Текст книги "Обречённые на бессмертие. Освобождение. Книга, которую ждали 20 лет! Романы из цикла «Великая Душа»"

13. Первая жертва

Существо двигалось навстречу восходящему светилу. Оно давно перестало понимать, каким законам подчиняются обитатели этого несчастного мира. И есть ли вообще законы у Первозданного Хаоса, который торжествует здесь?

Первая жертва появлялась то тут, то там. Существо не имело ни малейшего представления, каким образом первой жертве удается практически мгновенно перемещаться на громадные расстояния. Присутствует ли смысл в ее поведении? То она бежит от Существа, то, напротив, спешит ему навстречу, то внезапно исчезает, чтобы возникнуть далеко на закате, то – как теперь – снова появляется там, где исчезла перед заходом светила и где Существо почти настигло ее.

Приметив на рассвете первую жертву, Существо развернуло тощего волка, и он побежал обратно по мертвой солончаковой равнине. К горам.

Конан нагнулся, изучая горную тропу. Вот давешние следы, его и Зенобии. А эти следы – волчьи. Они тянулись от самой обители Милиуса. Что-то не нравилось ему в этом одиноком волке, но что же именно, пока понять не мог. Он ускорил шаг. Если волк добрался до коней, дело плохо. Топать на своих двоих до первой деревни можно целый день. Милиус, правда, заверил, что он вскоре вернется в горную обитель с Книгой Судеб… Киммериец недоверчиво хмыкнул. Что ж, поглядим, насколько окажется прав загадочный волшебник!

По горной тропе Конан вышел к дереву, где привязал коней. Скакуны были в порядке. Странно, что волк не почуял лошадей, подумал Конан. Киммериец подошел к вороному, похлопал по шее и принялся отвязывать его.

Вдруг верный конь тревожно заржал. Но еще раньше опасность почуял сам варвар. Звериный инстинкт не подвел его. Конан еще не ведал тогда, что лишь этот инстинкт спас ему жизнь. Киммериец отпрыгнул, волк промахнулся и попал под ноги коню. Конан обнажил меч и бросился на волка. Сверкнула сталь. Клинок должен был перерубить тощего волка напополам.

Но этого не случилось. Волк неестественно извернулся, миновал удара, сам прыгнул на человека.

Варвар почуял дыхание смерти. Какую опасность может представлять для него этот изможденный, едва живой зверь? Волкам много крупнее и сильнее этого он запросто сворачивал шеи голыми руками. Однако Конан ощущал смертельную угрозу, исходящую от этого волка.

Он увернулся от броска и поддел зверя мечом. Тот опять ускользнул и с совершенно неповторимой, противоестественной для серого хищника грацией снова кинулся на человека. Конан окончательно признал давешнего волка и узрел, что глаза того были по-прежнему закрыты. Киммерийцу стало не по себе. Яснее ясного, что этот волк с закрытыми глазами прекрасно его видит, чует, хочет ему смерти. Колдовство, подумал Конан. Рука, сжимающая клинок, взметнулась, чтобы нанести решающий удар.

И вдруг Конан понял, почувствовал, что ни в коем случае не должен приближаться к странному зверю. Он еще раз увернулся от броска зверя и принялся взбираться по скале на небольшой выступ. Для киммерийца, выросшего в горах, это было всё равно что подняться по лестнице.

К ужасу и изумлению его, тощий волк последовал за ним. Зверь взбирался на скалу, не обращая внимания на разодранные в кровь лапы, да и не лапы словно это были, а присоски. Конан выхватил из-за пояса кинжал и запустил его в волка. Кинжал впился тому в грудь, точно, где сердце, но зверь не свалился вниз, а едва лишь пошатнулся. Это его не остановило. Глаза волка были закрыты, но он двигался к человеку самым коротким и точным путем. Конан понял, что это не волк нападает на него. Какое-то колдовство ведет зверя, утвердился он. Однако времени гадать, чье же это колдовство, у него не было. Нужно было спасать жизнь. Конана не покидало чувство, что никогда прежде его жизни не угрожала такая страшная опасность, как теперь.

Киммериец вскарабкался на вершину скалы и глянул вниз. Волк безмолвно взбирался следом. Конан выхватил бластер и выстрелил в зверя. Лучи опалили шкуру, однако не причинили волку никакого вреда. Казалось, он вобрал лучи в себя. Где-то я уже такое видел, – холодея от ужаса, успел подумать киммериец, – и недавно…

Конан пальнул опять. И опять малиновые лучи смерти ничуть не повредили волку. Наоборот, тот стал еще быстрее карабкаться наверх. Конан чувствовал, что в образе этого странного волка к нему подступает сама смерть. Все его до предела обострившиеся инстинкты воспринимали эту наступающую смерть как рок, неотвратимость, конец жизни.

Но Конан не был бы Конаном, если бы сдался! Как всегда в мгновения смертельной опасности, мозг его работал стремительно и четко. Он вспомнил о волшебной накидке-невидимке, облачился в нее. И в момент, когда он это сделал, волк взобрался на вершину скалы.

И замер.

Опять!!! Бесконечная погоня за первой жертвой превратилась для Существа в пытку. Первая жертва исчезла снова, в который уже раз. А между тем, ресурс четвероногой твари подходил к концу. Спасибо, первая жертва зачем-то снабдила Существо дополнительной энергией, и оно чуть поделилось этой энергией с четвероногой тварью.

Миллионы разноцветных и разновеликих глаз сканировали Мир. И снова первая жертва объявилась на закате. Существо тяжко вздохнуло и посмотрело вниз. У него созрел план. Нужно бросить эту четвероногую тварь на тех других четвероногих тварей, «лошадей», около которых Существо повстречалось с первой жертвой. Те твари свежие; кроме того, они бегают куда быстрей, чем эта, называемая «волк».

Тощий волк подошел к обрыву. Конан, укрытый волшебной накидкой, с замиранием сердца смотрел на зверя. Тот собирается прыгнуть вниз, догадался киммериец. Значит, он – или какой-то дух, кто управляет им – не увидал меня!

Но волк вдруг развернулся, обратил к нему морду, с глазами, что были закрыты, недоуменно, даже с осуждением покачал башкой. После чего поднял переднюю лапу и, неестественно выгнув её, показал человеку, скрытому накидкой-невидимкой, средний палец.

Конан обомлел.

А волк поставил лапу наземь и неспешно, даже важно затрусил к нему, ощерив пасть в погибельной усмешке.

Неумолимая смерть наступала на Конана, и больше от нее деваться было некуда.

Хитрая первая жертва! Существу пришлось признать: когда дело доходит до спасения собственных никчемных жизней, убогие туземные разумы перестают быть убогими и становятся весьма и весьма изобретательными. Первая жертва сменила спектр своего излучения. Как ей это удалось, Существо не понимало. Но не важно, как удалось, важно, что оно, Существо, видит в любом спектре – даже тут, в этом несчастном мире. Поэтому сейчас с первой жертвой будет покончено!

Волк приготовился к последнему броску.

Кром!! Нечто, принявшее облик тощего волка, видит его через волшебную накидку-невидимку! Никакой чародей не видит сквозь нее, призналась как-то Тхутмертари, бывшая владелица накидки. И она не солгала: киммериец не раз убеждался в этом. Да что чародеи – демоны Ада и сами властительные боги не видит сквозь нее. А это нечто видит…

Если оно настолько могущественно, что в состоянии засечь человека, укрытого накидкой-невидимкой, значит, его ничего не способно остановить…

Существо увидало, как первая жертва бросилась в сторону. Тощий волк сделал то же самое. Волчьи клыки обнажились, готовые вцепиться в человека.

Внезапно Существо почувствовало, что какая-то сила противостоит покорной его воле четвероногой твари. А затем Существо осознало, что тварь мертва, придавленная чем-то к грунту, расплющена и двигаться не может…

Сердце Конана гремело, как главный колокол в тарантийском Храме Тысячи Лучей. Ему самому не верилось, что это произошло. Однако глаза не обманывали его: тощий волк лежал перед ним, раздавленный каменной глыбой, которую он в последний миг кинул в нападающего зверя. Конану также не верилось, что он поднял и бросил эту здоровенную глыбу, с него самого величиной. Впрочем, с этим можно было смириться: когда человек стоит на пороге смерти, у него пробуждаются сверхъестественные силы. Это случалось с Конаном не раз.

Волк, нападавший на него, был мертв, а Конан – жив. Глыба совершенно расплющила зверя, превратив его тело в месиво из костей и окровавленной плоти. Конан двинулся к волку. И остановился. Инстинкт предупреждал его об опасности. К тому, что осталось от волка, подходить нельзя.

Лишь Кром и Митра знают, какой демон вселился в зверя, подумал киммериец. Этот демон собирался его, Конана, убить. Скорее всего, демон еще там. Значит, еще собирается, хочет убить.

Выяснять имя демона и разбираться, кто его подослал, киммерийцу решительно расхотелось. Конан спрятал накидку и полез вниз, к лошадям.

Существо размышляло о смысле бытия и пересматривало свои ценности. На поверку первая жертва оказалась много умнее, чем думало о ней вначале Существо. Оно искренне восхищалось изяществом способа, посредством которого первая жертва спасла себя от верной смерти. Она схватила твердый образец местной породы и столкнула этот образец с четвероногой тварью, покорной воле Существа. А поскольку Существо умело видеть в нескольких различных спектрах, – но не одновременно, – оно не заметило вовремя образец местной породы, и тот положил конец ресурсу четвероногой твари.

Существо с грустью наблюдало, как вновь, в который уже раз, ускользает от него хитроумная первая жертва. Вот она сомкнулась с другой четвероногой тварью, и та понесла ее на закат.

В небесной вышине парили быстрокрылые создания, питавшиеся падалью. Они высматривали свою пищу здесь, внизу. А значит, рано или поздно одна из них спустится к останкам «волка» и его укусит.

Вот тогда, овладев быстрокрылой тварью, я и догоню тебя, моя первая жертва, подумало Существо.

А пока беги, беги, живи пустой иллюзией спасения! Неужели твоя жалкая, бессмысленная жизнь на этой ничтожной планете стоит того, чтобы за нее вот так отчаянно цепляться и все время бегать от своей судьбы? Но бегство тебя не спасет. Оно лишь ненадолго отдалит конец. Я всё равно тебя настигну, я тебя убью, иначе быть не может, просто не бывает. Ты даже не успеешь удивиться, как умрешь.

И когда это случится, никакая сила на твоей проклятой планете не сумеет вернуть тебя к жизни.

14. Колыбель Жизни

Как только Камия покинула его, учёный Паксимен поднялся, закрыл за ней дверь на все засовы и на ключ, а ключ оставил в замке. В волнении прошёлся по своей каюте. Сел. Встал. Присел. Потом опять ходил, вздыхал, шептал – не то какие-то молитвы, не то общаясь сам с собой в каком-то давнем споре. Наконец, приняв определенное решение, разделся до пояса. Подошел к большому зеркалу. В правую руку взял тонкий и острый нож-скальпель, оставшийся на память о спокойной жизни медикуса в Атле. Крепко сжав зубы, чтобы не выдать стоном боль – предусмотрительная дочь, конечно же, оставила у двери преданных ей псов – Паксимен, глядя на себя в зеркало, вонзил свой скальпель в левый бок.

Надрез оказался глубоким, из раны потоком хлынула кровь, но медикуса это не смутило. Он не страшился ни крови, ни боли – по крайней мере, боли телесной; душевная была куда страшней. Он с раной справится потом: кровь, боль и раны – его профессия, его искусство, его чары. Любовь, помешанная на отчаянии, давала ему силы.

В его ладони оказался медальон. Металл искрился серебром, но медикус отлично знал, что имени этому металлу нет ни на одном из земных языков, человеческих или дочеловеческих.

Едва Паксимен извлёк из тела этот медальон, тот сам в одно мгновение очистился от крови.

Учёный медикус, наверное, не удивился бы, если б узнал, что медальон точно такого же металла был во владении у Брахо, служившего магистром братства облачённых в синее монахов-чародеев и бывшего по статусу «Слугой Судьбы».

Но медальон Брахо изображал стремительный остроконечный треугольник, известный чрезвычайно узкому кругу посвященных как Пирамида Мира, несокрушимая обитель Стража земной жизни.

А медальон, что медикус когда-то зашил в собственное тело, изображал не треугольник, но звезду. Она казалась совсем крохотной, словно песчинка, располагаясь в самом центре медальона; вокруг неё зияла чернота. Но эта крохотная звездочка вращалась и пульсировала в черноте, словно живая.

Теперь он понимал, что это, вероятно, означает наивысший статус, выше, много выше, чем «Слуга Судьбы». Да, наивысший статус… но какой?! Саму Судьбу? Повелевающих Судьбой?..

Он этого не знал. Он не умел общаться с этим медальоном, как магистр Брахо – со своим. Он не был ни волшебником, ни божеством, ни посвященным в таинства Судьбы. Он был обычным человеком, каким-то чудом, волей случая – или Судьбы? – заглянувшим далеко за пределы человеческого понимания. Здесь все его познания учёного были познаниями полного и совершенного профана.

Паксимен использовал этот медальон только для связи с удивительным, невероятным созданием, когда-то обронившим этот артефакт.

Была ли то нелепая случайность или чудесный артефакт был ему попросту подброшен, Паксимен боялся и гадать. В те времена придворный медикус атлайской королевы был юн, горяч, самоуверен без предела, в душе страшился колдовства и страстно верил в мощь очищенной от колдовства науки. Будь он в то время умудрён годами, разумен, осторожен и скептически настроен, к тому же, слаб здоровьем, как теперь – он ни за что бы не осмелился взглянуть в зияющую бездну медальона.

Но он осмелился, он заглянул – и жизнь изменилась безвозвратно, причем не только его жизнь.

Когда он заглянул туда в тот самый первый раз, зияющая бездна отозвалась. И он узнал о тайнах мироздания гораздо больше всех учёных, волшебников, богов и духов до него. Но эти тайны не давали ему власти: медальон с Пульсирующей Звездой, если и был ключом ко вселенскому могуществу, то без замка, куда бы этот ключ вставлялся.

Постепенно Паксимен успокоился. Если действительно подобный артефакт и представлял какую-то опасность, его не стали бы терять или подбрасывать. Тем более – подбрасывать профану, человеку, слабому и смертному созданию.

К тому же, «потерянный» медальон никто как будто не искал. И сверх того – за сорок лет никто его у Паксимена не увидел, не нашёл. Словно никто не видел, только он!

И та таинственная сущность, что обронила этот медальон, не стала требовать его обратно. В тот первый раз она пообещала, что Паксимен отныне может не страшиться чёрной магии стигийцев, равно и любых, каких угодно, чьих угодно чар: пока с ним этот медальон, чары не действуют, заклятия бессильны.

Второй раз медикус призвал «дух медальона», чтобы спасти от верной гибели новорождённую принцессу, младшую дочь королевы Ксантиппы, названную Камией. Таинственная сущность отозвалась, снова помогла ему. Но при этом взяла с человека клятву более не вмешивать её в свои дела. А на прощание наобещала страшные несчастья, если эту свою клятву он нарушит.

Без малого сорок лет, большую часть жизни, Паксимен выдерживал её – до сего дня.

Теперь был третий раз. Он снова должен спасти дочь. Пусть не родную, наречённую… но он растил её, учил, оберегал, а уж любил – сильнее самой жизни! Когда в Луксуре воцарилась демоница и с дочерью случилась эта страшная беда, он сразу осознал, какие из беды произойдут последствия: воистину, в «поддельной» инкунабуле Скучающего Мага содержалась правда…

В несчастье дочери он обвинял себя: расшифровавший в свое время жуткие пророчества той самой Книги Судеб, только одно из них сумел предотвратить – и то, не сам предотвратил, а киммерийский варвар Конан…

Без счету раз перебирал учёный Паксимен все способы спасения, но тщетно: спасение казалось невозможным, участь дочери – предрешенной, её мучительная и позорная погибель – неотвратимой. Но если кто и властен отвратить неотвратимое, содеять невозможное – то только он, «дух медальона».

Да, Паксимен не сомневался: неведомая сущность может всё. Захочет ли опять помочь? Не уничтожит ли его, нарушившего клятву? А когда – и если – он погибнет, что случится с Камией? Без него, без Паксимена, она умрёт в мучениях ещё скорее…

Проверить это можно было лишь одним путём. Отринув страхи и сомнения, он бросил взгляд на медальон и, глядя в центр звезды, весь отдался своей отчаянной мольбе…

И в тот же миг привычный мир вокруг него распался; он снова, как и сорок лет назад, узрел вокруг себя пространство абсолютной черноты; он не видел и не ощущал собственного тела, но одновременно смотрел повсюду, во все стороны; и он повсюду видел изумительную паутину из тончайших серебристых нитей, которую никто из смертных не сумел бы описать в словах.

И эта изумительная паутина окутывала черноту как кокон. Она была безмерно далеко; и Паксимен, конечно, уже знал, что каждая мельчайшая песчинка этой серебристой паутины – в действительности мириады звёзд, галактик и даже скоплений галактик, бесчисленное множество живых миров, населённых самыми разнообразными и дивными созданиями, богами, демонами, духами и смертными, такими же, как он…

А в центре этого пространства абсолютной черноты светилась крохотная точка; она неистово вращалась и пульсировала, как та звезда на медальоне. Собственно, звезда на медальоне и являлась символом Пульсирующей Звезды, той, что осталась с самого рождения Вселенная.

Там была Колыбель Жизни.

Паксимен твёрдо знал, что не может и не должен смотреть туда, в центр абсолютной черноты, в Мир Колыбели, если надеется спасти и сохранить своё сознание, свой разум, свою душу.

Чудовищный пульсар, этот вселенский монстр, когда-то, на заре времён, создавший время и пространства, был где-то в очень дальней глубине, возможно, в миллиардах лет пути живого света. Но даже здесь он искривлял пространства, менял ход времени, так или иначе воздействуя на всякое живое существо Вселенной.

Паря в пространстве абсолютной черноты, Паксимен наблюдал мощнейшие потоки Живой Энергии, что излучал пульсар с обоих полюсов. Среди этих потоков, словно светлячки, рождались, роились, росли аттракторы – невероятные и непонятные создания, которые потом выращивали звёзды и давали жизнь планетам.

Засмотревшись на них, Паксимен чуть не забыл о своей цели.

– Повелевающие Судьбой – Алчущий Знания приветствует вас! Ответь мне, всемогущий джан!

В то же мгновение, следуя не за словом, но за мыслью, за отчаянной мольбой – из абсолютной черноты явился силуэт, призрачная, почти прозрачная фигура, похожая на человеческую, но созданная светом. Восторг и страх вызвало её появление в душе Паксимена: та сущность всё-таки откликнулась на его зов.

– А, это ты, – услышал он в своем мозгу слова, подобные раскатам грома, – нарушил свою клятву, человек. Кто б сомневался…

– Я виноват, нарушил клятву, данную тебе, о всемогущий джан, – промолвил Паксимен, – и я готов за это поплатиться. Возьми одну жизнь, а другую – защити, спаси!

Гром нарастал, гремя и оглушая:

– Зачем ты сделал это снова, человек? Зачем ты вновь призвал меня сюда, в Мир Колыбели? Знаешь ли ты, какую нестерпимую боль причиняет он мне? Я от неё скрываюсь на Земле, в своей обители, стараясь всё забыть и отдохнуть от боли, но и то напрасно… Я, Узник Вечности, однажды бывший смертным, как и ты… мне не дано вернуться к смертным, это моя кара. А ты считаешь, я бесплотный дух, готовый потакать твоим ничтожным, суетным желаниям!?

– Прости, о всемогущий джан, я ничего не знал о твоей боли. Но если так, то ты поймешь и мою боль! Моя дочь пала невинной жертвой жуткого, необратимого обряда…

Светящийся в черноте силуэт как будто обволакивал Паксимена, от этой призрачной фигуры шло приятное тепло. Человеку вдруг почудилось, будто таинственная сущность… улыбнулась светом. Оказывается, даже здесь, даже теперь это создание было способно на чувства, естественные человеческие чувства.

– Любовь к ней делает тебя слепцом, – услыхал он. – На наше счастье, твоя дочь умнее нас с тобой, приятель. В отличие от нас, она берёт лишь то, что может взять. А взяв, умеет этим правильно распорядиться. Такие свойства человеческой натуры имеют исключительную ценность на весах Судьбы.

– Что это значит, всемогущий джан?

– А это значит, ты призвал меня напрасно, смертный. Судьба сумеет позаботиться о ней… и о тебе, о Джосере, о Конане, и обо всех, кто нужен.

Стремительная догадка, подобная откровению, пронеслась в сознании Паксимена.

– Поэтому ты спас тогда её? Меня? Она нужна? Я нужен? Для чего?..

Призрачная сущность отстранилась и стала таять в пространстве абсолютной черноты.

– Я отнимаю у тебя мою защиту, ты легкомысленно распорядился ею, – ещё услышал Паксимен. – Ты более не сможешь призывать меня в Мир Колыбели. Рассчитывайте только на себя и свои силы, смертные, пока что это ваша битва… да, пока.

И следом всё пропало: чернота, аттракторы, галактические нити – и чудовищный пульсар, оставшийся после рождения Вселенной.

Сознание оставило Паксимена.

А когда оно к нему вернулось, он увидел перед собой Камию. В её глазах стояли слёзы. Паксимен также увидел, что лежит на собственной кровати, а дочь массирует ему голову и втирает в кожу особенные, его собственного приготовления, живительные эликсиры… он научил её всему, что умел сам, и вот – она не растерялась.

– Теперь оставь нас, Анеф, – велела Камия молодому стигийцу, который помогал ей; и тот мгновенно их покинул.

Кровь! Рана! Медальон! Паксимен перепугался: если она всё это увидит – как он объяснится с нею?

Но ничего такого здесь не оказалось: ни луж крови, ни раны в теле, где он прятал медальон, ни самого медальона, что являлся символом Пульсирующей Звезды. Они исчезли. Таинственная сущность, всемогущий джан, сказала ему правду. «Рассчитывайте только на себя и свои силы»…

Медикус бессильно застонал. А может, всё ему привиделось, и медальон там, где и был, зашит на прежнем месте? Когда она уйдёт, проверю, утвердился Паксимен.

– Так больше не пугай меня, отец, – тихо сказала ему Камия и обернулась к двери.

Он проследил взгляд дочери и увидал, что двери не было на своем месте. Должно быть, её выломали, чтобы ко мне войти, подумал медикус. В пустом дверном проеме стоял Натеп, недавно бывший сыном Камии, теперь – живой мертвец, жуткий посланец демоницы, отправленный следить за той, кто родила его на свет.

Мальчик-мертвец немного осмотрелся, увидел старика, довольно ощерился, затем перешагнул порог и встал за спиной Камии.

Паксимен зажмурил глаза: только так, ему казалось, он сумеет удержать рыдания.

Она наклонилась к нему и тепло поцеловала.

– Важны лишь трое: мы с тобой и Джосси. Не бойся, я сумею отстоять тебя, чем бы мне это ни грозило.

– А я пожертвую собою за тебя, – промолвил он, – но я пока не знаю, как мне это сделать…

– Не знаешь? Так смотри!

Всё, что случилось сразу после этих слов, произошло настолько быстро и внезапно, что едва уместилось в его воспаленном сознании.

Камия выхватила из-за пояса меч-аттаим. Обернулась вокруг себя, набирая темп. И, набрав его, со всей силой обрушила атлайскую сталь на голову мертвеца. Меч разрубил Натепа сверху вниз – в точности напополам.

Эти две половинки детского тела, совсем недавно бывшего живым, ещё не отделились друг от друга, как меч вновь взвился вверх и в сторону, прошёл сквозь шею мертвеца. Потом перерубил Натепу грудь, потом прошел через живот, потом он срезал ноги.

Останки не успели осесть на пол, как Камия разбила об них колбу с белым порошком. Освободившись и почуяв воздух, эта субстанция тут же сделалась зеленой жижей. Словно живая, она обволокла разрубленные части тела и стала пожирать его, с шипением и свистом.

Тем временем останки, наконец, осели вниз. Камия вонзила в череп сына аттаим, испачкав лезвие зеленой жижей. Потом метнулась к очагу. Соприкоснувшись с жижей, спокойное доселе пламя с утробным стоном взвилось вверх и стало красным. От очага она послала меч с горящим лезвием в останки сына. Огонь мгновенно охватил их, и вскоре они полностью сгорели; там не осталось даже пепла – лишь изуродованный пламенем и кислотой атлайский меч.

Паксимен смотрел на всё на это, вытаращив глаза и открывши рот, сам словно ребенок, его редкие седые волосы торчком стояли, точно их тащили вверх. Камия перевела дух и пояснила ему:

– Со злом из прошлого необходимо расставаться, не боясь последствий. Довольно плакать и переживать! Я закрываю старую страницу своей жизни, открываю новую. И в этой новой своей жизни я сумею отстоять себя, тебя, всё, что нам дорого… ты слушаешь меня, отец? Никто не может управлять моей судьбой! Я не раба Змеиной Королевы, я принадлежу себе, не ей! Она теперь у нас теперь богиня, верно? Но если я хоть что-то понимаю в норове богов – она не станет мстить мне за Натепа и карать за дерзость.

– Нет, дочка, ты не понимаешь… Это уже случилось, Камия. Уже. Ты носишь ее кару в своем чреве…

Паксимен осекся, но было уже поздно. Он это сказал! Сказал, на самом деле? Но как он мог, произнести вслух – и прямо ей в лицо! – этот чудовищный, неумолимый приговор? Она нарочно вызвала его на откровенность? Или он сам утратил над собой контроль?

Но на ее лице, таком живом и страстном, не дрогнул ни один мускул. Она лишь удивленно подняла брови.

– И?.. Что это для нас меняет? Я буду бороться. Иначе я буду не я! А если ты намерен сдаться, я тебе это не позволю! Я не позволю сдаться никому, кому я дорога, кто в меня верит. Я не позволю сдаться тем, кого люблю! У вас не будет времени оплакивать мою несчастную судьбу! Я найду каждому из вас занятие по чести, сердцу и душе. И если ты, занявшись делом своей жизни, найдешь решение моей беды…

– Ох, если бы я мог! – в отчаянии воскликнул Паксимен. – Если б хотя бы понял, как его найти…

– Ну, так ищи, ищи! Ты у нас Алчущий Знания, так будь любезен, соответствуй своей роли! Иначе ты меня разочаруешь, я найду решение сама, а ты… исчезнешь безвозвратно из моей жизни, и даже памяти не сохранится о тебе.

Вдруг Паксимен увидел за спиною Камии парящий в воздухе неясный силуэт. То был не всемогущий джан, конечно же, совсем другой какой-то дух, призрак или демон. Он выглядел тщедушным человечком с большущей головой, непропорциональной телу. На ней просвечивали кудрявые волосы, огромный, почти что нависающий над лицом лоб, косматые брови, непроницаемые глаза, огромные и блистающие, точно магнетические агаты; вся кожа была мертвенно снежного цвета без единой кровинки.

Поймав на себе изумленный взгляд Паксимена, этот дух как будто сам был изумлен еще сильнее. И медикус внезапно понял, что дух на самом деле был невидим, и для невидимого духа столь же странно видеть на себе взгляд человека, сколь для человека – видеть этот дух. Он почему-то видел призрачного карлика, которого совсем не должен был увидеть. Но почему? Джан отнял у него одну возможность – дал другую? Не предупредив?!

И снова медикус не знал ответа. А дух, видно, справившись с первым изумлением, поднес указательный палец к тонким, бескровным губам и, совсем по-человечески, подал ему понятный знак: молчи!! Паксимен сглотнул, кивнул, моргнул глазами. Дух исчез. Его больше здесь не было. А был ли? Может быть, привиделся?..

Камия помолчала, ожидая, когда ее жестокие слова дойдут до сознания старика и он поймет, насколько она с ним серьезна. Потом с холодной яростью добавила:

– Кузина Тхутмертари сделала фатальную оплошность: ей нужно было или уничтожить нас, или не трогать! Держать меня и Джосера на самом краю гибели, оставив наши руки свободными, все чувства обостренными, а голову ясной, – о, это для нас любимейшее состояние души! Она вдохнула в нас сверхчеловеческие силы!

Я уже слишком стар для всего этого, обреченно подумал Паксимен. Для всемогущих джанов, для призрачных духов и для ваших сверхчеловеческих сил…

Словно подслушав его мысли, она кивнула и промолвила:

– Да, твое средство от старения! Сначала мы его проверим на Ца Ю.

В далекой от Бараха Стигии, среди безжизненных песков, в трёх часах конного пути от Стикса и в пяти от Луксура, когда-то было поселение. Оно выросло среди оазиса, иссохщего столетия тому назад. Теперь здесь оставались лишь развалины, пугающие призраки иных эпох.

Пронзая тишину, сюда скакала группа всадников. Ведущим был мускулистый красавец лет сорока. Правильное хищное лицо, большой орлиный нос и глубоко посаженные серые глаза выдавали стигийского аристократа самого высокого происхождения. Хотя сейчас стоял знойный полдень, на нем была лишь косая повязка-схенти на бедрах, сандалии на ногах и платок-клафт на голове; жаркое Око проклинаемого в Стигии Митры, казалось, не доставляло этому могучему воину никакого беспокойства.

Подъехав к руинам древнего цирка, воин спешился. Трое его спутников – сухощавый мужчина лет пятидесяти в полном армейском облачении; похожий на жреца лекарь в белом со змеей и чашей хитоне до пят; и сильная, высокорослая, почти как сам вожак, черная амазонка в короткой, песочного цвета тунике – спешились вслед за ним.

Мускулистый воин подошел к одному из двух коней, где не было всадников. Через седло тянулся куль, напоминающий по форме тело человека… нет, всё-таки, не человека: из куля торчал хвост, какой встречается у ящеров-варанов.

Вожак неспешно отвязал куль с телом, поднял его, понёс – и бросил, точно это было бревно, вовнутрь разрушенного временем и ветром цирка. Упав на землю, куль задвигался, хвост пару раз ударил по песку, затих.

– Давай второго, Яла, – приказал вожак.

Черная амазонка молча отвязала другой куль, подняла, бросила туда же, где валялся первый.

– Теперь освободи их из мешков! И не забудь вернуть мечи ублюдкам.

Услышав это, лекарь встрепенулся:

– Мой господин! Все знают, вы великий воин… но каждая из этих тварей значительно сильнее человека; а их тут сразу две. Разумно ли так рисковать? Их жизни ничего не стоят, но ваша – стоит целых королевств! Что будет с нами и со всей страной, если вы положите здесь голову? Кто поведет нас против нечестивых чар и тварей? Если не думаете о себе, о нас, о Стигии, тогда подумайте о той, которая осталась в вашем сердце… переживет ли вашу смерть она, как будет жить без вас? Именем Сета, умоляю, не рискуйте понапрасну!

Могучий воин усмехнулся, с интересом, но без всякой благодарности взглянул на лекаря. Потом обратился к сухощавому:

– Скажи мне, генерал Ахеменес, это последние? Ты вполне уверен? Если кого-то пропустил – скажи теперь, чтобы потом не стало поздно! Я не найду себе покоя, покамест не прикончу всех.

– Сомнений быть не может, государь мой принц, – отрывисто ответил тот. – Из тех, кто был замечен в той проклятой оргии, эти последние… исключая самого царя Танатоса, которого нам не достать пока…

– Я понял! – оборвал его принц Джосер, повернулся к лекарю: – Ну, ты всё слышал, Имхотеп! И сам всё видел: я с вашей помощью нашел, поймал и опознал, привез сюда и собственной рукой прикончил тварей, посягнувших на мою любимую супругу. Остались только эти двое! И Танатос. С ними сейчас закончу, а с царём отдельно разберусь.