Текст книги "Фабрика прозы: записки наладчика"

27 августа 2018

Была такая фраза: «Меняет, как перчатки». Потому что у богатых людей тонкие лайковые перчатки были, можно сказать, на один раз. Ну, на два-три. А в СССР в эпоху всеобщего дефицита была такая шутка: «Если мужчина говорит, что меняет женщин, как перчатки, – это значит – он однолюб».

29 августа 2018

Фантастика. У меня была книга Стругацких «Град обреченный». В мягкой обложке. С автографом. Но не мне, а моим очень старшим знакомым. Саше и Вере: супружеская пара. «Дорогим Саше и Вере с любовью от…» не помню от кого. То ли от АНС, то ли от БНС. Число и подпись. Мне эту книжку дали почитать сами Саша и Вера. Посоветовали и дали, значит. «Надолго ли даете?» – спросил я. «Да на сколько хотите», – был ответ.

Я прочитал. Через год примерно позвонил, чтобы отдать, но как-то у них не сложилось, им было неудобно встречаться. Потом Саша умер. А потом умерла Вера. А потом – жившая в Америке дочь Веры и Саши – Лида. И ее муж Илья. Книжку отдавать стало совершенно некому. А потом и она сама куда-то задевалась.

2 сентября 2018

Сегодня в кафе чудесная сцена: две очаровательные девочки лет 18 и с ними мальчик чуть постарше. Тоже очень приятный. Пьют кофе. Мальчик соловьем заливается, рассказывает что-то очень умное, девочки внимательно его слушают, просто глотают каждое слово, смотрят на него во все глаза.

Вот, думаю, коллизия. Красавчик-умник – и влюбленные в него подружки.

Стал прислушиваться, о чем он с ними говорит. Слышны слова: «герой, рассказчик, точка зрения автора, композиция; главный герой и его антагонист…» Присмотрелся – ой! Девочки за ним записывают!

Это урок литературы (или подготовка к экзамену). Прямо в кафе. Просто как в рассказах про Париж. Чудесно.

7 сентября 2018

Не надо запрещать общеупотребительные слова, которые кто-то считает «оскорбительными и дискриминирующими». Сам термин «дискриминация» означает не только умаление чьих-то прав, но в своей основе это всего лишь «различение», «разграничение». Практически любое слово, любое название, любое имя прилагательное является по своему смыслу «дискриминирующим», то есть выделяющим данный объект из общей массы по тому или иному признаку. Красный – это не белый, не розовый, не синий. Кувшин – это не ведро и не лохань. А что до оскорбительных слов – в 1950–1970-е годы в СССР слово «еврей» было сродни ругательству. А в 1920-е – слово «интеллигент». А в 1930-е – «монархист» или «белогвардеец». И почти на всем протяжении советской истории – слово «предприниматель». Но ничего, потом освоились. Да и вообще слишком многие русские слова можно использовать как тонкое оскорбление или грубое ругательство. Чайник. Кошелка. Метла. Тряпка. Подстилка. Валенок. Лапоть. Пиджак. Шляпа. Дуб. Корова. Собака.

Запретим?

12 сентября 2018

Братья-писатели и страх. Не устаю удивляться делу Пастернака (недавно снова читал речь тов. Семичастного на съезде комсомола, гневные выступления писателей, а также рабочих и служащих). Хочется крикнуть в прошлое, в ретроспективу десятилетий: ребята, вы что? Белены объелись? Это же всего лишь книжка, шестьсот страниц весьма сложного текста. Кстати, Шолохов сказал: «У Союза писателей не выдержали нервы; надо было издать и забыть, и читатели сами бы оценили этот сумбурный и путаный роман».

Но Симонов ответил, как припечатал: «Если мы издадим этот роман, то получится, что Октябрьскую революцию мы совершали зря!» Во как. Ни больше ни меньше. Один сумбурный роман о запутавшемся интеллигенте потопит крейсер «Аврора» вместе со всеми триумфальными достижениями советской власти? Да неужто?

Выходит, да. Выходит, надо, чтоб все думали и поступали абсолютно одинаково, и чтоб ни-ни, а то ой-ой-ой. Наверное, сами братья-писатели, не говоря уже о товарищах из ЦК КПСС, утробно ощущали жуткую ложь всей своей жизни, и малейшее сомнение в истинности их лжи – было подобно катастрофе.

24 сентября 2018

Меня не приглашают на форумы и школы молодых писателей. Ни в качестве молодого (хотя у меня стаж писательства поменьше, чем у некоторых начинающих), ни в качестве мэтра (хотя я известный новеллист, «мастер короткого рассказа», как пишут в аннотациях).

Сначала я обижался. Особенно читая посты мэтров и семинаристов, как там было интересно, и всё такое. «Эх, – думал я, – вот бы мне тоже там побывать! Поделиться секретами ремесла. И почему они меня не приглашают?»

Но на днях я понял почему.

Потому что я бы стал молодых писателей не поучать, а просто обучать. Не рассуждать насчет и по поводу, типа что такое литература, образ и мысль, ответственность художника и как слово отзовется. Я бы на своем семинаре учил бы ребят чисто конкретно и жестко. Рассказывал бы о типичных ошибках начинающего автора (их примерно пять, всего-то! но они ветвятся), о том, как эти ошибки в себе самом ловить, не пуская их в текст, или в крайнем случае потом отмечать и устранять в написанном. О том, что в рассказе или повести непременно должно быть (это всего две-три вещи из ассортимента в шесть штук!), как сегментировать текст, расставлять точки и абзацы…

В общем, учил бы на писателя так, как в консерватории учат на композитора, а в академии художеств – на художника.

Впрочем, и сам молодой писатель учиться не хочет. Он приносит рукопись и просит, чтоб ее слегка поправили до уровня, достойного «Редакции Елены Шубиной» или журнала «Знамя». Он хочет, чтоб ему сказали, что у него не так. Меж тем как у него в 90 % случаев всё не так, а в 10 % случаев не так на 90 %. Как сказал сценарный гуру Александр Молчанов, если героя сценария зовут Макс – дальше читать не надо. А герои в основном Максы. Как «героиня – Нина» в известной заметке Шкловского:

«В одной редакции редактор спрашивал, получив толстую рукопись:

– Роман?

– Роман.

– Героиня Нина?

– Нина, – обрадовался подающий.

– Возьмите обратно, – мрачно отвечал редактор».

Полагаю, мой ремесленно-учительский настрой просто никому не нужен, не актуален.

Так что не приглашают – и правильно делают.

* * *

Есть такая шаблонная похвала писателю: «он знает жизнь». Но что такое эта ваша «жизнь»? Возьмем двух очень талантливых русских советских писателей – Василия Шукшина и Юрия Трифонова. Очевидно, что у этих прекрасных авторов сильно различается социальный кругозор, социальный опыт. У Трифонова он во много раз шире и глубже. Ведь у Шукшина – это его родное село и «чудики», и приключения сельского «чудика» в городе, и чуточку про зеков (причем по чьим-то рассказам), и всё. А у Трифонова – и Дом на набережной, и сиротство, и Туркмения со строительством Каракумского канала, и спортивная жизнь, и потомки народовольцев, и писатели, актеры, историки, журналисты, студенты – огромный социальный космос.

Это не значит, что кто-то из них лучше, а кто-то хуже. Они, на мой вкус, оба прекрасны. Забавно другое. В рецензиях на Шукшина я много раз встречал слова, что «автор знает жизнь». А про Трифонова – что он «копается в бытовых дрязгах». На самом деле это симптом старой и опасной литературно-критической болезни – «народопоклонства». Не всякий выходец из деревни – Шукшин, не всякий жилец Дома на набережной – Трифонов, это мы вроде бы понимаем. Но старая болезнь дает о себе знать. Сам по себе факт писания на народные (ныне – на маргинальские, так сказать) темы часто служит индульгенцией по части т. н. знания жизни. О! Этот писатель знает жизнь! Смешно и грустно. Сам Шукшин, кстати, страшно злился, когда про него писали «он знает жизнь». Он видел в этом пренебрежение к своему таланту и литературному мастерству (громадному, кстати, и которое он прекрасно в себе сознавал и ценил).

25 сентября 2018

Спрашивают: «Вы говорите, что на писателя надо учиться. А сами-то вы где учились писать?» Отвечаю.

Я предметно и конкретно учился писательству (хотя не прозе, а драматургии) у не слишком известных (хотя авторов нескольких знаковых фильмов) сценаристов и драматургов Исая Кузнецова и Михаила Львовского, которые были прекрасными педагогами. В их семинаре, в частности, со мной вместе училась Елена Гремина – хотя могла бы ограничиться помощью своих отца и брата, знаменитых кинодраматургов Гребнева и Миндадзе.

От Кузнецова и Львовского я получил массу бесценных советов и знаний по ремеслу.

Тут важна еще преемственность. Кузнецов был учеником Арбузова, ученика Гайдебурова, ученика Свободина, ученика Чехова.

Кроме того, я как литератор в общем и целом учился у своего отца Виктора Драгунского (на примере его рассказов). Тут примерно та же преемственность: отец был учеником режиссера Алексея Дикого, ученика Станиславского, в какой-то мере ученика Чехова. Отсюда некоторая «драматургичность» моих текстов: я стараюсь, чтобы мотивы и мысли персонажей были ясны из их поступков и слов, а не из авторских объяснений.

29 сентября 2018

На сайте книжного магазина рекламируют новый роман. «Герой книги, олигарх средней руки…» Совсем оглохли и одурели. Олигарх не бывает средней руки. Олигарх – это человек, принадлежащий к очень узкой группе главных финансово-политических воротил страны.

Но что там полуграмотные копирайтеры. Даже образованные люди используют вместо слова «местный» (в смысле локальный, региональный) – слово «местечковый», которое относится к еврейскому быту ХХ века, к «местечкам» (штеттл) в западных губерниях России. Что-то шолом-алейхемовское. «Местечковый акцент», «местечковые манеры». Добрая насмешка с легким привкусом антисемитизма. На каком-то вручении премии я слышал: «Я, собственно, не столичная штучка, я местечковый писатель из Петербурга». Ой вэйз мир!

2 октября 2018

О любви. Я вывесил свой рассказ «Стремные затеи» в ЖЖ. В числе других пришел такой комментарий: «Я не верю в то, что эти люди могли любить и помнить о своей любви. А вот в любовь, описанную в рассказе Бунина “Ида”, – верю».

А вот я – наоборот. Надежда с Николаем Алексеевичем из рассказа Бунина «Темные аллеи» были в реальных отношениях любви, страсти, близости, самоотдачи – и я верю, что она всю жизнь хранила это воспоминание и эту страшную обиду, что молодой барин ее, отдавшую ему «свою горячку», так пошло бросил. Верю, что и в нем эта встреча всколыхнула память. Столь же сильно – уже не как автор, а просто как читатель, как человек – я верю в память о любви героев моей, так сказать, версии. Тут тоже полная реальность страсти и секса, да еще втроем – шок, ослепление, удар (одно дело просто поразвлекаться, а тут настоящая страсть втроем) – и непонятно, что делать дальше, как жить…

Что же касается рассказа «Ида», то написан он блестяще, но вот в страстную любовь Иды к композитору не очень верится. Это фасон, словеса, институтские фантазии… Десять лет тайной страсти? Да полно вам! Ида просто хотела развлечься на перроне, сказав композитору, что ах, любила его всю жизнь и сейчас любит. Возможно, хотела уколоть за то, что не обращал на нее внимания, когда она приходила к ним в дом. Возможно, тогда это ей было обидно, и вот она нанесла ответную рану. А композитор очень легко на это клюнул. Пожилому мужчине очень лестно, что молодая красавица, да еще жена аристократа – оказывается, была в него влюблена и тайно любит до сих пор.

К слову сказать, великий писатель Бунин мудрее своих читателей. В финале рассказа он переходит к некоей метафизике любви: «Выпьем за тех, кто нас любил, чью любовь мы не разглядели…» Ну да, выпьем и снова нальем. Потому что если бы вдруг разглядели, что тогда было бы? Вот тут пришло бы время решений: заводить интрижку с подругой жены, портить девушке жизнь; или всерьез влюбляться, разводиться с женой и жениться на Иде; или прямо сказать ей: «Напрасны ваши совершенства». Во всех трех случаях это была бы любовь, настоящая, счастливая или трагичная, какая хотите. А так – метафизика и слова, щекотание нервов.

5 октября 2018

О массовой и немассовой, или «фундаментальной» (она же «большая»), литературе. Моя любимая Галина Юзефович сегодня написала, что ее удручает сохранившееся в сознании большинства читателей разделение литературы на массовую и немассовую. Самое время пошутить, что сам факт такого разделения относится к массовой культуре.

И однако такое разделение есть, как мне кажется. Но оно не связано (во всяком случае, не впрямую связано) с популярностью той или иной книги. В советское время Томаса Манна и Достоевского издавали и распродавали миллионными тиражами, а книжки из серии «Библиотека военных приключений» – гораздо меньшими. Не в тираже дело. Не прочитанная никем, кроме родственников со стороны жены, изданная непризнанным автором за свой счет книжечка может принадлежать массовой литературе точно так же, как сочинения королей и королев триллера и дамского романа. И уж конечно, дело не в литературном мастерстве.

В чем же дело?

А дело в двух вещах. Первое. Массовая литература – это литература формульная. В смысле сюжета и характеров она похожа на не слишком сложное лего. Там, как и в старинной мелодраме (тоже массовая литература), действуют герои-маски. Наивная девушка, Богач благородный, Богач подлый, Верная возлюбленная, Змея-разлучница, Честный бедняк, Мудрый отец, Добрая мама, Простак, Комик… ну и привычная галерея преступников (подлых и благородных) и полицейских (порывистый сержант и мудрый полковник, красотка-эксперт и т. д.). Фабулы, при всей их как бы изобретательности, накладываются на вечную матрицу – встреча-влюбленность-разлука-соблазны-возвращение; есть свои шаблоны и в триллерах, и в детективах.

Второе. Массовая литература решительно и даже иногда патетически утверждает общепринятые позитивные социальные ценности, а немассовая – пробует их на излом, опровергает, девальвирует, осмеивает, парадоксально выворачивает. В массовой литературе Преступник наказан, Монстр уничтожен, Разлучница (как правило, брюнетка) посрамлена, а Наивная Девушка (как правило, золотоволосая) выходит замуж за Благородного Богача. В немассовой – всё наоборот.

Но самое главное: и к массовой, и к немассовой литературе в полной мере применим критерий Старджона: «Девяносто процентов чего угодно – полное дерьмо».

18 октября 2018

«И все-таки Русский ПЕН-центр должен быть един», – заметил известный писатель.

Почему? Зачем? Кто сказал? Почему должна быть единой нация, народ, партия, культура, литература, общество… Откуда этот миф о том, что единство – благо? По-моему, всё наоборот.

19 октября 2018

Стихи и проза, лед и пламень. Прозу вслух читать (то есть слушателям читать) легче, чем стихи. Читаешь от лица рассказчика, потом голосом легонько включаешь персонажей. То есть как бы чуточку, но по ролям.

А вот читать стихи – кошмарная задача. Идеально – это читать так, чтобы твой голос превратился в бумагу, на которой написаны слова (особенно если это великие слова). Чтоб голос был нейтрален, чтоб смыслы и эмоции читались сквозь него.

Потому что я просмотрел-прослушал ролик, где великий Смоктуновский читает великое стихотворение Пушкина «Осень». Ужасно. Ужасно, когда актер показывает голосом и мимикой, что «уж» и что «наступил». И что роща «отряхает». И что прощальная краса «приятна».

22 октября 2018

Родился в год Ленина, умер в год Сталина. Кто это? Ответ – Бунин (1870–1953). Сегодня день его рождения. Его писательская биография – чудесный, завораживающий пример того, как художник победил идеолога. Поначалу-то он был ну такой весь народник. Одно его отличало от всех этих (бесконечно уважаемых мною) Засодимских-Златовратских-Омулевских-Семеновых-Альбовых-Потапенок, «имена же их, Господи, веси» – умение складывать слова в волшебные фразы.

И вот это умение пересилило. Получился последний русский классик. Великий и прекрасный до невозможности. После которого эта невозможность и наступила.

* * *

Когда снимаешь с девушки колготки, одну колготину скатывая вниз, а другую сдергивая за мысок, тогда выходит – одна колготина снялась наизнанку, а другая нет.

Как одним-двумя-тремя словами назвать (описать) эту невесомую шелковистую рогулю, которая на секунду оказывается у тебя в руках и потом падает на паркет. Эту как будто бы тонкую недошитую тряпичную куклу, с торчащими в разные стороны мысками, один гладкий лицевой, а другой изнаночный с двумя ниточками по бокам… Где ты, Бунин?

24 октября 2018

«Чайку» школьнику читать скучно и тяжело. Да и какое отношение имеет «Чайка» с ее проблемами несчастной любви, бездарного писателя, сына-нахлебника, беглой помещичьей дочери и т. п. – к нашим дням?

Два момента. Первый. Учиться, как и работать, не должно быть легко и весело. Это весьма скучное, занудное, тяжелое занятие, которое продлится лет до 70 или даже дольше.

Второй момент. Школьник должен уметь ответить сам себе вот на какой вопрос. Как это получилось, что во всем мире тысячи людей не глупее его уже сто с лишним лет создают всё новые и новые интерпретации и постановки «Чайки», а миллионы людей – тоже, очевидно, не глупее его – смотрят ее со сцены и в кино, обсуждают, пишут рецензии и разборы и просто сидят в зале, затаив дыхание, сопереживая, примеряя на себя…

Как это? Неужели они все клинические идиоты, а Петя Васечкин, которому это «фу, занудство, какое это ко мне имеет отношение?» – а он, значит, светильник разума?

Ну навряд ли. Школьник должен уметь разобраться не только в том, кто чей родственник и кто в кого влюбился, – а понять, почему, пышно выражаясь, человечеству это так важно. Чтобы в конечном итоге стало важно и ему.

Потому что школа должна не учить тыкать пальчиком в клавиатуру (может, через пять лет клавиатуры вовсе и не будет больше, будет что-то, что мы сейчас и вообразить не можем). Школа должна обеспечивать единство культуры через поколения и через границы. «Чайка» или «Вишневый сад» для этого – прекрасный инструмент.

* * *

Дюжина. Когда-то у меня (наверное, не только у меня) появилась мысль сократить гуманитарные учебники до модульного числа 12. Школьник должен знать 12 имен, 12 дат, 12 книг, 12 событий, 12 важных выводов.

Вот я и думаю, какие это 12 текстов русской классики, которые надо прочитать и постараться понять в течение школьного обучения? Мне навскидку кажется так (тексты очень разного размера, но это неважно!):

1. «Слово о полку Игореве».

2. Державин, «На смерть князя Мещерского».

3. Пушкин, «Евгений Онегин».

4. Лермонтов, «Герой нашего времени».

5. Гоголь, «Мертвые души», первый том.

6. Тургенев, «Ася».

7. Некрасов, «Еду ли ночью по улице темной».

8. Достоевский, «Преступление и наказание».

9. Толстой, «Анна Каренина».

10. Чехов, «Чайка».

11. Бунин, «Легкое дыхание».

Двенадцатый текст – по усмотрению учителя.

2 ноября 2018

В «Сапсане». Рядом мама читает своим сыновьям (10 и 5 лет примерно) «Денискины рассказы». Рассказ «Что я люблю». Это очень приятно. Правда, перед этим она им объяснила, что на самом деле никакого Дениски не было. Что это, так сказать, вымышленный персонаж. Сижу растерянный.

Потом признался. Дети рады, мама тоже. Мальчик (старший) сфотографировался со мной и сказал, что покажет учительнице. Через 5 минут приезжаем в Москву.

9 ноября 2018

200 лет со дня рождения Тургенева. Прекрасный писатель. Но некоторые говорят – дескать, хороший он, но слишком уж европейский! Русской бездны, загадочной и непостижимой глубины ему недостает!

Не знаю насчет бездны. Тургенев – точен и умен. Глубины в нем достаточно, причем той глубины, которая проницаема пристальным разумом и добрым сердцем. А «непостижимая загадочная глубина», увы, слишком часто оказывается похожа на чугунный водопроводный люк, который уронили с грузовика, и он лежит на обочине, врос в землю, оброс травой, вокруг бегают детишки и думают, что там внутри колодец страшный, невероятной глубины и тайны. Наконец приходит папа с ломиком. Командует детям: отойдите, пострелята! (потому что думает – а вдруг там и на самом деле ход аж до центра Земли или хоть схрон со спиртом). И-эх, взяли – опрокинули люк, а под ним сырая почва, бледные корни травы и пара дождевых червей корячатся. Вот вам и вся бездна. Фальшак. Когда человек орет, что у него в душе бездны непостижимые – то ничего у него, кроме этого жалкого крика, нету в душе и за душой.

Бездонные глубины Мити Карамазова – это страдания мужчины, которому ужасно хочется выпить, и покутить, и переспать с жадной до денег красоткой. Но к своим 28 годам (по меркам XIX века – это как сейчас 40) он еще пока не научился зарабатывать или как-то добывать деньги самостоятельно. И приходится воровать у женщины, которая ему доверяет. И мечтать кокнуть папу за 3000 рублей.

Бездны, такие бездны!