Текст книги "Последний рейс «Фултона»"

Что толкнуло Венкина к предательству? Почему так беспрекословно он выполняет приказы Бусыгина? На убежденного врага советской власти Венкин не был похож, тут что-то другое…

Утром следующего дня Лобов появился в Зарайцеве. Посреди села тянулась в белесое небо шатровая церковь с покосившимся крестом. Напротив, через пруд, находился волисполком – большая и неуклюжая изба с узкими окнами без наличников, похожая на амбар.

Лобов поднялся на скрипучее, покосившееся крыльцо волисполкома, навстречу выбежала растрепанная, заплаканная женщина в изношенной кофте с драными локтями.

– Ироды окаянные! – голосила она, размазывая по лицу слезы. – Гришка второй год за советскую власть воюет, а они меня в кулачки записали! Самовар и последних курей отняли! Хлеба не дают, детишки от голода чахнут. Господи, куда ж мне теперь?..

Лобов посторонился, сочувственно посмотрел вслед женщине и, дернув козырек фуражки, с озабоченным и решительным видом вошел в избу, прохладную и сумрачную.

Председатель волисполкома Гордеичев – клещеногий мужик с рябым, хитрым лицом – был не один, за соседним столом сидел чернявый подвижный парень с наглыми, темными глазами. По описанию Никитина начальник иногороднего отдела догадался, что это Варнавин – секретарь волисполкома.

Поздоровавшись, Лобов положил перед Гордеичевым записку Венкина. Тот несколько раз перечитал ее и спросил, скривив в ухмылке губастый рот:

– Ты ничего не перепутал, товарищ? От кого эта записка? Кому? Тут ведь волисполком, учреждение, а не кабак при дороге.

Лобов через стол перегнулся к нему, со злостью проговорил, уставясь в водянистые глаза Гордеичева:

– Не валяй дурака! Записка Бусыгину от Венкина, неужели непонятно, дубина!

Гордеичев кинул скользкий взгляд на Варнавина.

– А ты кто такой будешь? – поднялся секретарь волисполкома из-за стола, накинул на плечи висевший на спинке стула пиджак.

– Венкин меня знает, а ваше дело маленькое – записку доставить и дурацких вопросов не задавать.

Лобов видел, что ему все еще не верят, и добавил:

– Троицкий ранен, потому и пришлось идти мне.

– Как ранен? Когда? – всполошился Гордеичев.

Казалось, известие о ранении Троицкого ничуть не задело Варнавина.

Устало опустившись на стул, Лобов рассказал, как чекистский отряд отбил станцию Путятино, о пулемете на колокольне, как тащил раненого Троицкого к Венкину.

– Вот сволочь! – внимательно выслушав его, воскликнул Гордеичев. – Сколько раз ему говорили – не лезь на рожон, охотники по большевичкам стрелять и без тебя найдутся. Хорошо хоть чекистам в лапы не угодил, тогда бы и нам крышка.

Варнавин опять промолчал.

– У Венкина срочное сообщение для Бусыгина, так что поторапливайтесь, – поднялся Лобов. – На словах передайте, Венкин требует личной встречи со штабс-капитаном, а не с какой-нибудь мелкой шушерой.

Гордеичев передал записку Варнавину. Тот прочитал ее, все так же недоверчиво посмотрел на Лобова, но ничего не сказал и засунул записку в нагрудный карман пиджака.

– Вы сейчас куда? – уже вежливо, даже с подобострастием спросил Лобова Гордеичев, видимо, приняв его за бывшего офицера.

– Я возвращаюсь в Данилов. Надо предупредить Венкина, что все в порядке. – Небрежно кивнув, начальник иногороднего отдела вышел из волисполкома.

Вроде бы все складывалось удачно, однако не давал покоя подозрительный взгляд Варнавина. Судя по тому, что записка осталась у него, он и пойдет в лес к Бусыгину. Если Варнавин не поверил Лобову, то обязательно сообщит о своих подозрениях штабс-капитану и встреча не состоится. А может, и сам не вернется. И сейчас, пока не выяснилось, как отнесется к записке Венкина Бусыгин, этому нельзя помешать.

К вечеру волисполком незаметно окружили чекисты. Как и предполагал начальник иногороднего отдела, в лес ушел Варнавин. Гордеичев только ненадолго сходил к себе домой и опять вернулся в волисполком. В корзине, небрежно прикрытой ситцевой тряпицей, принес бутыль самогонки, каравай хлеба и банки с какой-то закуской.

Видимо, такие встречи в волисполкоме происходили нередко, и Гордеичев ничего не боялся, чувствовал себя в селе полновластным хозяином.

Выходило, что Лобову поверили, иначе бы председатель волисполкома не готовился к встрече гостей.

Венкин явился в село в точно назначенный час, однако Варнавин вернулся из леса один – Бусыгин на встречу не решился, может, что-то заподозрил.

Начальнику иногороднего отдела ничего не оставалось, как немедленно, пока предатели не поняли, что попали в ловушку, арестовать их.

Сделали это вовремя – троица уже готовилась к бегству из села: когда чекисты ворвались в волисполком, на полу горела кипа каких-то бумаг, подожженных Гордеичевым, а Венкин и Варнавин стоя торопливо уничтожали содержимое корзины.

Допрос арестованных почти ничего не дал Лобову, чтобы выйти на банду Бусыгина, – Варнавин молчал, а Гордеичев и Венкин знали мало. Выяснилось только, как начальник уездной милиции стал предателем, – в один из приездов в Зарайцево он был схвачен бандитами и из страха за свою жизнь согласился работать на них. Ему же Бусыгин поручил расправиться с военным комиссаром Данилова, которого штабс-капитан безуспешно пытался склонить к измене…

Отвернувшись друг от друга, они стояли на старой вырубке, возле березовой разваленной поленницы. В стороне, у грузовика, – чекисты с винтовками наперевес.

Небо наливалось утренним светом, вяло мигали звезды, пискнула в кустах какая-то птица.

– «На основании военного положения, введенного на территории Даниловского уезда, приговаривается к расстрелу как сообщник бело-зеленых бандитов и предатель Гордеичев Иван Пименович, сорок пять лет…» – зачитал Никитин текст приговора.

Птица опять пискнула жалобно и просительно. Гордеичев вздохнул и не тронулся с места.

– Иди, иди! – прикладом винтовки подтолкнул его чекист в долгополой шинели.

Гордеичев широко перекрестился и неуверенно подошел к поленнице. По команде Никитина винтовки ударили одновременно, словно расколов утро. Звук залпа вспугнул птицу в кустах, она с шумом вспорхнула над вырубкой.

– Варнавин! – назвал следующего председатель уездной чека. – Семен Николаевич… Тридцать два года… Выходи!

В пиджаке, наброшенном на плечи, Варнавин небрежно подошел к поленнице, равнодушно посмотрел на мертвого Гордеичева, потом на небо над головой. И так застыл, пока винтовочный залп не уложил его рядом с Гордеичевым.

– Венкин Георгий Михайлович… Сорок лет… Выходи!

У грузовика началась возня, потом раздался хрип и вой, полный животного ужаса. Кто-то из чекистов закричал вслед убегающему по вырубке Венкину:

– Стой!

Петляя как заяц, Венкин бежал к черным кустам. Из-за грузовика появился Лобов с револьвером в руке. Хлестко стеганул выстрел, и Венкин рухнул на землю.

Спустя некоторое время послышался еще один выстрел, глухой и протяжный, – это вернулось эхо.

– Паршивец! – сказал Лобов с презрением, засовывая револьвер в кобуру. – По-человечески даже умереть не мог…

Позднее были арестованы Рыбникова и ее брат – начальник железнодорожной станции Ермилов. От него чекисты узнали, что бандиты действительно планировали захватить в Данилове эшелон с артиллерией. На этот раз план Бусыгина сорвался, но было ясно, что штабс-капитан от задуманного не отступится.

И последующие события, уже в губернском городе, подтвердили это.

План

Получив от Лагутина задание найти человека, который доставил динамит на «Фултон», и выяснить, все ли воспитатели отправились в рейс, Сергей Охапкин решил начать с воспитателей – он был уверен, что выполнить эту часть задания не составит труда.

Посещение губоно обнадежило его – здесь ему сразу сообщили, что шестого июля из назначенных в рейс воспитателей по каким-то причинам не явились двое – Грамзин и Федоров.

С Грамзиным дело объяснилось просто – в ночь перед отплытием он с приступом аппендицита угодил в больницу.

Убедившись в достоверности этих сведений, Охапкин отправился на квартиру Федорова, надеясь, что и с ним вопрос решится легко.

Федоров жил недалеко от центра, на Борисоглебской улице, в полуподвальной квартире. Вход в нее вел со двора, застроенного сараями, поэтому даже с точным адресом в руках, полученным в губоно, Сергей не сразу нашел нужную квартиру.

Дверь открыла пожилая седая женщина, на вопрос о Федорове обстоятельно рассказала Охапкину, что квартиранта дома нет и долго не будет – отправился на пароходе с детьми в хлебные губернии.

Сергей был вынужден показать удостоверение сотрудника губчека. Близоруко прищурясь, женщина посмотрела на него с тревогой.

– С Виктором Ивановичем что-то случилось?

– В назначенное время он не явился на «Фултон».

– Господи! Где же он?

– Скажите, шестого июля в каком часу он ушел из дому?

– Почему шестого? Он ушел пятого вечером. Мы с ним еще чаю попили на прощание. Больше Виктора Ивановича я не видела.

– «Фултон» отправился в рейс шестого июля. Почему Федоров ушел пятого?

– Он сказал, на пароходе перестраивают каюты и надо помочь, – все больше беспокоилась женщина.

В губоно Сергей уже узнал, что Федоров вместе с другими воспитателями принимал участие в переоборудовании парохода, но в ночь на шестое июля никакие работы там не велись, перед отплытием всех отпустили по домам.

– Он не сказал, кто именно просил его помочь?

– Нет, не говорил, я бы запомнила.

– Есть у него в городе друзья, к которым он мог бы зайти и по какой-то причине остаться там?

– Виктор Иванович – человек очень замкнутый, приятелей у него и раньше было немного, а после мятежа и вовсе не осталось – кто уехал из города, кто погиб.

– Ну, просто знакомые.

Женщина задумалась.

– Подождите-ка… Перед самым уходом он обмолвился, что вроде бы встретил на пароходе одного знакомого. Я поинтересовалась – кого же, но Виктор Иванович сказал, что полной уверенности у него нет, так что и говорить об этом не стоит.

– Во время мятежа Федоров был в городе?

– А как же! Натерпелись мы с ним страху: офицеры большевиков ищут, кругом пожары, обстрел, лавки закрыты. А потом и воды не стало, какие-то грязные баки по городу возили и выдавали по ведру. Офицеры под конец совсем озверели – пьяные ходили по квартирам, отнимали деньги, ценности, документы. Сначала нас бог миловал – видите, в каком подвале живем, не сразу найдешь. Но дня за три до освобождения города офицеры и к нам заявились. Виктору Ивановичу промолчать бы, а он их стыдить стал, что они звание русского офицера позорят. А чего с ними разговаривать, когда они больше, чем от вина, от крови пьяные. Как звери набросились на него, избили и с собой увели. Я уж думала, больше не свижусь с ним. Может, и расстреляли бы, окаянные, да не успели – в город красные вошли и спасли Виктора Ивановича. Когда вернулся, я его едва признала, живого места не было, все лицо в синяках, от слабости едва на ногах держался. Рассказывал, что сидел в подвале банка на Варваринской и там его какой-то белый офицер каждый день избивал. Пока сознание не потеряешь – не успокоится, вот какой изувер попался… Что же с Виктором Ивановичем сталось? Где он? Жив ли?..

Охапкин постарался успокоить взволнованную женщину, но про себя решил, что с Федоровым что-то случилось, иначе бы объявился. Взял у хозяйки его фотографию, в тот же день поднял сводки происшествий.

Бандитизм в городе не прекращался, сводки были пространными, однако среди убитых в ночь на шестое июля, по сведениям угрозыска и губчека, Федорова не было.

А на другой день возле Коровников к берегу прибило труп, квартирная хозяйка опознала в нем Федорова. Врач сделал заключение, что тело находилось в воде около трех суток, погиб Федоров в результате сильного удара в затылок.

Обо всем этом Охапкин доложил Лагутину, сказал, что вряд ли Федоров причастен к появлению на «Фултоне» динамита.

Председатель губчека согласился с ним:

– Вероятно, на пароходе оказался человек, с которым Федоров встречался во время мятежа. Может, тот самый офицер, который его избивал в подвале Государственного банка. Убили его, видимо, уже на «Фултоне». Но как им удалось заманить Федорова? – размышлял Лагутин. – Как ни ряди, а выяснить это можно только там, на пароходе.

Они помолчали.

– Ищи подводу, на которой вывезли динамит со склада. О Федорове сообщим Тихону позднее, может, что прояснится, – неуверенно сказал Лагутин.

Однако все усилия Охапкина разыскать подводу оказались безуспешными. Пропал, как в воду канул, и человек, предъявивший документы на имя Злотникова, по которым был получен динамит.

И тут, когда следствие вроде бы зашло в тупик, поздно вечером в губчека явился лавочник Мендель – отвислые щеки студенисто подергивались, нижняя челюсть безвольно отвисла, голос дрожал и прерывался от страха:

– Товарищ Лагутин! Чтобы выполнить свой долг перед советской властью, я рискую жизнью! – боязливо оглядываясь на плотно закрытую дверь, заявил лавочник. – Вы должны это учесть. Я требую, чтобы о моем сотрудничестве с вами вы немедленно сообщили товарищу Дзержинскому.

– Это еще зачем? – спросил Лагутин.

Вытянувшись к нему через стол, Мендель возбужденно прошептал, обдав Лагутина крепким чесночным запахом:

– Если вы сообщите в Москву, я буду спокоен за судьбу своих детей. Пусть хоть они будут вознаграждены за перенесенные мною муки.

Лагутин пристально, с некоторым удивлением посмотрел на лавочника:

– Я так понимаю, что теперь в прочности советской власти вы не сомневаетесь, если настаиваете, чтобы мы сообщили о вас Дзержинскому?

– Вот именно – не сомневаюсь, – угодливо кивнул Мендель.

– Любопытно, как вы пришли к такому выводу?

Мендель покрутил лобастой, вдавленной в плечи головой:

– Все очень просто, товарищ Лагутин, – моя профессия научила меня заглядывать вперед. Ваша победа неизбежна, а значит, скоро у меня не будет ни товаров, ни лавочки, ни вообще…

– Печально, не так ли? – вроде сочувственно спросил Лагутин, в прищуре глаз пряча усмешку.

– Куда уж хуже, – механически поддакнул Мендель и сразу спохватился: – Вы меня неправильно поняли, товарищ председатель губчека. Лавочку, конечно, жаль, но советскую власть я всей душой принимаю. – Для выразительности Мендель приложил к груди пухлую руку.

– Ближе к делу, – сухо сказал Лагутин.

Больше Мендель не стал изливать душу – понял: занятие опасное, можно и впросак попасть.

Еще раз пугливо оглянулся на дверь и достал из кармана светлого чесучового пиджака листок бумаги, протянул Лагутину.

– Сегодня получил вот это – и сразу к вам… Из стороннего наблюдателя происходящих событий я стал активным противником врагов советской власти…

Уже не слушая Менделя, председатель губчека пробежал глазами текст записки:

«Передайте в Москву, что, по нашим сведениям, „Фултон“ проследовал мимо Костромы без остановки. Черный вне подозрений и успешно приступил к выполнению порученного задания.

Полковник Иванцов находится в нашем отряде. Связь с отрядами графа Мейера и князя Долгорукова налажена, приступаем к совместным действиям.

Для выполнения задуманной операции срочно нужны пулеметы, артиллерия. Все это можно получить только с Вашей помощью. Оставаться в городе Вам опасно, Вы нужны здесь. Так считает и полковник Иванцов. Организуйте захват артиллерийского эшелона и уходите в лес. О деталях операции сообщите через лавку. Благослови Вас Бог.

С неизменным уважением – штабс-капитан Бусыгин».

Итак, колчаковский полковник Иванцов, о котором Лагутину сообщили из ВЧК, остался в лесах под городом, а на «Фултоне» отправился человек под кличкой Черный.

Чекисты искали агента, проникшего на «Фултон», среди тех, кто появился в городе недавно, а он мог уже давно жить здесь и пользоваться полным доверием, недаром Бусыгин пишет, что Черный вне подозрений. Если так, то раскрыть его нелегко.

«Для выполнения задуманной операции срочно нужны пулеметы, артиллерия», – перечитал Лагутин фразу из письма Бусыгина.

Отряд штабс-капитана действует в Даниловском уезде. Через Данилов проходит железная дорога, связывающая Северный фронт с Москвой. Уже неоднократно банда Бусыгина пыталась прервать движение поездов между Москвой и Вологдой: разбирали железнодорожный путь, жгли и подрывали мосты.

Видимо, на этот раз Бусыгин решил взять Данилов, для того и потребовалась ему артиллерия. Но, судя по всему, это только первый этап широко задуманной операции. Колчаковский представитель полковник Иванцов налаживает связь с бандами Мейера и Долгорукова. Не иначе как планируется совместное наступление.

Перехваченная записка давала бесценные сведения о планах заговорщиков.

– Опишите человека, который принес записку, – попросил Лагутин притихшего Менделя.

Лавочник закрыл глаза, несколько секунд помолчал – и почти дословно назвал приметы Злотникова, который получил динамит, оказавшийся потом на «Фултоне»: широкоплечий, коренастый, лет сорока, в новенькой кожаной тужурке нараспашку.

– Такой, знаете, обычный, незапоминающийся, – добавил Мендель.

Лагутин вспомнил, что то же самое сказал о Злотникове начальник артиллерийского склада, и подумал, что отсутствие особых примет – тоже примета. Вероятно, у Менделя был именно Злотников. Спросил лавочника, что говорил связной.

– В лавке никого не было, видимо, он дожидался такой минуты. Назвал пароль, по которому я должен передать записку. – Мендель опять закрыл глаза, прогундосил скороговоркой, словно молитву: – «Меня просили узнать, не интересуетесь ли вы москательными товарами». Ответ: «Покорно благодарю, и своего хватает».

– Наверное, теперь вы должны подать какой-то знак, чтобы пришли за запиской?

– Совершенно верно. Я должен поставить на подоконник горшок с геранью. Но пока я этого не сделал, сразу к вам.

Еще раз внимательно перечитав записку, Лагутин вернул ее лавочнику:

– Ну что ж, можете ставить вашу герань – и ждите связного. Больше от вас ничего не требуется. За вами сегодня не следили?

Мендель сокрушенно признался Лагутину, пальцем постучав по виску:

– Это не выходит у меня из головы. Вроде бы я предпринял все предосторожности: в лавке оставил жену, ушел через черный ход, к вам добрался так, как учил ваш молодой сотрудник, – дворами.

– Вы действовали благоразумно.

– Товарищ Лагутин! Я рискую жизнью! Вы просто обязаны сообщить обо мне в ВЧК! – чуть ли не со слезой в голосе взмолился Мендель.

– В таком случае, я должен сообщить и то, как вы торговали награбленным, – жестко сказал Лагутин.

– Но ведь я же осознал! – жалостливо воскликнул лавочник.

– Можете идти, – заканчивая разговор, поднялся Лагутин. – А насчет Дзержинского, если уж вы так настаиваете, я, пожалуй, выполню вашу просьбу.

– Нет-нет, я не настаиваю! – вскочил Мендель со стула, выпятил вперед руки, словно защищаясь от удара. – Пусть все останется между нами. Товарищ Дзержинский может неправильно истолковать некоторые моменты.

– Я тоже так думаю, – усмехнулся Лагутин.

Записку Бусыгина из лавки Менделя забрали уже на следующий день. За ней явился оборванный беспризорник с плутоватыми глазами и окурком в зубах. Лавочник чуть было не вытолкал его в шею, и только после того, как мальчишка дважды повторил пароль, до Менделя дошло, что это связной.

Чекистам удалось проследить, как на Духовской улице беспризорник ловко опустил записку в карман шинели высокого, представительного военного. Как и догадывался Лагутин, адресатом оказался начальник артиллерийского управления штаба военного округа Ливанов.

Теперь предстояло еще внимательней следить за каждым шагом бывшего полковника.

Получив записку, Ливанов тут же позвонил в Москву, во Всероссийский штаб Красной армии, некоему Труфилову, ведавшему артиллерийскими поставками.

Результат этого разговора не замедлил сказаться – из Москвы пришла телеграмма: отправить в район действия Шестой армии Северного фронта очередной эшелон с артиллерийским вооружением. Сопровождать его предписывалось начальнику артиллерийского управления Ливанову.

В тот же день вечером, как пришла телеграмма, председатель губчека ознакомился с ответным письмом Ливанова:

«Пятнадцатого июля в пять часов утра со станции Всполье выйдет эшелон с оружием для Шестой армии Северного фронта. Я сопровождаю его. Нападение на эшелон вызовет отчаянное сопротивление охраны, парализовать ее действия я не смогу. В случае диверсии на железной дороге из города немедленно будет выслано подкрепление, и мы не сможем завладеть оружием в полной мере, тем более артиллерийскими орудиями. Поэтому для успешного проведения операции я предлагаю следующий план.

Отряд наших людей численностью пятнадцать-двадцать человек, желательно фронтовиков, ночью пробирается на станцию Всполье и проникает в товарный вагон, который будет стоять в тупике. Перед самым отходом эшелона я сообщаю начальнику охраны о приказе из штаба прицепить этот вагон, якобы с обмундированием, к составу. На ходу поезда нужно ликвидировать охрану и занять ее место у артиллерийских орудий и на вагонных площадках. На разъезде сорок второй километр мы останавливаем эшелон. Здесь должен быть сосредоточен весь ваш отряд, с подводами, чтобы как можно быстрее произвести разгрузку эшелона. Это очень важно. Если эшелон задержится на длительное время, будет поднята тревога. Поэтому после разгрузки эшелона необходимо отправить его дальше и миновать Данилов, откуда будет сообщено, что состав с оружием проследовал благополучно. Таким образом, мы сможем уйти на значительное расстояние при полном сохранении людей и оружия, которого хватит не на одну сотню бойцов, а главное – будем обеспечены артиллерией.

В ночь на пятнадцатое июля жду отряд, одетый в красноармейскую форму, на станции Всполье. Надеюсь, что отрядом будете командовать лично Вы, господин Бусыгин. Ваш фронтовой опыт и мужество обеспечат успех операции».

С планом Ливанова председатель губчека ознакомил начальника секретно-оперативного отдела Варкина и начальника иногороднего отдела. Усталое лицо Лобова оживилось – наконец-то появилась реальная надежда разгромить банду Бусыгина.

– Помните, Михаил Иванович, как мы взяли Сашку Ферта, пытавшегося освободить начальника перхуровской контрразведки Сурепова? Его манера грабить почтовые поезда очень похожа на план Ливанова, – сказал Лобов. – Выпускники Академии Генерального штаба начали брать на вооружение опыт бандитов.

– Нет, Андрей, чувствуется, что план составлен штабистом – все до мелочей предусмотрено. Если бы мы это письмо не перехватили, не видать бы Северному фронту целого эшелона оружия. Судя по всему, бело-зеленые хотят начать наступление, для того и артиллерия потребовалась. Но подвела господина Ливанова штабная привычка воевать на бумаге. Пусть действуют так, как задумали, не будем им мешать.

– А дальше? – спросил Варкин.

– А дальше я вот что предлагаю…

За письмом Ливанова в лавку Менделя опять явился широкоплечий мужчина в новенькой кожаной тужурке. Ему позволили беспрепятственно уйти из города.

Теперь оставалось ждать, когда в ловушку, расставленную Ливановым, попадут сами заговорщики.

Снова и снова мысли Лагутина возвращались к «Фултону». Что происходит там? Удастся ли Тихону Вагину разоблачить Черного до того, как тот успеет совершить преступление?