Текст книги "Быть человеком"

Узаконенная смерть

Когда мы есть, то смерти еще нет, а когда смерть наступает, то нас уже нет. Таким образом, смерть не существует ни для живых, ни для мертвых.

Эпикур

Каждый попадает в стадию перманентного умирания сразу же после своего рождения. Андрей Битов заметил однажды, что «гений – это развитие до самой смерти». Фатальная жестокость судьбы заключена в том, какими нас примет смерть: в полном сознании или нет, беспомощными и хилыми или в расцвете сил, энергии, планов, надежд и творческих дерзаний.

Когда речь заходит о проблеме добровольного ухода из жизни, полярность общества и его неподготовленность к решению подобных вопросов особенно заметна. Два примера из прошлого показывают, с одной стороны, противоречивость нашего общества, и несовершенство его законодательной основы – с другой.

Действие первого примера – Англия, 2002 г. Парализованная в течение 14 лет женщина, вследствие всеобщей мускульной слабости способная общаться с внешним миром только посредством нажатия клавиатуры пишущей машинки одним пальцем, ощущала себя обузой для семьи. Исчерпав все возможности и жизненные ресурсы, она обратилась к мужу с просьбой помочь ей уйти из жизни. С целью обезопасить его от последствий криминальных объяснений и преследований, она обратилась в суд за правом получения разрешения на эвтаназию. Суд в иске отказал. Случай попал на первые полосы газет, а больная обратилась в Международный суд, который, однако, оставил в силе решение английского суда. Под давлением газет и общественности в английском парламенте разгорелись горячие дебаты, переходящие по своей жестокости буквально в полевые сражения, с целью изменения закона английской конституции. Не дождавшись судебного решения, страдалица умерла собственной смертью, полной ужасных мучений.

А вот другой случай, взбудораживший мировую общественность. Родившихся в Иране сиамских близнецов, сестер, сращенных в области головы, команда международных специалистов в Сингапуре решила разделить по желанию близнецов, когда им было 29 лет. Обе женщины скончались в результате сложных хирургических вмешательств. Операция была мечтой всей их жизни, ибо для них прижизненные страдания были неизмеримо страшнее, нежели смерть.

Как велика палитра человеческих страданий! Как разнообразна реакция общества на эти страдания! Здесь и восхищение чужим мужеством, и сопереживание чужому отчаянию. Экстремальность случаев вызывает спонтанные эмоции, в которых не должно быть места осуждению.

В Голландии уже приняли законы, допускающие смерть по желанию. В других странах этот вопрос горячо обсуждается. В Австрии за подобную процедуру полагается 5 лет тюрьмы. В Швейцарии помощь в суициде имеет свою традицию и свои организационные структуры. «Ехi» – одна из них, включает 45 тыс. человек, платящих членские взносы. Известный в Цюрихе психиатр, генеральный секретарь объединения помощи в смерти К. Эрнст (K. Ernst) рассуждает: «Швейцария никогда не исключала себя ни из одного вида туристической деятельности. Почему она должна устраняться от той, которая демонстрирует основы человеческого права на достойную смерть?»

Фирма «Dignitas», дочернее отделение от ведущего «Exi», насчитывающее всего 450 членов, была основана в 1998 г. в Цюрихе и с тех пор помогла почти тысяче человек уйти из жизни. «Dignitas» предлагает свои услуги и иностранцам. В рекламных листках, анонимно распространенных фирмой в Австрии и Германии, сообщалось: «На пути в свободную смерть на территории Швейцарии для иностранцев нет никаких препятствий». И более конкретно: «Люди, подверженные бессмысленным и непреодолимым страданиям, имеют право на помощь умереть достойно, которую им может оказать организация, специализирующаяся на этом виде услуг».

Руководитель «Dignitas» господин Минелли (Minelli) рассуждал в свое время следующим образом: «Нет ничего более бесчестного, чем повеситься на чердаке. Мы должны упредить, защитить человека от этого». Как альтернатива петле было предложено поминутно спланированное движение к смерти. Люди, желающие умереть, приезжают в Цюрих, где попадают в арендуемую специально для этих целей двухкомнатную квартиру. В одной из комнат стоит кровать, застеленная светлым постельным бельем. Тот, кто на ней заснет, уже никогда не проснется. В этой квартире оказывается профессиональная помощь самоубийцам. Ее посетители – немцы, австрийцы, желающие положить конец своей жизни. Многие становятся на очередь, другие просят соответствующую информацию[78]78
  Format, № 51, 18.12. Austria, 2000.


[Закрыть]. Один 85-летний больной раком из соседней Австрии сообщает следующее: «Моя семья уже давно информирована о том, что, как только наступят сильные боли, я перехожу швейцарскую границу».

Еще 12 лет назад процедура подобной смерти была описана в одном из австрийских журналов со слов бывшей медицинской сестры «Dignitas» Эрики Лалей. Она сопровождала каждое самоубийство подробными протоколами, в которых отмечалось все: от момента ее появления в квартире до минуты прощания с клиентом, находящимся на пороге смерти. Что же происходит в эти три часа? Сначала сестра Эрика берет у человека, желающего умереть, результаты медицинских исследований и просит подписать заявление-согласие на свободную смерть. Затем она дает три таблетки против рвоты. Это средство называется «Итинерол В6» и продается в любой аптеке без рецепта. Обычно его принимают перед поездками во избежание тошноты. Через 20 минут сестра Эрика покидает комнату для того, чтобы в кухне приготовить лекарство смерти, состоящее из 10–15 граммов усыпляющего препарата natriumpentobarbital, который растворяется в одном децилитре воды. Собственно, этот порошок применяется как средство для анестезии, причем в операционном зале достаточно дозы около одного грамма. Спустя 3 минуты после того, как клиент опустошит стакан, начинается фаза комы, а через 15 минут наступает смерть. Сестра Эрика сообщает: «Я держу руку умирающего и говорю совсем тихо: “Всего хорошего, до свидания и счастливого пути”».

Все держится в строжайшей тайне. Даже соседи не догадываются, что происходит в маленькой квартирке рядом. Секретность – очень важная деталь. Г-н Минелли в одном из своих писем предупреждает: «Думаю, нет смысла информировать австрийские власти. Это может привести к непредсказуемым последствиям: человек будет принудительно госпитализирован и, тем самым, лишен возможности свободной смерти».

Твердых тарифов за оказание такого рода услуг не существует. Чисто символический годовой взнос составляет около 18 евро. Союз живет за счет добровольных благотворительных поступлений. Минелли уточняет: «Естественно, мы должны постоянно напоминать, что такой союз, как наш, очень зависит от благотворительных взносов». И многие люди откликаются, перечисляют деньги и даже упоминают организацию в завещаниях. Союз, в свою очередь, тоже готов отблагодарить благодетелей. «Родственники одного из членов аналогичного союза в Тюбингене получили за счет руководства урну для праха», – сообщает Минелли и продолжает: «Данный вид услуг может быть реализован и для австрийских клиентов. Спрос на нашу работу резко увеличивается. Чаще всего к нам обращаются старые больные люди, которые устали от бессмысленных операций, неэффективных фармацевтических препаратов и бесчувственной медицинской аппаратуры».

В Австрии умирают в среднем 80 тыс. человек в год, из них несколько сотен людей, находясь в тяжелых обстоятельствах, добровольно пожелали уйти из жизни и, не имея сил или возможности совершить задуманное, сами попросили о помощи[79]79
  Format, № 51, 18.12.2000, s. 52–54.


[Закрыть]. И все же из 80–100 тыс. умирающего населения Австрии в действительности ежегодно добровольно расстаются с жизнью только 20–30 человек. Дискуссии по данному вопросу в Швейцарии ведутся давно. Понятны озабоченность и страх многих людей, опасающихся злоупотреблений или различного рода манипуляций, которые могут совершать непорядочные люди, что учитывается, например, в Голландии, где помощь в смерти реализуется только при однозначном согласии клиента. Читатель, возможно, и не заметит, но в условиях рынка слово «умирающий» заменяется абстрактным словом «клиент».

В опросе, проведенном в декабре 2000 г. институтом изучения общественного мнения в Линце ИМАС, был поставлен вопрос: «Лично Вы за или против того, чтобы неизлечимо больным и тяжело страдающим людям было бы позволено добровольно уйти из жизни?» 49 % австрийцев старше 16 лет (представители всех слоев общества) высказались положительно. Смерть по желанию одобряют также 78 % населения Германии. Это стало ясно из опроса, проведенного в Гамбурге в конце декабря 1999 г., в котором приняли участие более тысячи человек в возрасте от 16 до 60 лет. Но уже через полгода, в июне 2000 г. из тысячи человек 81 % высказался за активную помощь при смерти. Из них 95 % состоит в разводе, и 86 % не посещают церковь. Только 12 % выступили против эвтаназии[80]80
  Die Presse, 13.01.2001.


[Закрыть].

В. Росслер (W. Rossler), руководитель психиатрической клиники при университете в Цюрихе, считает, что одобренное государством и обществом самоубийство содержит негуманное послание, адресованное старым и больным людям: «Уходите своевременно, прежде чем вы станете для других обузой». Сама возможность лишить себя жизни помогла многим этого не совершить. Как показало статистическое исследование 2005 г., 70 % людей, обратившись в вышеупомянутый «Dignitas», давшие после проверки фактов «зеленый свет» самостоятельному уходу из жизни, больше не вернулись в эту организацию.

Нельзя достаточно точно определить, кому действительно пришла пора умирать. Возможно, помощь в суициде требуется в том случае, когда врач подтверждает, что болезнь неизлечима и нет смысла заставлять больного страдать и мучиться от невыносимых болей.

В «Dignitas» психологи или психотерапевты не привлекаются и не принимают участия в принятии решения. Медсестра Эрика уверяет: «Один внимательный дилетант лучше плохого психиатра». В медицинском мире такие заявления встречаются, однако, с возмущением. Дилетантам трудно диагностировать депрессии старых людей, в то время как специалистам под силу разобраться в душевных переживаниях своих пациентов.

Все та же медсестра Эрика имеет свое мнение на этот счет: «Еще никто не изменял своего решения». Венский психиатр и исследователь самоубийств Г. Зоннек (G. Sonneck) на вопрос о том, что он понимает под помощью в смерти, ответил следующее: «Несмотря на услуги, оказываемые умирающим, существуют случаи, когда не нужно помогать людям умирать. Необходимо это осмыслить. Я не думаю, что организации помощи в смерти могут компетентно определять, кому такая помощь необходима. Я работаю уже 30 лет, имею большой опыт, знаю ситуации, когда человек находится на грани своих возможностей, и, тем не менее, определяя состояние больного, я могу ошибиться. А это означает, что желание смерти может быть неправильно оценено. В то время как больному искренне хотят помочь в его стремлении умереть, ему требуется совсем другое. Часто случается, что люди хотят расстаться с жизнью от одиночества или из-за страха перед будущим, но в действительности они желают жить. Хорошо, если кто-нибудь развеет их опасения и вернет им положительное восприятие жизни. Скрытому намерению самоубийства порой не придают значения или просто не замечают его. Когда же это намерение приобретает ярко выраженную форму в виде открытой просьбы, к нему начинают относиться весьма серьезно. Главное – не допустить ошибки». И это совсем другое, чем то, о чем говорит сестра Эрика.

Трудно что-либо возразить тому, что жизнь дается человеку только один раз, и только он сам является ее собственником. Но кто может гарантировать, что решение о добровольном уходе не возникло под чьим-нибудь давлением или внушением? Разве не правда, что нередко больной является большой обузой для близких? Могут быть и другие причины, к которым следует отнестись с высокой бдительностью и недоверием, прежде чем коснуться идеи «избавления людей от ненужных мучений». Так, например, согласно опросу, проведенному медиками в одной из провинций Австрии, было установлено, что почти все население старше 65 лет испытывает постоянные боли, причем 7 % из них – непереносимые, 14 % – очень сильные, 25 % – просто сильные, 41 % страдают умеренно и только 1,5 % не имеют их вообще. А сколько людей имеют непереносимые психические страдания?

Выдержать длительные непереносимые страдания удается не каждому, особенно человеку, ослабленному предварительным развитием болезни, ведущей неизбежно его к концу. Избавление от страданий – так называемое право выбора, данное человеку – факт, мимо которого нельзя пройти. Вопрос об эвтаназии настолько актуален и противоречив, что по сравнению с ним даже проблема искусственного прерывания беременности отходит на второй план. В свое время даже католическая церковь смирилась с легализацией противозачаточных таблеток и абортов.

Религиозный постулат: «Бог жизнь дал, он ее и заберет», ослабевает. Уйти самостоятельно из жизни во все времена было тяжким грехом, жизнь считается высшим благом, а жестокие страдания нужно принимать до тех пор, пока позволяет медицина. Правильно ли это?

Меня часто втягивали в дискуссии, в которых постоянно звучал один и тот же вопрос: «Почему вместо поддерживания бессмысленного существования вашей жены, больной БА, не сделать ей избавляющий укол?» Я считаю такую позицию неоднозначной. Во-первых, от кого и кому избавляться? Мне избавляться от любимого человека? Такой вопрос для меня не стоял никогда. Ей избавляться от внешнего мира и связанных с ним страданий? Об этом трудно судить. Я думаю, что в ее состоянии весь окружающий мир был сконцентрирован на мне. Следовательно, моей задачей было предпринять все, чтобы избавить ее от физических страданий, предоставить максимум услуг, которые обеспечивали бы ей достойное пребывание в этом мире. Возможно, во всех этих рассуждениях есть элемент романтизма, создание какого-то мифологического сюжета. Каждый может это называть, как хочет.

Для меня важно, что человек жил. И этот человек – моя жена. Со всеми вытекающими отсюда моральными и этическими соображениями. Недостойно по собственному произволу лишать жизни беспомощного человека. И я почти всегда получаю подтверждение своей правоты. Естественно, моя жена не могла подать никаких прямых указаний, свидетельствующих о желании жить. Однако трудно было ошибиться в том, что она охотно жила и испытывала потребность в жизни. Удивительно, с каким страхом на лице и недовольными восклицаниями реагировала она на неудобные позы, на слишком горячую или наоборот холодную воду, когда мылась и чистила зубы; как блаженно улыбалась при приятной процедуре массажа; как отвечала улыбкой на улыбку, реагировала на музыку; как внимательно вглядывалась в глаза (зрительный контакт еще не был потерян), как сердилась, если в ее присутствии разговор шел мимо нее, без ее участия, и к ней никто не обращался. Иногда она делала попытку пригладить волосы, иногда подавала руку и крепко, насколько хватало сил, сжимала мою, затем, с удивлением озираясь по сторонам, вставала на ноги, прислушиваясь к крикам детворы, шелесту трав, пению птиц. Она с упорством боролась за жизнь, и я безошибочно чувствовал, что обязан ухаживать за ней, оказывая всестороннюю поддержку, вплоть до ее последнего вздоха.

То, что люди живут все дольше, обозначает и продление старости. С возрастом вероятность заболеть и стать зависимым от постороннего ухода очень велика. Если медицина будет и дальше идти такими темпами, жизнь можно будет искусственно растянуть почти безгранично до пилюли, до робота. Но тогда от чего умирать? От отключения аппаратуры или от наступающей скуки давно надоевшей жизни? Почему члены общества, привыкшие самостоятельно принимать решения, должны вдруг подчиняться чужой воле?

Несмотря на ужасный прецедент идеологического фашистского массового уничтожения многочисленных слоев населения по антропологическим и расовым критериям, а также душевнобольных, гомосексуалистов, цыган в Третьем рейхе, опять ведутся речи о смерти, как о милости по отношению к неизлечимо больным людям, избавляющей одних от страданий, а других – от забот и связанных с ними материальных затрат. Тем не менее, не стоит сравнивать эвтаназию со злодеяниями нацистов. Сегодня мы ищем возможности избежать унизительной и принудительной смерти. Очень важно в последние минуты жизни не оказаться в одиночестве, иметь рядом того, кто окажет помощь и уход, подержит за руку, оботрет вспотевшее лицо. Мы должны помочь даже самому беспомощному и больному человеку сохранить человеческое достоинство до конца.

Конечно, можно представить «право на смерть», как избавление от страданий, заменив этим милосердие и помощь, уважение к человеческой чести и достоинству. Я видел много умирающих, в чьих глазах была надежда вернуться в жизнь. Они больше не имели возможности бороться за себя и с мольбой взывали к нам. И мы обязаны сделать все, от нас зависящее, чтобы не иссякли любовь к ближним и способность к самопожертвованию, а понятия чести и достоинства вместе с заботой о больных, старых и немощных переходили от поколения к поколению как светлые традиции.

С какой агрессивной, доходящей до дикости активностью «правозащитники» и другие борцы за «справедливость» идут на баррикады за отмену смертной казни для уголовников и извращенцев! Правительства обеспечивают таким преступникам довольно сносные условия пребывания в тюрьме. Однако все чаще мы получаем доказательства того, что социальные программы, призванные обеспечить достойную жизнь нашим немощным и неизлечимо больным согражданам, несостоятельны, нерентабельны и требуют логической завершенности. Они направлены лишь на «усыпление» или «умерщвление» отживших свой век и ныне «бесполезных» добропорядочных граждан, многие из которых аккуратно платили налоги и внесли свой посильный вклад в развитие государства. Во всей своей неприглядности обнажаются эгоистические потребности современного общества, способного отказать в милосердии родным и близким, но не стесняющегося тратить только в Германии на одни путешествия около 165 млрд долларов в год. Эти проблемы могут вскоре стать ключевыми при формировании моральных основ будущих поколений.

Человек на службе у человека

Лучше зажечь одну маленькую свечу, чем клясть темноту.

Конфуций

Мы уже часто сталкивались с определением личности как с точки зрения ее формирования, развития и становления, так и причин, влияющих на эти процессы. Мы пробовали описать те из них, которые отличают человека от других живых существ нашей планеты, например, способность владеть этими процессами, заставить их служить себе. Мы пытались оценить личность как участника различных общественных, социальных, демографических явлений и тенденций, понять связь культурных ценностей с общими понятиями гуманизма и морали. Мы совершали исторические экскурсы в прошлое для установления различных причинных зависимостей феноменов прошлых эпох, с простыми доказательствами сегодняшнего дня. Пытаясь установить взаимосвязь между живой и неживой природой, мы вынуждены были коснуться последних теоретических представлений о материальности мира, его границах, ментальных процессах мышления и памяти, не подпадающих под материальность наших представлений о них.

И каким зыбким и непрочным, одномоментным и до безнадежности неопределенным кажется все это, когда сталкиваешься с агрессивной, наступательной стратегией неизлечимых на сегодняшний день заболеваний, объявивших войну современной цивилизации в целом и человеку в частности.

Естественно, развитие медицины, медицинской техники, фармакологии, успехи гигиены нашли свое отражение в повышении уровня ухода, за ущемленными болезнями людьми. И точно так же, как театр начинается с вешалки, забота о наших близких, страдающих тяжелыми, не поддающимися лечению болезнями, должна начинаться с вещей, максимально приближающих больного к естественным условиям его контактов с окружением. При этом следует соблюдать своеобразный баланс между предоставляемой больному свободой мобильности, повышением качества жизни и т. д. и возникающими при этом границами, связанными с безопасностью. Многие простые решения, однако, не всегда являются однозначными. Например, использование некоторых служб сервиса, в том числе доставки покупок на дом, ведет к обособленности и изоляции, потере самостоятельности и одиночеству. Большего можно достигнуть, если, например, при планировании застройки предотвратить массовые скопления разных заведений в одном месте, где больной человек, несмотря на сопровождение, теряется, получает депрессии от суматохи и дезориентации, панические атаки и оцепенение.

Может быть, есть смысл не в угоду прибыли, а в угоду человеку избегать централизации подобных заведений? Необходимо и в общественном транспорте предусмотреть выдвигаемые платформы, широкие проходы, входы и выходы. При строительстве общественных приютов и богаделен необходимо проектировать хорошо освещенные, в мягких успокаивающих тонах, коридоры замкнутого типа для «блужданий» больных деменцией. В подъемниках и лифтах следует предусмотреть раскладывающиеся сидячие или лежачие места. Существующие лифты и лестничные транспортеры вызывают чувство страха и паники. Однообразные ступеньки дезориентируют. Ванные должны быть оборудованы приспособлениями для подъема и опускания больного, душевые – местами для сидения.

Однако важнее всех технических устройств и приспособлений являются взаимоотношения больных и ухаживающих за ними людей. Не убить личность преждевременно, до естественного ухода из жизни, посредством плохого ухода, превращения ее в предмет, в «живой труп» – вот задача, которую должен ставить перед собой и реализовывать персонал, ухаживающий за безнадежными пациентами.

Взаимоуважение является главным в сегодняшнем обществе одиноких и больных людей с невостребованными чувствами и нерастраченными эмоциями. Какое требуется терпение, знание дела и, прежде всего, любовь к пациенту, чтобы не потерять контакт с ним, каждое движение которого оценивается в сантиметрах, каждое движение глаз – в миллиметрах, ибо это уже последние проявления его желаний и жизненных потребностей.

В случае таких заболеваний обычно возникает вопрос, который немыслим для большинства самих тяжелобольных, у которых всегда существует шанс или надежда на выздоровление, улучшение состояния или хотя бы качества жизни. Вопрос этот – стоит ли лечить неизлечимых пациентов, невзирая на затрачиваемые средства. Многие заболевания неизлечимы и могут длиться долгие годы. Общество просто не в состоянии нести постоянно увеличивающиеся расходы на лечение и уход, и в итоге пациенты оказываются вытолкнутыми за порог человеческого достоинства, обреченными влачить жалкое существование.

Пассивность и безразличие, негативное отношение как к чему-то отрицательному, пробуждающему инстинкты отчуждения и отвращения, столь распространенные применительно к слабым, растут вместе с постоянно увеличивающимся количеством таких больных. Это уже сейчас усугубляет проблему ухода за больными и создает подчас невыносимые условия их существования. За примерами не приходится далеко ходить. В швейцарском городе Люцерне состоялся процесс над санитаром, который лишил жизни 27 пенсионеров, находящихся в приюте. Признав свою вину, он мотивировал свои действия тем, что ему не нравились долговременный уход и поддержание жизни своих подопечных[81]81
  Standart, 22.01.2005.


[Закрыть].

И еще один случай, потрясший мировую прессу, дает нам возможность окунуться в атмосферу домов престарелых, где наши близкие находятся под неусыпным оком «ангелов» в белых халатах – сестер милосердия. В больнице одного из пригородов Парижа 25-летняя медсестра К. Малевр умертвила 30 пациентов, страдающих от неизлечимых болезней. Обвинение установило, что причиной действий медсестры были ее маниакальные наклонности, связанные с влечением к созерцанию страданий и смерти чужих людей. Судьи сошлись во мнении, что перед ними серийный убийца, и осудили Малевр на 10 лет.

Похожий случай произошел и в Австрии. Различие только в том, что насильственным умерщвлением пациентов занимался здесь целый коллектив медработников, которые были осуждены на значительные сроки лишения свободы. Примеров достаточно, чтобы показать, как может личность маскировать скрытые пороки и извращенные желания, проявляя их при наличии неограниченной власти над пациентом, не имеющим возможности защитить себя.

А отношение общества к старикам в целом, например, в России, показывает подчас полное безразличие, если не преступную халатность местных и центральных органов власти. Если посмотреть на удручающее состояние домов престарелых в России, то становится ясно, что демография страны развитого в прошлом социализма не имеет ни малейших шансов на какие-либо изменения к лучшему, несмотря на национальные проекты и громкие заявления руководителей страны. Недавно телеканал NTV показал сцены из жизни провинциального приюта для престарелых. Один непромокаемый подгузник на 10 дней, одно ведро, заменяющее туалет, на 6 человек, раз в 10 дней – возможность принять душ. Этот кошмар не может себе представить даже самый нищий обыватель Западной Европы.

В другом сообщении прессы описывается случай, когда попираются права пациентов на самые элементарные нужды, необходимые для простого выживания. В больницу Каринтии (Австрия) был доставлен 90-летний пациент с обширными пролежнями и в состоянии почти полного обезвоживания. Прокуратура возбудила уголовное дело о нарушении профессиональных обязанностей в приюте, который официально должен был быть уже закрыт согласно предписанию, но тем не менее продолжал свою деятельность.

Хочется добавить сюда и некоторые эпизоды из моего личного прошлого, до сих пор стоящие перед глазами. В течение более 20 лет ежедневно, год за годом, день за днем, переходя из необычного в обыденное, происходило глумление над человеческой личностью. Моя жена, а вместе с ней и я, как и много-много других обитателей гериатрических приютов и богаделен, испытывали на себе ничем не ограниченную власть этого могущественного аппарата бдения социальных структур, в чем можно было каждый раз воочию убеждаться, приходя по утрам. Синяки на теле и кровоподтеки на лице, больничная кровать, полная мочи и фекалий, несвоевременная смена памперсов, создающая инфекционные поля. И это еще далеко не все, что окружало мою жену в больнице. Затвердевший кал повреждал кожный покров, инфекция попадала в мочевые каналы, вызывая воспалительные процессы и общее заражение крови с воспалением легких и высокой температурой. Моя супруга часто оказывалась на острие ножа борьбы за жизнь. Я уже не говорю о возможности диагностики симптомов заболеваний, когда простое измерение температуры, давления или пульса требовало непрерывной беготни за соответствующим персоналом, чтобы получить хоть какие-то объективные данные о состоянии пациентки.

А сколько проводилось бесполезных анализов крови, несмотря на то, что попасть в вену трудно – сегодня берут анализ на одно, завтра на другое, послезавтра на третье. На вопрос, почему нельзя сделать это за один раз, я получал простой ответ: «Забыли» или «Не предусмотрели». А то и вовсе вопрос оставался без ответа.

Вспоминается другой характерный случай, когда после очередной инфекции, перешедшей в воспаление легких, моя жена несколько дней не могла принимать пищу, утратив глотательный рефлекс. Подсоединенная к капельнице с питательным раствором, она, не приходя в себя, в течение недели боролась с высокой температурой. Дежурная врач появилась у ее постели, чтобы сменить после нескольких дней иглу капельницы, однако ей это не удавалось. Исколотая до черноты, рука опухла, а врач не сдавалась, изыскивая все новые возможности попасть в вену. Я вышел в коридор, оставив ее наедине с больной, чтобы не стеснять своим присутствием. Через несколько минут она покинула палату и, не глядя в мою сторону, прошла мимо меня. «Ну, как?» – набравшись мужества, спросил я. «Вашей жене придется ввести в желудок зонд для искусственного питания, – категорически заявила врач, и добавила, как бы объясняя проблему, – у нее очень слабые вены, они трескаются от иглы».

Меня это не удовлетворило, и я вежливо спросил, может ли кто-нибудь из медперсонала более удачно выполнить эту процедуру. Сколько презрения и одновременно превосходства я увидел в ее взгляде! Однако она взяла себя в руки и, передернув плечами, прошла в комнату персонала. Через некоторое время появилась женщина, очевидно, врач или медсестра, со шкафчиком на колесиках для раздачи лекарств. Она прошла в палату моей жены. Выйдя из палаты, женщина подошла ко мне: «Я сумела вставить иглу в вену. Ваша жена еще 3–4 дня имеет возможность получать питательный раствор через капельницу, но я настаиваю на операции».

При этом она как-то смущенно улыбалась. По акценту и по внешности она никак не напоминала европейскую женщину, и мне была понятна эта ее улыбка – она не могла идти против авторитетного решения врачей.

Я продолжал настаивать на несвоевременности решения об искусственном питании, ибо естественный прием пищи – это единственная оставшаяся человеку связь с окружающей жизнью, обеспечивающая организм не только необходимыми продуктами, но имеющая также эмоциональное стимулирующее влияние на весь комплекс ощущений больного. Если дать пациенту возможность ощутить рецепторами языка вкус пищи, он снова начнет глотать, и процесс питания может быть восстановлен. Да и сама процедура хирургического вмешательства связана с большим риском.

Врачи аргументировали свое решение доводом, что при кормлении с ложечки существует огромная опасность затягивания жидкости или твердой пищи с воздухом через дыхательные пути в легкие. Осложнением этого может быть отек легких, от которого и умирает большинство таких пациентов. Я подписал согласие на хирургическую операцию, получив возможность еще 3–4 дня кормить жену с ложечки, пытаясь регенерировать естественный процесс глотания.

Вместе с сиделками, которые в течение всех этих дней неотступно находились у кровати больной, я был уверен, что Маша сможет есть, как раньше, что она справится с болезнью. К нашим усилиям была привлечена логопед, которая почти ежедневно приходила посмотреть на больную и на процедуру кормления. Ее короткие посещения придавали нам уверенность в правильности наших действий.

Между тем, температура у Маши стала падать – сказалось влияние терапии, но она по-прежнему никак не реагировала на ложечку, с дрожью подносимую нами к ее сомкнутым губам. Неумолимо приближался проклятый понедельник, на утро которого была назначена операция. В любую минуту игла с питательной жидкостью могла забиться, и всем нашим попыткам пришел бы конец. В пятницу утром, перед выходными, я засвидетельствовал врачам свое право отказаться от операции до ее начала. Такое право и заверение я получил, теперь оставалось только два дня. Но, как ни странно, пришло какое-то спокойствие, уверенность, что все под контролем, что успех должен придти. И чудо произошло. Маша стала открывать рот, а мы осторожно подносили ложечку с каплями йогурта. Мало того, вскоре установился своеобразный ритм кормления, при котором больная открывала рот для очередной порции пищи. Процесс глотания восстановился синхронно вначале с едва заметным, а затем уже и основательным пережевыванием пищи. Для гарантии успеха и исключения попадания жидкости через дыхательные пути в легкие в пищу добавлялось немного вяжущего вещества. И процесс пошел. С огромным облегчением уже в понедельник утром я сумел своевременно отменить операцию.