Текст книги "Быть человеком"

Эволюционные ножницы
и человеческая натура

Если все, что случилось в истории космоса, сжать в одну временную схему до суток, то можно сказать, что Земля возникла к вечеру. Динозавры появились ближе к полуночи. А человечество существует только последние две секунды.

Ю. Гордер

Как мы видим, мутационные процессы, свойственные неопределенностям и случайностям эволюции органического мира, являются одними из главных моторов развития нашей цивилизации. Одновременно все больше и больше исследователей склоняются к мнению первооткрывателей квантового мира о том, что Вселенная во всей своей многосложности развивается на основании этих принципов неопределенности и случайности, произошедших на более ранних стадиях. Из чего следует огромное количество всевозможных историй и предысторий Вселенной.

В калейдоскопах исторических перипетий в относительно недавнем прошлом нам удалось быть свидетелями двух из них: революции в России 1917 г. и затем реставрации капитализма после 1985 г. Эти глобальные перемены произошли, конечно, или по воле случая, или по воле Божьего перста, что в принципе одно и то же, с точки зрения возможности их предсказания. А между этими двумя событиями Гитлер кричал: «Вперед!», Сталин кричал: «Вперед!», рисуя образ жестокого бескомпромиссного врага в воображении своих подданных, выстроившихся в стальные армады. Ненависть к противнику вместо теории всеобщей любви, предлагаемой философом Тейяром де Шарденом, становилась движущей силой устремившихся друг на друга рядов и колонн враждующих сторон.

Марксизм-ленинизм предполагал на базе разрушенного капитализма построить коммунизм, реализуя мечты всех и каждого об обществе всемирной гармонии, удовлетворяющей потребности всех живущих на Земле. Капитализм, наоборот, стимулируя конкуренцию, предполагал обеспечить непрерывное развитие производительных сил и производственных отношений вместе с оптимальными условиями для населения за счет максимального расширения свободы личности и создания условий для этого. В любом случае, цели были ясны, задачи определены. Звучали призывы «За работу!», и все работали. Результаты известны.

Аномальные явления в развитии исторических процессов в Европе прошлого столетия привлекали всегда к себе не только историков, но и социологов, психологов и психоаналитиков. Один из них, уже упоминаемый нами психоаналитик В. Райх, эмигрировавший в Англию, спасаясь от нацизма, подверг пристальному анализу пути возникновения фашизма и социализма и их реализации в соответствующих государственных структурах. Райх в равной мере критикует и фашизм, и большевизм. Он считает, что фашизм возник на основе консерватизма социал-демократии, в основе которой лежит вечное стремление миллионов людей освободиться от всякого угнетения. Но это стремление тесно связано с боязнью ответственности. Истинная социал-демократия не понимала этой противоречивой сущности настроений масс. Фашизм же, считает Райх, присвоил себе как нереализованные функции социализма, так и капитализма. Миссия установления социализма при этом возлагалась на всесильного фюрера, который был ниспослан Богом. «Идея “спасения нации” ее вождем вполне гармонировала со страстным стремлением масс к собственному спасению, перекладывающих ответственность на сильную личность. Идеология фашизма опирается на традиционную мистическую концепцию неизменности человеческой природы, на беспомощность народных масс, на их стремление к подчинению авторитету и на неспособность к свободе».

Рассуждения Райха касались и советского общества. До Ленина «социальная демократия», считает он, была вскормлена российским деспотизмом. Программа Коммунистической партии Советского Союза 1919 г., принятая спустя два года после революции, демонстрировала истинно демократический характер устремлений, предусматривая роль государственной власти в защите от деспотизма, обеспечивающей свободу самоуправления народных масс. Наделяя государство такими функциями, программа выглядела оптимистическим посылом развития общества. Она не содержала даже намека на неспособность народных масс и общества в целом распоряжаться достигнутыми свободами.

Райх считает, что развитие бюрократического аппарата советского общества было достаточно сильным, чтобы создать в массах иллюзию свободы. И такая иллюзия создавалась почти принудительными избирательными кампаниями, при которых в выборах управленческого аппарата принимали участие сначала 90 %, а затем и 99,99 % избирателей, по сравнению с прежней цифрой 60 % до 1917 г. Эта статистика говорит лишь о принудительном участии населения в избрании политических представителей, она не отражала никакой дальнейшей ответственности со стороны электората, а создавала лишь фиктивную видимость активного участия населения в самоуправлении. В фашистской Германии также фиксировалось 90 % и более участников «народного голосования».

Если реальное состояние общества забалтывается созданием иллюзорного будущего, а мнимое удовлетворение потребностей в настоящем приносится ему в жертву, если создается политическая иррациональность действительности, активно поддерживаемая массовой пропагандой, обеспечивая соответствующее воспитание будущих поколений, то возникающие идеологические концепции могут существовать значительно долго. Когда массы начинают шумно требовать установления огромных изображений своих вождей, это означает, что они утрачивают чувство ответственности. Дурачить народ иллюзиями равносильно преступлению. К такого рода преступлениям Райх относит стремление превратить в объекты иррационально-политических спекуляций такие серьезные и глубокие чувства, как любовь народа к своей стране, привязанность к земле, обществу и его традициям.

Однако обнадеживать общество какими-то фантастическими концепциями – одно дело, другое дело – предоставлять реальные решения. Именно такой реальной концепции будет соответствовать, например, общество с экономическими и моральными предпосылками, стимулирующими повышение рождаемости, а не принуждение государством или какой-либо «полицией нравов» к определенному образу жизни. К сожалению, нет такой страны, организационная структура общества которой напоминала бы рай. Советский Союз потерпел неудачу в утопической идее создания «нового человека в новом обществе». Другие страны имеют собственный опыт и решения этой проблемы. Например, в Скандинавии реализована новая модель активного социального государства. В США пытаются объединить либеральное общество с обостренным чувством коллективизма.

Диктаторские режимы создавали особые государственные структуры, которые цементировались в сознании масс как аппарат принуждения, ассоциирующийся с диктатурой пролетариата или с нацистским режимом, построенных, прежде всего, на чувстве страха и непререкаемой железной дисциплине. И то и другое подпадало под формулировку Ленина о повсеместном создании нового управленческого государственного аппарата: «Это не утопия, это опыт коммуны, это непосредственная задача революционного пролетариата». Постичь это утверждение Ленина можно только в том случае, если иметь в виду глубоко укоренившееся, неистребимое убеждение, особенно распространенное среди лидеров, в несознательности масс и в их неспособности обходиться без авторитарного управления.

Понятия «самоуправление», «безавторитарная дисциплина» вызывали перед лицом фашизма лишь сочувственную улыбку и насмешку. Раздавались голоса: «Анархия! Утопия! Химера! Небылица!» Подобные крикуны и насмешники могли с успехом ссылаться на Советское государство, на высказывание Сталина о том, что «об упразднении государства не может идти и речи, что мощь пролетарского государства необходимо расширять и укреплять».

Значит, Ленин был не прав, когда, апеллируя к сознательности масс, декларировал отмирание государства. Человек был и остается зависимым: без авторитета и принуждения, он не будет работать, а станет предаваться похоти и лени. И действительно, опыт 70-летней системы хозяйствования социализма оказался неэффективным, так как не принималась во внимание эта самая человеческая сущность, в которой изначально заложена корысть. Любой, признается он в этом или нет, стремится, в конечном счете, к максимальной пользе при минимальных издержках, и ему наплевать на моральное осуждение. Каждое живое существо обладает инстинктом самосохранения, из чего и вытекает корысть. В экономике этот инстинкт является главным движущим фактором. Если индивидуум не получает поощрения за свои усилия, то пропадает мотивация и снижается производительность. Капитализм предусматривает принцип сдельной оплаты труда, при котором каждый человек имеет выбор: вносить в систему максимальный вклад, или же медленно идти ко дну. Совсем по-другому это происходит при социализме или коммунизме, когда мотивация к труду полностью отсутствует, так как любое распределение прибыли нормировано, и старательный работник получает не намного больше, чем ленивый. Это приводит к тому, что рабочая сила ориентирована на праздность, лень и симуляцию занятости. Зачем стремиться к большей производительности, если она не оплачивается? Если же человек работает на себя и получает прибыль, он старается достичь максимальной отдачи. И наоборот, если он работает вместе с десятью другими, и при этом зарплата распределяется поровну, можно быть уверенным, что производительность значительно снизится, так как каждый будет ориентироваться на нерадивых работников, не желая производить больше них. Если кто-то работает для всего народа при равной для всех оплате труда, он считает, что никогда не получит оплаты за свое сверхусердие. Тем самым общая производительность труда сводится к минимуму. Именно это явилось главной причиной той ситуации, при которой коммунистическая система всегда волочилась позади капиталистической. Например, работники колхозов оставляли убранный урожай под дождем по окончании рабочего дня, не желая перерабатывать ни одной минуты, что не удивительно, если учесть, что работник не имел своей доли от выращенного урожая, а потому и стимула для работы. В капиталистической системе ни один фермер не смог бы столь расточительно обходиться со своим урожаем, зная, что это принесет ущерб ему самому.

Однако в период становления советской власти, смутно догадываясь о природе человека, о его склонности к корысти, как движущему фактору развития производительных сил, идеологи построения социализма надеялись на элемент перевоспитания, на создание нового человека будущего, лишенного низменных устремлений отживающего прошлого. Но, чтобы не терять время и энергию, в тот период необходимо было создание контрольно-бюрократического аппарата – надсмотрщика над хозяйственной и финансовой дисциплиной общества. Ленин писал: «Мы не утописты. Мы не “мечтатели” о том, как бы сразу обойтись без всякого управления, без всякого подчинения; эти анархистские мечты, основанные на непонимании задач диктатуры пролетариата, в корне чужды марксизму и на деле лишь оттягивают социалистическую революцию до тех пор, пока люди станут иными. Нет, мы хотим социалистической революции с такими людьми, как теперь, которые без подчинения, без контроля, без “надсмотрщиков и бухгалтеров” не обойдутся».

Однако установление какого-либо вида диктатуры значительно хуже, чем отсутствие стремления и мотивации к производству, так как из-за нехватки регулирующих механизмов управление всем, вплоть до мелочей, вынуждено взять на себя государство. Благодаря этому, чиновники и функционеры получают в свои руки неограниченную власть. Только от них зависит, будет ли ходатайство принято, отклонено или его рассмотрение затянется на неизвестный срок. При подобной полноте власти разрастается сеть круговой поруки и коррупции – тем, кто не имеет соответствующих связей в этих кругах, не позавидуешь.

Ленин заблуждался, полагая, что чиновники из пролетариата не станут злоупотреблять своей властью, а будут служить правде, стимулируя рабочий класс к самостоятельности и независимости. История в очередной раз показала, что утопические идеи коммунизма разбились о низменность человеческой натуры, по мнению Ленина, ей не присущей.

Неизвестно, являлось ли случайностью то, что мы, низвергнув коммунизм, пошли именно в заданном, по всей вероятности, рациональном направлении, следуя историческим закономерностям и концепциям развития общества. Почему мы все время идем в каком-то одном направлении, а не в другом? Почему одно из них правильное, а другое априори неправильное? Сомнения всегда остаются. Американский психиатр Б. Беттельгейм по этому поводу замечал: «Я не знаю, куда меня ведет Бог, но если он выбрал это направление, я предлагаю, чтобы он в этом направлении отправился сам без меня». Конечно, в ответах на вопросы, возникающие относительно «нашего поступательного движения вперед», можно опереться, например, на теорию Дарвина об эволюции и естественной селекции. Эволюция не похожа на ветвящееся дерево, но она и не хаотический спутанный клубок. Эволюция – величественный процесс согласованного, закономерного прогрессивного развития всего живого на Земле, единой целостной системы.

На основании многочисленных исследований, включая изучение ДНК наших предков, антропологи пришли к выводу, что современный человек не склонил голову перед селекционными процессами эволюции, а использовал их себе на благо, с тех пор, когда примерно 44 тыс. лет назад начал свое победоносное шествие из Африки в Азию и другие континенты.

Основополагающие движущие силы эволюционной селекции, которые служили критерием интеллектуального уровня тогдашнего человека, сохранились неизменными до сих пор, несмотря на резко изменившиеся условия, и продолжают оставаться на службе нашего современника. И возможно, открытие единой теории всеобъемлющих законов не сможет ответить на все вопросы начала и развития цивилизации, однако наш интеллект, который мы приобрели и развили совсем по другим причинам, поможет нам и в этом.

Этот интеллект является нашей гарантией и доказательством нашей потенциальной выживаемости, способности защитить себя от беспощадных ножниц эволюционного обрезания и укорачивания. Мы получаем все больше и больше преимуществ из наших знаний о себе и окружающем нас мире. Эти преимущества мы стараемся поставить себе на службу, чтобы отвоевать у природы не только жизненное, но и временное пространство, смещая его в свою пользу, все больше и больше приближаясь к теоретически возможным и потенциально допустимым биологическим законам. Мы умело используем все резервы, заложенные в нас эволюционными процессами для борьбы с селекционными методами отбора, сверяя наши позиции сосуществования с природой и ее законами в сторону гармонии и динамического равновесия с ней. И ученые спешат экспериментально подтвердить эти скрытые возможности человеческого организма противостоять селекционным потугам природы: как-то затормозить, привести к динамичному равновесию жизненный потенциал человека с окружающей средой.

З. Фрейд, еще не зная назначения ДНК и ее генов, ответственных за злое наследие человеческого гения, занимаясь, с одной стороны, заболеваниями мозга, детским параличом и нарушением речи, а с другой стороны, причинами появления этих аномалий, «по-научному» увлекался фантазиями, мечтами, снами и желаниями и создал систему психоаналитического исследования и исцеления – от регресса к прогрессу, возвращения к истокам, к матери. Жаль, что он не успел добраться до эмбрионов.

Учитывая пройденный путь личности вместе с достижениями и поражениями, действиями и противодействиями, данными и фактами этих противоборствующих процессов, он пытался реконструировать историю хотя бы для установления причин заболевания или аномалий человеческого поведения, обосновать последовательность в череде событий. Исследования привели ученого к тому, что он, хорошо зная заповедь Христа из Ветхого Завета «не убий», считал, что не только ближний должен быть помилован, но даже враг имеет право на жизнь за счет повышения моральных критериев. При этом Фрейд очень сомневался, хватит ли у человека психических ресурсов реализовать этот завет.

Фрейд рассматривал свое учение как переход от гипнотического обследования пациентов к методике свободных ассоциаций: от пассивных объяснений и разъяснений – к активным интерпретациям тех сторон человеческой души, которые оставались для больных «чужими».

В трудной для себя жизненной ситуации он вынужден был найти компромисс между общечеловеческими принципами и моральными критериями, с одной стороны, и агрессивным «зовом предков», заложенным в «чужих» потаенных уголках человеческой души, с другой. В тексте заявления о выезде за границу из фашистского государства, подготовленном нацистскими властями и подписанном Фрейдом, мы читаем: «Я добровольно подтверждаю, что до сегодняшнего дня, 4 июня 1938 г., ни малейшего ущемления моей личности, а также моих близких не произошло. Власти и партийные функционеры были всегда корректны и полны внимания по отношению ко мне и моим близким». День спустя, 5 июня 1938 г., больному 82-летнему Фрейду было разрешено покинуть Австрию.

Как этот механизм бегства из порабощенной фашизмом страны напоминает нам собственный исход из системы тоталитаризма – все воспроизводится в масштабе 1:1, начиная с заявления об отсутствии претензий к работодателю, то есть, в данном случае, к государству, и добровольной сдачи гражданства, и заканчивая уплатой всякого рода надуманных пошлин и налогов, имеющих целью обобрать и обескровить. Все это звенья одной и той же цепи, одной и той же системы. Можно как угодно комментировать письмо Фрейда, но после отъезда из Вены он грустно добавляет: «…тюрьму, из которой отпускают, очень трудно покинуть, потому что к ней сильно привязываешься».

После этого добавления спектр комментариев резко сужается в сторону всеобщей гармонии и мирской отстраненности, ибо, возможно, с учетом исторической злободневности это оправдывало не только его сиюминутное поведение, но и служило обоснованием, как для всего его учения, так и для характеристики личности в целом. Исходя из существующих реалий, он не мог представить себя лучше, чем был на самом деле. Поставленному жизненными обстоятельствами в состояние канатоходца, ему трудно было даже помышлять о другом варианте развития событий, точно так же, как он не мог предположить, что будет с людьми, которым давал рекомендации, пытаясь сделать их лучше, и осознавая заранее, что они не смогут этим советам следовать.

В двух эссе, опубликованных впервые в середине 70-х гг. ХХ в., ссылаясь на различные источники, в том числе и на законы биологического развития, психоаналитик К. Айсслер (K. Eissler) пробует ответить на вопрос: «Почему, несмотря на все достижения человечества, оно непременно стремится к варварству?» Рассматривая развитие общества как процесс все больше увеличивающегося индивидуализма, все более частого и непримиримого разграничения собственного от чужого, проникающего все глубже в сознание людей, можно усмотреть различные тенденции понятия «чужого». Чужое как нечто особенное, вызывающее любопытство и удивление, или как неприемлемое, отталкивающее, враждебное. Из этого понятия, как следствие, возникает вопрос: каковы должны быть условия поддержания своей жизни в процессе этого всеобщего отчуждения?

Если современная личность представляет собой закрытую систему, в смысле перманентного отчуждения, то, в соответствии со взглядами Айсслера и с учетом концепции «доведения до смерти», можно предположить, что самосохранение в таких условиях подвержено угрозе скатиться до самоуничтожения. Уничтожение противника было бы удобным и очевидным выходом из этой дилеммы. Создается впечатление, что современные люди не могут существовать без врагов, нуждаются в «чужих», которых можно уничтожать словами или делами, сохраняя при этом свою собственную индивидуальность, отгородившись от тех, кого считают «чужими», и которые должны еще развиться, прежде чем заявить о себе.

Айсслер считает: «Для того чтобы человек был способен хладнокровно убивать другого соседа по нашей планете, необходимо, чтобы его собственное “Я” достигло в своем развитии определенного уровня и утвердилось в его сознании. Возможно, первое убийство вызовет большое удивление: до тех пор, пока человек видит в другом свое зеркальное отображение, он не способен убивать, так как считает это отображение своим собственным».

Человек всегда убивает в другом человеке самого себя – даже тогда, когда делает это вслепую. Однако эта слепота является, возможно, изначальным условием его собственного современного существования. Человечество воспринимает чужое как пугающее и отталкивающее. Как-то А. Фаллачи спросила у бывшего лидера иранских шиитов А. Хомейни, что он знает о Бахе. Религиозный кормчий парировал в ответ: «Я не знаю Баха, шииты не хотят знать Баха, ибо таким, как мы, нет смысла знать Баха».

Автор книги «Насилие и святость» франко-американский филолог Р. Жирар пишет, возможно, намекая на немецкий феномен: «История имеет три этапа: агрессия (насилие), вина (осознание), раскаяние (искупление)». Исторические процессы протекали бы спокойнее, если бы аналитическое принятие решений начиналось с пункта вины, осознания происходящего и, как следствие, более терпимого отношения к «чужому».

А фактор времени? Меняем ли мы наше отношение к этому дерзкому понятию «чужой» во время нашего пути, по которому мы движемся то ли по велению божественного перста, то ли по указанию очередного вождя? Может быть. Но может быть и другое. Нам и в голову не приходит искать в себе сходство с «чужим» – первобытным человеком ни по одному показателю, включая волосяной покров. Мы уже устали сравнивать сегодняшнюю ситуацию с пресловутым 1913 г., являвшимся эталоном развития «народного» хозяйства страны победившего социализма. Мы перешагнули порог во второе десятилетие ХХI в. Включите любой канал российского телевидения – каждый из них кричит, невероятно напрягаясь, о криминальных разборках, убийствах, грабежах, насилии. Идут жаркие дискуссии, вскрывающие разнообразные человеконенавистнические злодеяния. В одной из телепередач, посвященной убийству дюжины ни в чем не повинных людей, среди которых четверо малолетних детей, в процветающем регионе России (что само по себе уже является большой редкостью), криминалист с 40-летним стажем заявляет перед камерой на всю страну о том, что количество убийств в стране с 1990 г. за 20 лет выросло в 32 раза. Ужас и оцепенение воцарились в зале, да и не только в зале – все, кто следил за происходящим на экранах телевизоров, окунулись в состояние страха и отчаяния, беспомощности и безнаказанности. При этом надо иметь в виду, что в станице, где произошло это страшное убийство, за последние 10 лет было изнасиловано более 200 женщин, причем изуверы остались безнаказанными. И это говорит не только о бездеятельности и коррупции законодательных и исполнительных органов власти – речь идет о тотальном чувстве страха, пронизывающем все структуры общества. И это совсем не тот созидательный страх, который позволяет успешно адаптироваться к окружающей среде. Речь, может быть, идет о состоянии агонии, переходящем в тупое безразличие с сиюминутным желанием выжить, с полным неверием в будущее, всемерно разжигаемое водкой и наркотиками, что является аномальным извержением низменных чувств, упрятанных в затворках человеческой души, отображая внутреннее состояние народа? И совсем не слышно традиционных криков: «Куда идем, за что боролись?» Просто уже никто никуда не идет, и никто ни за что не борется.

Передо мной актуальные данные другой страны, затерявшейся в Альпах. Телевизионные каналы там заполнены не только страданиями опереточных героев. Каждый 10-й житель Австрии подвержен различным состояниям страха: 13 % – социальной фобии – болезненной зависимости от мнения других, 11 % – специфической фобии – страха перед определенными объектами или ситуациями, например, пауками, видом крови и т. д., 6 % – агорафобии – непредсказуемо возникающих панических атак в открытом пространстве. Общее постоянное, преувеличенное состояние страха в повседневной жизни выявлено у 5 % населения[92]92
  Format, № 38, 2007


[Закрыть]. Пример маленькой Австрии со всеми ее Кампушами[93]93
  Наташа Кампуш провела 8,5 лет в подвале у маньяка.


[Закрыть], Фритцлями[94]94
  Фритцль в течение 24 лет держал свою собственную дочь в сексуальном рабстве и нажил с ней 4 детей.


[Закрыть] и подобными показывает, что различными видами фобий охвачено более трети населения.

А где спрятан страх перед национальными катастрофами, стихийными бедствиями, климатическими аномалиями и различного рода предсказаниями святых и полусвятых, которые, доказывая свои пророчества, изгибают ложки одним только взглядом? Может быть, по прошествии 10 лет со дня разрушения небоскребов-близнецов, значение этого события и страх перед ним стерлись или подзабыты? Может быть, мы сумели поднять степень нашей защищенности или противник низвергнут нами? Турбулентные события прошедшего десятилетия твердят нам обратное. Наши противники – террористы – навязывают нам новые методы борьбы. Мы слишком сконцентрированы на опасностях мегатерроризма, атомных взрывах, применении химического оружия, начиненных бомбах. Намного реалистичнее такие акты, как недавно вовремя предотвращенные попытки взрывов в Лондоне и Глазго и непредотвращенные – в аэропорту «Домодедово». Такие «мелкие» и «немелкие» террористические операции хотя и имеют меньше шансов на успех, но создают постоянную опасность неизбежности того, что они рано или поздно где-то произойдут. Террористы рады любому удавшемуся акту, который помогает дестабилизировать ситуацию и держать мир в страхе, нагнетая чувство неуверенности и безысходности.

И, несмотря на то, что мир распростился и с холодной войной, и со стоявшей у ее истоков конфронтацией между фашизмом и коммунизмом, состояние мировой напряженности, вследствие имеющихся средств массового поражения и постоянно возникающих новых очагов межгосударственных конфликтов, остается довольно непредсказуемым. И все это при наличии различного рода договоров о ядерном разоружении, усилий международных миротворческих сил и организаций с сокровенным желанием и стремлением сбалансировать угрозы противоборствующих потенциальных противников.

Создается впечатление, что глобальная борьба тоталитарных идеологий не прекратилась, а превратилась в жестокую схватку демократий с новой доктриной джихадского терроризма. Время экстремальных ситуаций продолжается, сменились лишь действующие лица. Роль фанатичных фашистов или коммунистов взяли на себя мусульманские фанатики.

И все же что-то изменилось в наши дни. Исторический опыт масштабных катастроф продемонстрировал нам, во что снова могут вылиться такие глобальные конфликты. Люди, и не только европейцы, знают, что это такое – когда в руинах лежит целый континент. Может быть, это поможет нам к предсказаниям «Кассандр» о скором конце света относиться с большей долей скепсиса. Хотя справедлив и вопрос, насколько глубоко религиозные фанатики смогут укоренить свои идеи среди, например, арабского населения. Однажды подобное уже произошло с фашизмом и коммунизмом. Но уроки прошлого все же вселяют надежду, что человечество чему-то научилось из истории и попытается не довести мир до трагедий исторического масштаба.

Именно в единоборстве и глубокой дискуссионной полемике могут возникнуть основания для выработки единой концепции того, как и в какой мере наше поведение может быть предопределено общими физическими законами природы. К сожалению, естественная селекция выработала в нас и низменные наклонности, в том числе агрессивность, которая еще до времен пещерного человека предопределяла процесс выживания. Но благодаря колоссальному росту средств массового разрушения и уничтожения, которые предоставила в наше распоряжение наука и техника, агрессивность стала опасным критерием, угрожающим, в свою очередь, самому существованию человечества. Проблема состоит в том, что наши агрессивные инстинкты, вероятно, включенные в ДНК, вследствие биологической эволюции изменяются только в периоды, измеряемые миллионами лет, в то время как наш разрушительный потенциал растет скачкообразно каждые 2–3 десятилетия.

Используя свой ум вместе с гуманными составляющими интеллектуального потенциала для обуздания и подавления агрессивности, мы имеем шанс на выживание человечества. В противном случае наши дела плохи. Являясь свободными существами, люди могут сами избирать тактику поведения под воздействием причин внутреннего или внешнего характера. При этом вера в свободу принятия морально обоснованных решений и ответственности за них являются высшими жизненными ценностями человеческой натуры, которая должна постоянно укрепляться посредством естественной селекции. Достаточно ли будет только с помощью языковых возможностей, на базе нашего развитого интеллекта, посредством высокого чувства ответственности, подавить заключенный в ДНК агрессивный инстинкт? Если нет, то это значит, что наша цивилизация находится в тупике естественной селекции. Возможно, где-то в глубинах Галактики существуют другие формы существования мыслящих организмов, значительно превосходящих нас в части интеллекта, которым удалось создать лучшие условия для балансирования между ответственностью и агрессивностью. И для нас это было бы интересно, в смысле перенятия опыта. А пока нам остается лишь уповать на силу нашей логики, ума и настоянного на них здорового абстрактного воображения, свойственных не очень многим представителям нашей планеты, и гордиться Ньютоном и Коперником, Планком и Эйнштейном, Хокингом и другими.

Человеку присуще решать не глобальные космические проблемы современности (как то, будем ли мы затащены гравитационными силами в «черные дыры» Галактики), а более реальные, приземленные. Например, может ли быть взята под контроль человеческая агрессивность с целью недопущения атомной войны, развития и применения бактериологического оружия, используя при этом положительные стороны «гена агрессии» – целеустремленность, напористость, активность, направив их на борьбу, скажем, за продолжительность жизни.

«Изучение фундаментальных законов природы и человеческого поведения принадлежит к различным категориям, – утверждает профессор С. Хокинг[95]95
  Hawking S. Ist alles vorbestimmt? S.130–140.


[Закрыть]. – На основании этих законов нельзя делать выводы о поведении человека». Хотя профессор Г. Рот (G. Roth) утверждает, что физические законы во многом предопределяют его поведение, когда, как он считает, палящие солнечные лучи побуждают человека сменить сторону тротуара.

Наука не может предсказать, как будет развиваться человечество в будущем, да и вообще имеет ли оно будущее. Опасность состоит в том, что наша способность разрушить окружающий мир или вероятность того, что кто-то или что-то уничтожит нас самих в двусторонней схватке, растет неизмеримо быстрее, чем предполагаем, несмотря на наше терпение и миролюбие, которые мы проявляем к этой отрицательной черте нашего характера, наталкиваясь порой на резкое непонимание и даже отвержение гуманной поступи нашей морали.