Текст книги "Завеса"

Отец был недоволен. Он видел, что с сыном происходит что-то непонятное, и догадывался, кто на него плохо влияет. Ему давно нашептывали о злом гении Вайсфише, но тот хорошо платил сыну за работу. И еще ему сказали, что стиральные машины, по сути, чинит лишь его сын.

В один из дней ученики отца освободили складское помещение в доме от рухляди. И отец объявил сыну, что отныне тут будет его собственная мастерская. Хватит работать на других.

Берг мучился, не зная, как сказать об этом Вайсфишу, к которому он искренне привязался и был обязан столь многим. Выхода не было, и, набравшись мужества, Берг выложил все Вайсфишу, как на духу.

– Что ж, – улыбаясь, сказал тот, – я весьма рад.

– Почему? – искренне удивился Берг.

– Потому что обратного пути нет, – загадочно сказал Вайсфиш, – передай отцу мои поздравления.

– Ну, вот вы, владеете столькими языками, человек незаурядный, – решился Берг наконец-то, отпустив комплимент, задать давно мучающий его вопрос. – Почему вы занимаетесь починкой этих примитивных вещей, которые давно надо вышвырнуть на свалку?

– Лелею и холю свою свободную волю, – ловко срифмовал Вайсфиш, – ну а эта возня, понимаешь ли, чтобы человеку с голода не умереть. Будь здоров и отправляйся в путь, дальний и успешный, для нашего общего блага.

В этот час прощания Вайсфиш говорил сплошными загадками, прямо как знаток Божественных и государственных тайн.

Берг шел по улице в собственную мастерскую, щурясь на солнце. Обуреваемый невероятными идеями, он ничего не замечал вокруг, а тем временем страна гудела, как встревоженный улей. Ощущение надвигающейся войны угнетало всех. По радио доносилось смрадное дыхание бушующих египетских толп, наэлектризованных воплями президента Насера, угрожающего сбросить евреев в море. Уроженцы Израиля осуждали в свое время европейских евреев, шедших понуро, как скот, в крематории. Затем как-то притихли после суда над убийцей еврейского народа Адольфом Эйхманом, с отвращением наблюдая за этим жалким человечком, который, кривясь, как червяк, сидел в стеклянной клетке, был присужден к смертной казни через повешение, сожжен, и прах его рассеяли с самолета далеко за территориальными водами Израиля.

Теперь же, в эти дни, народ Израиля ощутил удушающую безысходность гетто. Берг немного очнулся, когда его попросили о помощи работники похоронной конторы «Хевра кадиша». Надо было измерять парки в Тель-Авиве на случай массовых захоронений после, упаси Господи, вражеских воздушных налетов. Внезапно Берг ощутил, как страх, который охватил его в восьмилетнем возрасте при бомбежке Тель-Авива, вновь прихлынул к корням волос. Теперь у него самого были четыре дочери и трехлетний сын. Он только в этот миг заметил, что окна домов заклеены крест-накрест полосами газет. Не оставалось ничего другого, как вместе с остальными готовить запасы воды и продуктов в бомбоубежищах, рыть вдоль улиц укрытия, насыпать песок в мешки.

Пятого июня, задолго до семи утра, Берг внезапно проснулся. Стояло непривычное тревожное безмолвие. Даже птицы затаились. Обычно, в это время они начинали свой веселый галдеж, еще больше углубляя предутренний сон. Осторожно, чтобы никого не разбудить, вышел из дома, добрел до выезда из Бней-Брака. Радио в кафе по ту сторону улицы молчало. Ни одной живой души. Казалось, город вымер или притворялся мертвым, как жук в предчувствии угрозы, которая в любой миг могла грянуть с высот. Ведь город был абсолютно беззащитен перед настежь распахнутым небом. Только отдаленно, за домами, в районе моря вроде бы различался какой-то слабый гул. Это не был гул волн, скорее гудение мотора, но такой слабое, словно надоедливая муха, кружилась над ухом. Потом и это смолкло. Берг вернулся в дом, заглянул к детям. Те были погружены в безмятежный, воистину детский сон, чем и заразили Берга. Он лег и отключился.

Проснулся непривычно поздно. Вероятно, и вправду тревога повергает в глубокий сон, особенно если вокруг стоит непривычная напряженная тишина. Берг бежал в мастерскую Вайсфиша, которого давно не посещал. Он помнил: в трудные минуты именно Вайсфиш был ему помощью.

Дверь в мастерскую была закрыта. Странно, Вайсфиш всегда был ранней пташкой.

Берг уже собирался повернуть назад, но услышал странные звуки за дверью. Берг знал, что Вайсфиш в подсобке прячет небольшой радиоприемник, по которому слушает Лондон. Ну, конечно, дверь была приоткрыта. Сидящий в полумраке Вайсфиш приложил палец к губам.

То, что услышал Берг по Би-Би-Си, едва не сшибло его с ног. Как явствовало из непрерывно идущей передачи, в семь часов сорок пять минут утра военно-воздушные силы Израиля внезапно нанесли удар по всем аэродромам Египта. К этому часу уничтожены все военные самолеты Египта, Сирии и Иордании. На Синае идут бронетанковые бои.

Берг вышел из мастерской. Ему не хватало воздуха для дыхания и света для глаз. Он взглянул на свои ручные часы. Около двенадцати.

И Берг, одержимый компьютером, но верящий единственно Святому, благословенно имя Его, застывшим взглядом следящий за движением минутной стрелки, неожиданно в этот миг, к собственному удивлению, подумал, что вот она, воистину минутная стрелка Истории, и весь мир в эти мгновения прикован к ней взглядом.

Шестого октября семьдесят третьего года, в Судный день, грянула новая война, застигшая Берга в синагоге. Он истово молился, беспокоясь за отца, который часто вставал, читал большие фрагменты из молитвенника вперемежку с пением кантора. Сегодня он был гораздо бледнее обычного. Глаза были закрыты.

Берга вызвали на минуту.

– Война, – выдохнул синагогальный служка, – надо разносить повестки, разыскивать людей по старым адресам.

Из синагоги выходили мужчины, прервав молитву, получая пачки повесток.

Берг взглянул на часы. Время приближалось к двум после полудня. Кафе на выезде из Бней-Брака было закрыто. Телевидение и радио должны были, как обычно, возобновить передачи к завершению Судного дня, с появлением первых звезд.

Это было для Берга истинным наваждением: каждая война начиналась в безмолвии.

Внезапно ровно в два часа радио заговорило. Диктор передавал новости: армия Египта форсировала Суэцкий канал, колонны сирийских танков движутся через Голанские высоты к озеру Кинерет, идет срочная мобилизация резервистов. Диктор начал читать пароли воинских частей, в которых уже были засекречены места, куда следовало срочно прибыть, получить обмундирование, оружие и боеприпасы, затем зачитал указания штаба Гражданской обороны населению: продолжать заклеивать окна, не пользоваться телефонами и частным автотранспортом.

Машины сновали во всех направлениях, и никто из жителей Бней-Брака, этого оплота религии, не препятствовал их движению.

Раздав повестки, Берг по старой привычке проскользнул в мастерскую Вайсфиша, прижавшегося своими ушами-локаторами к приемнику. Берг прислонился к стене. Слушал, закрыв глаза. Би-Би-Си, ссылаясь на информационные агентства арабских стран, передавало о множестве погибших израильтян и о том, что население Израиля в панике, чуть ли не грабит продуктовые магазины. Разнося повестки, Берг видел непривычно длинные очереди к дверям таких магазинов, но не было никакой паники, хотя больше обычного запасались хлебом и молочными продуктами.

Но самым болезненным для Берга было сообщение о советских противовоздушных ракетных батареях САМ, сбивающих израильские самолеты, словно именно он, Берг, в значительной степени нес вину за это. Не додумал давно им лелеемую идею превратить программу «морского боя» в «воздушный», не пытался связаться с военными инстанциями, жил вот так, на поводу умственной лени, нежелания оказаться смешным фантазером в глазах тех, без помощи которых ему не одолеть все возникающие при разработки этой идеи проблемы.

Да, не было воздушных налетов, города и поселки, затаившись, жили обычной жизнью. Однако было ясно, что на северных высотах, нависающих над страной, и далеко на юге, в зоне Суэцкого канала, решается вообще судьба не только молодого, двадцатипятилетнего, государства Израиль, но и еврейского народа, треть которого совсем недавно была уничтожена в пространствах «цивилизованной» Европы.

Берг почти ничего не ел в эти дни, не выходил из синагоги, молился, выполняя возложенный на него долг просить у Святого, благословенно имя Его, милосердия к тем, кто стоит не на жизнь, а на смерть, в полях гибели, всем существом ощущая, как страна истекает кровью. И все же душа в нем изнывала ощущением собственного ничтожества. Святой, благословенно имя Его, одарил его способностями, которые с лихвой могли оправдать его освобождение от воинской службы во имя службы религиозной, но он оказался далеко не на высоте это дара.

В общем, душевный итог Берга к тридцати трем годам его жизни был неутешителен.

Что с того, что в определенных, весьма узких, кругах знатоков компьютерного дела, которых можно было отличить по безуминке в глазах, он слыл компьютерным гением. В сущности своей он оставался тем же восьмилетним ребенком, испытывавшим страх перед воздушными налетами и все еще не отказавшимся от абсолютно неосуществимой мечты – стать летчиком и бомбить Египет. В реальности же он занимался изматывающим бесплодностью ковырянием в стиральных машинах, при виде которых подкатывал к горлу запах немытых тел и грязного белья. Ко всему прочему, он очень переживал за отца, который сильно одряхлел, но продолжал бодриться, что весьма поддерживали ученики, вечно окружающие его, беспрерывно галдящие, распространяющие о нем всяческие были и притчи, превращающие его в живую легенду.

Берг боялся себе признаться в этом, но его больше интересовало, как выглядит хозяин кафе перед въездом в Бней-Брак, кафе, воистину ставшего легендой. В эти дни там появился телевизионный приемник с достаточно большим экраном, обращенным на улицу, так, что жители Бней-Брака стали толпиться на противоположной стороне улицы. Приносили складные стульчики, усиленно молились, открыто косясь на экран, как можно коситься на небо, облака, деревья, которые всегда были упоминаемым окружением в Торе, Талмуде и особенно в «Зоаре».

Они уже не могли удовлетвориться лишь снимками в газете. Им требовались картинки, движущиеся, как сама жизнь, хотя во всех передачах речь шла о смерти. Потрясали кадры тысяч израильтян рвущихся в израильское посольство в Вашингтоне с требованием немедленно отправить их на фронт. Эти-то, в основном, были резервисты. Но еще более удивительным были кадры, прилетающих в страну в эти дни репатриантов из Советского Союза, тоже требовавших посылать их в бой прямо из аэропорта. Непонятно было, как эта сверхдержава, стоящая за всеми уловками Египта и Сирии, разрешила евреям выезд.

Хотя в синагоге все усиленно молились, Берг внезапно ощутил какой-то сквозняк, слабо пронесшийся поверх голов. Передавали шепотом: Армия обороны Израиля форсировала Суэцкий канал, полностью окружена третья египетская армия, наши танки в сорока километрах от Дамаска.

Газету со снимком, на котором окруженные египетские солдаты выстраивают в ряды сотни пластмассовых канистр с водой и читают листовки, сбрасываемые израильскими вертолетами, призывающие их прекратить сопротивление, сдаться в плен в обмен на беспрепятственное возвращение в Египет, вырывали друг у друга из рук.

Был момент, когда мир замер на грани Третьей мировой войны: ядерные силы СССР и США были приведены в высшую боевую готовность.

Неужели, думал Берг, прав был, по словам Вайсфиша, Бубер, утверждавший, что Святой, благословенно имя Его, опустил Завесу между Собой и миром, более того, между Собой и своим народом?

В эти дни жесточайшей войны посторонний наблюдатель, оказавшийся в Бней-Браке, мог бы подумать, что жители его обитают на Марсе, настолько они казались далекими от реальных событий, но это лишь казалось. Эти жители, не пользующееся радио и телевидением, получающие весьма скудную информацию, выработали особое чутье мгновенного получения самой насущной информации, даже опережающей свое подтверждение, которое всегда оказывалось верным.

Когда напряжение несколько спало, Берг, пропадавший в синагоге с раннего утра допоздна и почти не прикасавшийся к пище, вышел, подобно больному, пережившему кризис и вышедшему из больницы на слабых подламывающихся в коленях ногах.

В запертой мастерской пылились стиральные машины, требующие починки, но никто из их владельцев не теребил Берга.

Берг постепенно приходил в себя, когда неожиданный удар чуть вообще не сразил его. Странные совпадения, по мнению Берга, явно посылаемые свыше Святым, благословенно имя Его, бывают в жизни.

Первого декабря страшного семьдесят третьего года, с разницей в несколько часов, скончались на восемьдесят седьмом году жизни «этот Бен-Гурион» и отец Берга – великий учитель и раввин, продолжатель дела рабби Нахмана из Брацлава, Мордхе-Йосл. Было нечто общее в их похоронах. Мимо гроба Бен-Гуриона, установленного в Кнессете, прошло более четверти миллиона человек. Затем, согласно его завещанию, тело доставили на вертолете в кибуц Сдэ-Бокер – «Утреннее поле», где он и был похоронен без единой траурной речи и оружейных залпов.

Десятки тысяч приверженцев рабби Нахмана – из Тверии, Цфата, Иерусалима – съехалось в Бней-Брак на похороны отца Берга. Столь внушительную массу, сплошь в черных костюмах, пальто, капотах, шляпах и меховых шапках можно было лишь оценить по снимку с вертолета, опубликованному в газетах.

Ничего этого Берг не видел и не хотел видеть. Суетящееся вокруг тела отца множество толкало его со всех сторон и во все стороны, а он лишь молился, ощущая тонкую нить, уже готовую порваться, но все еще связывающую его с отцом. Минутами ему так хотелось прямо тут, посреди толпы, сесть на землю, посыпать голову пылью, ничего не слышать. Поддерживала его лишь жена Малка и дочери.

Все, что случилось, и войну, и смерть отца, он принимал, как наказание за личные его грехи, целыми днями лежал в постели и таял на глазах. Тем временем шла борьба между приверженцами раввина Нисенбойма, правой руки отца, и теми, кто видел Берга-сына наследником отцовского места.

Однажды во сне явился Бергу отец Мордхе-Йосл, как обычно, бледный и строгий. «Сын, – сказал он, – только Святой, благословенно имя Его, дает жизнь и отбирает жизнь. Человек же недостоин Его, если не может нести ношу жизни – пусть тяжкую и горькую – до конца».

Берг проснулся, увидел на тумбочке, у постели, письмо с необычными марками, адресованное отцу Мордхе-Йослу. Вероятно, жена Малка положила его у изголовья мужа, ибо посланное отцу, которого нет, оно могло быть вскрыто только сыном. Адрес был на английском, на марках, было написано латинскими буквами «Lietuva». Берг сидел на постели, держа в руках письмо, как некий неизвестно откуда, а скорее, с того света вынырнувший знак, связанный с только что приснившимся ему отцом. Он оглядывал комнату, словно впервые в нее попал. Все в ней было не в фокусе, как однажды, когда у него было ощущение, что сходит с ума. Он лихорадочно разорвал конверт. Письмо явно могло быть с того света, во всяком случае, из начала века, судя по оборотам, используемым в языке идиш тех давних лет. Писала младшая любимая сестра отца из Вильнюса. Непонятно, как и почему, Берг внезапно почувствовал приток сил, давно забытую уверенность в себе. Оказывается, корни жизни гораздо глубже и крепче, чем это представляется ослабленной душе.

Берг встал с постели, впервые нормально поел и заявил, что наследником отца может быть только раввин Нисенбойм.

В газетах было напечатано объявление о наборе на компьютерные курсы в рамках Министерства обороны. Берг, окончательно пришедший в себя, видел в этом возможность каким-то образом наконец-то вступить в контакт с этим учреждением.

– Вы что-то знаете о компьютерах? – недоверчиво спросил его молодой человек, вероятно, ответственный за курсы, критически окидывая взглядом облачение Берга.

– Знаю.

– Покажите.

Компьютер, естественно, был начинен весьма примитивной программой. Берг сел и показал. Молодой человек, сидевший рядом, чуть не свалился со стула. Из других комнат сбежались, скорее всего, тоже компьютерщики. Все, что показывал им Берг на этой машине, было свыше их понимания. Привели какого-то лысого человека в потертом костюме, который некоторое время стоял за спиной Берга, потом коснулся его плеча:

– Генерал Йогев. Пойдемте ко мне в кабинет. Присаживайтесь. Итак, ваша фамилия Берг.

– Да.

– Насколько я понимаю, вам тут учиться нечему. Зачем же вы пришли?

– У меня есть идеи.

– Выкладывайте.

– Видите ли, когда мне было восемь лет, египтяне бомбили Тель-Авив. Было много жертв. Я был очень испуган и дал себе зарок: вырасту – стану летчиком, чтобы осуществить одиннадцатую казнь египетскую – бомбардировку. Летчика из меня, естественно, уже не получится. Но вот, управлять беспилотным самолетом при помощи компьютера…

– У вас есть какие-нибудь начальные разработки?

– Вы, конечно, слышали об Артуре Самюэле, создавшем компьютерную программу игры в шахматы и шашки?

– В курсе.

– Так вот, я написал программу знакомой всем нам с детства игры в «морской бой» и тоже ввел две копии, чтобы они играли между собой. Это, естественно, гораздо проще шахмат. Короче, я проиграл своему Голему, как доктор Франкештейн – созданному им искусственному существу.

– Вы имеет в виду рабби Ливу из Праги, если я не ошибаюсь.

– Рабби Лива не проигрывал Голему, он мог его обуздать и управлять им.

– Какова же ваша идея?

– Понимаете ли, «морской бой» можно заменить «воздушным».

– Весьма интересно.

– Честно говоря, я торопился к вам еще по одной причине. Я вычитал в газете, что тут пребывает по приглашению вашего министерства великий Эдвард Теллер, отец американской водородной бомбы, и что тема его приезда – беспилотные самолеты. Мне бы, простите, очень хотелось на него взглянуть.

– Вам повезло. Встреча состоится через три часа. Я вас приглашаю, – сказал Йогев, подумав про себя, что в Берге он нашел золотой самородок.

На встрече с военными, Теллер с любопытством косился на бородача с пейсами и в шляпе. И вовсе был удивлен, когда Берг задал ему вопрос по поводу знаменитой будапештской гимназии, воспитавшей столько Нобелевских лауреатов, и сплошь евреев, как отец кибернетики Норберт Винер, отец компьютерной архитектуры Джон Фон-Ньюмен, и вот же, господин Теллер, отец «водородной бомбы», воочию сидящий перед ними.

Теперь Берг с утра чинил стиральные машины, с обеда посещал компьютерный отдел генерала Йогева, а ночью засиживался опять же в мастерской. Соорудил закуток, как и в прежнем месте, где стоял его старый компьютер с приобретенным недавно печатным устройством.

Однажды жена Малка, весьма деликатная в отношении к мужу, не выдержала, и заглянула, не к ночи будет сказано, в мастерскую. В темноте, в глубине светился лишь волчьим глазом компьютер. Малка не узнала мужа. Вид у того был дикий, волосы и борода всклокочены, глаза сверкали, как у больного, погруженного в горячечный бред, или одержимого игрой картежника. Он не отрывал взгляда от экрана, пальцев от клавиш. Из печатного устройства ползли листы, на которые он набрасывался как на редчайший каббалистический текст, словно бы идущий прямо с небесных высот.

Больше всего Малка испугалась, увидев лежащий рядом с мужем матрац. Осторожно ретировалась. Приготовила кофе. Вернувшись, долго стучала в открытую дверь, пока муж не выглянул. Смутился, извиняясь, что вот же, столько у него работы – у всех портятся эти чертовы стиральные машины. Но взгляд его был отрешен как у безумного.

Только через пару дней, когда он, как ей показалось, пришел в себя, она рассказала ему о своем ночном посещении мастерской. Больше скрывать не было смысла, да и он вообще от нее ничего не скрывал, как истый брацлавский хасид, жаждущий исповеди. Берг попытался, насколько можно вразумительно, объяснить ей, о чем идет речь, после чего она еще больше стала беспокоиться и деликатно намекнула, что, может, стоит ему посоветоваться с каким-либо истинным раввином, каким был его отец. Ведь после смерти отца он еще ни разу по-настоящему не выговаривался.

– Знаешь,– сказал Берг, – вот выложил тебе душу, и легче стало. Ты и есть мой исповедник. Никто этого знать не должен, даже раввин. Это ведь военный секрет, понимаешь? А стиральные машины это отличная маскировка. Знаешь, Малка, есть такой советский анекдот: мужик работает на кроватной фабрике много лет. Все хочет собрать кровать, а получается пулемет.