Текст книги "Институт договора в правовой науке Западной Европы XI–XVIII веков. Учебное пособие"

Важным следствием волевой трактовки договора стала допустимость акцепта в пользу третьего лица. Запреты заключать стипуляцию в пользу третьего лица и приобретать имущественные права через посторонних препятствовали появлению общей концепции прямого представительства, а также договоров в пользу третьих лиц и в праве Древнего Рима, и в средневековом ius commune.

Основные положения концепции прямого представительства формируются после того, как правоведы приходят к необходимости выделить особую группу обещаний – в пользу отсутствующего выгодоприобретателя, когда формальный кредитор может действовать без поручения (mandatum) конечного бенефициара.

При решении проблемы «акцепта за другого» (acceptatio pro altero facta) Гроций обратился к делению элементов обещания, принятому Гомесом и другими вторыми схоластами: кому обещано исполнение и что обещано в качестве исполнения. Обещание может быть адресовано либо присутствующему кредитору, либо отсутствующему выгодоприобретателю (2.11. § 18, п. 1).

На первый взгляд, Гроций как будто провел деление между заключением сделки представителем от своего имени (модель комиссионного договора) или от имени принципала (модель договора поручения). На самом деле правовед имел в виду нечто другое.

Ситуация 1. Обещание в пользу отсутствующего адресовано присутствующему «кредитору» и им же акцептовано. В таком случае кредитор (stipulator) приобретает, как пишет Гроций, некое право сделать так, чтобы третьему лицу принадлежало право, если и он акцептует данное обещание. Причем право возникает, даже если «кредитор» никак лично не заинтересован в приобретении права третьим лицом. Раз он располагает неким правом (ius efficiendi), то может им распорядиться по своему усмотрению и освободить должника от данного обещания.

В словах Гроция некоторые исследователи видят указание на право заключающего стипуляцию представителя потребовать исполнения в пользу третьего лица того, что ему было обещано. Однако сам Гроций ничего прямо на сей счет не пишет и даже не употребляет широко используемый поздними схоластами глагол «уступить (право)» (cedere). Голландский правовед следует своим испанским коллегам в главном: устраняет требование материальной заинтересованности кредитора в исполнении обещания третьему лицу. Впрочем, нельзя с определенностью утверждать, что в данном случае Гроций различает субъективное право (обещанное отсутствующему) и право на его исковую защиту (предоставленное акцептующему кредитору).

Ситуация 2. Обещание в пользу отсутствующего адресовано самому отсутствующему, но акцептовано присутствующим кредитором-представителем. Здесь наиболее важным Гроций считает факт наличия полномочий представителя на такой акцепт. Если полномочия имеются, возникает promissio perfecta в пользу отсутствующего. Иными словами, если обещание дано в пользу того, кому следует передать вещь, то необходимо установить, есть ли у того, кто его акцептует, на то специальное поручение (2.11. § 18, п. 2).

Для Гроция само собой разумеется, что акцептовать адресованное третьему лицу обещание может любое лицо, а не только его подвластные, как предписывает римское право и доктрина ius commune. К тому же предполагается, что назначив представителя, он одобрил действия последнего. Здесь мы имеем дело с отношениями, чрезвычайно напоминающими современную концепцию представительства: акцепт обещания уполномоченным лицом производит непосредственные правовые последствия для отсутствующего принципала (адресата обещания). Впрочем, Гроций не пишет, что представитель акцептует «от имени» отсутствующего.

Иначе дело обстоит с акцептом без соответствующего поручения или полномочия. По правилам ius commune стипуляция такого рода, несомненно, признавалась недействительной и должник вправе отозвать свое обещание. Однако Гроций считает такой отзыв недобросовестным (2.11. § 18, п. 2).

Недобросовестность заключается в нарушении неформального соглашения между должником и присутствующим кредитором о том, что должник выполнит свое обещание в пользу третьего лица.

В титуле «Об обещаниях» Гроций, как и схоласты Саламанкской школы, рассматривает особую разновидность сделок в пользу третьих лиц – обещания под условием (2.11. § 19). Речь вновь идет о дискутируемой в ius commune ситуации с дарением, совершенном под условием, что дар по истечении определенного срока или наступления известного условия перейдет в собственность третьему лицу (конституция Диоклетиана, С. 8.54.3). Очевидно, Гроций рассматривает такое условие как обещание дарителя передать имущество в собственность отсутствующему бенефициарию. Это позволяет объяснить, почему правовед допускает возможность отмены такого условия: его не акцептовал ни выгодоприобретатель, ни его представитель. Кроме того, подобные условия, как дополнительные соглашения, можно прибавить к основному обещанию, пока оно не акцептовано выгодоприобретателем или его представителем, действующим по поручению или без такового. В первом случае речь идет об акцепте, а во втором – о скреплении обещания добросовестностью, препятствующей его отмене.

Процитированные высказывания Гроция дают основание утверждать, что он проводил аналогию между вышеупомянутым условием договора и обещанием в пользу отсутствующего. Однако в данном случае речь не идет о современном понятии представительства. Автор трактата «О праве войны и мира» не выстраивает его общей концепции, не объясняет основания, по которому выгодоприобретатель вправе предъявить одаряемому иск об исполнении условия.

Кауза договора. Волевая трактовка договора побудила Гроция отказаться от каузы как условия его действительности. В § 10 11-го титула 2-й книги своего трактата он отметил, что по естественному праву обязательны даже такие обещания, которые даны на основании ранее существовавшей каузы, ведь обещания следует соблюдать по естественному праву, даже если они даны без какого-либо основания.

Свою позицию Гроций подкрепляет ссылкой на действительность передачи имущества (traditio) даже ввиду постыдного действия или отпавшей причины. Следовательно, голландский юрист пришел к убеждению, что действительность обещания так же мало зависит от каузы, как и действительность отчуждения имущества. Еще раз об этом Гроций пишет в § 21 того же титула со ссылкой на канонические правила доказывания, мнение Молины и D. 38.1.47. Речь, разумеется, идет о естественном праве, ведь римское (позитивное) право могло предусматривать необходимость каузы для действительности договора.

Классификация договоров. Отказ Гроция от средневековой доктрины ius commune особенно заметен в упорядочении договоров и прочих юридически значимых действий. В гл. 12 «О договорах» (De contractibus) второй книги трактата «О праве войны и мира» он предложил следующую классификацию человеческих действий, влекущих установление обязательства (рис. 5.1).

Рис. 5.1. Классификация действий в трактате Гуго Гроция (2.12)

Гроций подразделяет их на простые и составные, а простые, в свою очередь, на благотворительные и возмездные (benefici и permutatorii). Благотворительные далее делятся на чисто благодетельные и со взаимным обязательством (meri и cum mutua obligatione). Чисто благодетельные акты совершаются для исполнения на месте (реальное дарение, оказанная услуга и т. п.) или в будущем (in praesens и in futuro). Возмездные акты либо разделяют контрагентов (diremtorii, таковы безымянные контракты старой доктрины), либо объединяют их в общем деле (communicatorii, например, товарищество). В сложных актах сочетаются черты благотворительных и возмездных действий с преобладанием того или другого (например, покупатель переплачивает за товар, одаряя продавца в части, превышающей установленную стоимость). Описание системы актов Гроций завершает утверждением, что все акты на пользу другим, за исключением чисто благодетельных, именуются контрактами.

В делении актов на «благотворительные» и «возмездные» легко угадываются безвозмездные и возмездные договоры в современном смысле. При этом возмездные договоры почти полностью соответствуют безымянным контрактам доктрины ius commune. Таким образом, систему договоров Гроция без ущерба можно свести к простому двучленному делению договоров на благотворительные акты и возмездные контракты.

Для последующего развития договорной теории важна четкая установка Гроция на упорядочение всех юридически значимых действий в обобщающей классификации. Критериями деления выступают универсальные признаки полезности, правовой цели (одна цель – для простых и несколько – для сложных действий), возмездности и сочетания интересов сторон.

Предложенная классификация – результат осмысления всей предшествующей юридической традиции и отбора наиболее важных параметров. В их число не попали основные средневековые концепции «одеяния» или наименования контракта, а также римское деление на типичные и нетипичные договоры, поскольку, по убеждению Гроция, ни то ни другое не основано на естественном праве, но свойственно лишь правопорядку Древнего Рима.

Используя исторические познания французских гуманистов, голландский правовед смог специфически объяснить римское деление на поименованные и безымянные контракты особенностями гражданского процесса (формулами исков) (2.12. § 3, п. 3). Свою позицию Гроций подкрепил ссылкой и на Дигесты (D. 18.1), и на труды Аристотеля («Этика», кн. V, гл. 8; «Политика», кн. I, 9).

Описанная классификация отразила представление автора трактата «О праве войны и мира» о договоре-обещании одной стороны. Связь с теорией вторых схоластов еще более очевидна постольку, поскольку в определение договора включен признак возмездности. Выше отмечалось, что именно вторые схоласты под влиянием идей аристотелевской компенсаторной справедливости ввели в теорию цивильного права понятие договора в строгом смысле как акта равноценного обмена в отличие от договора в широком (и неточном) значении, включающего также безвозмездные акты щедрости (т. е. дарения). Деление договоров ясно показывает, что в теории Гроция договор-соглашение – не родовое понятие, а разновидность «простых» действий.

Однако в делении действий-обещаний обнаруживается некоторая непоследовательность. Во-первых, из приведенной классификации следует, что обещание является и основой обязательства (как основание договора, который сам выступает источником обязательства), и разновидностью действий в пользу других, т. е. самостоятельным источником обязательства. Во-вторых, Гроций сделал обещание основой договора, но почти все римские контракты отнесены им в противоположную обещаниям группу и связь между группами не прослеживается.

Представления Гроция о договорах отличаются от принятых современной доктриной гражданского права. Тем не менее голландский правовед внес заметный вклад в формирование современного понятия «договор». Прежде всего обязательство рассматривается как результат воли уступить часть собственной свободы (обещание) и воли принять такую уступку (акцепт обещания). Далее, для формирования договора необходим знак воли (волеизъявление). Наконец, из учения Гроция со всей очевидностью следует, что для заключения договора важна не форма, а выраженная воля сторон.

Велика заслуга Гроция в популяризации рационального естественно-правового учения о договоре. Одна из главных причин популярности его учения – ясный, четкий, доступный стиль изложения. Учение Гроция значительно уступает по степени детализации позднесредневековым трактатам вторых схоластов и итальянских комментаторов, отбрасывает важные для юристов «тонкости права». Но именно легкость подачи материала привлекла к естественному праву внимание общественности и усилила позиции сторонников простого и ясного права.

Шаг вперед к современному понятию «договор» на основе учения Г. Гроция сделал Самуэль фон Пуфендорф (1632–1694). В отличие от великого голландца немецкий юрист сделал центральным понятием договорного права не обещание, а консенсуальный договор. Изучавшие наследие С. Пуфендорфа Г. Вельцель и Г. Денцер обоснованно отметили, что такая перемена позволила ему устранить ряд противоречий доктрины своего предшественника, создать более последовательное учение, которое оказало сильное влияние на последующих правоведов и даже на первые кодификации гражданского права.

В своем основном трактате «О праве природы и народов» (De iure naturae et gentium, впервые опубликован в Лондоне в 1672 г.) С. Пуфендорф вывел понятие договора из философских начал естественного права и человеческой натуры, руководствуясь методологической установкой Цицерона вывести всю систему права из одного основания (fundamentum). Таким основанием для юриста естественного права стал «верный образ человека», состоящий из трех компонентов: 1) стремления к самосохранению; 2) естественной нуждаемости в других ввиду собственной слабости (imbecillitas); 3) социальности (socialitas) (II. III. § 14).

Слабость человека по природе в сочетании с его врожденным эгоизмом делают договор подходящим средством получить необходимое от других. Однако для того чтобы договор бесперебойно выполнял свою функцию, продолжает мысль С. Пуфендорф, он должен быть обязательным для обеих сторон. Отсюда автор заключает естественное происхождение принципа «договоры следует соблюдать» (pacta sunt servanda, нем. Versprechenstreue), нарушение которого влечет за собой вред себе и другим (III. IV. § 1).

В приведенных тезисах немецкого правоведа просматриваются современные принципы гражданского права: равенство сторон, свобода договора, соглашение как основа обязательности договоров.

Однако учение С. Пуфендорфа о договоре не всегда последовательно. Причиной тому заимствование ряда положений из противоречивого учения Г. Гроция об обещании. Так, центральное понятие договорной доктрины С. Пуфендорфа – «пакт в широком смысле» (pactum in genere) – терминологически определяется через согласие сторон (consensus, или его синоним conventio): «Пакт в широком смысле есть согласие и соглашение двух или нескольких лиц об одном и том же» (V. II. § 2).

Однако еще австрийский ученый Т. Майер-Мали отметил, что согласие правовед понимал в смысле обещания Г. Гроция: как позволение установить обязанность по совершению действия в будущем в пользу кредитора. В указанном смысле согласие, скорее, означает волеизъявление. Более того, немецкий юрист (в духе Гроция) признал необходимым его внешние проявления (signa), подразделяемые по простоте доказывания на совершенные и несовершенные.

С. Пуфендорф подробнее своего голландского предшественника обосновывает необходимость акцепта, который является для него самостоятельным согласием (consensus), соответствующем волеизъявлению кредитора в современном смысле. Обязательство возникает лишь после акцепта в какой-либо форме (свобода формы – signa consensus) согласия, оферента принять на себя долг, как правило, даже без его уведомления. Согласие как волевой акт необходимо, поскольку «ничто между людьми не имеет значения против их воли» (III. VI. § 15–16).

Определение понятия «договор», как и система договоров, С. Пуфендорфа оставляют ощущение незавершенности. Стройность определения нарушают составляющие договор самостоятельные части (согласие должника и согласие кредитора), а также неоправданная множественность терминов: пакт в широком смысле, контракт, пакт в узком смысле, по сути, указывающих на одно и то же (consensus или conventio). Деление на контракты и пакты в узком смысле (pacta in specie) связано с предметом договора: контракты заключаются по поводу имущества, пакты – относительно всего остального. Дальнейшее подразделение контрактов на возмездные (менового типа) и безвозмездные проясняет содержание группы контрактов, а вот примеров пактов в узком смысле ученый не привел (V. II. § 8). Кроме того, С. Пуфендорф предлагал делить соглашения на позитивные и негативные. Первые направлены на совершение действий и являются контрактами. Вторые предполагают воздержание от совершения действий, именуются пактами и порождают не иск, а только процессуальное возражение (эксцепцию). Как данное утверждение согласовалось с общим тезисом об исковой защите всех пактов, правовед не разъяснил (рис. 5.2).

С. Пуфендорф упомянул в своей работе и традиционные для usus modernus деление договоров на реальные, консенсуальные, литтеральные и вербальные, а также на поименованные и безымянные. По поводу последней пары немецкий юрист заметил, что в современном праве ей соответствуют благотворительные и возмездные договоры. Первые предоставляют безвозмездную выгоду одной из сторон (например, в поручении, ссуде, хранении), вторые возлагают обязанности на обоих контрагентов.

По существу, основным критерием деления договоров для Пуфендорфа стала возмездность. Возмездные контракты подразделяются на четыре типа, совпадающие с безымянными контрактами ius commune, но без всякой связи со средневековой доктриной «одеяний» и каузы (V. II. § 5–7).

Рис. 5.2. Понятие «договор» в учении С. Пуфендорфа

Первым в германских землях современную концепцию договора сформулировал Христиан Томазий (1655–1728). В своем трактате «Институции божественной юриспруденции» (Institutiones iurisprudentiae divinae), впервые изданном в Галле, 1688 г., он не только развил естественно-правовые представления о договорах Г. Гроция и С. Пуфендорфа, но и постарался объединить их с доктриной школы современного римского права (usus modernus С. Стрика и др.). От произведенного синтеза выиграли обе правовые традиции. Теория естественного права, ранее представлявшая набор принципов и общих правил, обогатилась детализированными положениями, разработанными практиками usus modernus. В свою очередь, правила usus modernus были сопоставлены с современными принципами договорного права. Состоявшийся синтез, несомненно, повысил практическую применимость естественно-правовой доктрины.

В учении X. Томазия договор, все еще обозначаемый термином «пакт», представляет собой не одностороннее согласие на возникновение обязательства, а совпадение воль (согласие, consensus), которое и есть основа обязательства. Это определение распространяется на любые договоры, в том числе односторонние (например, заем): «Ближайшим основанием возникновения договора является согласие, и согласие взаимное, даже если договор не двусторонний» (II. VII. 1, п. 6).

X. Томазий впервые ясно определил, что любой договор состоит из обещания и его акцепта (promissio и acceptatio). Оба эти элемента равно необходимы для обязательности договора. Обещание требуется, поскольку в гражданско-правовых отношениях, как учил Г. Гроций, по общему правилу субъект уступает часть своей свободы только добровольно. Акцепт обещания необходим, так как никому нельзя ни навязать чужое благодеяние против его воли, ни принудить распоряжаться своим имуществом (II. VII. 1, п. 12).

В сфере классификации формулировка единого понятия «договор» побудила Томазия отказаться от многовекового деления договоров на контракты и пакты, неизвестного «божественной юриспруденции», но изобретенного римлянами (II. XI, п. 59). Вместо этого он классифицировал договоры следующим образом:

• заключенные между живыми и по поводу наследства;

• заключенные между живыми – на основные и дополнительные (поручительство, залог и т. п.);

• основные – на возмездные и безвозмездные (рис. 5.3).

Рис. 5.3. Понятие «договор» в учении X. Томазия

Единодушное признание С. Пуфендорфом и X. Томазием обязательности всех соглашений по естественному праву полностью сняло вековую проблему цивилистов – обоснование исковой защиты «голых» пактов. Едва ли не единственным заметным исключением, обнаруженным немецким исследователем К.-П. Нанцем, является позиция Готфрида Вильгельма Лейбница (1646–1716). Этот немецкий мыслитель в одной из ранних своих работ по праву – «Образчик правовых дефиниций» – вернулся к учению Аристотеля о синаллагме как единственной основе договора с исковой защитой. В «голых» пактах, по мнению Лейбница, синаллагмы нет, а значит, нет и иска.

Однако в XVIII в. даже выдающийся ум не смог последовательно провести данный принцип. В более позднем сочинении «Новый метод изучения и преподавания юриспруденции» Г. Лейбниц допустил исковую защиту «голых» пактов по указанию закона: «закон может сделать из „голого“ пакта контракт». Нарушение прочих «голых» пактов ученый предложил считать основанием для предъявления деликтного иска (actio injuriarum), поскольку нарушение обещания наносит ущерб контрагенту. Подобные предложения высказывались правоведами и ранее (ср. «одеяние» при содействии закона у глоссаторов), но в век естественного права они стали анахронизмом.