Текст книги "Фабрика прозы: записки наладчика"

17 сентября 2019

Самая ужасная ситуация – это не невыносимая, а именно что выносимая, то есть та, к которой мы более или менее приспосабливаемся и уже не ужасаемся.

Страшно сказать, но в моральном плане Хиросима и Дрезден легче, лучше, чем Мюнхен, скажем, или Токио во время Второй мировой. Тут апокалипсис, полная гибель всерьез, нет места – да и времени нет – для колебаний и рефлексий. А там – склизкое приспособленчество.

Город в оккупации, город при жестоком режиме – приспособление идет быстро.

Думаю о себе, и с тоской думаю, что жил бы и в страшные тридцатые годы – если бы не попал в жернова. Но ведь в жернова попадают не более 10 %. Нормальный показатель расхода особей для большой стаи. Жил бы даже в рейхе, если бы удалось всех обмануть и доказать, что я, к примеру, поляк. Жил бы скромным служащим, вперед бы не лез, карьеру бы не делал, мыл бы полы по субботам, получал бы еду по карточкам, голосовал бы на собраниях и ничего бы не знал. Да и как можно знать в 1937 году, что это был тот самый тридцать седьмой?

И в Аргентине при Пероне, и в Испании при Франко, и в Италии при дуче… Да и в наши дни – жил бы хоть в Лиме, хоть в Сан-Паулу, совершенно не зная или пропуская мимо своего сознания, какие ужасы, какие бездны нищеты, горя, детских смертей, мафиозного и полицейского садизма разверзаются буквально в двух милях от моего чистенького райончика.

Спасающая грань неведения, отрицания очевидного – зачем она? Чтобы выжить? А выжить – зачем? Чтобы еще сколько-то раз вкусно поесть, позаниматься сексом, поспать? Ах, ради детей… То есть ради выращивания мяса для Молоха? Какая высокая цель! Ах, ради творчества… Да кому оно нужно, это твое творчество, разве творчество меняет мир к лучшему? Ах, для самого себя… То есть к тысяче котлет и трем сотням половых актов прибавляется роман на 478 страниц? Какое чудесное меню!

Увы, увы – мораль (во всяком случае, в наши времена) всё чаще становится несовместима с жизнью.

21 сентября 2019

Вчера разговаривали с Ириной Богатыревой о минувших днях – в том числе о профессиях, которые исчезли или неузнаваемо изменились.

Например, официант. Официанты есть, их много, они разные, молодые и не очень, классные и начинающие, – но нет советского официанта той эпохи, когда на дверях ресторанов висело «мест нет», а на половине столиков стояла идиотическая табличка «стол не обслуживается». Теперь больше нет официанта – хозяина жизни. Который смотрит на клиентов с брезгливостью богатого и самоуверенного человека, по какому-то недоразумению вынужденного обслуживать людей беднее и застенчивее себя.

Когда я всё это подробно, с историями про обсчеты и хамство, с примерами типа «ассорти рыбное брать будете? тогда пересажу за отдельный стол» – когда я это своей собеседнице рассказал, она просто ахнула:

– Вот только сейчас я поняла образ официанта Димы из «Утиной охоты»! Вот теперь я поняла, почему он такой крутой, считает себя выше всех и все с ним согласны! А то в новом спектакле у Калягина этот Дима – какой-то инфернальный алтаец с горловым пением, чтоб доказать его особость и влиятельность. А ведь как всё просто!

Да уж. Трудно нынешним молодым понять, что водителю такси надо было кланяться и называть его «шеф», а он по-хозяйски спрашивал: «Куда ехать?» – и часто отвечал: «Нет, в парк идет машина!» или «Что я, дурак, из Теплого Стана порожняком обратно ехать?»

Да и вообще, зачем Герасим утопил Муму? Ну барыня, ну подумаешь… Устроился бы куда-нибудь охранником.

22 сентября 2019

Академик Арцимович сказал: «Для ясного понимания проблемы не следует надевать на тощий скелет экспериментальных фактов слишком сложные математические одеяния».

Это касается и литературы. Не следует одевать банальные мысли и заурядные наблюдения в «черный бархат августовской ночи, расшитый нежным бисером звезд, далеких и нежных, как дни давно прошедшего счастья». Не надо говорить, что «в глазах брошенного щенка слезились века бездомья собак, людей и народов». Подробное описание телесных сенсаций и парестезий – мурашек, покалываний, почесушек и свербушек – не делает укутанные в них переживания понятнее и заразительнее. Ее поцелуй был – как что? «Как стакан спирта, залпом выпитый в морозный день в натопленной избе, после долгого пути через звенящий обледеневший лес»? Или как «нежный вкус кампари с апельсином на веранде отеля в Родосе»? Или как «укус холодной гадюки, тайком всползшей на лицо уснувшего путника и испугавшейся его изумленного взгляда»?

Бросьте. Поцелуй должен быть как у Бунина – «который помнится до могилы», вот и всё. Без сравнений и описаний.

Ненавижу «литературу»! Тошнит меня от нее!

Во всяком случае, сейчас, сию минуту, 22.09.2019 в 12:25.

30 сентября 2019

Люблю узнавать о простых причинах некоторых сложных (или на первый взгляд малопонятных) вещей. Например:

Французская революция в 1789 году случилась потому, что в Париже 80 % населения работали прислугой у остальных 20 %; легко себе представить накал социальной ненависти.

Или вот: Париж стал в 1920-е годы мировой столицей искусств потому, что франк был очень дешев по отношению к доллару и другим твердым валютам. Всякие Хемингуэи и Миллеры на свои скромные американские гонорары прекрасно там жили; как только франк в 1930-е годы подорожал, международная богема разбежалась.

Или вот: выживаемость при инсульте и инфаркте гораздо выше, если беда случится в ресторане или супермаркете. Потому что служащим жутко неохота возиться с трупом и они тут же вызывают скорую, как только клиент схватится за сердце или побледнеет. А дома человек думает: «Ничего, я прилягу, отдышусь…»

Или вот: сестер в России часто называли Вера, Надя и Люба. Так происходило в семьях бедных чиновников – чтобы именины дочерей праздновать в один и тот же день: прямая экономия на пирогах.

5 октября 2019

Гурманское. Учительское. Из переписки с Элис К.

Я немало выпил всякого в жизни своей. По совету доктора я пил часто, зато помногу и разное. Но самое вкусное питье в моей жизни было однажды очень ранним утром на выездном семинаре (и не опохмелу ради, а просто так) – бутылка водки на троих, и мои товарищи стащили из столовой горячую буханку черного хлеба, и несколько соленых огурцов. Так вот, дорогая Элис, вспоминаю этот раскроенный карманным ножом на толстые куски почти дымящийся на холодном рассветном солнце черный хлеб (июль, мы на балконе сидим, видно, как Волга течет) – сверху каждого куска две половинки соленого огурца, разрезанного вдоль, – и в руке полстакана ледяной водяры, самого что ни на есть костромского разлива…

Ииии-эх! – и хрусть-хрусть-хрусть.

Идите все на хер с вашими Шато д’Икемами, коньяками имени Жана Моннэ, висками столетней выстойки в хересных бочках…

И-эх! – а по второй?

Вот пишу и прямо явственно чувствую этот обжигающий горло холодный ручеек, теплую кислую пористую мякоть хлеба, хрустящую соленость огурца и легкий от него аромат укропа и смородинового листа.

Семинар был учебный, Дипломатическо-Академический. А мои товарищи были моими, как бы это сказать, слушателями.

Так что с Днем учителя!

8 октября 2019

Про т. н. умную прозу. Лучше всего, когда в прозе самым умным разговором оказывается тайный диалог писателя и читателя. Как это бывает, например, у Чехова или Хемингуэя.

Когда умничает герой – это еще так-сяк. Готов терпеть из уважения к Ивану Карамазову. «Возвращаю билет», и всё такое.

Но когда умничает автор (то есть «речь от автора»), когда мы читаем, что «сидя под этим могучим деревом, человек вдруг со всей остротой ощущал, что вселенная, частью которой он по воле судьбы стал в миг своего рождения, – это мириады неисполнившихся возможностей, крутящихся в вечном хороводе пространства и времени, замыкающихся здесь, под кряжистой кроной дуба, олицетворяющего собой мировое древо становления, роста и угасания», – вот это фу!

10 октября 2019

Пиджак и фрак. Причуды консервативной мысли. В 1950–60-е годы пиджак и сорочка с галстуком были обычной повседневной одеждой мужчин. Дома ходили в пиджаке и галстуке! Сейчас это кажется чем-то замшелым, убийственно старомодным.

Но вот мой друг и собеседник Александр Янкович рассказал, что для русского консерватора второй половины XIX века пиджак был такой же красной тряпкой, как для советского обывателя 1960-х – джинсы. Он приводит поразительные цитаты из Константина Леонтьева (1831–1891). Леонтьев пишет о своей ненависти к «России новой, либеральной и космополитической, мерзкой России пара, телефонов, электрического света, суда присяжных, пиджака… и всеобщего равномерного “диньите де л’ом”» (dignité de l’homme – достоинство человека). И еще пару раз исторгает философ проклятия пиджаку.

Два вывода отсюда можно сделать.

Первый – просто исторический. Да, мода меняется. Тоги, хламиды, плащи, камзолы, фраки, пиджаки, куртки, худи…

Второй вывод интереснее.

За что Леонтьев так не любит пиджак? За то, что он короткий? Видно то, что ниже пояса? Нет! При этом он любит фрак и не против гусарских ментиков. В чем же дело?

Полагаю, всё дело в карманах!

У фрака карманов нет. У ментика тоже. Карман – штука плебейская. Бедняцкая. В кармане бедняк (а потом и середняк, и развращенный всяким dignité de l’homme европеец) держит портсигар и спички, бумажник и прочее. Барину это не нужно. Барин, если хочет закурить, щелкает пальцем, и лакей ему подает папиросы (трубку, сигару) и огонь. Барин не платит – он дает распоряжения управляющему, посылает слугу в магазин.

Пиджак с карманами – символ демократический. Символ того, что и богатый помещик, и бедный чиновник одинаково достают из кармана портсигар и спички. Кошмар!

Леонтьев против пара, электричества, суда присяжных и железных дорог (последнее ведь тоже «великая уравниловка» – хоть бедняки едут в «зеленых», в третьем классе, но ведь в том же поезде и туда же, ужас какой).

Значит ли это, что Леонтьев, цепляясь за формы жизни допетровской Руси, сам хочет жить при лучине, в избе, без паровозов и телефона, без суда и, главное, без вызывающего его ярость равного для всех человеческого достоинства, dignité de l’homme? Значит ли это, что он хочет жить немытым и бесправным холопом?

Конечно, нет!

Он очень чуток к человеческому достоинству, готов драться за него на дуэли – но речь идет о достоинстве примерно полупроцента жителей России. Он любит комфорт и удобство – но для себя лично и крохотной группы его братьев и сестер по классу. Чтоб дома было тепло, натоплено, сыто, вымыто – а мужики пусть всё это обеспечат.

Ради этого можно проклясть пар и электричество, телефон и суд присяжных, железную дорогу и ненавистный пиджак.

Какая-то травмированная самооценка видна в этих криках о «цветущей сложности» феодального мира. Невыносимо, когда человеческое достоинство, электрический свет и билет на поезд есть практически у всех, а не у тебя одного.

Вот я и думаю: в своей ненависти к паровозу и пиджаку – он дурак или сволочь?

Такой вопрос у меня возникает всякий раз, когда я вижу консерватора, проклинающего движение времени, призывающего нас вернуться то ли в допетровскую Русь, то ли во времена первых пятилеток. Разумеется, он мыслит себя большим боярином или наркомом, который проскочил через все чистки. Не всякий дурак – сволочь. Но всякая сволочь в исторической перспективе оказывается дураком.

* * *

Скандал с Литтеллом. Тот редкий случай, когда все неправы. Неправо издательство, не только вырезавшее около 20 страниц текста романа Литтелла «Благоволительницы», но даже не поставившее его об этом в известность, пускай даже в уведомительном порядке, после выхода книги в свет. «Да, кстати, мы тут около 20 страниц сократили, но не одним куском 20 страниц вырезали, а по строчкам, по абзацам». Неправо издательство еще и потому, что, когда его уличили, оно не сказало: «Ой, пардон, извините» – а встало в позу. Типа, «резали и будем резать».

С другой стороны, неправ и Литтелл – в форме выражения своего гнева. Он сказал: «Вы напечатали не мой роман, а какой-то другой роман!» Ну полноте! Из более чем 800 страниц изъять малыми кусочками 20 страниц – это все-таки не «чужой роман» получается. Не надо преувеличивать. Историк Некрич говорил, что хорошую научную статью невозможно искалечить цензурой – главная мысль всё равно останется.

С третьей стороны, нет такого самого суперклассического текста, который был бы переведен ну прямо тютелька в тютельку. Всегда есть какие-то либо расширения, либо сокращения. Маленькие, разумеется. Небольшие. Скажем так, приемлемые… Но тут вступает в действие известная апория: какое зернышко превращает горсть в кучу?

Ну и четвертое. Сегодня умерла редактор Мария Томашевская, о которой – в связи с этой историей – было сказано много странных слов. Мы с ней учились на филфаке, она была моложе меня на три года. Прощай, Маша, царствие тебе небесное.

11 октября 2019

Высокий штиль. Иду по улице, впереди мужчина лет сорока пяти что-то громко и строго объясняет по телефону. Разговор идет о ремонте: какие обои покупать, какой клей, что-то такое.

Вдруг, гневно:

– Что это за «ладно-ладно, понял-понял»?! Внимай, что я тебе глаголю!

14 октября 2019

Всегдашние двое. «Поезд следует до станции “Университет”», – объявляет машинист на каждой остановке. Вот, наконец, станция «Университет». «Поезд дальше не пойдет, просьба выйти из вагонов».

А дальше – картина, которую я наблюдаю регулярно.

Все выходят. Вагон пуст. Но остается сидеть юноша в наушниках. Он смотрит в пространство и иногда тихо кивает сам себе. Но чаще – сидит неподвижно. Опустевший вагон не наводит его ни на какие мысли. Но примерно через пять секунд после того, как последний пассажир покидает вагон, он зачем-то выдергивает наушники, озирается, криво улыбается и выскакивает наружу. То есть сообразил наконец! Вышел из мира дивных звуков в суету бытия.

Но как только он выбегает из вагона, как навстречу ему, едва не сбивая его с ног, в опустевший вагон врывается тетенька с двумя сумками. Она победно плюхается на сиденье, ставит сумки рядом – одну справа, другую слева – и вытирает пот со лба. Радуется, что народу никого. Потом осматривается, шепотом произносит что-то ругательное, подхватывает сумки и выбегает вон.

Всегда завидовал вот таким людям. Порывистым и безрассудным.

19 октября 2019

Масштаб личности. Знаменитая цитата из Пушкина. «Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал, и мерзок – не так, как вы, – иначе…». Но как же – «иначе»? – спрашивают люди.

Отвечаю.

Сильнее, то есть падает глубже, подонствует мерзее. Ну что такое, в самом деле, мелкий уездный сладострастник, соблазнивший гувернантку и потом трусливо заплативший ей отступного и давший деньги на билет в родной город, чтоб его законная жена не узнала? Вот Лев Толстой – другое дело! Перетрахал три деревни, а потом своей невесте давал читать дневники своих похождений.

Ну что такое учетчик ремстройтреста Иван Иваныч, скукожившись под грозным оком и сиплым рыком лейтенанта НКВД, написавший дрожащими пальцами, что сосед Сидоров – троцкист? Вот народный артист республики, регулярно строчащий доносы на коллег, – это я понимаю. Масштабы, масштабы! Вот что, наверное, имел в виду А.С. Пушкин под словом «иначе».

20 октября 2019

Почему Петер Хандке и Ольга Токарчук?

Потому что в год 80-летия начала Второй мировой войны надо было дать Нобелевку кому-то из Германии и кому-то из Польши. В знак, так сказать, нового европейского единства, вечного примирения и ты ды и ты пы.

Тем более что появилась возможность дать сразу двум авторам – как удобно!

22 октября 2019

Советская ночь. Сегодня вспоминала Галина Рогова, выпускница 175-й. Я тоже, кстати, в этой школе учился, только гораздо позже. Итак. 1950-й год:

«Я, первокурсница истфака МГУ, бегу по переулку вдоль Телеграфа на факультет, идет летняя экзаменационная сессия. Вдруг навстречу мне – Вознесенская (кажется, Майя), дочь члена политбюро. Она в школе была на класс старше, но мы хорошо знакомы: умная, доброжелательная. Оживленно болтаем о студенческих делах, кто где. Поболтав и повспоминав школу, расходимся – две веселые девчонки. Я знаю, что отец ее арестован, она знает, что я знаю. Ни малейшего намека».

Вот где страх и ужас вечной ночи. А так-то да. Веселые девчонки.

29 октября 2019

В мире есть секс. Этот секс беспощаден! У Сомса Форсайта была длинная челюсть. Поэтому, когда он первый раз, потеряв голову от любви, вдруг поцеловал Ирэн руку, ее чуть не стошнило. Он ей был физически противен. Однако она вышла за него замуж, думая, что стерпится. Не стерпелось. Однажды он, оскорбленный долгим и явным отвержением, силой настоял на своих супружеских правах. Ну, тут всё вообще рассыпалось. Неприязнь Ирэн к Сомсу – именно сексуальная. Не потому, что она левая, а он буржуй. Или она богема, а он мещанин. Просто нижняя челюсть длинная, и ей это гадко. Бедный Сомс! Бедные все Форсайты.

Анне Карениной тоже был неприятен ее муж.

Что касается «Войны и мира», то Пьер Безухов в свои 20 лет просто не умел трахаться так, как понравилось бы его 19-летней сексуально мощной Элен. То ли дело Долохов! А вот князь Андрей не любил Лизу из-за ее тупости, покорности, беличьего личика и усиков на верхней губе, что делало ее похожей на одного знакомого мальчика – и совершенно отбивало всякую охоту…

А все глубокие и трагические нравственные искания Степана Касатского, он же отец Сергий, были вызваны простым обстоятельством: его невеста перед свадьбой спала с императором и сообщила об этом своему жениху. Он обиделся и спрятался в лоне Церкви.

О «Братьях Карамазовых» и, к примеру, «Идиоте» я и не говорю.

Вот, собственно, и всё. Не надо валять дурака. Надо понимать, откуда берутся не только дети, но и сюжеты, проблемы, «проклятые вопросы», экзистенциальные кризисы и т. п.

30 октября 2019

Век живи… Не успел я привыкнуть, что Лев Толстой на самом деле Лёв Толстой, так вот вам новое дело – Достоевский, оказывается, Достоевский, он сам так себя называл, чтоб не казаться поляком.

* * *

Об уместной одежде. Посвящается Юлии Максимцовой.

Денди страдал, что у него пиджак слишком уж новенький, и Браммел уже отпустил по этому поводу шутку.

Маэстро горевал, что у него замятые фалды фрака, а он стоит к зрителям спиной.

Невеста рыдала, что у маменьки не хватило на брабантскую фату и родственники жениха обидно перешептываются.

Покойник тосковал, что от желтых подошв его парадных туфель забыли отлепить квиточки из ремонта обуви.

Поэтому он встал, перекинул ноги через крышку гроба (под коленками резало), вылез, послюнил палец и отлепил эти чертовы бумажки.

Собрался лечь снова, но там уже был кто-то другой. Следующий.

Тогда он сел в первый ряд и стал хихикать над мятыми фалдами фрака маэстро.

Маэстро обернулся и ткнул ему дирижерской палочкой в глаз.

Денди отпустил по этому поводу уж совсем рискованную и отчасти кощунственную шутку, сравнив дирижерскую палочку с копьем сотника Лонгина, а покойника сами знаете с кем. От этого даже Браммел хмыкнул и отошел в сторону.

И только невеста, продолжая рыдать, отерла своей не брабантской фатою кровь на лице покойника.

Он прошептал ей: «Ты так добра, дитя мое! Ты будешь счастлива!»

Она улыбнулась и хотела его поцеловать.

Но ее матушка не велела, сказав: «Жених уже в церкви!»

6 ноября 2019

Сегодня умер Лев Александрович Аннинский, критик и, как бы сказали нынче, «историк культуры». Не только историк, но и практик культуры, человек, делавший ее на протяжении десятилетий.

Критический метод Аннинского был по-своему замечателен. Он, как мне кажется, наследовал крупнейшим русским критикам XIX века вроде Белинского, Писарева, Добролюбова – а также Каткова и Суворина. Особенно последним, с их резким переходом от революционности к охранительству. Но самое главное, что унаследовал Аннинский от этих столпов русской критики, – пристальное внимание к «что написано, о чем написано, в каком духе написано» – при некотором пренебрежении к «как написано». Сказать короче – этика и политика подминали эстетику.

Но мало того! Аннинский сделал еще один шаг. В полемике с Юрием Трифоновым он сказал (цитирую по памяти): «Я такой же писатель, как и вы. Только вы пишете о жизни, а я – о ваших книгах. Смешно, если кто-то будет вам говорить, что “на самом деле в жизни всё не так, как вы пишете!” Точно так же смешно, когда вы мне говорите: “На самом деле в моих книгах всё не так, как вы пишете!” Для вас объект творчества – жизнь, для меня – ваши книги». Вот так.

Я лично многим обязан Льву Александровичу. Причем не вообще (типа «поддержал», «помог», «открыл глаза») – а чисто, как говорится, конкретно. В 1990 году он пригласил меня на должность заведующего отделом национальных отношений в журнал «Дружба народов». Он уходил оттуда, а на свое место привел меня. Это было круто. Это было престижно. А главное, это было очень интересно. Я проработал там до 1994 года, это были прекрасные годы, именно там я подружился с Александром Руденко-Десняком, Ириной Дорониной, Александром Архангельским, Еленой Шубиной, Натальей Ивановой, Леонидом Бахновым, Юрием Калещуком, Вячеславом Пьецухом и многими другими интересными, умными, колоритными людьми.

И разумеется, я продолжал дружить с Львом Александровичем, беседовать с ним лично и по телефону, встречаться в гостях, слушать его рассказы, читать его книги.

Царствие Вам Небесное, вечная Вам память, наш дорогой и незабвенный старший друг.