванная.

– Пусть машина на подземную парковку заедет. – Предлагает он.

– Это все, что ты можешь сказать? Давай машину на парковку? Ничем тебя не проймешь. Рассказать тебе надо было все. Конечно! Я удивляюсь, сколько ты держался! Найти у меня такое больное место, и ни разу не потыкать? Это же Клондайк! Да, такая трагедия в жизни произошла, умер любимый человек, это же как можно оттоптаться на этом! «Это та самая сердечная недостаточность?» – передразнивает теперь она его. – Считаешь, классно пошутить на эту тему? До чего же ты бездушный, абсолютно душевно тупой человек! – В кабинете воцаряется мертвая тишина, прерываемая Катиными всхлипами. Наконец, Коннор садится рядом с ней на корточки, пытается взять ее руку, она вырывает. – Не смей у меня прощения просить! Я тебя не прощаю. И не трогай меня!

Она встает, уходит в дверь, которая ведет в какие-то, видимо, личные помещения. Возвращается, приведя себя в порядок. За время ее отсутствия никто не произносит ни слова. Помощница Коннора решается было заглянуть в кабинет, пытается что-то сказать. «Позже!» – ее сдувает.

Он, наконец, заставляет себя посмотреть на Итана с Чарли.

– Я понимаю, я вас не могу заставить развидеть эту ужасную сцену. Уверен, она вам все объяснит, – переводит он взгляд на вошедшую Катю.

– Я объясню? – Катя совершенно спокойно рассматривает себя в пудренице. – И что мне делать? Достать нейрализатор, стирающий память? Вызвать тебе психиатра? Это бы все объяснило, конечно.

– Ладно, я завелся, вышел, так скажем, за рамки. Прошу прощения у всех присутствующих.

– Кому нужны твои извинения! – Невозмутимо заявляет она. – Ладно, я заеду на днях, надеюсь, ты будешь себя прилично вести.

– Заеду на днях! – Пыхтит он. – Как мне это нравится! Как к себе домой.

– Ну, извини, у меня там трое детей живут.

– Не помню, чтобы, когда они жили с тобой, я хоть раз вот так вот заявился без приглашения.

– Ну, тебе воспитание, может, не позволяло. Ты джентльмен! – Издевательски произносит она. – А я-то что – шпана.

– Вот-вот, русская шпана.

Он сразу понимает, что сказал не то. Пытается остановить ее жестом.

– Ооооооо, – Катя аж подпрыгивает. – Посмотрите-ка, кто тут у нас – белая англо-саксонская кость!

– Извини, вырвалось!

– Да после всех твоих сегодняшних слов фашистские высказывания уже не удивляют, конечно. Но, знаешь, всему есть предел!

– Извини! – Орет он.

– Да пошел ты!

Катя вылетает из кабинета. Итан с Чарли, стараясь не смотреть на Коннора, следуют за ней.

На выходе из здания они останавливаются, Катя уже успокоилась и смущённо интересуется:

– Ну что, обалдели? Ладно, не смотрите на меня так! Я надеюсь, вы не строите сейчас план, как бы убежать от меня и больше никогда не видеть?

– Честно говоря, даже не знаю, что сказать. – Честно признаётся Чарли.

Итана чувствует, словно, огрели по голове, он в жизни не видел подобного скандала с такими чудовищными обвинениями.

– Зайки, какие же вы оба зайки. – Улыбается Катя. – Такие испуганные. Понимаю, с непривычки это шокирует, наверное.

– Шок, да, скорее всего, так можно описать мое состояние. – Чарли первый приходит в себя. – Я бы предложил выпить пойти, хоть и утро, но ты же ребёнка ждёшь, поздравляю, кстати.

Катя смеется.

– Спасибо. Выпить я за, бокал вина-то можно мне?

На улице Катю ждут две огромные машины, которые смотрятся гротескно на узкой улице. Человек 20 с камерами кидаются к ним. Охрана не позволяет слишком сократить дистанцию. «Все нормально». – Показывает Катя, делая жест рукой.

«Что вы делали в офисе бывшего мужа? Почему вы не поехали в тур с Дэном? Вы переезжаете обратно в Лондон?»

Катя, к удивлению своих спутников, останавливается, интересуется у всех репортеров, как у их дела, доброжелательно отвечает на все вопросы. Несколько вопросов достается и Итану. Он нехотя бросает пару слов.

Когда они, наконец, усаживаются в машину, Катя неодобрительно говорит ему:

– Зачем ты огрызался? Вот Дэн меня учит, что со всеми людьми нужно обращаться уважительно.

– Да какое уважение? Они же проходу не дают! Лезут прямо в лицо! Как ты это терпишь вообще? Вопросы эти тупые.

– Он мне велит со всеми разговаривать.

– Велит! – восклицает Чарли.

– Велит, да, а что тебя смущает?

– Тебе может кто-то что-то велеть? – Недоумевает он, прекрасно зная ее порой необузданный характер.

– Да у меня воспитание православное, по домострою. Мужчина всегда прав, нужно слушаться. Чего ты ржешь? – пихает она Чарли. – Я сейчас, кстати, не шучу. – Смеется она сама.

– И что, все время теперь так караулят? – Он оглядывается в заднее окно и видит, что их преследует несколько машин.

– Ага, теперь они за нами едут и будут около дома поджидать. – Катя даже не оглядывается, зная, что именно это и происходит. – Это еще что! В Европе поспокойнее народ реагирует, в Штатах невозможно буквально на улицу выйти. А если мы вдвоем, то народ просто с ума сходит. Сразу все достают телефоны, даже не стесняясь.

– Может, переехать вам?

– Думаем об этом. Тем более, Коннор предлагает.

Они с Чарли прыскают от смеха. Катя начинает тормошить Итана.

– Ну чего ты? Ну, смешно же! Да ладно, не принимай так близко к сердцу, нормально же все.

– Знаешь, поражаюсь тебе, как быстро к тебе всегда возвращается способность смеяться, вот в любой ситуации, уже неоднократно наблюдал. Только что рыдала.

– Ооооо, еще один моралист нашелся! Может, хватит с меня одного на сегодня? А что мне делать? Дальше плакать сидеть? Сопли размазывать? Легче тебе будет от этого? Я уже объясняла, что у меня такая защитная реакция, это не значит, что я не переживаю, хотя такое впечатление и может складываться.

– Именно такое впечатление и складывается. – Подтверждает Итан.

– Да брось! Не надо меня еще сильнее заставлять чувствовать себя виноватой, ну, правда! Думаешь, маловато мне досталось?

– Ладно, извини, тебе досталось. И сегодня, и вообще. Даже не знаю, как реагировать на всю эту информацию. Это правда, что он сказал?

– Что именно? Он много наговорил.

– Расскажи про перестрелку! – Чарли даже не скрывает свой интерес. – Ну расскажи!

– Ладно, расскажу. Может, домой ко мне поедем? Посидим спокойно, чтобы никто не пялился.