Текст книги "Последний рейс «Фултона»"

Засада

Бандитов ждали со стороны леса. Посматривали в окна, прислушивались к редким ночным звукам. На столе – две винтовки с полными магазинами, патроны россыпью.

Иногда Лобов закуривал, загоралась спичка, и Тихон видел его худые скулы, заострившийся нос, блеснувшие под козырьком фуражки глаза. И опять темнота, только подрагивает пористо-красный огонек папиросы и пахнет табачным дымком.

Осторожные шаги по кошенине услышали глубокой ночью, когда решили, что бандиты уже не придут. Возле изгороди, окружавшей хутор, шаги смолкли, донеслись тихие голоса.

Потом через изгородь перелезли сразу несколько человек, растянутой цепью пошли к дому, поскрипывая сапогами, похрустывая стерней.

Один из бандитов остановился возле окна, постучал пальцем в стекло, приглушенно окликнул!

– Гурылев, выходи с ключами!

Ему не ответили. Тогда бандит постучал сильнее, властно повысил голос:

– Хрыков! Кончай дрыхнуть, выходи!

– Пора! – сказал Лобов вполголоса и первым выстрелил в черный силуэт в окне.

Раздался стон, крик, топот сапог по мерзлой земле. Тихон тоже вскинул винтовку; покрепче прижал ложе к плечу и, не видя в темноте мушки, дернул податливый курок.

Бандиты залегли в кустах, защелкали ответные выстрелы. Зазвенели разбитые оконные стекла, лязгнула под пулей печная задвижка, вдребезги разлетелся горшок на посуднице.

Чекисты выпускали магазин за магазином, в избе кисло запахло порохом. У самого окна оглушительно взорвалась граната. Чекистов отшвырнуло к противоположной стене, обдало пороховой гарью, рухнула на стол подвешенная под потолком лампа, вспыхнул огонь.

Пытались сбить пламя сапогами, но огонь уже лизал половики, лавки, дрова у печи. Дым ел глаза, мешал следить за бандитами, а сами они, освещенные пламенем, были для них как на ладони, выстрелы стали прицельней.

Перебежали в сени, оттуда во двор. Через несколько минут пламя охватило всю избу, вспыхнула солома на крыше сарая. И Лобов сказал, сняв фуражку и взлохматив мокрые волосы:

– Здорово припекает. Крыша упадет – и конец.

– Может, попробуем вырваться? – дрогнул голос у Тихона.

– К дороге надо бежать, там канава. Если добежим, по ней попытаемся уйти.

Открыв ворота, выскочили из горящего сарая, успели в дыму и грохоте добежать до дороги, броситься в канаву. Над головами защелкали запоздалые выстрелы, скосили высохший куст чертополоха.

– Цел? – отдышавшись, прохрипел Лобов, не поднимая головы.

– Кажется, не задели, – облегченно выговорил Тихон, жадными глотками хватая холодный воздух.

– Рано радоваться – теперь они знают, что нас только двое, не отступятся…

Заметили: бандиты перебежками заходят слева и справа, пытаясь окружить их, отрезать от леса.

Неизвестно, далеко ли бы им удалось уйти, если бы на дороге не показался в этот предутренний час скачущий во весь опор конный отряд чекистов…

Хутор сгорел дотла, вместе с ним сгорело все награбленное Гурылевым барахло. Посреди черного пожарища торчала только закопченная печь, из потрескавшейся трубы уходил в синее утреннее небо последний дым.

Банда в погоне была уничтожена почти полностью, но Бусыгину удалось уйти. Со штабс-капитаном был какой-то парень из жулья. Вероятно, их и видели потом в лодке, переправлявшейся через Волгу за железнодорожным мостом.

Тихон напомнил слова беспризорника Пашки о «хазе» Бени-шулера на Пошехонской улице. Лагутин решил устроить там засаду.

На четвертый день в засаде сидели Лобов, Тихон и Зубков.

Место для наблюдения выбрали не совсем удачное – в подвале напротив «хазы». Здесь было холодно, сыро, но пуще всего донимал сквозняк.

Во дворе четверо мальчишек играли тряпичным мячом в лапту. Иногда он подкатывался к подвалу, и Лобов боялся, как бы мяч не влетел в разбитое окно, – ребята полезут в подвал и обнаружат чекистов.

В воротах появился высокий человек в парусиновых штанах и шинели без ремня. В одной руке он нес старенькую тульскую гармонику, другой держался за плечо белобрысого мальчика в рваном, с закатанными рукавами пиджаке.

Ребята сразу окружили слепого. Он надел ремень гармоники на плечо и неумело заиграл «На сопках Маньчжурии». Из нескольких окон выбросили пятачки. Мальчик торопливо подобрал их, ссыпал в карман гармонисту. Закончив вальс, слепой встряхнул седой головой и под гармонику запел простуженным голосом:

 
Мороз и ветер от реки,
А он, в изодранной шинели,
На деревяшке, без ноги,
Стоял, бедняга, на панели!..
 

Когда слепой и мальчишка ушли, ребята снова принялись за лапту. Из подъезда вышла рыжая толстая женщина с камышовой корзинкой и зашагала со двора на улицу.

На втором этаже кто-то поставил на подоконник граммофон, труба зашипела, потом сквозь шорохи прорвался голос певицы. Тихон хотел поближе сесть к окну, под сапогом треснула доска. Зубков, до этого лежавший на лавке, вскочил, щелкнул взведенным курком.

– Чумовой ты, Ефим, тебе нервы надо лечить, – проворчал Лобов.

– Никакие не нервы, а привычка. – Зубков спрятал револьвер в карман, опять улегся на лавку.

Тихон подумал, что мужик он, конечно, надежный, но на оружие полагается больше, чем на голову. С одной стороны хорошо, когда рядом меткий стрелок, смелый человек. Но Лагутин говорит, что в чека чаще надо воевать умом, чем оружием.

Сегодня Зубкову нездоровилось: в подвале он простудился, то и дело кашлял и чихал в платок.

– Помню, прошлый раз вот так же двое суток сидели в развалинах Демидовского лицея, ждали Гадлевского, – опять поднялся он с лавки.

– Ну и что? – спросил Тихон, чтобы поддержать разговор.

– Плохо! Курить хотелось, а нельзя. На третью ночь он заявился, два нагана при нем. Мне тогда руку царапнул, а Сашу Миронова убил…

Зубков опять уткнулся в платок, чихнул.

– Ступай к Лагутину, пусть замену пришлет, – посоветовал ему Лобов.

– Да, мужики, сегодня я не работник.

– Иди, иди, Ефим. В крайнем случае мы вдвоем справимся, – успокоил его Лобов.

Запахнувшись в шинель, Зубков вышел из подвала. Тихон с жалостью посмотрел ему вслед.

– Ты поспи, я подежурю, – сказал Лобов.

– Да я уже вздремнул. Приснилось, будто дома, у матери, щи уминаю. Помню, совсем маленьким был, отец как сядет обедать, так обязательно скажет: не женился бы на тебе, Анна, ни в жисть, если бы ты так здорово не умела щи варить. Отец шутил, а мать сердилась…

Раздался выстрел, секунды через три – другой. Мальчишки побежали со двора на пустырь за домами. Туда же бросились и чекисты – что-то случилось.

На пустыре было понастроено всяческих сарайчиков, дровяников, голубятен. Возле забора толпились взрослые, ребятишки. Чекисты растолкали их и увидели Зубкова: одной рукой он упирался в землю, словно силился подняться, в другой был зажат револьвер; под шинелью, на френче, расползалось темное пятно крови.

Метрах в десяти от Зубкова лежал еще один убитый. В нем Тихон опознал Беню-шулера, ноги в желтых стоптанных ботинках неудобно подвернуты, рядом офицерская фуражка.

Толстая женщина с камышовой корзинкой возбужденно рассказывала:

– Господи! Страхота-то какая! Иду из лавки, смотрю, впереди меня этот парень, – женщина показала на Беню-шулера, – с ним мужчина в кожаной куртке, представительный. А навстречу им солдатик. Остановился, в карман полез, а этот, в куртке, наган выхватил – и в него. Потом крикнул что-то – и в парнишку. Тот со страху руками заслонился, будто так от пули убережешься.

Убив Беню-шулера, Бусыгин оборвал последнюю нить, которая могла привести к нему. Облавы ничего не дали, штабс-капитан исчез из города…

Часть третья

Связной

Человека с паролем ждали со дня на день, но, когда поручик сказал Тихону, что связной появился, чекист на какие-то секунды даже растерялся. И обрадовался: значит, всю эту операцию они затеяли не зря. Попросил Перова рассказать подробности.

Они шли по Духовской улице в сторону Волги. Ветер пронизывал до костей, бил в лицо колючей снежной крупой, свистел в щелях заборов.

Было заметно – поручик появлению связного не рад: лицо хмурое, утомленное, слова будто цедит сквозь зубы:

– Около семи часов вечера звонок. Я пошел открывать дверь.

– Почему не Флексер? – сразу перебил его Тихон.

Перов нервозно передернул плечами:

– Доктор как почувствовал, что это связной: засуетился, в темноте никак не мог ключи найти. Вряд ли в таком состоянии он смог правильно ответить на пароль.

– Связной не удивился, увидев вместо Флексера вас?

– Насколько я понял – ни меня, ни доктора он в лицо не знал.

– Как он представился?

– Штабс-капитаном Струниным.

«Выходит, не Бусыгин. Значит, тот действовал самостоятельно», – подумал Тихон, спросил приметы связного.

– В кожаной тужурке, глаза светлые, худой. Когда сердится, резко надламывает брови.

– Не густо. С такими приметами каждого третьего хватай.

– А вы надеялись, к вам пришлют связного со шрамом во все лицо?! Связной и должен быть неприметен, эти азы чекист должен знать.

– О чем говорил Струнин? – оборвал поручика Тихон.

Перов втянул голову в поднятый ворот шинели, прибавил шаг.

– Все расспрашивал, откуда знаю вас, из какой вы семьи, как оказались в губчека. Очень был недоволен, что я устроил вас у Гусицына.

– Почему?

– Может, хотел там сам поселиться. О его появлении приказал не говорить вам. На ночь у Флексера не остался, обещал зайти на днях. Перед самым уходом спросил, какие из старых городских учреждений сохранились, что в них сейчас.

– Зачем они ему?

– Кто его знает. Может, диверсию задумал, – равнодушно произнес Перов и, поежившись, добавил: – Теперь будет нас с вами проверять – не продались ли мы красным.

– Пусть проверяет. В губчека интересуются вашим начальником Ливановым.

Перов, собираясь с мыслями, ответил не сразу:

– В штабе говорят, за отказ участвовать в мятеже Перхуров его чуть не расстрелял, под арест посадил. Но мне в это плохо верится.

– Объясните.

– То съязвит, то ухмыльнется, то в спину какому-нибудь комиссару так посмотрит, словно выстрелит в упор. Фактов у меня нет, одни подозрения.

– Ну а другие военспецы?

– Всякие встречаются: одни служат вам честно, другие из-за пайка. Разговаривал вчера с таким, откровенничал передо мной: «Вступил в организацию сочувствующих, скоро войду в партию, меня назначат комиссаром при штабе – и полуторное жалованье обеспечено». – Перов брезгливо скривил губы.

Утром донесение Тихона о появлении связного лежало на столе председателя губчека. Ознакомив с ним начальника иногороднего отдела, Лагутин сказал:

– Ливанов при его должности вред нам может причинить огромный. А мы как по рукам связаны, не можем начать официальное расследование: пришла директива за подписью Троцкого не вмешиваться в дела военных органов.

– Знаю я Ливанова, перешел к нам сразу после революции, – вслух рассуждал Лобов. – И перхуровцы его арестовали – тоже факт. Но ведь это можно было сделать умышленно, чтобы после мятежа в городе своего агента оставить. Может, обратиться в контрольный отдел штаба, к Ляхову? Пусть приглядится к нему.

– В контрольном отделе Рузаев работает, – напомнил Лагутин. – Как бы не пронюхал, что мы Ливановым интересуемся. Сейчас, Андрей, освободи Вагина от всякой оперативной работы. Струнину, если начнет проверять его, может показаться странным наше доверие парню.

Думал Тихон, что с появлением связного работы у него прибавится, а получилось иначе: словно чиновник, уходил на работу и возвращался домой точно по часам.

Гусицын заметил это, спросил, в чем дело.

– Неприятности у меня, не проявил, так сказать, революционной бдительности, – ухмыльнулся Тихон. – Теперь бумажки подшиваю да у телефона носом клюю.

Хозяин расстроился, мелкими шажками заходил по комнате:

– Жаль, очень жаль. До мятежа в чека секретарем Менкер работал, Перхурову он очень помог.

О времени, когда опять будут вешать большевиков, в квартире Гусицыных мечтали каждый день. Трудно было Тихону сдерживаться, а еще труднее – поддакивать хозяевам.

Особо неистовствовала «мадам» Гусицына: как только речь заходила о Советах, о большевиках, шипела ядовитой змеей, жилы на тощей шее вытягивались жгутами.

Доставалось и Тихону – за то, что он невольно служит большевикам. Хозяин пытался образумить супругу, но та не хотела и слышать его доводы. После работы Тихон словно в пыточную камеру шел. С Гусицыными привелось и новый, тысяча девятьсот девятнадцатый год встретить, первый тост – за свержение красных комиссаров. Надолго запомнился ему этот Новый год.

По вечерам Гусицын, напялив на острый нос маленькие очки в железной оправе, вслух читал супруге местную газету, напечатанную на рыхлой желтой бумаге.

Радовались победам в Сибири новоявленного «верховного правителя Российского государства» адмирала Колчака, бесились, читая о вскрытии в церквах «святых» мощей и разоблачении попов, переживали конец петлюровщины на Украине и взятие Красной армией Уфы, Харькова и Оренбурга, злорадствовали, когда узнали о гибели «германских большевиков» Карла Либкнехта и Розы Люксембург.

Особенно нравился им постоянный раздел газеты «Недостатки механизма» – о бюрократизме, волоките, неполадках в работе городского хозяйства. В такие минуты они оживлялись, будто на пару «монопольки» хватили.

В один из вечеров Гусицын прочитал постановление губисполкома о всеобщей мобилизации жителей на расчистку улиц от снега – зима выдалась вьюжная, сугробы наметало чуть не до второго этажа, из-за снежных заносов вставали поезда.

Хозяйка заявила, что скорее умрет, чем возьмет лопату в руки. Но утром пришли из домового комитета, и Гусицыны вместе с другими жителями откидывали снег на Семеновской площади возле пожарной каланчи.

Как-то на лестничной площадке Тихон опять столкнулся с военным из соседней квартиры. Тот доброжелательно улыбнулся ему, первым начал разговор:

– Живем рядом, а так и не познакомились. Я вас видел в губчека. Выходит, и делу одному служим. Военспец Дробыш, – протянул он руку. – Заглянули бы как-нибудь к старому холостяку. Чайку попьем, поговорим.

– С удовольствием, – согласился Тихон, обрадовавшись, что хоть один вечер не будет слышать скрипучий голос хозяйки, видеть постную, узколобую физиономию хозяина.

– А зачем откладывать? Сегодня же и приходите, – радушно предложил Дробыш.

Вечером после работы Тихон умылся, переоделся в чистую рубаху. Когда вышел в переднюю комнату, где за столом сидели Гусицыны, хозяйка, оглядев его, съехидничала:

– Уж не на свидание ли с совдеповской барышней принарядились, господин Вагин?

Тихон вынужден был рассказать о встрече с соседом, о его приглашении. Гусицыну как прорвало, не закончив пасьянс, бросила карты на стол, на худые плечи натянула пуховую шаль:

– Идите, идите! Он вам мозги на советский лад быстро перелицует. С ним в доме никто из порядочных людей не здоровается даже, а вы к этой красной сволочи в гости собрались.

– Успокойся, Капа. – Гусицын отложил газету в сторону, попытался урезонить жену: – Я слышал, Дробыш в штабе – большая фигура. Может, Тихону Игнатьевичу удастся что-нибудь интересное узнать.

– Ждите, проговорится этот боров, – не унималась хозяйка. – Крысиного яду ему в чай – вот и весь разговор. За паек большевикам продался…

Тихон выскочил из квартиры на лестничную площадку. Только придя в себя, дернул ручку звонка в квартиру напротив.

– А у меня и самовар в самый раз готов, – весело прогудел Дробыш, открыв ему дверь.

Он был в плотном сером халате с черными отворотами, подпоясанном витым поясом, на ногах теплые носки и меховые тапки, громко шаркающие при ходьбе. Вид мирный, даже обывательский, и только фуражка и шинель на вешалке рядом с «Эриксоном» говорили о том, что в квартире живет военный.

В квадратной комнате с окном во двор – стол под чистой клеенкой, металлическая койка, накрытая грубым солдатским одеялом, платяной шкаф и бамбуковая этажерка с книгами, на которую Тихон сразу же обратил внимание.

– Любите читать? – кивнул Дробыш на книги. – Можете пользоваться моей скромной библиотекой, как своей. Хоть и небольшая, но русские писатели почти все по томику да представлены.

Чувствовалось, военспец соскучился по собеседнику, больше говорил сам. Лицо широкое, мучнистое, крупный нос в красных прожилках, лоб высокий, выпуклый. Серые глаза под сросшимися седеющими бровями смотрели добродушно, но, когда Дробыш заговорил о тяжелом военном положении республики, взгляд его стал жестким и даже суровым.

О своей службе в штабе военного округа он только обмолвился:

– Одинокая у меня жизнь, знакомые по царской армии остались у Деникина да Колчака, новых товарищей не завел – к нам, военспецам, большинство относится настороженно. В доме тоже косо смотрят, в том числе и ваша хозяйка. И как вас угораздило в эту семейку попасть?

– Поселили по уплотнению, – вынужден был соврать Тихон.

– После мятежа таких еще немало осталось. С ними придется и новую жизнь строить, никуда от них не денешься.

Несмотря на разницу в возрасте, разговор завязался дружеский, непринужденный. Дробыш поинтересовался, как Тихон стал чекистом.

– Можно сказать, случайно.

– Случайно? – удивленно переспросил хозяин. – В такой организации случайно не оказываются.

– Работал слесарем на фабрике, тут собрание, оратор из губкома призывает самых достойных в отряд ВОХР выдвигать. А на фабрике всё больше бабы, мужиков мало. Вот меня, холостого, здорового, и выкрикнули.

– Уж больно просто у вас получается, – усомнился Дробыш. – И происхождением не интересовались?

– Я на этот счет чист: мать и отец у помещика в батраках были. В губчека оперативных сотрудников не хватало – из отряда меня и перевели, как грамотного и сознательного.

– Ну и как, довольны службой?

Тихон замялся:

– Да как сказать. Паек хуже, чем у рабочего, всякие мероприятия впридачу – то после работы беспризорниками занимайся, то на политучебе сиди. Думал, легче будет, а вышло наоборот.

– Что же не уйдете, если не по душе чекистская служба? – допытывался Дробыш.

Тихон смущенно признался:

– На фабрику неохота возвращаться, скажут, рабочего доверия не оправдал. Может, привыкну еще.

Дробыш усмехнулся, перевел разговор на другое.

Расстались они друзьями. На прощание военспец дал Тихону книгу «Преступление и наказание», посоветовал:

– Обязательно прочитайте. Я бы на месте товарища Дзержинского всех чекистов заставил прочитать Достоевского от корки до корки.

Об этом знакомстве на следующий день Тихон рассказал начальнику иногороднего отдела. Тот внимательно выслушал его и вышел из кабинета. Через четверть часа Тихона вызвал к себе председатель губчека, попросил повторить разговор с военспецом.

– Неужели и Дробышу не доверять? – удивился Тихон. – Вы же сами, Андрей Николаевич, говорили, что он человек проверенный.

Ему ответил Лагутин:

– Настораживает, что твое знакомство с Дробышем состоялось сразу, как только в городе объявился связной. Прежде чем встретиться с тобой, Струнин постарается проверить тебя.

– Раньше я возвращался к Гусицыным позднее, мы просто не могли познакомиться с Дробышем.

– Может быть, оно и так, – согласился Лагутин. – Однако в твоем положении надо быть очень бдительным: при ненависти Гусицыных к Дробышу твоя дружба с ним может насторожить их.

– Что же мне теперь – не ходить к нему?

– Если пригласит – иди, а сам в гости не напрашивайся. Сейчас главное – подготовиться к встрече со связным. Думаю, это будет настоящий допрос.

И Лагутин не ошибся.

Проверка

Через два дня, только Тихон вернулся с работы, хозяин квартиры возбужденно сообщил ему, что им вдвоем приказано немедленно явиться к Перову.

– Кем приказано? – нахмурился Тихон. – Мне может приказать только сам господин поручик.

– Значит, есть начальство и повыше Перова, а наше дело маленькое – подчиняться! – Гусицын от возмущения затряс головой.

Тихон с неудовольствием протянул:

– Устал чертовски. Самое время отдохнуть.

– Все, все отдохнем, когда срок придет. А сейчас работать надо, – торопил его хозяин, уже надевая фризовую чиновничью шинель, закручивая вокруг шеи концы башлыка.

В квартире Флексера возле поручика Перова сидел худой мужчина в расстегнутой кожаной тужурке. Сказал Тихону, не спуская с него холодных узких глаз, близко сведенных к переносице:

– Присаживайся, товарищ чекист. Разговор будет долгий.

Тихон бросил взгляд на поручика – на сером, усталом лице его застыла словно бы виноватая усмешка. «Неужели предал?» – промелькнула в голове пугающая мысль.

Гусицын сел на стул за спиной чекиста, с хрустом, в нервном нетерпении заламывал пальцы. Флексер встал в простенке, сложив короткие руки на груди. На Тихона посматривал то с сожалением, то со страхом.

– Сначала представлюсь вам, товарищ чекист, – желчно проговорил мужчина в кожанке. – Будем знакомы, штабс-капитан Бусыгин. – И он в упор посмотрел на Тихона. – Вам эта фамилия ничего не говорит?

Раненый беспризорник Пашка, убитый Зубков, полыхающий Гурылевский хутор – всё разом вспомнилось Тихону. Вцепиться бы штабс-капитану в горло и удушить его, как взбесившуюся собаку. Но надо сдержаться, надо вынести этот неприятный, пронизывающий взгляд. «Если не выдержу проверки, живым отсюда не выйти», – подумал он. Сказал, с трудом унимая ненависть:

– Со штабс-капитаном меня еще не знакомили.

– А я с чекистом за одним столом не сидел, – криво усмехнулся Бусыгин. – Выкладывай, как оказался в губчека!

Тихон неторопливо повторил историю, рассказанную Дробышу. Военспеца она убедила, а Бусыгин начал уточнять, спросил, на какой фабрике работал. Тихон назвал Норскую фабрику, которую из-за нехватки сырья закрыли, – называя ее, он почти не рисковал.

– А если мы проверим?

– Проверяйте.

– Откуда знаешь Перова?

– У них в усадьбе мой батька служил. А месяца два назад встретил господина поручика, рассказал, что в губчека работаю. Осточертела мне эта служба дальше некуда, но Матвей Сергеевич посоветовал не уходить, денег дал и на квартиру к Гусицыну устроил.

– Поручик объяснил, почему деньги дает?

– Я и сам не лаптем щи хлебаю, догадался. Меня советская власть не озолотила, чтобы на нее спину гнуть. Когда мужики усадьбу Перовых жгли, батька мой обгорел, господское добро защищая. Так что у меня с комиссарами свои счеты.

– Об отце верно? – повернулся Бусыгин к склонившемуся над столом поручику.

Тот кивнул. Было похоже, что идет проверка не только Тихона, но и Перова.

– Да, служил у матушки. Мужик трудолюбивый, хозяин. У нас в усадьбе конюхом был, потом земли приобрел.

– Я им батькиных десятин никогда не прощу, – угрюмо проговорил Тихон. – Я им животы этой землей набивать буду.

Бусыгин спросил, чем он занимается в губчека:

– Сейчас опять в стажеры перевели. А раньше и в облавах участвовал, и дело о пожаре в Коровниках самостоятельно вел. Да вот на этом деле и погорел: не арестовал заведующего, а он зачинщиком оказался.

– Что же ты его не арестовал?

– Они моего батьку не пожалели! Да и сунул мне тот мужик порядочно, Матвей Сергеевич в последнее время насчет деньжат скуповат стал. Надоело карманной чахоткой страдать, пришлось самому о себе позаботиться.

Бусыгин сощурил глаза и сказал не то с иронией, не то с одобрением:

– А ты парень хваткий, палец в рот не клади.

Тихон самодовольно повел плечами:

– Да уж свое не упущу.

– Почему же тебя не выгнали? Ведь в чека неподкупные нужны, а ты за барашка в бумажке большевистского врага отпустил.

– А кто про это знает? В таких делах свидетели не нужны…

Ответы Тихона, чувствовалось, постепенно переубеждали Бусыгина, рассеивали его недоверие.

И тут в разговор вклинился Гусицын, привстав со стула, ткнул в спину Тихона острым пальцем:

– Господин Вагин ведет себя очень неосторожно – опасные знакомства заводит…

Тихон с досадой махнул на него рукой:

– Сами-то больно хороши. Как соседи на вас в чека не заявят – ваша жена даже дворника спрашивает, скоро ли большевиков будут вешать.

Бусыгин, помолчав, обратился к поручику:

– Почему вы не объяснили Вагину, как ему следует вести себя? Случай подсунул нам возможность узнать планы чекистов, а теперь из-за его жадности и вашей преступной халатности он может в два счета вылететь оттуда!

– С чего это я вылечу? – обиженно выговорил Тихон, только теперь узнав, почему у поручика такой виноватый вид. Значит, не выдал Перов. – С какой стати? Это мы еще посмотрим.

– Молчать! – вскочил Бусыгин и заходил вокруг стола. – Распустились, разболтались! Запомните: с этого дня не пререкаться, дисциплина и еще раз дисциплина.

– А платить нам будут?

– Ты заткнешься или нет?! – свирепо посмотрел на Тихона штабс-капитан, потом на Гусицына. – Если ваша жена и дальше будет болтать лишнее, я приму самые крутые меры.

– Сегодня же с ней поговорю, – заерзал тот, будто под ним горячая сковорода.

Бусыгин вцепился жилистыми руками в спинку стула и энергично заговорил, наклонившись вперед:

– Сейчас наша задача – собрать всех, кто уцелел после мятежа, в единую сильную организацию. Пока нас мало, но через месяц-другой будет достаточно, чтобы покончить с большевистской властью в городе раз и навсегда. Вы, поручик, осторожно приглядывайтесь к офицерам в штабе, выискивайте тех, кто душой с нами. Ты, Вагин, – чтобы никаких взяток, доверие большевиков надо вернуть. С вами, господин Гусицын, я поговорю отдельно. Через вас, доктор, буду держать связь с группой.

– У меня возвращается жена, – слабо произнес Флексор.

– Черт, не вовремя! Придумайте что-нибудь, отговорите.

– Я в письме пытался, но не получилось.

– Ее можно привлечь к нашему делу?

Доктор испуганно затряс руками:

– Что вы, что вы! Если жена узнает, чем я занимаюсь, она и меня выдаст.

– Хороша парочка – волк да ярочка, – съязвил Бусыгин.

– Так уж получилось, – начал было объяснять Флексер и сразу же осекся.

– Скажете ей, что квартиранта вам поселили по уплотнению, через штаб военного округа, – решил Бусыгин. – Сейчас расходимся. Гусицын пойдет со мной, Вагин выйдет через полчаса.

Тихон заметил, поручик что-то хочет сообщить ему. Когда доктор вышел в прихожую проводить гостей, Перов шепнул, оглядываясь на дверь:

– Бусыгин – только связной. Во главе организации стоит человек, пользующийся полным доверием большевиков. Постарайтесь узнать, какое задание штабс-капитан даст Гусицыну, это очень важно…

Наблюдение за Гусицыным показало, что после встречи на квартире у зубного врача он стал проявлять повышенный интерес к бывшему губернаторскому особняку на Волжской набережной, где помещались губисполком и губком партии.

Разыскивая вымышленного «товарища Сухова», обошел комнаты первого этажа, пытался даже спуститься в подвальное помещение, но тут его остановили.

После этого подолгу ходил в парке за особняком, присматриваясь, кто пользуется черным ходом. Познакомился с истопником Юдашевым, квартира которого была неподалеку от губернаторского особняка.

Вечерами скуповатый Гусицын приходил к истопнику с самогонкой и закуской, допоздна просиживал у него. Об этом агент губчека узнал от жены Юдашева, которая хвасталась соседям, что муж свел знакомство с «порядочным человеком» и тот обещает взять его в свое учреждение посыльным.

Тихон и сам стал замечать – хозяин в последнее время возвращается домой навеселе. Однажды вечером услышал, как за дверью Гусицына распекала крепко выпившего мужа:

– С годами люди умнеть начинают, а ты, старый дурак, в пьянку ударился! Нашел время, идиот! Большевиков перевешают, а ты со своей пьянкой в рядовых чиновниках окажешься.

– Молчи, дура, – вяло отбивался от нее Гусицын. – Пью – значит, надо.

– Кому надо, рыло суконное?

Гусицын перешел на шепот, Тихон на цыпочках приблизился к двери в их комнату:

– Я тебе скажу, а ты соседям растреплешь? Нет, уж лучше помолчу, да в живых останусь. А пить, Капа, я брошу, дней через пять брошу, как задание выполню.

– Какое задание?

Но Гусицын, хоть и пьян был, не проболтался.

После этого хозяйка уже не пилила мужа, поверила: пьет он не просто так, а чтобы приблизить долгожданный день, когда большевиков вешать начнут.

Этот разговор Гусицыных Тихон передал начальнику иногороднего отдела, предположил:

– Может, штабс-капитан поручил моему хозяину устроить взрыв в губернаторском особняке? Для этого ему истопник Юдашев потребовался?

Но Лобов, выслушав его, усомнился, расхаживая по кабинету, рассудил:

– Такое задание дали бы человеку военному, а Гусицын даже в армии не служил, сугубо штатский.

– Что же они задумали?

– Говоришь, хозяин обещался бросить пить дней через пять? Значит, за этот срок он надеется задание выполнить, – размышлял Лобов, остановившись у окна и глядя на заснеженную улицу. – А если арестовать Юдашева, чтобы Гусицын за помощью к тебе обратился? Истопник на Мытном дворе мелочью спекулирует – спичками, сигаретами. Повод есть.

– А с какой стати Гусицын именно ко мне обратится?

– Ты обмолвишься, что неделю будешь дежурить в губисполкоме.

– Без согласия Бусыгина он на это не пойдет.

– Пусть согласует. После неудачи с Юдашевым ты для них будешь самой подходящей кандидатурой, тратить время на поиски нового человека им будет накладно.

– Ладно, попробую, – неуверенно сказал Тихон.

Лобов рассчитал правильно: после того как Юдашева арестовали в облаве на Мытном, а Тихон в разговоре за ужином обронил о своем дежурстве в губисполкоме, хозяин поздно вечером зашел к нему, тщательно прикрыл за собой дверь:

– Тихон Игнатьевич, вы хорошо знаете расположение комнат в губернаторском особняке?

– Не очень, я ведь только вчера дежурить начал. А что вас интересует?

– У меня к вам просьба: обследуйте подвал под бывшей кухней, – вытягивая к Тихону цыплячью шею, еще больше понизил голос хозяин.

– Теперь там все перестроено. Где эта кухня была?

Гусицын забрызгал в лицо слюной:

– Угловая задняя комната в левом крыле. Я туда заглядывал, теперь там столовая для губисполкомовских работников. Узнайте, как проникнуть в подвал и что там сейчас. После Февральской революции туда из актового зала бюст Николая второго стащили. Проверьте, там ли он.

Тихон иронически присвистнул:

– Хотите его дома поставить? А вдруг после большевиков не монархия будет, а что-нибудь другое? Какой-нибудь верховный правитель вроде Колчака?

– Сделайте, что вас просят! – рассердился Гусицын, в гармошку сморщил узкий лоб.

Тихон зевнул, кулаком взбил жидкую подушку:

– Не буду я такой чепухой заниматься, господин Гусицын. Есть дела и поважнее, чем списанных царей в подвалах разыскивать.

– Это приказ Бусыгина! – рассердился хозяин и покосился на дверь, не слышит ли жена.

– Ну, если Бусыгина – другой коленкор, – сразу пошел на попятную Тихон. – Завтра посмотрю.

И тут случилось непредвиденное, чуть было не сорвавшее всю операцию.