Текст книги "Последний рейс «Фултона»"

Игра

Место было мрачное, неприглядное.

Когда-то здешние воротилы – нижегородские купцы – начали строить тут церковь, но грянула германская война, и стало не до церквей. Остались на пустыре сопревшие бревна, груды размокшего кирпича, залитые тухлой водой ямы да полуразвалившийся сарай с дырявой крышей.

Рядом, в десяти шагах, шумела станция, галдел базар, а здесь тишина, как на кладбище. «Воспитателям с „Фултона“, – подумал Пашка, – пришлось бы искать сбежавших ребят до морковкиного заговенья».

«Как вернуть мальчишек на пароход?» – ломал голову Пашка.

Всего день, как ребята сбежали с «Фултона», а их будто подменили: напропалую хвастались друг перед дружкой своими похождениями, в руках Дылды откуда-то появилась не самодельная, а фабричная колода засаленных карт – не иначе как умыкнул у зазевавшегося торгаша на базаре.

Пока Спичка и Вобла искали дрова для костра, чтобы поджарить поросенка, покорно ожидавшего в углу сарая своего смертного часа, Дылда затеял с остальными игру. Растасовав карты, положил на кон вынутый из-за пазухи кусок мыла.

Ребята так и ахнули. Белье на «Фултоне» стирали в щелоке, который матросы в кочегарке из золы варили, а мыла на всю колонию было три куска.

А тут Дылда, как фокусник, вынул целый – не вонючий и не обмыленный – кусок, да такой большой, каких Пашка раньше и не видывал. Спросил Дылду, где он взял мыло.

– Да его там целый ящик, только нам не дают, скупердяи, – хмыкнул Дылда, передразнил: – Не кради, не кури, со взрослыми здоровайся. Сами воруют, а другим не дают, фрайера…

Договорить, где взял мыло, Дылда не успел. Рядом упала длинная тень, ребята вскинули головы и оторопели – перед ними, откуда только взялся, стоял парень в солдатской рубахе распояской, в сползающих с живота галифе и босой. Зеленый мятый картуз чудом держался на затылке, в зубах дымилась самокрутка.

Пашка вспомнил, что видел парня на базаре, когда разговаривал со Спичкой, и еще тогда он чем-то не понравился ему – ничего не покупал, не маклачил, а все присматривался, будто искал кого.

– Ну и ну! – парень взял кусок мыла и подбросил его в руке, словно взвешивая.

– Отдай, фрайер! – закричал Дылда, угрожающе сунул руку в карман.

Подняв его за шкирку, парень ловко вытащил из кармана президента блатной республики нож, прихваченный из столовой на «Фултоне», небрежно бросил в яму с водой.

Дылда принялся устрашающе вращать глазами и шипеть:

– Зарежу, все равно зарежу, гад! Век свободы не видать…

Парень отпустил воротник, с шиком сплюнув, сказал миролюбиво:

– Дурак! Я же не лягавый, не сыщик. Я тоже романтик блатной жизни!

– Чего тогда хватаешься? – уверился Дылда, что перед ним свой. – Отдай мыло, не купил.

Парень передвинул картуз с затылка на лоб, опять подкинул кусок в руке:

– По нашим героическим временам – неоценимая вещь. Может, сыграем? – кивнул он на рассыпанные карты.

– А чего ставишь? – сразу загорелся Дылда.

Парень на мгновение задумался – и вынул из кармана револьвер. Никогда не отличавшийся смелостью Дылда уже хотел «рвать когти».

– Чего испужался? Он незаряженный, – успокоил его парень. – В буру, штос, очко?

– Очко! – решился Дылда, как завороженный глядя на вороненый револьвер.

Усевшись на землю, парень по-турецки подвернул ноги и начал тасовать карты.

Очко – игра примитивная, только на удачу и надейся, а она, как известно, штука капризная.

На этот раз Дылде не повезло – кусок мыла перекочевал в карман удачливого соперника. Дылду охватил отчаянный азарт:

– Давай еще! На кон себя ставлю. Проиграю – хоть режь, хоть шестеркой буду!

– На кой я тебя резать буду? – ухмыльнулся парень. – И слуга мне на кой черт?

– Дылда у нас президентом, – важно вставил Чинарик. – Он в нашей блатной республике самый главный, что прикажет, то и делаем.

– Ну, давай на должность! Давай на кресло! – голос Дылды дрожал от возбуждения.

Глаза парня озорно блеснули. Он перекрестил пупок и сдал Дылде карту. Свою выбросил на траву мастью вверх. Карта пришла угрожающая – валет.

Пашка обрадовался – пусть лучше президентом Дылда останется. По всем замашкам парень был – отъявленный урка, такой мигом из беспризорников шайку сколотит.

– Давай! – сказал Дылда, раздувая ноздри.

Вторую карту он прикрыл первой и стал осторожно тянуть ее за уголок. Все замерли. Чугунок от напряжения пустил слюну. Скривив рот, Дылда все тянул и тянул карту. Пашка переживал за него так, будто на кон поставлена его собственная жизнь, а не президентское кресло.

Открыв карту, Дылда облегченно вздохнул, торжествуя, показал две десятки.

– Бери себе!

История карточной игры знавала миллионные ставки, поместья с тысячами крепостных, пароходы, золотые прииски, последний нательный крестик – родительское благословение.

Президентское кресло на карточный банк было поставлено впервые.

Парень взял карту – вышла дама. Потом лег валет, опять дама, за ней семерка, парты словно смеялись над парнем, ребята повеселели – мыло и наган останутся в блатной республике.

– Девятнадцать! – уныло сказал парень, понимая, что только чудо может его спасти.

Но он был человеком риска, а удача всегда идет такому навстречу. Отчаянно выбросил еще одну карту – это был кудрявый пиковый валет.

– Очко!

Дылда чуть не заплакал с досады, рябое лицо его сморщилось, словно у старика.

А парень сразу посерьезнел, поднялся на ноги, поправил картуз на голове:

– Потому как я теперь президент, слушаться меня беспрекословно. Ясно?

– Чего уж там, – обреченно ответил Чинарик. – Мы законы знаем, не маленькие.

– Ну а коли знаете, ешьте землю!

Дылда недовольно засопел носом:

– Это зачем? Издеваешься, да?

– Эх ты! А еще президентом был. Все должно быть как положено, по закону. Не расписки же мне с вас брать, что вы мою власть признаете и за мной теперь в огонь и в воду. Клятва на земле – самая страшная клятва. Кто ее нарушит – сам в землю ляжет.

Ребята переглянулись. Есть землю никому не хотелось, но если так по закону положено – другое дело. Видать, президент им попался не то, что Дылда – все блатные законы знает.

Чинарик поковырял щепкой у кострища, и все подданные блатной республики съели по щепотке пахнущей гнилью сырой земли, неприятно похрустывающей на зубах.

Парень зорко следил, не отлынивает ли кто. По ребята не хитрили, хотя и противно было до тошноты.

Когда экс-президент блатной республики последним через силу проглотил щепотку земли, парень оглядел своих подданных веселым, озорным взглядом:

– А теперь вот что, гаврики, беглецы несчастные. Слушай мой первый и последний приказ: стройся по одному и марш следом за мной на «Фултон». Из-за них там все с ног сбились, а они тут в картишки балуются да поросят воруют.

Ребята от изумления онемели, а Дылда даже икнул.

Неизвестно, как бы дело дальше повернулось, если бы в эту самую минуту из сарая с истошным и облегченным визгом не вырвался реквизированный поросенок.

Каким-то непонятным образом ему удалось выбраться из завязанного мешка, и, мелькнув розовым задом, он скрылся в проломе забора.

Никто и опомниться не успел, а парень, закинув голову, от души расхохотался и сказал, вытирая слезы:

– Одно к одному, соколики. Теперь вы без ужина остались, а без продовольствия блатной республике никак нельзя. Так что следуйте за мной, я вам на «Фултоне» по две порции в счет сэкономленного обещаю.

– Братва! Это лягавый! Сматывайся! – вскочил Дылда на ноги, намереваясь первым дать стрекача.

Но парень ловко ухватил его за шиворот:

– А кто клятву давал слушаться, что ни прикажу? Забыл? Самовольно законы отменяешь?

– Не бери на пушку, лягавый! – дергался Дылда. – Не на тех напал. У нас тут свои законы!

Ребята заволновались, зароптали. Получалось, что парень всех их вокруг пальца обвел, а они и уши развесили. Какую-то дурацкую клятву давали, – словно последние дураки, землю ели, от которой во рту до сих пор погано.

– Кончай бузу, пацаны! – сказал Пашка, увидев в лице незнакомого парня неожиданного союзника. – Сдохнем тут с голоду, а воровать начнем – уголовка накроет. А на «Фултоне» и кашей кормят, и ландрин дают. Знай себе плывешь, города разные видишь. А что здесь? Целый день по базару шныришь, а в пузе пусто, жди, когда подфартит. Вон поросенка взяли, да и тот сбежал.

– Правильно! Какая к чертям республика – без продовольствия? – первым поддержал Пашку Чинарик. – Чего сорвались, дураки?

– Это все Дылда, – показал на него пальцем Спичка. – Захотелось президентом стать, покомандовать, а как приперло, так в карты нас проиграл, будто негров каких.

– Я же ради вас старался, мыло хотел вернуть, – оправдывался Дылда.

– А поросенка жаль, – расстроенно вздохнул Чугунок. – Мы бы его щас на «Фултон» притащили, нам бы из него супец сварганили.

– А ты и вправду лягавый? – подозрительно спросил парня Вобла.

Тот сдвинул зеленый картуз на затылок, сказал озабоченно и серьезно:

– Из города меня прислали. Там недобитая контра по заборам листовки развешивает, будто «Фултон» перевернулся, а воспитатели, которые спаслись, разбежались кто куда. Опять хотят как в прошлом году сковырнуть советскую власть, а вы своим бегством только помогаете им людей баламутить. Тоже мне – республику объявили, а сами с буржуями заодно.

– Мы?! С буржуями?! Да мы завсегда за советскую власть! – наперебой загалдели ребята.

– Даешь «Фултон»! – радостно закричал Пашка.

– Даешь! – подхватили остальные…

Жители Нижнего Новгорода, немало повидавшие всего после революции, с удивлением глядели, как по городу строем шли беспризорники и дружно, озорно горланили на всю улицу:

 
Сковырнули меня с ходу
Прямо под откос.
Обломал я руки-ноги,
Оцарапал нос…
 

А впереди этой странной процессии шел высокий босоногий парень в нелепом зеленом картузе на голове и улыбался во все лицо.

Покушение

Беглецы вернулись на «Фултон», а среди воспитателей появился новый сотрудник губоно Сергей Охапкин, с помощью Пашки отыскавший блатную республику. До этого справился Сергей и с другим поручением – проследил за Черным и передал его под наблюдение нижегородских чекистов.

В город ушла телеграмма, что все дети на «Фултоне» живы-здоровы, чувствуют себя хорошо, пароход благополучно продолжает свой рейс. Копии этой телеграммы расклеили в тех самых местах города, где несколько дней назад появились листовки «истинных патриотов России» о том, что «Фултон» перевернулся.

Так была пресечена эта опасная провокация.

После Нижнего телеграммы стали поступать из всех городов, где останавливался «Фултон». Их тут же печатали в губернской газете, жадно читали и перечитывали матери и отцы тех, кто плыл на стареньком пароходе, с тревогой и надеждой ждали в губкоме партии и в губчека.

Немногие в городе знали, что стояло за этими сухими, короткими телеграммами, какой опасности подвергались дети во время плавания.

«Мыло», выигранное Сергеем Охапкиным у Дылды, оказалось куском динамита. Мальчишка тайком показал каюту, где под спальным рундуком он нашел ящик с «мылом». Это была каюта Черного, куда Дылда ухитрился проникнуть перед самым бегством с «Фултона».

После проигрыша президентского кресла Дылда по какой-то непонятной для взрослых причине привязался к Сергею, ходил за ним тенью и дал слово, что будет помалкивать, как оказалось у него «мыло».

Чекисты поверили мальчишке – теперь, когда блатная республика приказала долго жить, признаваться в воровстве было не в его пользу.

Беспризорник взял из каюты только один кусок, и Тихон надеялся, что Черный не обнаружил пропажу. Видимо, так оно и было – ничего настораживающего в его поведении чекисты не заметили. После успешной встречи в Нижнем с агентом колчаковской разведки Черный уверился в своей безопасности, и Тихон заменил содержимое ящика, надеясь, что Черный не станет без нужды проверять, на месте ли динамит.

Судя по всему, и эту замену Черный не обнаружил.

Не насторожило его и появление на «Фултоне» нового сотрудника губоно Сергея Охапкина.

Что Сергей именно тот, за кого выдает себя, не сомневались и остальные воспитатели. Утверждению Охапкина в качестве сотрудника губоно немало способствовало отношение к нему колонистов – веселый, неугомонный на выдумки, сам недавно простившийся с детством, он пришелся ребятам по душе.

Историю, как он выиграл президентское кресло, рассказывали и пересказывали, в том числе и сам Дылда, лишившийся президентского звания. Ребят эта история приводила в восторг, да и воспитатели в глубине души одобряли Сергея, не представляя себе, как можно было иначе вернуть ребят.

Поступком Сергея возмущалась только Зеленина:

– Выставлять себя уголовником, играть с детьми в карты! Не понимаю, как губнаробраз мог принять Охапкина на работу, – говорила она на Совете. – Есть ли у вас педагогическое образование?

– Какое там образование, – добродушно улыбнулся Сергей. – Я на ткацкой фабрике работал. В губоно стало людей не хватать – меня и взяли.

– Как же вы будете воспитывать детей, если совершенно не подготовлены к педагогической работе?

– Галина Васильевна! А вы не забыли, что именно благодаря Охапкину беглецы вернулись на «Фултон»? – спросил Зеленину Никитин.

– В первую очередь надо помнить, каким неблаговидным способом он это сделал!

– А я считаю, сейчас у нас есть более важная задача, чем судить Охапкина, – не согласился с нею Никитин. – Настало самое время выяснить, почему ребята сбежали. А победителей, как говорится, не судят.

– Интересно, что скажет сам Охапкин, – обратился к нему начальник колонии.

– Я понимаю, что играть с ребятами в карты – последнее дело. Но как бы вы поступили на моем месте? – без улыбки посмотрел Сергей на Зеленину.

– Товарищи! Да он над нами просто издевается! – взвилась та.

– Боже упаси меня издеваться над вами, и в мыслях не было. Но вы зря думаете, что я с ребятами только в карты играл. Мы с ними и по душам поговорили, всерьез. Скучно стало на пароходе – потому и сбежали. Надо их настоящим делом занять, иначе опять сбегут.

– Правильно! – поддержал Сергея капитан Лаврентьев. – А то меня чуть не эксплуататором объявили. Беспризорные такого в жизни повидали – не каждому взрослому довелось. С ними надо как с равными, а дело по силам всем найдется…

Когда этот вопрос был решен, Зеленина опять потребовала отстранить Сергея Охапкина от воспитательной работы. Спорить с ней уже никому не хотелось, однако за Сергея вступился начальник колонии:

– Вернув беглецов на «Фултон», Охапкин доказал свои педагогические способности, а потому предлагаю ввести его в наш Совет…

Кроме Зелениной, все поддержали предложение Сачкова.

В какой уже раз, несмотря на неприязнь к нему, Тихон не мог не признать, что начальник колонии действует продуманно и твердо.

Следующую остановку «Фултон» сделал в Васильсурске – кончилось топливо. На поиски отправился боцман Максимыч с матросами.

С любопытством рассматривая сонный, захолустный городок, завхоз Шлыков сказал Сачкову:

– Пойду-ка тоже проверю, нельзя ли тут чем поживиться. Нутром чувствую – с пустыми руками не вернусь.

– Не опоздаете?

– Не бойтесь, товарищ Сачков, я мигом, только разведаю…

Вернулся Шлыков часа через полтора. Следом за ним понуро шагала тощая лошаденка, ее вел старик в посконных штанах и рваной фуфайке. На скрипучей телеге под дерюгой горбился какой-то груз.

Когда телега остановилась возле трапа, Шлыков широким жестом откинул дерюгу – и скопившиеся у борта колонисты увидели целую груду вяленой воблы.

Ребята закричали от восторга. Докторша Флексер подозрительно спросила завхоза, где он достал столько рыбы.

– Тут неподалеку, на складе. Ее там навалом, а ничейная, – объяснил Шлыков, вид у него при этом был хитрый и довольный.

– Вот-вот, – поддакнул ему старик. – Крысы едят, ребятишки волокут, а за кем она числится, нихто не знает. А мне приказано – сторожи, Матвеич.

– Так я же тебе объяснял, старик, – мы за ней и приехали, – заговорщически подмигнул докторше Шлыков. – Ну как, Раиса Михайловна, годится к употреблению?

Докторша придирчиво оглядела несколько рыбин и сказала, вытирая платком руки:

– Годится, товарищ Шлыков. Только получше надо проварить.

– А ты, старик, сомневался – примут ли? Теперь твоя рыба на доброе дело пойдет – суп из нее ребятишкам будем варить. – Веселый Шлыков похлопал старика по спине.

– Вы мне только, граждане, расписочку оставьте – хто взял и для чего, – заволновался старик. – А то мало ли какая камисия нагрянет.

– О чем речь, Матвеич. Мы тебе такую справку сочиним, что начальство еще благодарность объявит, – возбужденно балагурил Шлыков.

– Мне бы лучше не благодарность, а сапоги выдали, – вздохнул старик, переступая ногами в лаптях.

Когда он получил обещанную справку с печатью и уехал, Тихон укоризненно спросил Шлыкова:

– Совесть не мучает, что обманули старика?

Шлыков смерил Тихона тяжелым взглядом:

– Меня, товарищ Вагин, другое мучает – мало взяли этой рыбы. Еще бы воз – тогда бы нам до самой Сызрани хватило.

– А если старика накажут?

– За доброе дело и пострадать не грех. Вам, если вы агент губпленбежа, не об этом надо думать, – сказал, как отрезал, Шлыков, отошел в сторону.

Не понравился Тихону этот разговор – что-то недоговаривал завхоз…

За время плавания «Фултона» чего только не кидали в топки – и торф, и уголь, и березовые дрова, и сушняк, выброшенный рекой на берег.

На этот раз боцман Максимыч доставил на пароход санные полозья и дубовую клепку для бочек. Такого топлива у них еще не бывало, теперь уже возмутился Шлыков:

– Неужели ничего другого не нашлось? Люди труд вложили, а вы его в топку.

– Конечно, жаль, что говорить. Но ведь больше ничего нет! Если потребуется – начнем переборки жечь, только бы ребят до места доставить, – с горечью отозвался Лаврентьев.

И нечем было возразить капитану.

Истерзанная Гражданской войной, которой, казалось, не было конца, страна лежала в разрухе, в запустении. На стапелях гнили огромные остовы заложенных барж, похожие на скелеты чудовищ, в городах черными глазницами разбитых окон смотрели на Волгу фабричные и заводские корпуса, над ними торчали бездымные трубы. По ночам ни единого электрического огонька не светилось на темных берегах.

Люди жили трудно, в будущее заглядывали с тревогой, но судьба маленьких колонистов, вырвавшихся из разрушенного города, не оставляла их равнодушными. Нигде с колонистов не требовали денег, даже ломовики и лодочники, сами едва сводившие концы с концами, перевозили продовольствие для «Фултона», как военный груз, – бесплатно.

Как-то на ночь «Фултон» остановился у безвестной пристани. Поглядеть на необычный пароход, все палубы и шкафуты которого были усеяны детьми, собрались любопытные местные мальчишки. Посыпались насмешки – вид у колонистов был неказистый: одеты кто во что горазд, на рубашках и платьицах заплаты, ботинки каши просят, а кто так и вовсе босиком.

Начались вопросы – кто такие да откуда, и насмешки смолкли. Ребята пошушукались, подбежали к девушке в белом платье, показывая на «Фултон», о чем-то наперебой стали ей говорить. Потом вся ватага направилась к утопающему в зелени селу с церковью на крутом пригорке.

Не прошло и часа, как ребята притащили на пароход три огромные корзины сушеных яблок.

Когда Тихон спустился на берег, девушка сказала ему просто:

– Примите от наших мальчишек подарок. С хлебом у нас тоже плохо, а яблоки девать некуда. Пусть ваши ребята полакомятся.

– А вы сами кто будете? – спросил Тихон, с удовольствием разглядывая симпатичное, загорелое лицо девушки.

– Я здесь учительницей работаю. Старого учителя беляки застрелили, вот меня и послали из Нижнего.

– А звать как?

– Ребята Марией Васильевной зовут, а так – Маша…

После отбоя Тихон вышел на палубу. Ребята уже угомонились, река едва заметно покачивала «Фултон», и мягкие волны с плеском накатывались на покатый песчаный берег.

Тихону опять представилась девушка в белом платье – и вспомнилась Маша Сафонова, с которой познакомился в Волжском монастыре. Под видом богомольца он проник туда, чтобы разоблачить иеромонаха Варлаама – начальника перхуровской контрразведки Сурепова.

Кто знает, как бы закончилась эта операция, если бы его не выручила Маша. А потом Тихону пришлось ее отца – церковного старосту – арестовывать.

«Так вот какая твоя вера…» – только и сказала ему девушка.

Тихон решил, что больше они не встретятся – разные дороги выпали им в жизни. Но однажды увидел девушку возле проходной ткацкой фабрики и узнал от сестры, что Маша после ареста отца похоронила мать и на фабрику устроилась.

Подумалось тогда Тихону – может, одной стали они теперь веры, совпали их дороги?

В последний раз он встретился с Машей в госпитале, куда попал после ареста предателей-военспецов. Только грустная у них встреча получилась. «Тебя прошлое назад не тянет, а для меня оно как камень на шее, – сказала тогда девушка. – Не надо нам встречаться. Может, когда-нибудь я сама найдусь. Если еще буду нужна тебе», – печально добавила она.

А в день отплытия «Фултона» проститься с Тихоном на причал пришла сестра, протянула записку от Маши и объяснила:

– Вчера отряд наших ткачей на фронт уходил, на фабрике митинг собрался. Гляжу, Маша тоже в отряде – на голове косынка с красным крестом, а через плечо сумка с бинтами. Оказывается, она медицинские курсы кончила, у нас на фабрике организовали. Меня заметила, подбежала и эту записку попросила передать. Я ей ничего и сказать не успела.

Прочитав записку, Тихон закружил сестру по причалу.

– Ты что, шальной? – испуганно закричала она, а сама не могла скрыть радости за брата – боялась, что революция забрала его сердце целиком. А разве можно новую, светлую жизнь без любви строить?

В своем письме Маша писала, что отряд ткачей направляют на Юго-Восточный фронт.

Штаб этого фронта находился в Симбирске – там «Фултону» предстояла остановка. Наивно было надеяться на встречу, но Тихон ждал этого города с нетерпением, несколько раз перечитывал строчку из Машиного письма: «Теперь я другая и надеюсь, мы еще встретимся с тобой…»

Подошел историк Чернавин, насмешливо спросил, заглянув Тихону в лицо:

– Не спится, молодой человек? Проблемы мировой резолюции покоя не дают или сугубо личные дела?

– И о мировой революции не грех помечтать – сразу бы войне конец, – досадуя, что не удалось побыть одному, ответил Тихон.

– Так-то оно так, но о ней почему-то не Ленин, а все больше товарищ Троцкий говорит. Впрочем, не будем об этом. Сейчас вам, наверное, не до политики.

– Почему это? – Тихон уловил в голосе Чернавина какую-то недосказанность.

– Назад! – вдруг закричал историк, оттолкнув Тихона от борта в глубь шкафута.

Тихон успел увидеть, как с верхней палубы упала чугунная чушка, переломила деревянные перила и бухнулась в воду.

– А ведь я вам, товарищ Вагин, жизнь спас, – с расстановкой, как бы преодолевая испуг, проговорил Чернавин.

– Чертовщина какая-то, – пробормотал Тихон. – В трюме этих чушек много. Но как она на верхней палубе оказалась?

Тут они услышали над головой торопливые шаги.

– Вы уверены, что она упала без посторонней помощи? – многозначительно спросил Чернавин и пристально посмотрел на Тихона, явно ожидая, как тот поступит.

Но Тихон не тронулся с места – разоблачать Черного было еще рано…