Текст книги "Институт договора в правовой науке Западной Европы XI–XVIII веков. Учебное пособие"

4.3. Развитие института договора в эпоху Возрождения и Реформации

Идеологические установки правоведов-гуманистов побуждали их к полному разрыву со средневековой схоластической традицией изучения и комментирования Свода Юстиниана. Авторитет Глоссы, Бартола и Бальда был заменен авторитетом римских юристов классического периода и иных древних авторов. В произведениях школы mos gallicus отсутствуют ссылки на комментаторов-бартолистов, их доктрины, основанные на превратном толковании Свода (такие как «одеяние», деление пактов на «голые» и «одетые»), открыто критикуются, а новые выводы подтверждаются исключительно ссылками на древних авторов (римских юристов, Цицерона и т. д.). Такая перемена отражала установку mos gallicus на возрождение римского права классического периода.

Открытый разрыв правоведов-гуманистов со схоластикой подкреплялся обновленной методологией, позволившей иначе представить как систему цивильного права в целом, так и изложить отдельные темы, в том числе исследовать суть договора, исковую защиту неформальных соглашений, основание (каузу) договоров.

Однако несмотря на вызов, брошенный бартолистам, на деле разрыв гуманистов с более чем четырехвековой традицией изучения Свода не был окончательным. Школы mos italicus и mos gallicus по-прежнему связывала общность базы источников (Свод Юстиниана был и остается главным источником знаний о римском праве), представление о цивильном праве как о самостоятельной сфере знания, базирующейся на рациональных принципах, университетская система образования, а также основы методологии, восходящей к аристотелевской логике. Эти и некоторые менее важные признаки позволяют отнести и «итальянское» и «галликанское обыкновение» к традиции общеевропейского права и к западной традиции права в целом.

Идеологические установки школы usus modernus не предполагали столь резкого отрицания схоластики. Напротив, связь многих представителей данной школы с практикой требовала от них избирательного подхода по отношению к двум направлениям в науке ius commune. Девизом правоведов XVI в. мог бы стать принцип сохранения всего полезного из ius commune. Полезным считалось необходимое для практических нужд того времени. Немало полезного представители usus modernus обнаружили в договорных доктринах комментаторов.

На систематизацию права правоведов-гуманистов вдохновляли призывы Цицерона упорядочить право как искусство (ius ad artem redigere). В юридической литературе с 1530-х годов велись дискуссии сторонников и противников изменения порядка изложения правового материала из основных частей Свода Юстиниана. Среди наиболее известных противников перемен в этом направлении профессор фрайбургского университета Ульрих Цазий.

Однако постепенно идея систематизации права с помощью гуманистической методологии завоевывала умы. Полное выражение она получила уже к 20-м годам XVII в.

Одну из первых систем цивильного права, не воспроизводящую последовательность титулов Дигест, создал французский гуманист Франсуа Коннан (1508–1551). В комментариях к цивильному праву (1553) он разделил цивильное право с помощью метода диарезы на десять книг, посвященных понятию и источниками права (кн. 1), лицам (кн. 2), вещам (кн. 3–4), обязательствам (кн. 5–7), браку (кн. 8) и наследственному праву (кн. 9-10). Очевидно, Коннан взял за основу институционную систему Гая, но увеличил число книг с четырех до десяти с тем, чтобы обособить основные разделы (аналог современных подотраслей) цивильного права, а также перенес в конец положения о браке и наследственном праве и отказался от книги по гражданскому процессу (искам) (табл. 4.3).

Таблица 4.3. Институции Гая и Комментарии Коннана

Вскоре стали появляться и другие систематизирующие работы. Так, в Германии Николай Вигелий в своем труде «Самый полный метод всего цивильного права» (1561) разделил все право на частное и публичное, а частное – на родовые подгруппы (genera): лица, вещи, основания приобретения, обременения, ответственности, удержания. Примечательно, что Вигелий ссылался на Цицерона, тогда как более поздние авторы объясняли подобное деление права методологией Пьера де ла Рамэ.

Во Франции над созданием универсальных систем права в XVI в. работали Жан Воден («Деление всего права – Iuris universi distribution, 1578) (рис. 4.1), Пьер Грегуар («Система всего права и почти всех законов») и Гуго Донелл («Комментарии к цивильному праву»).

Рис. 4.1. Система цивильного права по Жану Бодену

Донелл излагает римское право в независимом от Свода Юстиниана порядке: сначала материальное («наше» – jus nostrum, по аналогии с цивильным правом, т. е. свойственным римским гражданам – cives), затем процессуальное (nostri juris obtinendi ratio), причем со ссылкой не на соотечественника и современника Рамэ, а на Цицерона. Комментарии Донелла имели важное значение для юридической догматики. Договоры он рассматривал в книгах об обязательственных отношениях в связи с исками. Отчасти такая связь объясняется римским институционным делением цивильного права (таково мнение Г. Тройе) и исторически связана с преимущественным значением древнеримского гражданского процесса для формирования институтов материального права (см. выше).

Однако правоведы-гуманисты предпринимали попытки выйти за рамки схемы Гая. Так, Франсуа Коннан нашел «материальное» основание для договоров в аристотелевской концепции обмена (синал-лагмы): «(Договорное право) является нашим собственным правом на те наши действия, с помощью которых мы взаимодействуем друг с другом для той или иной необходимости, и которые Аристотель назвал синаллагмой» (Десять комментариев к цивильному праву, кн. 5, гл. 1, № 4).

Кроме того, Коннан предложил свое видение системы цивильного права (рис. 4.2).

Рис. 4.2. Система цивильного права по Франсуа Коннану

Наряду с методом упорядочения правового материала в целом правоведы XVI в. заимствовали также гуманистический метод «простой темы». Юристам он мог быть знаком и близок благодаря примерам античной судебной риторики, которая использовала идею «общих мест» из древнегреческой риторики. Данный метод словно восполнял пробел между общим делением права и последовательным рассуждением об отдельном предмете. На деле метод «простой темы» означал устоявшийся перечень основных вопросов («общих мест»), на которые правовед давал ответы в своем произведении, т. е. рассуждал о теме. По словам признанных знатоков истории юридической науки Ф. Раньери и Я. Шрёдера, этот метод до начала XVIII в. оставался основным при написании юридических диссертаций в Германии. Несомненная востребованность данного метода вполне объяснима, если вспомнить, что латинское слово «диссертация» означает (подробное) рассуждение, изыскание, доклад.

Начало применения метода «простой темы» в правовой науке было положено в 1530-х годах. Во второй половине столетия виттенбергский профессор Матвей Везенбек активно использовал следующие «общие места» при изложении отдельных тем в своих «Пролегоменах (введении) к изучению права» и «Комментариях к Пандектам»:

• определение основного понятия;

• видовые отличия, деление на виды;

• четыре причины (материальная, формальная, производящая, конечная – по Аристотелю);

• толкование затруднений;

• смежные и противоположные понятия;

• связанные с обсуждаемым понятием иски.

Авторы usus modernus на протяжении XVII в. охотно обращались к похожим перечням «общих мест». Лишь в эпоху Просвещения (XVIII в.) утвердилась новая методология.

Метод изложения отдельной темы предполагал внимание к определениям и, следовательно, к юридической терминологии. Из комментариев к Своду Юстиниана видно, что правоведы-гуманисты вели поиск общего термина для обозначения всех двусторонних юридических актов в римском праве. На значение такого термина претендовали «соглашение» (conventio) и «пакт» (pactum). Французские правоведы-гуманисты Дуарен и Куяций считали, что «соглашение» и «пакт» соотносятся как род и вид. Гуго Донелл и большинство представителей школы гуманистов считало их синонимами. Однако характер спора показывает, что гуманисты, как ранее и глоссаторы, не связывали какие-либо догматические последствия с признанием общим одного из двух терминов, поскольку основное внимание правоведов по-прежнему было сосредоточено на изучении разновидностей договоров.

Стремление придерживаться точного смысла текста Дигест привело к тому, что чаще всего в комментариях гуманистов договор именуется контрактом, поскольку именно о контрактах чаще всего рассуждали римские юристы. При этом отдельные контракты рассматривались как разновидности пакта (по мнению тех ученых, которые считали пакт видом соглашения) или соглашения (на взгляд тех, кто выступал за тождество «соглашения» и «пакта»). В частности, Донелл утверждал, что соглашение является родом, а виды соглашения – контракты.

Формулировка новых общих понятий в договорном праве является исключением для школы гуманистов, главная цель которой – восстановить римское право в его классическом виде. В этом отношении показательно объединение в трактате Донелла всех пороков согласия (заблуждение, обман, принуждение, притворные сделки) под общим наименованием «внешних элементов, которые приводят к отсутствию согласия в том, что совершается, и что мешает контракту» (кн. 12, гл. 7, § 6). Строго говоря, Донелл не вводит нового термина («пороки согласия» или подобного), однако группировка положений, разбросанных в Дигестах по разным титулам и книгам, несомненно, стала важным шагом на пути концептуализации правовой теории.

Рассуждая о сути договора, сторонники mos gallicus подчеркивали консенсуальную природу и находили тому подтверждения в высказываниях римских юристов. Донелл именно с этой идеи начал свой комментарий к титулу Дигест «О пактах» (D. 2.14): «Прежде всего следует придерживаться того, что любой контракт является согласием и соглашением… На это прямо указал Педий, как сообщается в D. 2.14.1.3, отметив, что нет ни одного контракта, ни одного обязательства… которое не заключало бы в себе соглашения, то есть согласия, как далее истолковал Павел. И никто не сомневается (в этом), если заключены (договоры) купли, продажи, аренды, товарищества. А если (договор) заключается (передачей) вещи или согласием? Ведь и эти группы (договоров) перечислены древними (т. е. римскими юристами. – Д.П.), и они названы отдельно от тех контрактов, которые заключаются (одним) согласием, см. например, D. 44.7.1.1 и Inst. 3.13.2…Достаточно ли для их заключения (передачи) вещи или (произнесения) слов? (Нет), ведь Педий сказал в целом, что нет ни одного (договора), который бы не заключал в себе соглашения, и чтобы не осталось сомнений, добавил, „заключены ли они (передачей) вещи или (произнесением) слов“» (Комментарии к цивильному праву, кн. 12, гл. 7, § 1).

Из рассуждений Донелла видно, что правовед XVI в. продолжает оперировать концепциями римского права, анализируя их с помощью приемов формальной логики (соотношение между понятиями, объем понятий).

Рассуждения о консенсуальной природе договоров не изменили догматической приверженности правоведов mos gallicus другому положению римского классического права – правилу о том, что неформальное соглашение порождает процессуальное возражение (эксцепцию), а не иск.

Донелл подчеркивал консенсуальную природу всех договоров для того, чтобы установить точный смысл первоисточника. Возможно, он руководствовался целью сгруппировать некоторые правила (как он сделал для пороков согласия). Тем не менее Донелл не мог найти в Дигестах намеков на обязательность всех правомерных соглашений.

Коннан усматривал смысл договора во взаимном обмене имуществом, работами или услугами (т. е. в синаллагме), прямо признавал римское правило: «Пакты же, которые не содержат синаллагмы… не налагают на обещающего никакой обязанности, и он волен от них отступиться» (Комментарий, кн. 5, гл. 1, № 5). При этом Коннан признал отсутствие иска по цивильному праву и мотивировал, как и средневековые юристы, необходимостью предотвратить опасность (!) необдуманного заключения обязательств. Далее, уже без ссылок на источники, французский профессор утверждал, что по такому праву, якобы, жили уже примитивные общества («первые люди»): формальные требования при заключении соглашений защищали от «легкомыслия» и служили преградой от нескончаемых тяжб.

Разумеется, ничто не мешает стороне такого соглашения добровольно исполнить свою обязанность и тем самым проявить свою порядочность. Однако это уже вопрос этики, а не права, ведь пакты по естественному праву также соблюдаются в силу честности, не создавая юридического обязательства.

Наиболее известные правоведы mos gallicus рассматривали проблему обязательности правомерных соглашений исключительно на материале римского права. Они не обращались ни к «современным обычаям» (не входящим в число источников цивильного права), ни к каноническому праву (орудию папства, резко осуждаемому кальвинистами).

Между тем в условиях раннего Нового времени правило о «голых» пактах все настоятельнее требовало пересмотра. Постепенно это стали признавать представители возникающей в эпоху Реформации школы usus modernus.

Вероятно, первым в защиту обязательности любых правомерных соглашений в гражданском праве выступил Матвей Везенбек. Впрочем, с догматической точки зрения его обоснование исковой защиты неубедительно. В XII книге своего главного произведения – «Комментарии к Пандектам цивильного права и Кодексу Юстиниана» (1582) – Везенбек сначала перечислил юрисдикции, в которых неформальные соглашения уже защищены исками, а затем ничтоже сумняшеся объявил, что «по общему мнению и согласно обычаю, из „голых“ пактов, заключенных с серьезным намерением, предоставляется иск даже в гражданском суде» (с. 127), разбирающим дела по нормам Свода. Правовед манипулировал высказываниями предшественников. Как «общее мнение» Везенбек преподнес высказывания комментаторов Бальда, Салицета и Язона де Майно по поводу исковой защиты «голых» пактов в каноническом или торговом праве. В качестве собственного довода он приравнивает нарушение любого соглашения к совершению смертного (!) греха, ибо сам апостол Павел в новозаветном «Послании к римлянам», перечисляя тяжкие грехи, под «вероломными» подразумевал нарушающих договоры (гл. 1, 31). Греховность поступка, в свою очередь, давала основание ограниченного применения норм канонического права. Везенбек, как и другие представители usus modernus, это вполне допускал.

Идеи Матвея Везенбека оказались слишком смелыми для своего времени. Большинство немецких правоведов готовы были их воспринять только в следующем, XVII столетии.

Акцент на консенсуальной природе договора и даже первые призывы признать обязательность всех неформальных соглашений повлекли за собой изменение концепции каузы в договором праве ius commune.

Представители школы mos gallicus отвергли глоссаторско-комментаторскую доктрину о каузе в смысле «одеяния» пакта вместе со всей доктриной «одеяний» как неверное толкование подлинного смысла Дигест. В ключевом для данной доктрины фрагменте D. 2.14.7.2–4 правоведы-гуманисты видели указание Ульпиана на то, что договоры, не имеющие собственного наименования, должны иметь определенное основание (каузу).

По мнению немецкого правоведа Ульриха Цазия, «…пакты, освобождающие (от обязанности), действительны без добавления causa… Но обязывающий пакт недействителен без прямо выраженной causa, поскольку он был бы ничем, если я скажу так: я договариваюсь, что должен тебе десять. Такой пакт заключен ни о чем». Именитый французский гуманист Жак Кюжас также говорил о «голом» пакте как соглашении без собственного наименования и без каузы.

Однако что же собой представляла кауза? Ученые профессора не могли отмахнуться от этого вопроса или сослаться на средневековую практику письменного оформления документов, согласно которой достаточно вставить в документ «волшебное» упоминание о каузе или стипуляции, чтобы сделать правомерное «голое» соглашение обязательным. Традиция указывать основание договора или стипуляцию в документе восходит ко временам вульгарного римского права поздней Античности или раннего Средневековья, когда вербальный контракт стипуляции заменило составление документа с фиктивным упоминанием о его надлежащем заключении, и укрепилась в праве варварских раннефеодальных государств благодаря материализации абстрактной идеи договора в конкретном документе.

Франсуа Коннан, используя аристотелевскую концепцию договора как равноценного взаимного обмена (синаллагмы), истолковал каузу в смысле действий одного контрагента, имеющих такое значение (материальную ценность) для другого контрагента, что он соглашается заключить данный договор: «Из вышесказанного (т. е. D. 2.14.7.2–4. – Д.П.) Ульпиан правильно (!) заключает, что „голый“ пакт не порождает обязательства. „Голым“ же является тот [пакт], который не содержит ничего кроме устного обещания, например, если не добавлено никакой каузы, или она добавлена, но не исполнена, или исполнена, но не в связи с соглашением, или исполнена в связи с соглашением, но является постыдной и несправедливой».

Матвей Везенбек обратился к давней дискуссии профессоров ius commune о презумпции каузы в договорах (пактах) и категорично заявил, что основание должно быть прямо выражено в любом пакте под угрозой признания такового «голым»: «…в целом во всех обязательственных пактах никогда не подразумевается кауза дарения, если только она прямо не выражена; так что если никакая кауза не выражена, то имеется пакт относительно никакой вещи и не имеющий значения» (т. е. недействительный. – Д.П.).

Внимание правоведов mos gallicus и usus modernus к основанию договора объясняется расширением круга неформальных соглашений, порождающих обязательства по цивильному праву. Чем меньше формальностей требовалось для заключения договора, тем выше риск быть вовлеченным в обязательственные отношения «легкомысленно», «неосмотрительно» и даже в нарушение некоторых норм права. Похожим образом развивалась доктрина канонического права тремя веками ранее, после признания правила pacta sunt servanda. Концепция каузы как достаточной правомерной цели обещания должника помогла канонистам ограничить широкий буквальный смысл выражения «договоры должны соблюдаться».

Размышляя над опасностью признания юридически обязательными неформальных соглашений, Коннан обнаружил одну из вероятных исторических причин появления формального контракта стипуляции в римском праве: выполнение контрагентами торжественной процедуры вступления в договор надежно свидетельствовало о серьезности их намерений.

Падение авторитета средневековой цивилистики и обращение к подлинному римскому праву классического периода означало отказ от деления договоров, предложенного создателями ius commune, и попытки достроить классификацию договоров с помощью искусства логики.

Гуманисты отказались от схоластических делений пактов и контрактов не только из-за неприязненного отношения к крючкотворам mos italicus, но и потому, что предложенные ими критерии деления не находили надежного обоснования в Дигестах. Одни из них были домыслами самих глоссаторов и комментаторов, другие оказывались позднеантичными вставками (интерполяциями) в высказывания юристов-классиков.

Основанием для гуманистической системы договоров стала концепция возмездности. В Своде Юстиниана она иногда выражается греческим термином «синаллагма», т. е. обмен. Данный термин трижды встречается в Дигестах: один раз в D. 50.16.19, где Ульпиан пересказывает Лабеоново определение контракта как взаимного обязательства, и дважды в D. 2.14.7.2, где все тот же Ульпиан сообщает, что Аристон называет контракты типа «я даю, чтобы ты дал» или «я даю, чтобы ты сделал» синаллагмой. Средневековые юристы не занимались анализом данного термина, руководствуясь принципом «по-гречески не читаем».

Однако в XVI в. синаллагма вновь привлекла внимание гуманистов. Они отметили использование данного термина Аристотелем в Никомаховой этике (V. 2) для пояснения действия компенсаторной справедливости и, руководствуясь фрагментом D. 2.14.7.2, связали его с двусторонними «безымянными» контрактами. Так, по мнению Ф. Коннана, суть синаллагмы заключается во взаимности, или взаимной коммерции (mutua commecia), характерной для всех контрактов без собственного наименования.

Скоро и у гуманистов, и у представителей раннего usus modernus наметилась тенденция трактовать все возмездные договоры как синаллагматические и применять к ним схему «безымянных». При этом в числе «безымянных» возмездных оказались и возмездные «поименованные» контракты. В результате, следуя примеру Павла (D. 19.5.5), гуманисты анализировали содержание купли-продажи как контракта типа «я даю, чтобы ты дал», а аренду – как «я даю, чтобы ты сделал». Прежнее деление на поименованные и безымянные контракты утратило значение.

Оценивая общее значение теорий договорного права mos gallicus, невозможно дать однозначного ответа. Главным достижением правоведов-гуманистов считают открытие исторического измерения римского права и Свода Юстиниана, в результате чего Свод Юстиниана стали воспринимать как правовой памятник из фрагментов разных периодов развития римского права, а не как «писаный разум» на все времена. Однако авторитет Свода был заменен авторитетом классической Античности (римских юристов I–III вв., наиболее известных античных ораторов и философов).

Установка гуманистов на воссоздание договорного права классического периода и обновленная методология диарезы и легкого изложения темы давали ученым самостоятельность в толковании и упорядочении материала Дигест Юстиниана, ограниченную рамками «классики». В частности, отказываясь от домыслов средневековой доктрины «одеяний», правоведы-гуманисты были не в состоянии сформулировать общее понятие договора (ведь римские юристы используют разные термины!) или отбросить правило о «голых» пактах как устаревшее для XVI в.

В науке до сих пор нерешенным остается вопрос о влиянии школы mos gallicus на юридическую практику. В самом деле, легко ли применять на заре Нового времени античные суждения юристов вековой давности? В то же время не вызывает сомнения, что гуманистический компонент стал частью правовой науки, связанной с практикой в Германии (usus modernus) и Нидерландах (школа элегантной, римско-голландской юриспруденции) в XVII в.

Что касается usus modernus, то оценивать значение договорной доктрины этой школы по работам немногочисленных авторов XVI в. преждевременно, поскольку «золотой век» этой школы наступил в XVII столетии.