Текст книги "Институт договора в правовой науке Западной Европы XI–XVIII веков. Учебное пособие"

Единая концепция каузы способствовала бы консолидации договорной доктрины и выработке обобщающего понятия договора, а также упростила бы процедуру заключения сделок во все более оживленном торговом обороте позднего Средневековья.

Однако комментаторы-бартолисты не завершили формулировку общего понятия каузы и не добились практического применения правил о расторжении договорного обязательства ввиду ее отсутствия. До конца XV в. требовать расторжения обязательства можно было, пожалуй, только в связи с передачей вещи без основания и совершением дарения по поводу не наступившей причины (ob causam).

Учение о заблуждении в договорных отношениях. Комментаторские доктрины о влиянии заблуждения на действительность договора содержат некоторые отличия от представлений как древнеримских юристов, так и глоссаторов. Одной из вероятных причин было использование концепций средневековой философии.

В отсутствие общей теории договора и ясных представлений о значении и возникновении соглашения между сторонами римские юристы не выработали общего подхода к проблеме заблуждения. Как и по многим другим вопросам договорного права, они решали отдельные случаи заблуждения с учетом конкретных обстоятельств. Более того, случаи заблуждения, обмана, принуждения к договору рассматривались в процессуальном ключе, с точки зрения возможных исков в защиту интересов пострадавшей стороны. В Дигестах соответствующие фрагменты связаны с исками в случаях купли-продажи (D. 18.1), обмана (actio de dolo, D. 4.3, 44.4) и принуждения (actio metus causa, D. 4.2).

Из трех перечисленных пороков согласия проблема заблуждения в наибольшей степени связана с философией, поскольку предполагает выяснение вопроса о сущности предмета договора. Именно так ее поставили болонские профессора. Основным фрагментом для своих рассуждений на эту тему глоссаторы и комментаторы избрали D. 18.1.9. В него включены рассуждения Ульпиана о заблуждении в контракте купли-продажи. Учитывая ключевое значение данного фрагмента для средневекового ius commune, имеет смысл подробнее остановиться на его содержании.

Ульпиан прежде всего постулирует, что для заключения купли должно иметься согласие (consensum debere intercedere) в отношении: 1) самой купли, т. е. предмета договора; 2) цены и 3) иных условий. В противном случае купля-продажа содержит недостатки и признается несовершенной (imperfecta est). Основная проблема, которую Ульпиан рассматривает в названном фрагменте, – это заблуждение относительно предмета купли. Давая согласие на договор, стороны не поняли друг друга и думали о разном товаре (имении, рабе и др.). Ульпиан подчеркивает, что речь идет именно о заблуждении в предмете или его субстанции, а не в его названии.

Если с предметом ситуация более или менее понятна (окружающие нас объекты, такие как имение, раб, люди воспринимают примерно одинаково), то определение субстанции товара требует некоторых пояснений. Иногда различие субстанции очевидно: медь – не золото, свинец – не серебро и т. п. В подобных случаях купля однозначно недействительна. Но для некоторых объектов определить субстанцию сложнее. Например, Ульпиана занимает случай продажи уксуса вместо вина. Разные ли это сущности (римский юрист здесь использует другой, греческий термин – ousia)? Всякое вино может скиснуть и превратиться в уксус, и это почти та же сущность (eademprope ousia est). На данный вопрос Ульпиан дает следующий ответ: купля действительна, если продаваемое вино скисло, поскольку речь идет почти об одном и том же товаре и заблуждения в предмете нет, но если вместо вина покупатель получил то, что с самого начала было изготовлено как уксус, то здесь одно было продано вместо другого (aliud pro alio venisse videtur) и договора нет.

В D. 18.1.9 встречается немало философских понятий (corpus, substantia, materia, ousia). Но Ульпиан употребляет их не в аристотелевском понимании. Он не проводит четкого различия между субстанцией или сущностью (ousia), с одной стороны, и материей, – с другой. Для Аристотеля данное различие является принципиальным: субстанция (сущность) – то, чем вещь является; материя или материальная причина – то, из чего вещь состоит. Кроме того, Ульпиан утверждает, что если вино изготавливалось как вино, но затем стало уксусом, то сущность его остается прежней. Аристотель в «Метафизике» (VII. V. 1044 b-1045 а), а вслед за ним Фома Аквинский и другие средневековые философы, четко различали вино и уксус, независимо от того, что готовилось изначально: скисая, вино перестает существовать и трансформируется в уксус.

Согласно Аристотелю, для определения сущности вещей не имеют значения такие субъективные факторы, как общий вкус или одинаковое восприятие обеими сторонами, ведь в своем основном значении сущность вещи – это заключенная в ней (объективная) причина бытия (Метафизика. V. VIII. 1017 Ъ).

Опираясь на D. 18.1.9, глоссаторы незначительно расширили заданные римскими юристами рамки дискуссии о заблуждении, применяя правила указанного фрагмента к другим контрактам. Но в их доктринах можно найти не общие правила на сей счет, а лишь перечни типов заблуждений, влекущих согласно D. 18.1.9 недействительность купли. Ацо и цитирующий его мнение Аккурсий выделяли шесть таких типов, видя их:

• в факте заключения купли;

• цене;

• предмете;

• содержании (in materia);

• сущности (ousia, substantia);

• половой принадлежности (недействительность купли раба мужчины, который оказался женщиной, D. 18.1.11.1).

Объяснения обоих глоссаторов о сущностном сходстве вина и уксуса мало соответствуют позиции Аристотеля. В частности, Аккурсий, повторяя Ацо, признавал вино и уксус в принципе одинаковыми по вкусу. Разница между ними лишь в том, что вино теплое и сырое, а уксус холодный и сухой. Однако предмет (corpus), который имели в виду обе стороны по данным фрагмента D. 18.1.9, по мнению известного глоссатора, один и тот же.

Комментаторы Бартол и Бальд скорректировали интерпретацию высказываний римских юристов о заблуждении. Они постарались дать четкое аристотелевское объяснение для заблуждения относительно сущности предмета (продажа уксуса вместо вина, D. 18.1.9.2).

Рассуждая в «Трактате о русле реки» о сущности вещей в связи с изменением телесных объектов, Бартол провел различие между существенным и случайным. Вещь исчезает, когда она теряет существенную форму (forma substantialis), но не в случае изменения случайных признаков (акциденций). Далее в названной работе (№ 6–7) он применил данное различие к некоторым правовым проблемам, в том числе к казусу с вином: «Одна и та же вещь различается в зависимости от того, как ее воспринимают, и мы сейчас рассмотрим это. Поле можно рассматривать как поле с точки зрения его материи, т. е. земли; тогда если река проложит канал через него, оно не перестанет быть землей, и тогда земля остается вещью того же вида. (Поле) также можно рассматривать с точки зрения пригодности для прогона скота, т. е. как землю, по которой проходят животные и на которой они могут работать, и именно в данном значении слово „поле“ получило свое наименование… В этом смысле (поле) теряет свою форму (если река проложит канал через него)… То же самое с вином. Если оно становится уксусом, оно все равно сохраняет свою сущность с точки зрения материи, как указано в D. 18.1.9. Однако оно более не вино в собственном смысле, но вещь другого вида, и оно не подпадает под наименование „вино“».

При определении сущности вещи Бартол учел субъективный момент. В связи с человеческими потребностями поле – не просто плоскость на поверхности Земли, а участок, пригодный для определенного использования. Так способ использования объекта определяет его сущность. Но данное объяснение не подходит для вина, превратившегося в уксус. Остается непонятным, как уксус может быть «по-прежнему той же самой сущностью» в плане его использования, поскольку в отличие от вина ему находят иное применение.

Над решением названной проблемы думал Бальд. Он предложил следующее обоснование проблемы, почему покупатель не может ссылаться на заблуждение в сущности, когда вино превратится в уксус: «Обрати внимание относительно качества, что одно является существенным, а другое не считается таковым. Так, вино не называют вином до тех пор, пока оно не приобретет сущность и вкус вина; уксус всегда уксус, и никогда его не называют вином. Но если вино было вином в начале, то затем все равно останутся некие остатки вина» (Комментарий к D. 18.1.9).

По мнению Бальда, покупатель не признается допустившим ошибку в сущности вина потому, что оно не претерпело полного преобразования и уксус сохранил остатки вина. Вероятно, комментатор полагал, что при намеренном производстве уксуса в нем не сохраняется достаточно винных остатков. Так или иначе ученику Бартола удалось примирить мнение Ульпиана о заблуждении с позицией Аристотеля о сущности.

Кроме того, Бальд заметно упростил предложенный поздними глоссаторами перечень заблуждений. По его мнению, есть два основных вида заблуждений: относительно тождества предмета, сущности или объекта (in corpore, in substantia, vel in re) и относительно акциденций, случайных характеристик предмета (in accidentalibus). Заблуждения в факте заключения купли и в цене комментатор относил к первой группе, поскольку согласие и цена – существенные характеристики контракта. А вот качество товара в сравнении с аналогичными предложениями на рынке не существенно для купли и не влияет на ее действительность.

Трактовка заблуждений в договорных отношениях у комментаторов подобно их рассуждениям о каузе обнаруживает тенденцию к обобщению казусных решений римских юристов.

Классификация договоров. Классификация договоров (контрактов и пактов) в доктринах комментаторов позволяет выявить не только преемственность с доктринами глоссаторов, но и важные изменения. Преемственность проявилась в заимствовании древнеримской терминологии (пакты, контракты цивильного права, контракты права народов и др.) и глоссаторского понятийного аппарата («одетые» пакты, «одеяние» и его разновидности), а также специфической доктрины «одеяний» пактов. В то же время тенденция к проведению более широких обобщений, отмеченная при рассмотрении других положений комментаторской доктрины, побудила создателей ius commune сократить активно используемые критерии деления.

Признавая безоговорочный авторитет Свода Юстиниана, комментаторы XIV в. поставили на вершину классификации латинское слово conventio (соглашение); поскольку в Дигестах оно названо «общим словом» в отношении всех видов договоров (D. 2.14.1.3). Далее, согласно общему мнению глоссаторов, следовало деление соглашений-пактов на «голые» и «одетые». Доктринальной основой данного деления по-прежнему оставалось римское правило «простое („голое“) соглашение порождает не (исковое) обязательство, а эксцепцию» (D. 2.14.7.4). В то же время потребности позднесредневековой практики вынуждали комментаторов искать в Своде Юстиниана все новые и новые исключения, число которых к XV в. превысило 60. Пакты, способные порождать исковое обязательство, подразделялись на контракты и пакты в узком смысле слова. Их группировка по историческому происхождению на цивильные и права народов, по сути, утратила значимость, поскольку все употребимые разновидности контрактов и пактов были отнесены к группе договоров права народов.

Определяющим критерием стало сформулированное глоссаторами понятие «одеяние» договора. Однако комментаторы значительно сократили перечень его разновидностей. В частности, Бартол назвал всего три способа «одеть» договоры: наименование, начало исполнения и связь с основным контрактом. Поименованными договорами он признавал вербальные и литтеральные контракты (в группе цивильного права), а также реальные и консенсуальные контракты (в группе договоров права народов). «Одеяние» началом исполнения облекало безымянные контракты по модели «я даю, чтобы ты дал/сделал», «я делаю, чтобы ты дал/сделал». Наконец, по связи с основным договором «одевались» дополнительные соглашения. Попытки Бартола, Бальда и последующих комментаторов связать с доктриной «одеяния» доктрину каузы привели к тому, что начало исполнения договорной обязанности в безымянных контрактах превратилось в синоним каузы.

Результатом деятельности двух первых поколений комментаторов по уточнению критериев деления договоров, упомянутых в Своде Юстиниана, стала более простая классификация развитого ius commune. Ее можно представить в виде схемы (рис. 3.1).

Создание всеобъемлющей и последовательной доктрины ius commune, включая доктрину договорного права, имело далеко идущие последствия для развития и распространения «права ученых» в Западной Европе. Комментаторы и канонисты XIII–XV вв. не только исправили многие недостатки и восполнили пробелы в глоссовом аппарате первых болонских профессоров XII–XIII вв., но и наметили пути согласования цивилистики, канонистики и практики позднего Средневековья.

В области договорного права наметилось расхождение между канонической доктриной неформального договора-обещания, основанного на правомерной каузе-цели, и цивилистической доктриной, сохранившей основные постулаты глоссаторов и их понимание соответствующих фрагментов Свода Юстиниана.

Комментаторы не сформулировали обобщающего понятия договора, продолжая придерживаться двойственной терминологии (контракт-пакт) и признавая правило о невозможности заключить цивильное (исковое) обязательство посредством неформального («голого») соглашения.

В то же время интерпретация ключевых общих положений о договорах обнаруживает стремление комментаторов к проведению обобщений. Таковы общая постановка вопроса о порядке заключения договора (модель «оферта – акцепт»), об основании договора (кауза), о влиянии заблуждения на действительность договора. Наконец, об этом же свидетельствует сокращение перечня «одеяний» и перенос на второй план прочих критериев деления договоров.

Рис. 3.1. Классификация договоров в доктринах комментаторов XIV в.

Тем не менее схоластическая методология комментаторов и признание безоговорочного авторитета Свода Юстиниана существенно ограничивали их возможности по системному преобразованию цивильного права в условиях изменяющихся общественных отношений. Более того, за несколько веков использования были полностью исчерпаны возможности схоластики по изучению Свода. В отсутствие новых источников информации о цивильном праве поздние представители школы комментаторов замкнулись на умозрительном и бесплодном пересказе старых комментариев. Кризисное состояние науки ius commune вызвало к жизни новые течения XVI в.

1. Охарактеризуйте понятие ius commune в эпоху комментаторов.

2. В чем прослеживается преемственность между научными школами глоссаторов и комментаторов?

3. Что такое «итальянское обыкновение»?

4. Каким образом комментаторы определяли соотношение цивильного и канонического права в ius commune?

5. Когда и как был сформулирован и обоснован принцип pacta sunt servanda?

6. Сравните понятие договора в доктрине глоссаторов и комментаторов.

7. Что нового комментаторы добавили в трактовку каузы договора?

8. Как Бартол и Бальд решали проблему заблуждения в договоре?

9. Сравните классификации договоров в доктрине глоссаторов и комментаторов.

Аннерс Э. История европейского права. М.: Наука, 1996.

Виноградов П. Г. Римское право в средневековой Европе. М., 1910.

Гетьман-Павлова И. В. Наука международного частного права: итальянская школа бартолистов XIV–XV вв. // Международное публичное и частное право. 2009. № 3. С. 41–48.

Котляр И. А. «Ius commune» как средневековая модель общеевропейского правопорядка (XI–XIV века): дис… канд. юрид. наук. М., 2011.

Ландау П. Формирование понятий ius publicum и ius privatum в каноническом праве // Древнее право. 2005. № 16. С. 133–142.

Мартинес-Мартинес Ф. Когда Европа была единой. Общее право, стиль итальянский, стиль французский и кастильское приложение / пер. с исп. // Древнее право. 2005. № 16. С. 143–163.

Полдников Д. Ю. Договорные теории классического ius commune (XIII–XVI вв.). М.: Академия, 2011.

Стоянов А. Методы разработки положительного права и общественное значение юристов от глоссаторов до конца XVIII столетия. Харьков, 1862.

Dilcher H. Der Typenzwang im mittelalterlichen Vertragsrecht // Zeitschrift der Savigny-Stiftung fur Rechtsgeschichte. Romanistische Abteilung. 1960. Nr. 77. S. 270–303.

Hartmann W., Pennington K. History of Medieval Canon Law in the Classical Period, 1140–1234: From Gratian to the Decretals of Pope Gregory IX. Wash.: The Catholic University of America Press, 2008.

Savigny F. K. v. Geschichte des römischen Rechts im Mittelalter. Bd. 6: Das 14. und 15. Jahrhundert. 2. Ausg. Heidelberg: Mohr, 1850.

Söllner A. Die causa im Kondiktionen– und Vertragsrecht des Mittelalters bei den Glossatoren, Kommentatoren und Kanonisten // Zeitschrift der Savigny-Stiftung fur Rechtsgeschichte. Romanistische Abteilung. 1960. Nr. 77. S. 182–269.

Глава 4. Договор в европейской правовой науке XVI в.

4.1. Идеологические основы науки права XVI в.: гуманизм, Реформация и Контрреформация

XVI столетие в исторической и историко-правовой литературе называют и поздним Средневековьем, и ранним Новым временем. Выбор названия зависит от периодизации. Однако бесспорно, что XVI в. стал переломным в истории развития Западной Европы в целом и права в частности. Важно также, что сами современники чувствовали эти перемены по сравнению с предшествующей эпохой, за которой именно с XVI в. закрепляется название «средней», промежуточной между греко-римской Античностью и чем-то новым.

Правовые доктрины юриспруденции Нового времени сложно понять, не принимая в расчет главную тенденцию ее развития – обобщение норм и институтов римского права и средневекового ius commune. Данная тенденция, в свою очередь, восходит к идеалу упорядоченности культурных течений гуманизма и естественного права, повлиявших на первые европейские кодификации XVIII – начала XIX в. По сравнению с такой отчетливо выраженной тенденцией Нового времени схоластическая юриспруденция Средних веков ограничивалась весьма скромными логическими построениями, направленными на упорядочение казуистического материала фрагментов Свода Юстиниана посредством деления понятий и их классификации в рамках «понятийных пирамид».

Деятельность школы гуманистов и вторых схоластов (XVI в.) открывает новый этап развития европейской юриспруденции – этап систематизации. Для него характерен поиск фундаментальных критериев упорядочения правовых идей, а также выработка абстрактных правовых понятий. Такие понятия отсутствовали в традиционной юриспруденции школы комментаторов.

Доктринальные обобщения правоведов Нового времени, прежде всего сторонников естественного права, зиждились преимущественно на философско-правовом фундаменте и существенно изменяли смысл традиционных технико-юридических терминов. В договорном праве этот процесс привел к формированию обобщающего понятия договора-соглашения, непременным элементом или реквизитом которого является кауза. «Каузальная модель» регулирования договорных отношений разработана французскими юристами конца XVII–XVIII в. и получила признание в Кодексе Наполеона.

В XVI в. на фоне идей Возрождения и гуманизма, массового движения за обновление христианской религии (Реформации), формирования национальных государств и Великих географических открытий разрушались не только прежние территориальные и сословные границы, но и правовые, политические и этические доктрины Средневековья.

Правоведы не могли остаться в стороне от переосмысления духовного наследия общеевропейского права (ius commune) и устоявшейся традиции его изучения и преподавания («итальянское обыкновение»). Именно этим объясняется то, что в XVI в. на смену школе глоссаторов приходят сразу несколько научных направлений – гуманистическая юриспруденция («галликанское обыкновение»), «современное использование Пандект» (usus modernus Pandectarum) и вторая схоластика Саламанкской школы. Первое направление связано прежде всего с идеологией Возрождения, другие два возникли под преобладающим влиянием Реформации и Контрреформации.

Новые направления сложились в ответ на кризис традиционной комментаторской науки права. К началу XVI в. важнейшая школа позднего Средневековья достигла предела своих возможностей в разработке ius commune. Кризис школы имел различные проявления. Наиболее заметно он ударил по литературе. Главным жанром юридической литературы оставались комментарии. Однако теперь комментировали не первоисточники, а комментарии и комментарии на комментарии предшественников (Большая глосса Аккурсия, комментарии Бартола и Бальда). Новые комментарии превосходили прежние количеством ссылок на авторитетные работы, сложностью дефиниций, делений и классификаций. Написание комментариев на комментарии свидетельствовало о методологическом и научном застое школы.

В практическом плане комментарии все более отдалялись от практики. Если говорить о сфере частного права, то здесь неуклонно возрастал разрыв доктрины цивильного права и быстро меняющейся экономической ситуации. Бурное развитие международной торговли, усиленное Великими географическими открытиями, распространение капиталистических отношений вызывали к жизни новые формы социальных взаимоотношений. Между тем правовая доктрина цеплялась за терминологию и институты цивильного права комментаторов, предпочитая компромиссные решения серьезной реформе. Так, в ответ на потребность в признании обязательности всех правомерных соглашений комментаторы не отказались от устаревшего римского правила об отсутствии исков из неформальных соглашений («голых» пактов), но продолжали искать в Своде Юстиниана исключения из этого правила. К концу XV в. число таких исключений возросло с пяти-шести (в доктрине глоссаторов) до 67 (!). Римские правила о совершении устного контракта стипуляции также формально сохраняли значение. Однако повсеместное распространение практики письменного оформления важных договоров побуждало комментаторов время от времени делать на этот счет оговорки.

В числе других устаревших правил – римский запрет прямого представительства («никто не может стипулировать в пользу другого», «мы приобретаем имущество сами или через своих подвластных (членов семьи, рабов)», но не третьих лиц). Обходные пути могли выражаться в использовании старых цивильных конструкций для оформления новых отношений. Так, не известный римскому праву договор страхования в торговле между Нидерландами и Англией де-юре оформлялся как купля-продажа судна под отлагательным условием: страховщик соглашался «приобрести» страхуемое судно с товаром в случае кораблекрушения.

Методологические проблемы комментаторов усугублялись появлением новой научной идеологии эпохи Возрождения, ставшим общекультурным явлением. Для него характерен интерес к культурным достижениям греко-римской Античности во всем ее многообразии. Именно в этот период Античность приобретает значение классики – в смысле образца для подражания и объекта пристального изучения.

В интеллектуальном плане гуманизм Возрождения содержал важные новые идеи, несовместимые с прежней схоластической традицией. Соотношение традиционного схоластического и нового гуманистического подхода представлено в табл. 4.1.

Таблица 4.1. Соотношение схоластического и гуманистического подхода

Расхождения обнаруживаются по всем основным пунктам «научной программы» средневековой схоластики и гуманизма Возрождения. Налицо научная революция, изменение научной парадигмы в сфере «гуманитарных наук», а не только правоведения. Более того, в области права гуманистические идеи получили признание гораздо позже по сравнению с другими сферами интеллектуальной жизни и продвигались от страны к стране с разной результативностью. В Италии, например, в XV в. творили самые известные гуманисты (Лоренцо Валла, Пико делла Мирандолла, Массилио Фичино, Леон Баттиста Альберти и др.), а в юриспруденции вплоть до XVI в. ведущей силой оставалось «итальянское обыкновение» комментаторов-бартолистов.

Идейные, целевые и методологические расхождения неизбежно вели к конфликту традиционной и обновленной науки. Упреки гуманистов в адрес схоластов за их преклонение перед авторитетами, злоупотребление методами формальной логики в науке и образовании, надуманность большинства проблем в ироничной форме суммировал лидер «республики ученых» начала XVI в. Эразм Роттердамский. В своем бессмертном труде «Похвала глупости» (гл. 53) он следующим образом охарактеризовал теологов – главных пользователей схоластической методологии: «Люди этой породы… окруженные, будто воинским строем, магистральными дефинициями, конклюзиями, короллариями, очевидными и подразумеваемыми пропозициями, стали… нынче до того увертливые, что не изловишь их и Вулкановыми силками…». «Увертки» для Эразма – это «бесчисленное множество еще более изощренных тонкостей касательно понятий, отношений, форм, сущностей и особливостей, которых никто не сумеет различить простым глазом… Все эти архидурацкие тонкости делаются еще глупее из-за множества направлений, существующих среди схоластов, так что легче выбраться из лабиринта, чем из сетей реалистов, номиналистов, фомистов, альбертистов, оккамистов, скотистов и прочих…».

В том же своем труде Эразм смело иронизирует по поводу надуманного анализа ученых схоластов, придающих решающее значение не реальности, а логическим дефинициям: «(апостол) Павел делами засвидетельствовал свою веру, но вместе с тем дал ей недостаточно магистральное определение, сказав: „Вера есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом“. Равным образом, преуспевая в милосердии, он не сумел диалектически расчленить и точно ограничить понятие милосердия в XIII главе „Первого послания к Коринфянам“». Более всего нидерландского гуманиста беспокоило внимание теологов к форме и забвение подлинного содержания христианской веры.

Однако Э. Роттердамский в своей работе не ограничился критикой теологов. Столь же резко он критиковал и правоведов-схоластов: «Между учеными юристы притязают на первое место и отличаются наивысшим самодовольством, а тем временем усердно катят Сизифов камень, единым духом цитируют сотни законов, нисколько не заботясь о том, имеют ли они хоть малейшее отношение к делу, громоздят глоссы на глоссы, толкования на толкования, дабы работа их казалась наитруднейшей из всех. Ибо, на их взгляд, чем больше труда, тем больше и славы».

Следует отметить, что объектом нападок реформаторов науки стали не только методологические подходы схоластов, но и их научные произведения. Главное среди них – сама Глосса Аккурсия, этот «Аккурсиев абсент», дурман которого, по мнению гуманистов, напрочь скрывал от юристов великолепие комментируемого Свода цивильного права Юстиниана начиная с середины XIII в. Так, Франсуа Рабле (медик по профессии и писатель-сатирик по призванию) в своем романе «Гаргантюа и Пантагрюэль» (кн. 2, гл. 5) не стеснялся в выражениях, когда вложил в уста своего литературного персонажа Пантагрюэля следующие слова: «На всем свете не сыщешь такой прекрасной, такой цветистой и такой изящной книги, как тексты Пандект, – говаривал он, – а вот отделка их, то бишь глоссы Аккурсия, до того грязная, противная и вонючая, точно это отбросы и нечистоты».

Отношение гуманистов к праву в значительной мере определяли известные произведения Марка Туллия Цицерона, главным образом его высказывания в риторических трактатах «Об ораторе» (1.41.185-42.191) и «Брут» (41.151-42.153). Известный римский писатель, философ, государственный деятель, он обладал широкими познаниями в области права, которые не раз демонстрировал в своих блестящих судебных речах и литературных произведениях. Рассуждая о величии Римской республики, Цицерон в трактате «Об ораторе» (1.44.197) подчеркивал роль правовой системы: «Оттого-то знание права и доставит вам радость и удовольствие, что вы увидите, насколько наши предки оказались выше всех народов государственной мудростью; достаточно сравнить наши законы с их Ликургом, Драконтом, Солоном. Нельзя даже поверить, насколько беспорядочно – прямо-таки до смешного – все право кроме нашего. Об этом я не устаю твердить каждый день, противопоставляя мудрых наших соотечественников всем прочим людям и особенно грекам».

В то же время современное Цицерону знание о праве не вполне соответствовало его идеалу науки, о чем он писал в том же трактате (1.58.246): «…ты упрекаешь молодых людей за то, что им скучно изучать эту твою науку. Первым делом, ты говоришь, что она легка; ну, об этом пусть скажут те, кто чванится ею, задирая нос, как раз потому, что она считается сложнейшей; да подумай-ка и сам, как же ты ее считаешь легкой, если признаешь, что до сей поры это вовсе еще и не наука, а в будущем станет наукой только тогда, когда кто-нибудь изучит другую науку, чтобы с ее помощью и эту обратить в науку».

Под «другой наукой» Цицерон понимал логику, которая позволила бы упорядочить начала юриспруденции: «…ни один предмет не может быть возведен на степень науки (лат. ad artem redigi possit), если знаток предмета, задумавший это сделать, не владеет теми общими началами, которые только и позволяют из донаучных сведений построить науку» (1.41.186).

Однако для «закрытого клуба» римских правоведов Цицерон оставался судебным оратором, а не юристом. «Когда Цицерон ратовал за более сложную систематизацию права, с четкими определениями и отвлеченными понятиями, – отмечал известный романист Ф. Шульц, – юристы отвечали на эти упреки вежливым молчанием»[24]24
  Schulz F. Geschichte der römischen Rechtswissenschaft. Weimar, 1961. S. 65.


[Закрыть].

И Цицерону не оставалось ничего другого, как дальше упрекать юристов за упрямость. В речи «В защиту Мурены» (62 г. до н. э.) он изобличал знатоков права (законоведов) за превратное толкование законов: «Хотя законы и установили много прекрасных правил, большинство из них было извращено и искажено выдумками законоведов» (см. также в гл. 2 цитату из письма Цицерона, в которой он пародировал научный стиль современных ему юристов).

Традиционность римских юристов не смог преодолеть даже такой властный государственный деятель, как Гай Юлий Цезарь. Римский историк Светоний в жизнеописании Цезаря упоминает о его планах реформировать законодательство: он задумывал «цивильное право привести в надлежащий порядок, отобрав в нескольких книгах все самое лучшее и самое нужное из огромного множества разрозненных законов»[25]25
  Светоний. Божественный Юлий. 44.2.


[Закрыть].