Текст книги "Институт договора в правовой науке Западной Европы XI–XVIII веков. Учебное пособие"

Сложный процесс заимствования и переосмысления норм римского права произошел благодаря развитой юриспруденции северных Нидерландов. Правовая школа здесь сложилась под сильным влиянием идеологических установок кальвинизма (победившей протестантской конфессии), гуманистической школы mos gallicus и практической направленности usus modernus.

Влияние кальвинизма и mos gallicus объяснялось в значительной мере тем, что северные Нидерланды стали убежищем для многих гугенотов, бежавших от преследований католических монархов Франции. Центром гуманистической юриспруденции стал старейший университет «нижних земель» в г. Левене (Collegium Trilinque Lovaniense, 1425 г.). Основанный в 1575 г., в награду за успешно выдержанную осаду испанских войск, университет г. Лейдена предоставил кафедру французскому гугеноту Гуго Донеллу.

Кальвинизм в сочетании с mos gallicus мотивировал правоведов обращаться непосредственно к источникам и отвергать средневековые авторитеты, черпать аргументацию из богатого античного литературного наследия, использовать приемы текстологической критики и учитывать исторический контекст возникновения правовых норм. Все эти особенности дали повод именовать римско-голландскую школу «элегантной», сравнимой по уровню с искусством французских правоведов mos gallicus.

В свою очередь, практическая направленность школы нашла выражение в использовании традиционной формы комментариев к Дигестам, в которых оценивалась применимость норм римского права в условиях XVII в., с учетом «современных обыкновений» – неримских источников права, судебной практики Нидерландов, а также советов (consultatien или advijsen) авторитетных юристов.

Римская компонента права Республики Соединенных Провинций оказалась настолько значительна, что один из ведущих правоведов эпохи Симон ван Лёвен в своем произведении 1652 г. счел необходимым выразить это в особом термине – «римско-голландское право».

Не сложно заметить, что данное право базировалось на широком круге самых разнообразных источников. Необходимость согласовывать их друг с другом обусловила заметную роль юриспруденции. Создаваемые ведущими правоведами научно-практические и научные трактаты учитывались в судебных разбирательствах, влияли на законодательную деятельность, а потому с полным основанием могли считаться одним из источников римско-голландского права.

Первым голландскую юриспруденцию прославил Гуго Гроций. Потомкам он больше известен как теоретик международного и естественного права: три книги «О праве войны и мира» (1625). Однако именно Гроций предпринял самую раннюю попытку систематизировать голландское частное право в трактате под названием «Введение в голландскую юриспруденцию» (голл. Inleiding tot de Hollandsche Rechtsgeleerdheid).

В письме к своим детям сам автор описал свое произведение, созданное во время его заточения в 1619–1620 гг., следующим образом: «Я оставляю вам эту работу, которая содержит указания относительно права, действующего в Голландии. При ее составлении я тщательно изучил весь предмет в надлежащем порядке и надеюсь, что преуспел (в этом), как и Юстиниан в Институциях. Я также постарался изложить материал в подходящих терминах, чем юристы зачастую пренебрегают… Я написал эту работу… на нашем родном языке, и (тем самым) стремился воздать ему должное и продемонстрировать, что данный предмет вполне можно выразить на (голландском)… Относясь с уважением к римскому праву, я включил сюда то, что мы используем, (то есть) не только позаимствованное из Институций Юстиниана, но и собранное в других юридических книгах. К этому я добавил наше собственное право, насколько оно мне было известно по старым решениям (handresten) и другим судебным актам. Я лишь сожалею о том, что при написании этой работы в моем распоряжении было так мало книг и содействия… Поэтому обратитесь к опытным юристам, чтобы восполнить пробелы в этой работе, где они есть»[30]30
  Цит. по: Mackarness F. Roman-Dutch Law //Journal of the Society of Comparative Legislation, New Series. 1906. Vol. 7. No. 1. P. 37–38.


[Закрыть].

Несмотря на обоснованные сожаления Гроция по поводу книжного голода, отсутствия помощников и вызванной этим неполноту исследования, опубликованное в 1631 г. «Введение в голландскую юриспруденцию» быстро получило признание как образец краткого и ясного трактата по действующему римско-голландскому праву. Оно стало источником вдохновения и объектом комментирования большинства известных правоведов римско-голландской «элегантной» школы XVII в. К их числу принадлежат Иоган Фут (1647–1713), Арнольд Винний (1588–1657), Симон ван Гроневеген (1613–1652), Симон ван Лёвен (1625–1682), Иоган Яков Виссенбах (1607–1685) и др.

Творчество названных авторов для римско-голландского права сопоставимо по значению с юридическими сочинениями Папиниана, Павла, Ульпиана, Модестина и Гая для римского права классического периода. Голландским Папинианом признают Иогана Фута, профессора университета Утрехта и Лейдена, сына известного юриста Пауля Фута. Его главное произведение – опубликованный в конце XVII в. «Комментарий к Пандектам» – стало наиболее авторитетным научным трактатом римско-голландского права. В отличие от Гроция Фут вернулся к традиционной для usus modernus форме подробного комментария к Дигестам Юстиниана, предполагавшей использование общей структуры и латинского языка древнеримского памятника. Детальное изложение материала в трактате обеспечило ему значение главного руководства для судей и практиков, но одновременно не позволило стать столь же популярным, как сжатое «Введение в голландскую юриспруденцию» Гроция.

Арнольд Винний, профессор институций римского права в университете Лейда, получил там же юридическое образование под руководством ученика Гуго Донелла. Именно влиянием mos gallicus объясняется стремление Винния излагать право как целостную, внутренне связанную и логичную систему. Несомненно, на Винния повлиял и названный выше трактат Гроция. В наиболее известном своем произведении – «Комментарий к Институциям Юстиниана» – Винний реализовал научную программу гуманистов по упорядочению цивильного права как искусства и одновременно заимствовал порядок изложения материала во «Введении в голландскую юриспруденцию». Высокий академический уровень работы и латинский язык обеспечили ее популярность в университетах далеко за пределами Голландии. Ее издали даже в католической Испании, хотя и с некоторыми правками цензоров.

Первым значительным результатом кропотливой работы по сопоставлению материала Дигест с действующим правом независимых Нидерландов стал трактат Симона ван Гроневегена ван дер Маде «О законах, отмененных и неиспользуемых в Голландии и соседних территориях» (Tractatus de legibus abrogatis et inusitatis in Hollandia vicinisque regionibus, 1649). Трактат представлял собой систематическое исследование Свода цивильного права Юстиниана с целью определить законы, отмененные или утратившие силу согласно голландским обычаям и практике. Так, Гроневеген ясно показал разницу между древнеримским и римско-голландским правом. С момента первого издания эта работа стала незаменимым руководством для ученых и практиков.

Начинание Гроневегена развил Симон ван Лёвен, помощник архивариуса верховного суда Республики Соединенных Провинций в 1670–1680 гг. При написании «Комментариев к римско-голландскому праву» он ориентировался на «Введение» Гроция, что проявилось в использовании не только голландского языка, но и системы изложения римско-голландского права, независимой от порядка титулов Дигест. Кроме того, ван Лёвен подготовил обширную «Теоретико-практическую подборку судебных материалов, то есть методическое собрание всего цивильного права римлян, рецепированного в силу обычая и практики» (Censura forensis theoretico-practica id est totius juris civilis Romani usuque recepti et practici methodica collatio, 1662), где попытался упорядочить все действующее гражданское право, включая нормы римского, голландского и иностранного происхождения.

По тематике перечисленных произведений видно, что среди ведущих представителей римско-голландской школы были и профессора-теоретики, и юристы-практики. Первые находились под влиянием mos gallicus, вторые тяготели к usus modernus. Однако и те и другие извлекли пользу из сочетания научной методологии правоведов-гуманистов и практических приемов формально-логического толкования традиционных юридических комментариев к правовым актам.

Как известно, влияние римско-голландского права связано не только с его внутренними достоинствами, но и с активной торгово-колониальной экспансией Республики Соединенных Провинций в XVII в. Колониальная империя Нидерландов в зените могущества включала Капскую колонию в Южной Африке, Цейлон и форпосты на Индийском побережье, большую часть современной Индонезии, а также некоторые прибрежные территории в Южной Америке.

В XVIII в. доктринальную разработку римско-голландского права продолжили Корнелий ван Бинкершок (1673–1743), Дионисий ван дер Кессель (1738–1819), Йоханнес ван дер Линден (1756–1835). Последний написал «Институции законов Голландии» (1806) в стиле «Введения» Гроция, где проследил развитие римско-голландского права вплоть до введения в действие Кодекса Наполеона.

Лейденский профессор Дионисий ван дер Кессель во второй половине XVIII в. читал лекции по «современному (римско-голландскому) праву» (ius hodiernum), конспект которых он издал под заглавием «Избранные положения относительно законов Голландии и Зеландии» (1800). Этот конспект (кратко названный «Надиктованное» – dictata) долгое время цитировали в судах основанной выходцами из Нидерландов Капской колонии в Южной Африке.

С конца XVIII в. римско-голландское право постепенно утрачивает свое значение, вместе с ослаблением Республики Соединенных Провинций. В 1795 г. французские войска присоединили это небольшое государство к революционной Франции, и с 1809 г. на ее территории вступил в действие Гражданский кодекс Наполеона, замененный в 1838 г. первым голландским Гражданским кодексом. Кодификация гражданского права существенно сузила исторический горизонт юристов и в одночасье лишила смысла использование доктринальных сочинений, написанных без учета действующего кодекса.

Военные конфликты Нидерландов с Великобританией в XVIII в. привели к утрате большей части заморских территорий. Присоединение Капской колонии, Цейлона, индонезийского архипелага к Британской империи открывало дорогу широкому влиянию английского общего права на юрисдикции этих территорий, особенно в процессуальной сфере, уголовном, государственном, торговом и корпоративном праве. В то же время римско-голландское право сохранило значение для регулирования правового положения лиц, наследственных и договорных отношений, а также частной собственности. К началу XX в. по римско-голландскому праву все еще жили около 10 млн человек на территории Британской империи. В современных условиях римско-голландское право остается заметным элементом лишь в смешанной юрисдикции Южно-Африканской Республики.

5.2. Договорная доктрина usus modernus

Договорная доктрина usus modernus Германии и Голландии восходит к правоведам XVI в., прежде всего к Матвею Везенбеку. Он, как и многие его современники и преемники, строил договорные теории на сочетании элементов традиционного ius commune и гуманистической школы mos gallicus.

Представители usus modernus признавали Свод Юстиниана субсидиарным источником права и заимствовали его казуистический материал для адаптации к условиям XVI–XVII вв. Однако идеологические установки и методология mos gallicus побудили их отказаться от большей части концепций и классификаций средневековых цивилистов.

Одним из важных шагов в сторону современной договорной теории стал отказ от закрытого перечня договоров, порождающих цивильное обязательство, и, как следствие, стремление обосновать принцип pacta sunt servanda.

Как отмечалось в гл. 4, Матвей Везенбек без достаточных доказательств объявил о том, что по общему мнению и согласно обычаю, из «голых» пактов, заключенных с серьезным намерением, предоставляется иск даже в гражданском суде. Отказ от фундаментального принципа договорного права ius commune не только породил проблему доктринального обоснования противоположного принципа, но и вызвал ряд новых теоретических затруднений. Так, признавая силу за неформальными соглашениями, М. Везенбек с трудом провел различие между «голыми» пактами и стипуляцией. Последняя, по его мнению, как и простой пакт, состоит из вопроса и ответа, но в некой торжественной форме. Не разъяснив, в чем она проявляется, автор все же не решился отождествить пакты со стипуляцией. Зато М. Везенбек поставил знак равенства между терминами «соглашение» и «пакт», сделав последний общим обозначением для всех соглашений, в том числе контрактов. В частности, по его мнению, пакт отличается от контракта и мировой сделки как род от вида и пакт считается тем же, что и соглашение. Впрочем, такой вывод не повлиял на систему договоров в целом, так как пакт приобрел двоякое значение: родового термина и особого вида соглашений.

Немецкий историк права К.-П. Нанц заметил, что общей установкой школы современного римского права долгое время оставалось противопоставление натурального обязательства из пактов по римскому праву и исковой защиты обязательства из пактов в современных источниках права («современных нравах» – mores hodierni). Оно выдержало атаку лейденского профессора Якова Маестерция, который на материале римского права предпринял очередную попытку обосновать исковую защиту пактов, сославшись на вырванные из контекста слова претора «pacta conventa servabo» («я буду защищать заключенные соглашения», D. 2.14.7.7). Что касается «голых» пактов, то это якобы вовсе не пакты, а данные в шутку обещания, которым не хватает серьезного намерения сторон связать себя обязательством. Коллеги Я. Маестерция единодушно отвергли данную позицию как необоснованную, поскольку она не объясняла, почему из шутливого обещания все же возникает эксцепция.

С тех пор обоснование защиты «голых» пактов неизменно было связано с привлечением новых источников – так называемых «современных нравов» (mores hodierni), толкования Дигест Юстиниана. Этот путь оказался настолько продуктивным, а достигаемый с его помощью результат – настолько актуальным, что ряды сторонников римского правила о «голых» пактах постоянно редели. По оценкам К.-П. Нанца, к первой трети XVII в. мнение об исковой защите всех неформальных соглашений стало господствующим. Оно подкреплялось новыми судебными решениями, которые, в свою очередь, становились дополнительным источником аргументов.

Один и тот же тезис об исковой защите любых правомерных соглашений обосновывался по-разному. Одни юристы выступали за возврат к принципам старогерманского права или к простоте идеального права народов, где обязательность соглашений не связана никакими торжественными формальностями. Например, голландец А. Винний в «Трактате о пактах» (1646, гл. 7, № 1) утверждал: «Нет ничего более сообразного с естественной справедливостью, чем придерживаться различных соглашений и соблюдать добросовестность…». Того же мнения придерживался его соотечественник Д. Мевий, по мнению которого для германцев «добросовестность всегда была священной». В доказательство исконности данного принципа у германцев правоведы ссылались на описание их нравов римским историком Тацитом в сочинении «О происхождении германцев и местоположении Германии» (п. 24).

Другие юристы утверждали, что римское правило о «голых» пактах не было рецепировано в Германии и Нидерландах, а потому в данной сфере действовало германское обычное право. Так, немецкий ученый Г. Конринг сформулировал теорию практической рецепции отдельных положений римского права (usu sensim receptum) в знаменитой работе «О происхождении права германцев» (1643, гл. 33), где утверждал, что правило «из „голого“ пакта иск не возникает (а возникает лишь эксцепция)» в германских землях никогда не заимствовали.

Впрочем, были и правоведы, которые по примеру М. Везенбека рассматривали проблему обязательности соглашений одновременно на основании норм канонического и цивильного права (точнее, «современных обычаев») (И. Ольдендорп и др.). Такой подход позволял использовать аргументы канонистов и сформулированный ими принцип pacta sunt servanda.

Примечательно, что юристы-протестанты, а их среди известных германских юристов XVII в. было большинство, продолжали прагматично использовать каноническое право, извлекая из него полезное нормативное содержание, несмотря на то что Лютер называл его папским правом (ius Ponteficum) и сжег Свод канонического права вместе с буллой о своем отлучении.

Наконец, по мере закрепления принципа верности данному обещанию (нем. Versprechenstreue) в земских уложениях, городских статутах и других законодательных памятниках, у юристов появилась возможность ссылаться и на современные законы. Так, Вюртембегское земское уложение в нескольких редакциях настойчиво закрепляло общий принцип «Тот, кто осознанно обещает что-либо, должен придерживаться этого».

5.3. Договорные теории нового естественного права

Новое естественное право – наиболее заметное идеологическое течение в век научной революции, век Разума (XVII в.). Развитие его основных принципов и положений привело к кардинальным изменениям в теории договорного права. Однако новое направление в юриспруденции не сразу и не везде привело к устранению традиционной юриспруденции комментаторского типа. В XVII в. сторонниками естественно-правового подхода были теоретики права, утверждавшие его основные постулаты и ценности. Такой набор общих принципов не мог заменить традиционной науки ius commune (в том числе основанного на ней usus modernus) при разрешении споров в судах. Лишь в работах ученых XVIII в. (X. Вольф, Р.-Ж. Потье) система естественного права получила такую степень проработки, что стала пригодной для практического использования.

Двойственность теории и практики находила отражение в деятельности одних и тех же авторов. Наиболее известный пример – Гуго Гроций. Выше отмечалось, что он был автором нескольких работ по действующему праву. Прежде всего это «Введение в голландскую юриспруденцию», где нет места для свободного моделирования теории обещания, но содержится последовательное изложение основ действующего права Голландии. Весь трактат написан на голландском языке и только в примечаниях изредка используются латинские термины.

В то же время благодаря трем книгам «О праве войны и мира» Гроций всему миру известен как ярчайший представитель нового естественного права, чья договорная теория определила направление рассуждений сторонников естественного права в XVII и XVIII вв. При ближайшем рассмотрении договорная доктрина Гроция содержит не только новаторские идеи, но и важные элементы традиции ius commune в обработке вторых схоластов.

Связь теории Гроция со второй схоластикой. Теолого-правовое наследие испанской второй схоластики оказало сильнейшее воздействие на Гроция. Данное обстоятельство долгое время замалчивалось в научной литературе. Ввиду идеологической неприязни к католической Саламанкской школе в протестантских странах наиболее важные идеи естественного права Нового времени с конца XVII в. приписывали уроженцу Голландии, страны победившего кальвинизма, а из переизданий его трактата намеренно удаляли упоминания и ссылки на вторых схоластов.

Отчасти сам Гроций претендует на лавры создателя новой концепции естественного права. В первых строках Пролегоменов (введения) к трактату «О праве войны и мира» он выразил сожаление, что многие писали комментарии на римское и свое отечественное право, но «немногие (в русском переводе трактата «никто». – Д.П.) до сих пор излагали в целом и в последовательном порядке того права, которое определяет отношения между многими народами или их правителями и которое имеет источником самую природу или установлено законами божескими, или же введено нравами или молчаливым соглашением»[31]31
  Цит. по: Гроций Г. О праве войны и мира / пер. с лат.; под ред. С. Б. Крылова. М.: Ладомир, 1994. С. 31.


[Закрыть].

Изложение этого права Гроций называет «наукой» (scientia). Но метод Гроция не настолько строгий, «геометрический», как предлагал Рене Декарт: «если какое-либо положение не может быть выведено из достоверных начал с помощью столь же достоверного умозаключения и тем не менее оказывается, что оно повсюду соблюдается, то отсюда следует, что оно своим источником имеет свободную волю людей» (Введение, п. 40).

Тем не менее и во введении, и по тексту трактата сам Гроций неоднократно отдавал должное творчеству вторых схоластов-католиков. В частности, он признавался, что видел работы богослова Франсиско Витториа, основателя Саламанской школы; ссылался по тексту на Гомеса, Молину, Лессия. В п. 50 введения он же воздал им должное следующей фразой: «Утонченность схоластов с познаниями в области законов и канонов сочетали оба испанца – Коваррувиас и Васкес; причем оба они не уклонялись и от изложения споров между народами и государями; из них первый делал это с большей свободой, а второй – с большей скромностью и не без верности суждения».

Тесная связь Гроция с позднесредневековой традицией проявляется не только в уважительных словах в адрес вторых схоластов. Известно, что уроженец г. Дельфта получил религиозное образование в Южных Нидерландах, которые в начале XVII в. еще принадлежали Испанскому королевству, а значит, в образовании должны были использоваться трактаты католических теологов-моралистов. Кроме того, в возрасте 15 лет он получил степень доктора прав в Орлеанском университете, изучая источники и доктрину ius commune.

Во введении к трактату «О праве войны и мира» автор сам написал об основных источниках своей работы: исторические данные, философские трактаты (главным образом Аристотеля), римское право, произведения гуманистов Скалигера и Казобона и некоторые другие. Выбор источников мотивирован их содержательностью для формулировки теории естественного права. Гроций уважительно отзывался и о римском праве, и об Аристотеле, но они дополнялись другими источниками информации.

Методологический подход Гроция во многом совпадает с позднесхоластическим. Не только на словах, но и на деле голландский ученый признавал высочайший авторитет Аристотеля. Задачи, которые автор поставил перед собой при написании трактата (придание возможно большей очевидности доказательствам, соблюдение определенного порядока расположения излагаемого предмета и четкое различие между предметами) также указывают на использование формальной логики: порядок изложения и четкое разграничение понятий посредством логического деления.

С поздним Средневековьем Гроция роднит и глубокая религиозность. Он не скрывал теологическую основу своих рассуждений о естественном праве и договорах, о чем прямо писал во введении к трактату.

Утверждая, что Бог и люди по своей природе принадлежат разумному порядку справедливости и что Бог подтверждает такой порядок личным примером, Гроций связал христианское мировоззрение и рационализм античной стоической философии. Вера в Разум основывается на том, что неизменная справедливость доступна человеческому разумению, т. е. познаваема постольку, поскольку человек причастен к божественному разуму. Благодаря причастности человека к божественному разуму он может создавать естественное право на земле посредством произвольной законодательной деятельности.

Ф. Виакер назвал Гроция «посредником» между Средневековьем и Новым временем, между старой традицией моральной философии и новым светским правом разума. Великий голландский мыслитель Нового времени переосмыслил позднесредневековую традицию таким образом, что она стала незримой составной частью юриспруденции XVII и отчасти XVIII в.

Близкое знакомство с договорным учением Гроция в трактате «О праве войны и мира» позволяет выявить несколько направлений влияния позднесредневековой традиции, а именно:

• концепция справедливости, обстоятельно изложенная в трактатах «О справедливости и праве» вторых схоластов;

• концепция естественного права и натурального обязательства;

• значение соглашения для возникновения обязательства;

• выборочное использование источников римского права;

• учение об обещании как развитие схоластической теории об обещании совершить дарение;

• классификация договоров (контрактов) по примеру Лессия.

Учение об обещании. Учение об обещании является одним из наиболее значительных достижений Гроция, оказавшим заметное влияние на последующее развитие европейского договорного права. Проведенное немецким историком права М. Диссельхорстом исследование показало, что Гроций заимствовал позицию поздних схоластов об обещании дарения и распространил ее на все обещания.

Суть обязательства Гроций усматривает в передаче части свободы должника кредитору посредством добровольного обещания совершить то или иное действие. «На нашу свободу у нас столько же прав, сколько на нашу собственность», – утверждал ученый со ссылкой на Inst. 2.1.40.

Различая долг моральный (в широком смысле) и юридический, правовед уже во «Введении в голландскую юриспруденцию» выделил три элемента обещания:

• совпадение воли и волеизъявления;

• воля придерживаться сделанного волеизъявления;

• воля создать у кредитора право требования (III. 1. 11).

В трактате «О праве войны и мира» Гроций представил свое учение об обещании (2.11) полемизируя с системой цивильного права Ф. Коннана. Сначала он изложил точку зрения французского гуманиста (2.11. § 1, п. 1, 2) и привел три контраргумента по существу: необходимость обязательного характера договоров права народов, обязательность законов государства (их тоже можно рассматривать как общие договоры народа) и естественно-правовой переход собственности путем простого соглашения (2.11. § 1, п. 3). В подтверждение он ссылается на высказывания юристов и философов (Там же, п. 4, 5). Сразу после этого он излагает свое учение о трех ступенях обещания (Там же, п. 2–4). В последнем разделе нашло отражение его глубокое религиозное убеждение в обязывающей силе обещания (2.11. § 4, п. 1). В заключение он излагает свое видение римского договорного права.

Ступенями (gradus) обещания, необходимыми для установления обязательства, являются: первая – утверждение о намерении совершить что-либо в будущем (assertio); вторая – заявление о намерении придерживаться в будущем своего утверждения (pollicitatio); третья – волеизъявление (знак) предоставить контрагенту право требования (promissio) (2.11. § 1, п. 2–3).

Учение Гроция о трех степенях обещания может быть связано с учением Фомы Аквинского о трех степенях обета (votum), к которому вторые схоласты обращались, обосновывая обязательность дарений между людьми. Гроций прямо об этом не пишет, но ссылки на библейские сюжеты и иудейскую концепцию клятвы как оков указывают на ход мыслей автора и вероятное влияние Молины или Лессия.

Трактовка первой ступени обещания напоминает рассуждения Фомы о размышлениях и намерении дать обет. Еще более вероятна связь с высказываниями Сото, Молины и Лессия о предварительной ступени обещания дарения, названной «простым выражением намерения».

На второй ступени (poflicitatio), по мнению Гроция, обнаруживается не только твердое намерение (propositum), но и обещание, создающее моральный долг. По всей видимости, Гроций учел дискуссию поздних схоластов об обязательности невыраженного вовне обещания и назвал вторую ступень решением, «которое требует выражения вовне». Тем самым он подчеркнул, что обязательность обещания связана не только с внутренним решением, но и с его внешним выражением.

Третья ступень показывает, что Гроций выстроил теорию обязывающей силы обещания с точки зрения обещающего. Его позиция базируется на представлении о четко обозначенной сфере свободы личности. Действия человека подчинены его власти, как и вещи. Изначально такая власть исключает вмешательство всех третьих лиц. Но все меняется после «отчуждения» части свободы на свои действия. Гроций мыслит человека самостоятельным, но действующим по правилам общей морали. Ограничения этой свободы связаны, по общему правилу, с добровольным, рациональным, хотя и не всегда полностью осознаваемым решением в пользу другого.

Вторые схоласты немало усилий уделяли обоснованию (и объяснению) обязательности обещаний. Гроций взглянул на проблему проще: возможность юридически обязаться по своей собственной воле посредством обещания в пользу другого представляется ему настолько естественной, что он пренебрег оживленными дискуссиями цивилистов и вторых схоластов по данному вопросу.

Примечательно, что образцом для поведения людей служит Бог, но из христианского он становится «естественным», рационально мыслимым образцом для подражания.

Акцепт обещания. Несмотря на выведение концепции обязательства из одностороннего акта обещания (promissio), Гроций признал акцепт promissio непременным условием возникновения обязывающего эффекта по естественному праву.

Необходимость акцепта ученый объясняет концепцией передачи прав: «Для того, чтобы вследствие обещания производилась передача права, требуется принятие обещания не в меньшей мере, чем при передаче собственности» (2.11. § 14). При этом на полях Гроций сослался на второго схоласта Гомеса и на D. 41.2.38 pr., расширительно толкуя фрагмент об освобождении раба.

Голландский правовед обнаружил акцепт даже в тех редких случаях, когда по римскому праву обязательство устанавливалось односторонним обещанием (pollicitatio). Якобы римский закон всего лишь превращает одностороннее обещание в безотзывную оферту, которую можно акцептовать в любой момент: «Этому не противоречит то, что предусмотрено внутригосударственным правом относительно обещаний (в пользу муниципий). Но подобное соображение привело некоторых к заключению, что по естественному праву достаточно одного лишь акта лица, дающего обещание (Молина, диспут 263). Однако римский закон не предусматривает того, чтобы до принятия вся связывающая сила была на стороне обещания, но воспрещает брать назад обещание, чтобы его всегда можно было принять».

Гроций также рассматривает возможность отозвать непринятое обещание. Отзыв обещания до акцепта не является вероломством, если обещание дано с намерением, чтобы обязанность возникла только после акцепта (со ссылкой на С. 4.50.6 и D. 40.2.4).

Автор трактата «О праве войны и мира» выборочно заимствовал правовые позиции вторых схоластов об акцепте обещаний, нередко изменяя смысл аргументов или сферу их действия. В результате он усилил значение воли обещающего для решения данного вопроса: от обещающего зависит, даст ли он обещание с таким намерением, чтобы оно стало обязательным только после того, как ему станет известно об акцепте. По мнению Гроция, «…обещание может быть сделано двояким способом: или таким способом: „Хочу, чтобы сделка имела силу, если обещание будет принято“; или же таким способом: „Хочу, чтобы сделка имела силу, если узнаю о согласии“. В тех случаях, когда дело касается взаимных обязательств, предполагается последний смысл; при обещаниях же более свободных предполагается первый смысл, если не явствует иное» (2.11. § 15).