Текст книги "Последний рейс «Фултона»"

Часть вторая

Ливанов

Бывший выпускник Академии Генерального штаба полковник Ливанов, с осени восемнадцатого года – начальник артиллерийского управления штаба военного округа, считал себя везучим человеком. Уже не раз после революции казалось ему, что пришел смертный час, но буквально в последнее мгновение, на самом краю пропасти, судьба спасала его.

Полковником Ливанов стал рано, в тридцать два года, и в этом большую услугу ему оказала война с Германией. Для многих она обернулась смертью, ранениями, потерей близких и крушением честолюбивых планов. Ливанову она дала все: высокое звание, почетное положение в свете и даже богатую жену – вдову убитого на полях Галиции генерала.

И все это Ливанов получил, ни разу не побывав на фронте, – всю войну он просидел в уютном кабинете Генерального штаба, за письменным столом, заваленным оперативными картами.

А тут революция, превратившая его полковничьи погоны, которыми он так гордился, в никчемные и даже опасные безделушки, – при виде сытых, холеных золотопогонников у солдат-фронтовиков руки так и тянулись к винтовке.

Кто знает, как бы сложилась судьба Ливанова дальше, если бы во время Октябрьской революции он оказался не в Москве, а где-нибудь на юге, откуда на молодую Советскую республику двинулись отряды офицеров-добровольцев. Многие из них, даже полковники, шли на окопы и цепи красных в качестве рядовых и гибли тысячами.

Возможно, такая судьба ожидала и Ливанова, но новой власти потребовались военспецы, и он опять оказался на тыловой работе – в Кусковском военном училище под Москвой.

Бывшие офицеры, не смирившиеся с потерей почета и достатка, бежали к Краснову, Деникину и Колчаку, а Ливанов, наслушавшись немало историй, как красные расстреливали таких беглецов прямо возле вагонов, остался. Остался и терпеливо ждал своего часа.

И этот час настал, когда полковник Перхуров, с которым они когда-то учились в Академии, предложил ему возглавить артиллерийский отдел штаба «Союза защиты родины и свободы».

Дело было поставлено солидно: деньги – из английских и французских банков, руководитель организации – бывший социалист и член Временного правительства Савинков, начальник штаба – непоколебимый монархист Перхуров, основной состав – офицерский, железная дисциплина и строжайшая конспирация.

Ливанов согласился с предложением Перхурова не колеблясь, однако и здесь природная осторожность не изменила ему. Когда день и место выступления были определены, он не помчался сломя голову, а, используя старые связи, добился, чтобы его официально командировали в этот губернский город. Оказавшись здесь, действовал под вымышленной фамилией Зыков.

Поездом, в котором под видом беженцев собралось несколько десятков офицеров-артиллеристов, Ливанов выехал в уездный город, где после расформирования Двенадцатой армии хранилось огромное количество артиллерийских орудий и снарядов. Отряду Ливанова предстояло овладеть всей этой артиллерией, но красные разгадали их хитрость, и эшелон с «беженцами» встретили на станции чекисты и красноармейцы.

До сих пор помнил полковник язвительный голос, четко услышанный им в щелястом вагоне-товарняке:

– Господа офицеры! Выходи по одному. Оружие бросай на землю. В случае неповиновения превратим вагон в решето…

На всю жизнь запомнил Ливанов, какими глазами со всех сторон уставились на него – руководителя отряда – оказавшиеся в западне офицеры, еще минуту назад предвкушавшие, как взятая ими артиллерия начнет колошматить большевиков.

С одним из офицеров, контуженным на германской, началась истерика – он бросился на грязный пол вагона и бился головой до тех пор, пока не потерял сознание.

Так получилось, что именно он, Ливанов, был виноват в случившемся. Может, кто-то из вспыльчивых офицеров прямо здесь же, в вагоне, устроил бы полковнику самосуд. Другой человек на месте Ливанова, может, сам бы пустил себе пулю в лоб.

Полковник поступил иначе – он первым выкинул свой револьвер и выпрыгнул из вагона. Однако, увидев, с какой жестокой решимостью смотрят на него красные, пожалел, что не застрелился сам: он понял – эти не помилуют.

И тут страх за собственную жизнь помог штабному полковнику сделать то, что не удалось бы и фронтовику, более решительному и находчивому. Растолкав красноармейцев, которых обманул растерянный вид Ливанова, он бросился наперерез проходящему мимо поезду, пробежал перед самым паровозом, обдавшим его горячим, спрессованным воздухом, и каким-то чудом вскочил на подножку вагона.

Слышал, как под вагоном звенькали и со свистом отскакивали в сторону пули, предназначенные для него, и не мог удержать слез радости, грязными руками размазывая их по лицу.

Было ясно, что если мятеж не удался в уездном городе, то ничего путного не выйдет и в губернском центре – план заговора предусматривал одновременный захват этих городов.

Ливанов прекрасно понимал это, но представление об офицерской чести еще не выветрилось из его души – с большим трудом он пробирается в осажденный губернский центр, является к другу и однокашнику Перхурову.

Тот был немало удивлен и растроган верностью Ливанова их общему делу – сам Перхуров в это время уже начинал подумывать о бегстве из обреченного города.

В благодарность за проявленное мужество руководитель мятежа назначает полковника-артиллериста на более безопасную должность – комендантом переправы через Волгу. Неподалеку, растянутая на тросах, стояла баржа смерти, с которой доносились крики и стоны голодных, израненных заключенных. По ночам это действовало на нервы, и тогда полковник Ливанов сам подходил к укрепленному на дебаркадере пулемету и делал в сторону баржи несколько очередей. Иногда крики стихали, порой долетали новые стоны.

Вскоре Заволжье оказалось у красных, и комендант переправы Зыков – под этой фамилией знали полковника в городе – оказался не у дел. Казалось бы, самое время – взять винтовку в руки и отправиться на передовую, наконец-то услышать, как свистят пули над собственной головой.

Но судьба и на этот раз милует Ливанова.

С награбленными миллионами в саквояже Перхуров бежит из города, якобы с целью собрать подкрепление. В последний момент, уже перед самым отплытием парохода, он вспоминает однокашника и поручает начальнику контрразведки Сурепову каким-то образом спасти его.

Конечно, можно бы взять Ливанова с собой, но Перхуров боялся, что тот неправильно истолкует его бегство и потребует возвращения в окруженный красными город.

На этот счет Перхуров глубоко ошибался – теперь Ливанов думал об одном, как вырваться из этого ада, и проклинал себя, что так неразумно сунулся в него.

Выполняя приказ Перхурова, начальник контрразведки Сурепов предложил Ливанову арестовать его, будто бы за несогласие сотрудничать с мятежниками.

Конечно, лучше бы бежать из города вместе с Перхуровым, но что делать, если не взяли? Нельзя упускать и этот шанс, иначе будет поздно. Кроме того, осторожный Ливанов понимал, что проскочить под мостом через Волгу, занятым красными, – явный риск.

Самые опасные дни, когда город сотрясали артиллерийские взрывы и целые кварталы пожирал огонь, Ливанов просидел в глубоком подвале здания на Семеновской улице, где раньше размещался штаб Красной Гвардии.

Вместе с Ливановым сидели настоящие заключенные, ослабевшие от голода и издевательств. Им полковник демонстрировал стойкое мужество и ненависть к перхуровцам.

С этой непростой ролью он справился отлично: ухаживал за больными и ранеными, проклинал мятежников, поддерживал ослабевших духом. А главное – старался войти в доверие к тем заключенным, кто после освобождения города мог замолвить за него веское, авторитетное слово.

Когда в городе стали создавать штаб военного округа, Ливанова, как проверенного сторонника советской власти и опытного военспеца, назначили на высокую и ответственную должность начальника артиллерийского управления.

А по ночам Ливанову опять и опять чудились стоны и крики с баржи смерти, во сне он припадал к пулемету и в бессильной ненависти скрипел зубами – пулеметная лента была пуста, без единого патрона.

Ливанов просыпался в холодном поту и с тяжелой, свинцовой головой шел в штаб, чтобы верой и правдой служить тем самым большевикам, которых даже во сне, не только наяву, мечтал вешать и расстреливать.

Так не могло продолжаться долго, переполнявшей Ливанова ненависти нужен был какой-то выход, иначе он мог сорваться и выдать себя.

По делам службы, которую полковник исполнял с отвращением, но усердно, его послали в Москву, в Главный штаб Красной армии. И здесь, в артиллерийском управлении штаба, он встретил еще одного старого знакомого – Труфилова, ведавшего артиллерийскими поставками.

Вместе они начинали службу, когда-то между ними были доверительные отношения, но сейчас оба чувствовали себя неловко: в качестве военспецов, сотрудничающих с большевиками, они встретились впервые, и оба не знали, как к этой службе относится другой – или это вынужденная маскировка, или в корне изменились убеждения.

Однако на следующий день, когда Ливанов опять появился в штабе, Труфилова было не узнать – прежней скованности как не бывало, а оставшись с Ливановым наедине, он передал ему привет от генерала Невицкого.

Ливанов понял, что Труфилов не терял времени зря и успел навести о нем справки – именно Невицкий организовал ему командировку в город на Волге накануне мятежа и сам состоял в «Союзе защиты родины и свободы».

В этот же день вечером они встретились на квартире Невицкого. Здесь Ливанов узнал о широкой сети колчаковской агентуры в Москве, которую возглавлял бывший генерал.

Получив предложение сотрудничать, Ливанов не раздумывая принял его и нетерпеливо ждал, какую роль в будущих событиях отведут ему. Лишь иногда у полковника мелькала тревожная мысль, что все происходящее здесь он уже пережил, когда вступал в «Союз защиты родины и свободы». Как бы история не повторилась заново.

Ливанов успокаивал себя тем, что на этот раз все будет иначе, не может быть, чтобы большевики остались в России навечно, – по его мнению, это противоречило всем историческим законам и просто здравому смыслу.

Втайне Ливанов надеялся, что генерал Невицкий, работающий в Главном штабе Красной армии, найдет возможным перевести его в Москву и здесь должным образом использовать его опыт.

Однако Невицкий сразу же разочаровал полковника:

– Мы с вами, Алексей Павлович, оба состояли в «Союзе защиты родины и свободы», выступление которого в июле прошлого года закончилось так неудачно. Но мы должны учитывать не только ошибки, допущенные господином Савинковым, но и то положительное, что было в плане восстания. В частности, выступление на Волге весьма удачно было приурочено к левоэсеровскому мятежу в Москве – силы большевиков были раздроблены, и только благодаря этому полковнику Перхурову удалось продержаться целых шестнадцать дней…

(Ливанов хотел напомнить генералу, что Перхуров убежал из города раньше, чем его взяли красные, но деликатно промолчал.)

– Значение вашего города и сейчас, в новой военной и политической обстановке, остается не малым, – с пафосом продолжил Невицкий. – Поэтому так важны те сведения, которые вы будете передавать в нашу контрразведку из штаба военного округа. Это будет большой вклад в дело освобождения несчастной России.

Ливанову ничего не оставалось, как дать свое согласие, – в конце концов безразлично, где бороться с большевиками, лишь бы скорее покончить с ними.

Было решено, что связь с Ливановым генерал Невицкий будет поддерживать через Труфилова, ведавшего в штабе Красной армии артиллерийскими поставками, – его встречи и контакты с начальником артиллерийского управления военного округа не должны были вызвать подозрений.

В городе все о полковнике знал только один человек – Черный, но ему Ливанов верил, пожалуй, больше, чем самому себе: поражения и неудачи только озлобляли Черного и заставляли действовать еще энергичней и изворотливей.

Арест военспецов из штаба округа потряс Ливанова. Он уже подумывал бежать в Архангельск к англичанам, но предпринятые им меры безопасности полностью оправдали себя – полковнику по-прежнему верили в штабе.

На время Ливанов притих и молил Бога, чтобы о нем забыли в Москве.

Но о нем вспомнили – с паролем от Невицкого в город явился полковник Иванцов из колчаковской контрразведки. Ливанов познакомился с ним во время мятежа – Иванцов командовал офицерским отрядом, занимавшим позиции на Стрелке. Потом вместе с Перхуровым и штабс-капитаном Бусыгиным он вырвался из города на пароходе «Пчелка», судьба занесла его в Омск, где Иванцов принял участие в колчаковском перевороте.

На этот раз Иванцов прибыл к ним в город для инспекции и финансирования поволжской агентуры колчаковской контрразведки. Воспользоваться «Фултоном» предложил Черный, который сам вызвался отправиться в этот рейс. А Иванцов, передав ему деньги и инструкции, перебрался в отряд Бусыгина, чтобы объединить действующие под городом бело-зеленые отряды.

Таким образом, в городе не осталось никого, кто бы знал подлинное лицо Ливанова. В штабе после ареста военспецов он стал работать не просто добросовестно, а на износ, чем еще больше укрепил свое положение.

Связь с Бусыгиным полковник поддерживал через лавку Менделя, но сам в ней не появлялся – пользовался беспризорниками, которые за полбуханки хлеба готовы были на все.

Ливанов считал, что допустил только одну ошибку – помог Черному достать динамит. Если чекисты пойдут по этому следу, то непременно выйдут на него – Ливанова.

Перед самым отходом «Фултона» Черный пытался успокоить полковника:

– Не отказывайте мне в удовольствии посмотреть, как все это сопливое дерьмо пойдет на дно вместе со своими воспитателями. У меня с большевиками давние счеты. Да и вам этот взрыв окажет услугу – большевиков и чекистов возмущенные жители голыми руками будут душить.

Ливанов был не из слабонервных, но озлобленность Черного передернула даже его. Однако возражать не стал – Черный был прав в том, что крушение «Фултона» придется как нельзя кстати.

Чтобы весть о гибели «Фултона» упала на благодатную почву, ее нужно было подготовить заблаговременно. С этой целью Иванцов обратился к бывшему царскому генерал-адъютанту Лычову, сын которого тоже служил в колчаковской контрразведке.

Ненависть к советской власти переполняла старого князя, он поклялся богом сделать все возможное и невозможное, чтобы о взрыве «Фултона» и гибели детей узнал весь город, обещал привлечь к этому «святому делу» всех своих знакомых.

Теперь взрыв «Фултона» уже не казался Ливанову преступлением – в борьбе с большевиками все средства хороши.

Ловушка

Весь день перед бегством из города Ливанов провел на станции Всполье – руководил погрузкой оружия. В потайном кармане кителя лежали копии последних секретных приказов по штабу военного округа, расписание движения воинских эшелонов в сторону Северного фронта и подробнейший план города, на котором были помечены военные склады с оружием и продовольствием, красноармейские казармы и места дислокации чоновцев.

Все эти материалы, тщательно и с риском собранные Ливановым, должны были обеспечить успешное взятие города бело-зелеными отрядами. Эта мечта целиком завладела помыслами полковника, помогала ему устоять в трудные минуты.

Казалось, еще никогда время не шло так медленно, как в этот, последний день пребывания Ливанова в городе. Хотелось как можно скорее оказаться среди своих, сорвать с фуражки опостылевшую красную звезду и опять почувствовать себя дворянином, полковником Генерального штаба.

Чтобы отвлечься, не выдать переполнявшего его нетерпения, Ливанов вызвался сам участвовать в погрузке – вместе с красноармейцами затаскивал на платформы артиллерийские орудия, носил ящики со снарядами, пломбировал вагоны.

К вечеру на станцию прислали взвод охраны – он должен был сопровождать эшелон до места назначения. Командир взвода – высокий, хмурый солдат с серыми, цепкими глазами – сказал Ливанову:

– Мне сообщили, вы тоже отправляетесь с эшелоном. Будем действовать совместно. Когда закончите погрузку?

– К полуночи. Осталось загрузить последний вагон. Как будет организована охрана?

– За охрану не беспокойтесь, мои ребята не впервой сопровождают такие эшелоны.

– И все-таки я хотел бы знать… – начал было полковник Ливанов.

Командир взвода дернул фуражку за козырек и недовольно заявил:

– Вы занимайтесь погрузкой, я – охраной. Если потребуется, посоветуюсь с вами.

Кровь ударила Ливанову в лицо – всякое быдло поучает его, полковника Генерального штаба! Докатилась матушка-Россия. Выхватить бы из кармана браунинг и разрядить до последнего патрона в эту наглую мужицкую морду. Но надо сдержаться, немного осталось, буквально считанные часы.

«Сам расстреляю мерзавца», – решил Ливанов, и эта мысль несколько успокоила его, заставила действовать еще осмотрительней.

Небрежно козырнув, командир взвода отправился расставлять часовых. Ливанов с ненавистью посмотрел в его прямую, негнущуюся спину.

Погрузка закончилась раньше, чем предполагал Ливанов. Осторожно, с оглядкой, пытался определить количество охраны, запомнить, как расставлены часовые. С удовлетворением отметил, что на бравых вояк они мало похожи – молодые и хлипкие, видимо, недавно взяли винтовки в руки, а те, что постарше, такие вялые, словно неделю не спали. Подтягивались и старались принять бодрый вид только при приближении командира взвода, а на полковника и внимания не обращали.

Что-то беспокоило Ливанова в этом неразговорчивом, хмуром человеке, а что именно – полковник и сам не мог понять.

В комнате дежурного по станции, пытаясь унять волнение, выпил два стакана горячего кипятку с сахарином.

Все чаще поглядывал на часы, но тут же успокаивал себя – появляться на станции раньше намеченного срока Бусыгину опасно. Время еще было, но как медленно оно тянулось!

Гремя сапогами, в комнату вошел военный в шинели, перепоясанной портупеей, с маузером на боку. Мельком взглянув на него, Ливанов уткнулся в разложенные на столе документы.

– Товарищ Ливанов! – услышал он резкий, уверенный голос. – Срочный пакет из штаба военного округа.

От сердца отлегло – явился всего-навсего посыльный. И тут же неприятно подумалось: «А что, если в штабе решили не отправлять меня с эшелоном?»

Не глядя на посыльного, Ливанов вскрыл конверт и прочитал:

«Мои люди возле станции. Приказывайте, что делать дальше».

Полковник вскинул голову – и узнал в стоящем напротив него военном штабс-капитана Бусыгина.

– Почему только сейчас сообщили? – пытаясь скрыть радость, как можно строже спросил он, потряс письмом и сразу же засунул его в карман кителя.

– Я не в курсе, товарищ Ливанов. Мое дело – доставить пакет, – четко ответил Бусыгин.

Насколько знал Ливанов, штабс-капитан не служил у большевиков ни дня, но красного связного изображал безупречно, не придерешься.

– Ладно, не оправдывайтесь. Идемте со мной, – недовольно проговорил Ливанов, а дежурному по станции сказал: – Если меня спросит начальник охраны – буду через полчаса…

Перешагивая рельсы, поблескивающие в свете фонаря, они направились к темному тупику. Оглянувшись, Ливанов крепко пожал руку Бусыгину:

– Очень рад, штабс-капитан, что вы откликнулись на мою просьбу и лично возглавили отряд. Сколько у вас человек?

– Двадцать, как и договаривались. А сколько в охране? Как они распределены?

– Тут такой командир охраны – я чуть не пристрелил, подлеца. Примерно человек тридцать, но в основном необстрелянные, службы как следует не знают. Главное – действовать быстро и решительно. Впрочем, не мне вас учить, штабс-капитан. Целиком полагаюсь на ваш опыт.

– Люди у меня отчаянные. Вы только разместите нас, а там эта красная сволочь и пикнуть не успеет…

Бесшумно, как тени, люди Бусыгина проскользнули в товарный вагон, загнанный в тупик за разрушенным в мятеж пакгаузом. Выломали и снова наживили доски в торцовой стене, чтобы выбраться из вагона на ходу поезда.

Опечатав дверь вагона, Ливанов вернулся на станцию, распорядился прицепить вагон к составу.

Когда все было сделано, появился начальник охраны, требовательно спросил Ливанова, сердце которого сжалось в недобром предчувствии:

– Мне поручено обеспечить охрану пяти вагонов и семи платформ с орудиями. Откуда взялся еще вагон?

– Вагон с обмундированием, – по приказу из штаба. Если не хватает людей, можете не охранять. Не велика ценность – кальсоны да лапти для красноармейцев.

– Кальсоны – вещь нужная. За них сейчас на базаре не одну буханку хлеба сдерут. Пожалуй, поставлю на площадке часового. – Начальник охраны вышел из комнаты дежурного.

Утром, перед самым отходом поезда, Ливанов прогулялся вдоль состава. Часовые дремали на площадках вагонов и у артиллерийских орудий, зачехленных брезентом. Еще несколько бойцов было в вагоне, прицепленном сразу за паровозом.

На площадке последнего вагона, в котором затаился отряд Бусыгина, стоял низкорослый, тщедушный солдат с винтовкой в руке, простуженно кашлял и поеживался от холода.

«Этот будет убит первым», – подумал Ливанов, и на какое-то мгновение ему даже стало жаль солдата, чем-то похожего на конюха из отцовской усадьбы.

Боец заметил, что его разглядывают, несмело окликнул полковника:

– Товарищ! Нет ли закурить? Весь табачок кончился, а терпеть невмоготу – кашель изводит, едрена вошь.

Ливанов протянул солдату открытый портсигар и дружелюбно спросил:

– Что же не запасся? Дорога-то длинная, служивый.

– Вчера была осьмушка, да на хлеб променял. Слышь, товарищ, это правду наш командир гуторил, что тут, – солдатик ткнул в вагон прикладом винтовки, – красноармейцам кальсоны везут?

– Верно, – напрягся Ливанов.

– Вот бы получить пару кальсонов за верную службу, – размечтался боец, затянувшись папиросой. – Весь износился, едрена вошь, заплата на заплате.

– Ну и дурак ты, братец, – облегченно улыбнулся Ливанов. – Надо о службе думать, а ты о кальсонах. Командир услышит – вместо кальсон даст хороший нагоняй, а то и на гауптвахту посадит.

– Это точно, он у нас строгий, даром что на фронте контуженный, – согласился солдат. – Как зачнет про мировую революцию шпарить – аж затрясется весь, того гляди, кондрашка хватит.

– А ты сам-то на фронте был?

– Не-е, куда там. У нас тут, считай, одни бракованные собрались, к фронту непригодные. Обучили, как из винтовки палить, да строем погоняли неделю на Вспольинском поле и сюда, в охранный взвод.

– Ну, и как служится?

– Собачья служба. Я бы лучше на фронт, там, говорят, посытнее. Опять-таки табачок дают и обмундирование новенькое. А тут ни черта не получишь, – сердито сплюнул под ноги солдат. – Только лекциями и пичкают, едрена вошь. Нет чтобы паек добавить.

– Ладно, разболтался я с тобой, – повернулся Ливанов к служебному вагону.

Солдат крикнул ему вслед:

– Спасибо, мил человек, за табачок!..

Разговор с ним окончательно успокоил Ливанова – с такой охраной боевикам Бусыгина будет легко справиться, только бы ничего не случилось до отхода эшелона.

В служебном вагоне Ливанов лег на нижнюю полку, с головой укрылся шинелью. Прислушивался к тому, что делалось в вагоне. Свободные от дежурства красноармейцы вели обычные разговоры о войне, о пайках, о сыпном тифе и как от него уберечься. В хвосте вагона какой-то солдат неумело и тоскливо пиликал на гармошке с прохудившимися мехами, пытаясь подобрать «На сопках Маньчжурии».

Ровно в пять часов утра паровоз дал короткий, дребезжащий гудок, и эшелон тяжело, со скрежетом под вагонами отошел от станции.

Мысленно Ливанов перекрестился – он свое дело сделал, остальная часть операции по захвату эшелона ложилась на плечи Бусыгина и его людей.

Через четверть часа эшелон вдруг остановился. Ливанов нащупал под шинелью браунинг, но минут через пять, лязгнув буферами, поезд продолжил путь дальше.

Не знал бывший полковник Генерального штаба, что его хитроумный план известен чекистам. На пятнадцатом километре эшелон остановился не случайно – здесь от него отсоединили вагон с отрядом Бусыгина, а вместо него прицепили другой – с чекистами, вооруженными пулеметами.

Командовал этим отрядом тот самый солдат, которого Ливанов угостил папиросой, – начальник оперативного отдела губчека Варкин.

Миновало еще около часа. Теперь Ливанов напряженно прислушивался к каждому звуку, пытаясь сквозь монотонный стук колес уловить выстрелы и крики. Но ничего не услышал и подумал, что не зря настаивал, чтобы отрядом по захвату эшелона командовал именно Бусыгин, – штабс-капитан умел делать свое дело без шума.

По подсчетам Ливанова, эшелон вот-вот должен был подойти к разъезду на сорок втором километре, и полковник с нетерпением ждал, когда в вагон ворвутся люди Бусыгина.

Кто-то осторожно похлопал его по плечу. Ливанов рывком откинул шинель – и увидел усатого, высокого солдата с винтовкой. Светлые глаза его были насмешливо прищурены, но к Ливанову он обратился подчеркнуто вежливо и уважительно:

– Господин полковник. Нужно выйти на площадку вагона.

– Зачем? – Рука Ливанова опять потянулась к браунингу в кармане.

– Полковник Иванцов боится провокации и просит вас показаться ему, прежде чем он выведет людей из леса.

– А где Бусыгин?

– Штабс-капитан на паровозе.

Ливанов хотел спросить, как это Бусыгин очутился на паровозе – ведь для этого надо было пройти через служебный вагон, – но усатый опередил его:

– Поскорее, господин полковник, сейчас остановимся. Сами предупреждали, разгрузку эшелона надо провести как можно быстрее.

Ливанова опять кольнуло подозрение:

– Откуда вам известен план операции?

– Ротмистр Маров! – вытянулся усатый. – Командую взводом разведки, так что с планом захвата эшелона ознакомлен по службе.

Стук колес под вагонами стал реже, эшелон замедлил ход и замер, слышалось только, как пыхтит, словно отдуваясь, паровоз.

Значит, Бусыгин действительно захватил эшелон. И без единого выстрела!

Только сейчас Ливанов заметил, что в вагоне никого нет, на столике у окна сиротливо лежала старенькая гармонь.

Накинув на плечи шинель, Ливанов впереди усатого вышел на площадку вагона.

– У вас есть носовой платок? – все так же вежливо, с почтением в голосе спросил его Маров. – Помашите над головой, полковник Иванцов разглядит вас в бинокль.

– Зачем эти глупые предосторожности, если все уже сделано? – с досадой сказал Ливанов, но все-таки несколько раз взмахнул платком.

Утро выдалось солнечное, безветренное. До приторности сладко пахло скошенной травой.

Метрах в трехстах от железнодорожного полотна тянулся лес, царапали синее небо острые верхушки темных елей. От разъезда к нему вилась пыльная дорога и пропадала в кустах ольхи. На молоденькой березе у высокого откоса безмятежно, взахлеб, чирикала какая-то птица.

Ничто не выдавало присутствия в лесу людей. И тут Ливанов увидел, как над кустами взвилась желтая пыль и на дороге появилось сразу несколько подвод. На них сидели люди с винтовками; те, кому не хватило места, шли толпой.

Ливанову показалось, что на одной из подвод он увидел Иванцова – на солнце вроде бы блеснули полковничьи, шитые золотом погоны.

Волнение и радость перехватили горло Ливанову – разработанная им операция по захвату эшелона закончилась успешно. Иванцов должен по достоинству оценить эту необычную операцию, которая стоит выигранного сражения, – теперь можно со всей мощью, артиллерией, ударить по большевикам, и участь города будет решена. То, что не удалось Перхурову, сделает он, полковник Ливанов.

– Где командир охраны? – спросил полковник ротмистра Марова. – Прежде чем отправить его на тот свет, я хочу поговорить с этой возомнившей о себе сволочью.

– Здесь я, здесь, – раздался за спиной спокойный голос Андрея Лобова. – Мы еще успеем наговориться, господин Ливанов. А сейчас надо как следует встретить полковника Иванцова. Только спокойно, не оборачивайтесь. – И бывший начальник артиллерийского отдела почувствовал, как в спину ему уперлось дуло маузера, а из кармана быстро выхватили его собственный браунинг.

Даже если бы полковник решил сопротивляться, на это у него не хватило бы сил – Лобов и чекист, выдававший себя за ротмистра Марова, вовремя поддержали Ливанова, иначе бы он рухнул с площадки вагона вниз, под откос.

Неподвижными, будто мертвыми, глазами он видел, как люди из леса без опаски приближались к эшелону.

Но вот молчание поезда насторожило их. Встала сначала одна, потом другая подвода – и тут из последнего вагона, где должен был находиться отряд Бусыгина, дружно ударили пулеметы.

Возле моментально расчехленных орудий на платформах засуетились неизвестно откуда взявшиеся артиллеристы.

Крики раненых, испуганное ржанье лошадей, треск столкнувшихся подвод, проклятия и редкие ответные выстрелы перекрыл вой шрапнели – протяжный, надрывающий душу.

Это был конец.

Ливановым овладело полное безразличие. Сейчас полковника не интересовала ни судьба тех, кого с его помощью чекисты так ловко заманили в ловушку, ни то, каким образом чекистам удалось обвести его вокруг пальца.

Это был конец не только задуманной им операции, но и конец его судьбы. А это для Ливанова было главным. Вся «идейная» борьба полковника с советской властью была борьбой только за свое благополучие.