Текст книги "Институт договора в правовой науке Западной Европы XI–XVIII веков. Учебное пособие"

3.3. Теории соотношения цивильного и канонического права

Империя и Церковь оставались главными универсальными силами, объединяющими Западную Европу начиная с эпохи поздней Античности. Однако, учитывая длительные периоды ослабления светской власти (Империи) после падения Западной Римской империи до основания Каролингской державы и после раздела Каролингской монархии, Церковь временами оставалась единственной объединяющей силой.

В Средние века Церковь выступала сразу в трех ипостасях: как преобладающая духовная, светская и научная сила. Духовное влияние определялось общим религиозным характером западноевропейского средневекового общества, светское опиралось на материальные богатства духовенства, обширные земельные владения, где служители Церкви осуществляли административные функции, наконец, научное выражалось в том, что клирики были первым и долгое время единственным образованным слоем средневековой Европы, хранителем остатков античной учености (монастырские школы, изучение «свободных искусств», копирование рукописей с древними текстами в монастырских скрипториях).

Многогранное влияние Церкви на Западную Европу рассматриваемого периода обусловило ее связь с правом. В отличие от светских властей Церковь непрерывно использовала право на протяжении всего Средневековья, причем это право считалось «римским». С точки зрения германских властителей, раз церковь «римская католическая», то пусть она и «живет по римскому закону».

В действительности Церковь использовала ограниченный круг положений из римского права, которые были необходимы для обоснования ее статуса, привилегий, закрепления принадлежности имущества, а также правил совершения некоторых имущественных сделок. В остальном Церковь отдавала безусловный приоритет перед римским правом религиозным источникам – Священному Писанию (Ветхий и Новый заветы) и Священному Преданию (постановления церковных соборов, произведения Отцов Церкви и иные авторитетные толкования Писания).

Отношения Церкви и Империи колебались от поддержки и сотрудничества до острого противостояния. Возрождение науки права в Северной Италии приходится на стадию антагонизма между двумя универсальными силами, начавшегося с отказа пап признавать подчиненное положение по отношению к императорам, одним из следствий чего стало повышенное внимание к правовым основам церковной деятельности.

По мере укрепления светской власти (Империи) и цивильного права возникло и обострялось соперничество между Империей и Церковью в области права. Так, по преданию первого глоссатора Ирнерия, его начинания поддержала тосканская маркграфиня Матильда именно для того, чтобы в «цивильных книгах» (т. е. в известных тогда частях Свода Юстиниана) он нашел аргументы для использования в политической борьбе папы и императора. Соперничество цивилистов и клириков должно было обостриться еще и потому, что цивилисты претендовали на роль новых интеллектуалов Западной Европы, нарушающих церковную монополию учености.

Глоссаторы не занимались всерьез разработкой источников церковного права. Известны отдельные замечания Ацо и Аккурсия о действительности церковных законов (в связи с титулом Кодекса С. 1.1.8. «О Святой Троице и католической вере») и их значении для регулирования семейных отношений или критерия добросовестности в имущественных отношениях. В целом наука глоссаторов укрепляла светскую власть той эпохи.

Создание глоссаторами науки цивильного права не могло остаться незамеченным со стороны Церкви. Оно стимулировало появление науки церковного права (канонистики; от «канон» (греч. κανον) – изначально в смысле правила, установленного апостолами, позднее постановления церковных соборов). Первейшей задачей юристов Церкви XII в. стало упорядочение массива источников, наиболее важные из которых уже были собраны в различных «коллекциях» XI–XII вв., но оставались слишком разрозненными и содержали немало противоречий.

Наиболее удачное и полное решение предложил некий монах Грациан, изучавший Свод Юстиниана и церковные источники в Болонье. Примерно в 1140 г. он завершил труд под названием «Согласование противоречивых канонов» (в Средние века для краткости его стали именовать «Декрет»), в котором собрал наиболее авторитетные церковные установления по важнейшим сферам деятельности Церкви. В дальнейшем на основе изучения и комментирования Декрета возникла наука канонического права, которой занимались канонисты («канон» приобрел значение наиболее важного акта католической церкви), или «декретисты» (от Декрета). Впрочем последнее обозначение нередко используют, чтобы отличать специалистов по Декрету от тех, кто занимался преимущественно изучением папских установлений (письменных решений пап по вопросам канонического права) – декреталий (отсюда – «декреталисты»).

Появление обозримого авторитетного Текста (Декрета) вкупе со спросом на упорядочение церковного права стало основой для бурного расцвета и совершенствования канонистики в XII–XIV вв. Приемы и методы изучения канонов и цивильных законов были сходными. Канонисты составляли суммы (догматические сборники основных положений) Декрета и постепенно собирали значимые комментарии к нему в ординарную глоссу.

Следуя примеру цивилистов, канонисты стали в большей степени юристами, нежели теологами. Их роль в жизни Церкви оказалась настолько значительна, что несколько канонистов даже становились папами. В их числе Александр III, Иннокентий III, Бонифаций VIII, которые «юридизировали» деятельность церкви прежде, чем этого добились государства и княжества, а также сама Империя. Главным инструментом их законодательной деятельности стали «декреталии». По мере необходимости декреталии также объединяли в сборники, сначала в частные (в основном «древние коллекции» XII в.), а затем и в официальные (пять книг декреталий 1226 г., «дополнительная» книга декреталий Григория IX 1234 г. и шестая – с декреталиями Бонифация VIII 1298 г., далее декреталии Клемента V 1317 г.). К началу XIV в. перечисленные источники (Декрет и сборники декреталий) образовывали «Свод канонического права». Однако официально данное название было принято лишь в 1580 г.

Активной разработке источников канонического права благоприятствовало не только превращение Церкви как организации в прообраз государства нового типа, но и ее широчайшая юрисдикция, включавшая духовные и мирские компетенции. Ее сферу определил IV Латеранский церковный собор 1215 г.

Духовные компетенции (causae spirituales) охватывали вопросы деятельности церковных корпораций и учреждений, управления церковными землями и движимым имуществом, бенефициями, взимания церковного налога (десятины), а также ряд духовных вопросов из жизни мирян: дела, связанные с семейными отношениями (брак, опека, завещания), клятвенными обещаниями, поскольку клялись именем Господа, а также со взиманием процентов (ввиду церковного запрета на ростовщичество).

Мирские компетенции (causae seculares) включали оценку грехов, о которых священнику стало известно на исповеди, привилегию передачи дела в церковный суд (распространялась на споры с участием клирика, университета, иноверца-еврея), соглашение мирян о передаче спора в церковный суд, наложение церковного суждения на то или иное деяние по соображениям христианской морали, составление публичных (нотариальных) документов.

Очевидная связь компетенций с душеспасительной функцией Церкви как религиозной организации позволяла канонистам дополнительно расширять перечень дел, подведомственных церковным судам, через мнимую и явную греховность поведения и нарушение стандартов христианской морали. Договорное право содержит немало примеров такой экспансии. Один из наиболее показательных – распространение принципа обязательности всех правомерных соглашений (pacta sunt servanda).

Дополнительным инструментом экспансии церковной юрисдикции стала концепция внутреннего суда, или суда совести. Речь идет о суде, вершимом священником во время исповеди: прихожанин каялся в совершении того или иного греха, а священнику надлежало квалифицировать содеянное и наложить соразмерное наказание. Учитывая установленную тем же IV Латеранским собором 1215 г. обязанность для каждого католика исповедоваться не реже одного раза в год и «экстерриториальность» суда совести (т. е. суд действовал даже на территории под юрисдикцией той или иной светской власти), такой суд мог стать важным средством сохранения и распространения юрисдикции Церкви в самых разных странах. Этим средством католическая церковь особенно активно начнет пользоваться в эпоху Контрреформации. Разумеется, и в XIII–XV вв. суд совести имел важное значение для средневекового общества, применения норм уголовного и договорного права, оценки справедливости в судах. Непрямое влияние суда совести было еще шире прямого.

Таким образом, к XIII в. складывается самостоятельная наука – канонистика (появляется термин «каноническое право»), с ее помощью упорядочиваются и согласуются друг с другом старые источники церковного права и формируются новые, Церковь четко формулирует свои юридические основы, компетенцию собственных судов и правила рассмотрения споров в них. Канонистика становится достойным конкурентом светского цивильного права.

Однако конкуренция не исключала сотрудничества. Несмотря на то что в церковных судах чаще применяли каноническое, а не римское право, среди правоведов сложилась поговорка: «Каноническое и цивильное право настолько тесно связаны, что одно не понять без другого». Эта связь базировалась на общих основах правовой науки, субсидиарном применении римского права в церковных судах (в случае пробелов в каноническом праве, особенно по вопросам мирской компетенции). Научные и практические соображения побуждали студентов-канонистов изучать римское право в Болонье и других университетах. Знать римское право нужно было еще и для того, чтобы опровергать аргументы цивилистов, многие из которых служили интересам Империи. В результате появляются знатоки и цивильного, и канонического права – доктора обоих прав (doctores utriusque iuris).

Ориентированные на практическое консультирование комментаторы, со своей стороны, не могли, подобно глоссаторам, игнорировать сложившееся каноническое право с претензиями на регулирование светских компетенций. Первыми подходы к формулировке четких правил применения канонических правил в светской сфере наметили орлеанские профессора Ревиньи и Бельпарш (кстати, оба стали на склоне лет епископами). Они отметили, что каноническое право может применяться в светской сфере, если при этом выполняет духовные задачи Церкви.

В некоторых вопросах о приоритете канонов над законами Бартол и Бальд развили целую «теорию компетенции» («теорию о двух предметных сферах»). Теория базировалась на представлении о высшем единстве и одновременно предметной обособленности светского и церковного. За церковным правом оба комментатора признавали приоритет во всех вопросах веры, морального поведения.

Бартол не был дипломированным специалистом в обоих правах, но его комментарии к публично-правовым фрагментам Кодекса (например, к С. 1.2.12) обнаруживают прекрасное знание канонистики и глубокую религиозность. Проблеме соотношения цивильного и канонического права он посвятил отдельный трактат «О разнице между каноническим и цивильным правом». Его ученик Бальд являлся доктором обоих прав и автором комментариев к папским декреталиям.

Считается, что установление принципа соотношения церковного и светского права и правил использования первого в светской сфере в значительной мере облегчило создание общеевропейского (римско-канонического) права в XIV–XV вв. и позволило каноническому праву оказывать гораздо больше влияния на цивильное. Немецкий историк частного права Франц Виакер писал, что в Германии заложенный комментаторами порядок соотношения светского и церковного права продержался до XVIII в. Научная степень доктора обоих прав присуждается Папским университетом, Парижским католическим институтом, а также некоторыми университетами в Германии и Швейцарии до сих пор.

Однако исследование конкретных положений договорной доктрины цивильного права показывает, что комментаторы подходили к использованию аргументов канонистов с неохотой или явной осторожностью. В противном случае сложно понять, отчего каноническое правило обязательности всех договоров или единая концепция основания договора не была воспринята цивилистами.

3.4. Основные положения договорной доктрины ius commune

Наиболее важные положения канонического договорного права, повлиявшие на цивилистическую теорию договора, сводились к юридическому обоснованию обязательности всех правомерных соглашений и определению основания таких соглашений. Впрочем, канонистика повлияла и на формулировку некоторых менее значимых цивильных правил (например, правила о возможности расторжения договора в случае существенного изменения обстоятельств). Кроме того, канонистика давала цивилистам немало примеров использования идей морали и нравственности (справедливость, добросовестность, честность и т. д.) и оказывала общее стимулирующее воздействие на своего главного конкурента в сфере ius commune.

Проблема обязательности договоров решалась по-разному в науке римского и церковного права. В канонистике уже к XIII в. получило признание правило обязательности всех правомерных соглашений (pacta sunt servanda). Цивилистика же сохраняла концепцию «голых» пактов. Правоведы обоих направлений никак не могли найти общую доктринальную основу для решения данной проблемы, ведь канонисты обращались к христианской морали, а цивилисты – к тексту Свода.

Правило pacta sunt servanda возникло на почве расширительного толкования текстов Священного Писания и Священного Предания (главным образом канонов и произведений Отцов Церкви), а также в подражание процитированному Ульпианом высказыванию в D. 2.14.7.7 римского претора о защите правомерных соглашений, которые совершены не вследствие злого умысла и не вопреки законам. В римском праве подобные неформальные соглашения лишь в особых случаях могли послужить достаточным основанием для обращения к претору с иском против неисправного должника.

Ни один из церковных источников не содержал правил, непосредственно регулирующих договорные отношения. Но зато в них четко выражен моральный принцип честного поведения, соответствия помыслов, слов и действий, в целом сопоставимый с древнеримской концепцией добросовестности (fides). Наиболее важные тексты включены в один из первых частных сборников папских декреталий и постановлений церковных соборов – Декрет монаха Грациана (ок. 1140 г.), вошедший с XVI в. в состав Свода канонического права. Речь идет о следующих текстах второй части Декрета:

• фрагменте из комментария епископа Хроматия к Нагорной проповеди из Евангелия от Матфея (казус 22, вопрос 5, глава 12 [iuramenti]);

• письме от 600 г. папы Григория Великого Мариану (казус 12, вопрос 5, глава 3 [quia Ioannes]);

• каноне № 36 Толедского собора 633 г. (казус 12, вопрос 2, глава 66 [quicumque suffragio]).

Оригинальный смысл всех трех фрагментов указывает скорее не на признание юридического обязательства, а на моральный долг человека вести себя в соответствии с ранее данными обещаниями. Так, епископ Хроматий, комментируя высказывание Христа о честности речи («Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого»), отмечал, что «Господь желает, чтобы между клятвой и нашим (обычным) разговором не было разницы, поскольку, как в нашей клятве, так и в наших (обычных) словах не должно быть обмана… ведь и клятвопреступничество, и ложь караются божьим судом, ибо сказано в Писании: „Уста, изрекающие ложь, губят душу“…» (Декрет, вторая часть, казус 22, вопрос 5, глава 12). А забота о спасении душ – главная забота Церкви.

В письме архиепископу Равенны Мариану папа Григорий упрекает его за отказ от принятого ранее решения основать монастырь. А 36-й канон собора в Толедо призвал епископа исполнить свое обещание оплатить работы, произведенные в его церкви, поскольку работник заслуживает своей платы.

Как видим, нигде в этих текстах речь не идет об исполнении юридической обязанности. Сам Грациан, комментируя фрагменты, отметил моральный характер соблюдения обещаний. Четкое теологическое обоснование обязательности обещаний в пользу ближнего веком позже сформулировал Фома Аквинский: «…По доброй совести человека полагается, чтобы он заплатил обещанное… следовательно… по чести человек обязан человеку из любого обещания… Кроме того, ложь имеет место и если некто не исполнит обещанное… ложь влечет за собой грех, поскольку тем самым человек обманывает ближнего своего»[23]23
  Аквинский Ф. Сумма теологии. Часть вторая (II–II), вопрос 110, ст. 3.


[Закрыть].

Церковь защищала адресатов обещания посредством церковных санкций: евангелического осуждения с перспективой последующего отчуждения от Церкви упорствующего. Однако по мере юридизации отношений в католической церкви под влиянием изучения римского права в Болонском университете все заметнее обнаруживалась неопределенность критериев обещания и последствий его нарушения, размера ответственности.

Первым проблему простых соглашений с юридической точки зрения рассмотрел известный канонист XII в. Гугуччо (1178–1187). В Сумме к Декрету Грациана он проанализировал вышеупомянутый 36-й канон Толедского собора и четко указал на проблему: подрядчик, выполнивший работы в церкви на основании устной договоренности с епископом, не мог обратиться в мирской суд, так как действовавшее право не признавало обязательств из «голого» пакта. Однако Гугуччо не сделал вывода о возможности предъявить особый иск в церковном суде. Он лишь обосновывает необходимость вмешательства судьи «по должности» (officium iudicis).

Только в 1212 г. другой известный канонист Иоанн Тевтонец, ученик глоссатора Ацо, выдвинул теорию исковой защиты простых соглашений по церковному праву в Ординарной глоссе к Декрету Грациана. При этом он расширительно истолковал комментарий епископа города Аквилеи Хроматия к Нагорной проповеди из Евангелия от Матфея. По его мнению, согласия воль достаточно для установления юридического обязательства и предъявления кондикционного иска из канона (condictio ex canone) по каноническому праву (в церковных судах). Название иска возникло по аналогии с римской condictio ex lege, введенным Юстинианом кондикционным иском из закона.

Тевтонец сам признавал, что смысл комментируемого фрагмента Хроматия не указывает прямо на юридическую природу обязанности обещающего. Но все же сделал вывод о том, что Бог не проводит различия между признанием долга и простым обещанием в том смысле, что нам надлежит выполнять и то и другое.

Очевидно, Тевтонцем руководило стремление привести каноническое право в соответствие со справедливостью как частью христианской морали, осуждающей ложь. Кондикционный иск из канона позволил подкрепить позитивным правом моральное обязательство. Мнение Тевтонца признало большинство канонистов уже в XIII в.: Гоффред де Трано, Бернар Пармский, Винсент де Бове, Остиец. Среди немногочисленных известных оппонентов – Иннокентий IV (Sinibaldus de Fiesco, ум. в 1254 г.), который по старинке признавал только возможность церковного осуждения (denunciatio evangelicd).

Наиболее именитый среди канонистов XIII в. Генрих де Сегузиа (он же Остиец, ум. в 1271 г.) вступил в полемику с цивилистами и резюмировал отличия канонической доктрины pacta sunt servanda следующим образом. Канонисты признают исковую защиту натуральных обязательств и тем самым подкрепляют моральную обязанность соответствующей естественной справедливости (fidei humanae congruum). Остиец расширительно истолковал высказывание претора о защите некоторых пактов, распространяя его на все правомерные соглашения (D. 2.14.3).

С XIV в. доктрина Тевтонца стала общим мнением докторов-канонистов. Но в доктрине наряду с широко сформулированным правилом закрепилось одно важное условие действительности пактов: их обязательность зависела от действительной каузы.

Канонисты позаимствовали концепцию каузы-основания в первой половине XIII в. из современной им цивилистики, т. е. из произведений глоссаторов, и приспособили для корректировки правила обязательности всех соглашений. Буквально применение правила pacta sunt servanda могло привести не только к подразумеваемой цели – защите интересов добросовестного кредитора по неформальной сделке, но и к нежелательным последствиям, например, к поспешным или неправомерным договорам, к исполнению которых в церковном суде добросовестного должника мог бы принуждать недобросовестный кредитор.

Канонисты приспособили каузу для целей зашиты интересов добросовестного контрагента с помощью философской концепции причинной обусловленности (каузальности). Теолог Фома Аквинский сделал общеизвестной для клириков идею четырех причин, обусловливающих существование в мире всех явлений. Для абстрактных понятий, вроде соглашения, преимущественное значение имеет конечная причина, или цель заключения соглашений. Фома привел несколько примеров толкования соглашений и односторонних волевых действий с точки зрения их целей. Главный среди них – соглашение о браке и обет (обещание) совершить определенное действие.

Канонисты истолковали юридидическую каузу именно в смысле конечной причины вещей. Это позволило им уже во второй половине XIII–XIV в. сделать вывод о том, что любое простое соглашение нуждается в каузе-основании, чтобы стать обязательным. Каноническая теория каузы способствовала консолидации понятия пакта как источника обязательства.

Целевое содержание каузы помогло канонистам объяснить, отчего несерьезные соглашения не должны обязывать стороны: в таких случаях по крайней мере у одной из сторон отсутствует цель возложить на себя обязательство.

Недействительность социально-вредных соглашений канонисты объяснили с помощью христианской морали – важного источника аргументов в пользу корректировки устаревших положений позитивного права. Проблему морального основания соглашения обсуждали такие известные канонисты, как Петр Ломбардский, Роландин, Этьен де Турнэ, Руфин, Гугуччо, Иоанн де Торквемада.

Радикальная позиция канонистов по данному вопросу сводилась к необходимости признавать недействительными соглашения, заключенные с целью, противоречащей не только праву, но и морали. Главный аргумент в пользу столь решительной позиции заключался в душеспасительном назначении церковного закона, а спасение душ требует решительного осуждения любого аморального поведения. Наиболее рьяно данную позицию отстаивали декреталисты (вторая половина XIII–XIV в.). Они так широко использовали расторжение аморального соглашения, что поставили под угрозу стабильность договорных отношений. Уже их преемники вынуждены были ограничить применение этого мощного средства обещаниями религиозного характера. В договорных же отношениях (по делам мирских компетенций) канонисты вернулись к использованию цивилистической концепции каузы-исполнения.

В целом каноническая концепция каузы не стала общепризнанной в ius commune XIV–XV вв. Однако на развитие договорного права в Новое время могло оказать влияние преимущественное внимание правоведов-клириков к установлению подлинной воли сторон и ее приоритету перед внешним выражением.