Текст книги "Завеса"

В бункер потоком шла информация о готовности к началу операции. Берг с горечью размышлял о трагической гибели гениального Алана Тюринга, расшифровавшего код германской машины «Энигма» еще в начале Второй мировой войны, так, что британцам были известны все секреты противника. Берг считал его своим учителем. Вот бы радовался тот успехам своего ученика, расшифровавшего сверхсекретные частоты советских радаров, по щупальцам которых беспилотные самолеты-бомбы готовы спуститься в цель. Особые ракеты «земля-земля» были нацелены на центральный электронный «мозг» всего ракетного пояса. Четыре «Боинга», превращенные в электронные станции, готовились нарушить связь между станциями наведения противника и самолетами. Самолеты раннего предупреждения «Хок» уже кружили над морем, и, благодаря их «электронному оку», на экране видны были «Миги-23» только выруливающие на старт с военного аэродрома вблизи Дамаска.

В два часа дня началась операция по уничтожению ракетных батарей.

Настал миг истины.

Несмотря на разгар войны, сирийцы были захвачены врасплох атакой на ракетный пояс в Ливанской долине.

Командующий сухопутными войсками Армии обороны Израиля в Ливане генерал Бен-Галь по кличке Януш, некогда голодный польский мальчик, привезенный из Сибири через Тегеран в Израиль, и ставший здесь истинным героем, увидел издалека полосы дыма, тяжело вздымающиеся с сирийских территорий. Связался с центральным командным пунктом. Ему и сказали: началась атака на ракетные батареи САМ. Секретность операции была даже на его уровне командующего войсками, которые должны были атаковать сирийцев после уничтожения ракет.

Атака застала в движении 3-й сирийский ракетный полк, который вошел в Ливан и был уничтожен на ходу, так и не успев вступить в действие.

Из 19 батарей было уничтожено 14 и еще 3 выведено из строя в течение считанных часов, двумя атаками с воздуха.

Сирийцы пытались спасти батареи и подняли в воздух множество самолетов за день до атаки на ракеты, надеясь массой противостоять израильским ВВС, сбить хотя бы несколько самолетов, которые летали небольшими группами. Сирийцы летели «фалангами» по 12 самолетов. А в момент атаки на ракеты подняли в воздух почти весь свой военно-воздушный флот.

Начался бой, в котором участвовало с двух сторон до 200 самолетов. Еще никогда в истории войн двадцатого века на таком сравнительно малом пространстве не было такой концентрации боевых машин.

Тут особенно показала себя программа, прототип которой был разработан Бергом. Каждый вражеский самолет мгновенно засекался, и его изменяющиеся в ходе полета координаты беспрерывно фиксировались, автоматически наводя на цель самолеты израильских ВВС.

Согласно доктрине генштаба сирийцев, как и штабов других арабских стран, считалось, что бороться с израильскими ВВС можно только плотным огнем противовоздушных ракетных батарей.

Уничтожение ракет поставило под вопрос продолжение войны.

Потери сирийцев были огромны.

Только в этот день они потеряли 29 самолетов. Всего, включая последующие дни, было сбито более 80 сирийских самолетов, пересекших ливано-сирийскую границу. Технику можно было моментально восстановить из советских складов да еще за полцены.

Но более половины летного состава, среди которого было много ветеранов, погибло или получило ранения. Тут же по Европе пробежал анекдот: сирийского летчика учат поднимать самолет в воздух. «А как же сесть?» – спрашивает он. «Тебя посадят».

Сомнительно, осознало ли до конца командование и генеральный штаб Сирии, что вообще произошло в этот день.

Рухнула вся система сирийской противовоздушной обороны.

Это был абсолютный нокаут.

Более того, по сути, весь ракетный пояс Варшавского пакта был обезоружен.

Сработала высочайшая степень координации систем управления связи, дотошное владение ситуацией, системой радаров и беспилотных самолетов, совершенного вооружения и, конечно же, беспрецедентное функционирование в бункере подразделения электронной войны.

И все же самым главным во всем этом был человеческий фактор – высокая выучка пилотов в маневренности и мгновенной оценке ситуации.

Виртуозность пилотов была еще в том, что бой велся в небольшой акватории неба – на участке в 50 на 50 км.

Победа была бы еще более внушительной, если бы израильские ВВС получили разрешение атаковать сирийские самолеты на земле и гнаться за убегающими самолетами в небе.

Только с наступлением сумерек сирийцы осознали величину их поражения.

Ночью, со среды на четверг, ВВС продолжали наносить удары по сирийцам, изолируя их аэродромы, не давая возможности вводить в действие войска.

Так сирийцы начали двигать на передовые позиции 3-ю танковую дивизию. 47-й полк вышел из Хомса. Его обнаружили ночью. Израильские самолеты разнесли все трейлеры и танки. От полка остались только осколки.

Речь шла лишь о том, расширит ли Израиль свои действия и войдет в Сирию со стороны Ливана, не говоря уже о Голанских высотах, и с флангов окружит Дамаск.

Президент Сирии Асад в панике послал министра обороны Мустафу Тласа в Москву. Лишь впоследствии стало известно, что Тлас просил СССР – взять на себя воздушную оборону Сирии, создать «воздушный зонт».

Москва отказала.

В оружии и самолетах отказа не было. В Сирию прибыло множество советников во главе с заместителем командующего ПВО генералом Юразовым. Было даже сообщение о том, что на некоторых южных военно-воздушных базах СССР было сконцентрировано оборудование в больших количествах, очевидно, для посылки в Сирию.

Международные средства массовой информации писали, что, по мнению западных военных экспертов, советская военная машина потерпела в «электронной войне» в Ливане полный крах, сравнимый с технологической катастрофой.

Израиль вторично потряс мир.

Первым было потрясение после Шестидневной войны.

Конечно же, страны Варшавского пакта и, в первую очередь, СССР – пытались преуменьшить значение этого поражения, по старому своему рецепту замалчивая его. Но советская военная разведка и ГРУ из кожи вон лезли, чтобы открыть секрет уничтожения ракет СА.

Ведь речь шла не столько о престиже сверхдержавы, сколько о необходимости исправить ущербность собственного оборонительного пояса, Варшавского пакта.

Оказалось, что Израиль, одной из характерных черт жителей которого является неудержимая болтовня, умеет хранить секреты.

Какие только фантастические объяснения не возникали, с множеством деталей и подробностей опубликованные в средствах массовой информации – о разгроме ракетного пояса.

Все они были далеки от истины.

ЦИГЕЛЬ

Во всех цехах военно-воздушной базы царило возбуждение, плохо скрываемая тревога. Когда же началась круглосуточная работа по проверке и подготовке самолетов, все поняли, что критический момент приближается.

Цигель, вызванный в утреннюю смену после ночной, валился с ног, несколько раз бежал помыть лицо, чтобы не клевать носом. Сквозь струю воды, шумно текущую в туалете из крана, доносились звуки бубнящего где-то вдалеке радио.

Вдруг раздался взрыв голосов, даже, скорее, рев множества глоток, преодолевший все перегородки и расстояния между цехами. Цигель включил в кармане сильнейшее записывающее устройство величиной со спичечный коробок и выскочил, как очумелый, весь трясясь, из туалета.

Это был момент, когда пришло сообщение о разгроме сирийского ракетного пояса в Ливанской долине. В этот же миг у всех развязались языки, ибо надо было как-то утишить внутреннее потрясение. Времени у всех было в обрез, потому что на поле уже садились первые самолеты, участвовавшие в этой беспрецедентной операции, и даже летчики, обычно существа молчаливые, не могли удержаться от каких-то реплик, которые мгновенно разносились технарями, оказавшимися с ними рядом и спешащими застолбить авторское право на услышанное.

Все ощущали себя соавторами великой победы.

В короткие минуты перекура в курилку набивалось множество народа. Подобно тому, как мудрецы благословенной памяти, комментаторы Священного Писания, начинали свой комментарий словами – «Рабби Амнуна начал и сказал…», здесь каждый, услышав соседа, начинал репликой знатока – «Что вы говорите? Что вы рассказываете? Вот я…»

Записывающее устройство Цигеля, профессионально знавшего, где можно поживиться стоящей информацией, вообще не выключалось. Благо, особо емкая пленка была у него в достаточном количестве. Трудно было, конечно, разобрать на слух, насколько в этом неудержимом потоке речей содержаться крупицы истинной информации, но одно было несомненно: это была спонтанная реакция людей, вплотную связанных с грандиозной победой, услышавших первую реакцию ее исполнителей, только спустившихся с неба, так, что горячее дыхание свершившегося события передавалось всем, кто был поблизости.

Слова «Варшавский пакт» не сходили с уст каждого.

Еда в столовой оставалась почти нетронутой, ибо все успевали насытиться слухами, дебатами, предположениями, время от времени, пересыпаемыми фразой самодовольства в стиле еврея из Одессы – «Вы мне говорите!.. Он мне говорит!»

Нюхом ищейки Цигель ощущал, что на этот раз улов будет не менее важным, чем само событие, но, конечно же, о главной тайне не могло быть и речи. Быть может, из калейдоскопа разговоров что-то и выкристаллизуется, но это, как говорится, уже была не его забота. Главное, потрясали рассказы о том, что ни одной значительной царапины вообще не отмечалось на возвращающихся с неба самолетах. Цигель мог только завидовать стоящим рядом с ним в курилке людям, чьи руки несколько минут назад касались этих самолетов. Это уже пахло некой мистикой в стиле родственничка Берга. Случайно ли вынырнуло это имя?

Цигель ощутил внутренний толчок, заставивший его вздрогнуть. Мгновенно перед внутренним его зрением возникла дверь в мастерскую по стиральным машинам Берга, которую он пытался открыть, какой-то гаснущий в темноте мастерской блик, и явный звук выключаемого компьютера.

Опять же профессиональное чутье пса-ищейки схватило Цигеля за горло воистину зубами такого пса.

Но усталость давала себя знать. После смены он с трудом добрался до дома и, уже валясь в постель, краем уха услышал от жены, что звонил Миха Пелед из Комитета защиты мира, и просил Цигеля связаться с ним между шестью и семью часами утра по телефону, судя по номеру которого было ясно, что это телефон-автомат.

Всю ночь Цигелю снились родители Михи Пеледа, которые приехали из России в двадцатые годы клятвенными коммунистами. Фамилию предков Рабинович они тут же сменили на Пелед. Так на иврите звучала фамилия любимого вождя всех народов Сталина. Их не остановило то, что таких Пеледов в те годы в Израиле было пруд пруди. До пятидесятых годов они были частыми и желанными гостями советского посольства в Рамат-Гане и, несомненно, вместе со сплетнями о Бен-Гурионе и Голде Меир, передавали кое-что более серьезное. Так и ушли в мир иной верными идеям своей молодости, чтобы появиться во сне Цигеля, который видел их мельком всего один раз, побывав по какому-то делу у Михи в кибуце. Сам же Миха был членом Объединенной рабочей партии – МАПАМ и активистом Комитета в защиту мира. Он довольно сносно говорил по-русски, но с сильным акцентом.

Цигель с трудом проснулся, омыл лицо холодной водой, и вышел на прогулку до шести утра. Выбрал телефон-автомат в получасе ходьбы от дома, хотя ясно было, что любой номер можно засечь.

Набрал номер.

Трубку немедленно сняли.

– Миха?

– Привет. Что ты сегодня делаешь вечером?

– У меня смена с семи вечера до двух ночи.

– Отлично. После смены, по дороге домой, сделай крюк. Поезжай до конца улицы Бальфур в Бат-Яме, в сторону полицейского участка. Рядом с ним большой парк. Заезжай в него, но не углубляйся. Думаю, это будет между тремя и четырьмя ночи.

– У меня «Рено-16» желтого цвета.

– Будь.

Ясно: кто-то выходил на связь.

Несколько раз он собирался положить в тайник пакет с накопившимся материалом, но какой-то пробудившийся в складках души страх не давал ему этого сделать.

Жена ушла на работу, отведя по дороге сына в школу. Старуха, мать жены, не выходила из своей комнаты. Цигель лихорадочно подбирал материалы, заполнял симпатическими чернилами листы, все еще не в силах привыкнуть, что исчезающие строки могут быть кем-то прочитаны. Набрался солидный пакет. В последнее время, совсем обнаглев, Цигель брал материал с собой, пряча его в багажнике под грудой обычного для всех автомобилистов хлама. Охранники знали его в лицо и не проверяли.

Ощущая уже ставшую привычной нервную дрожь в пальцах перед такими встречами, Цигель осторожно въехал в парк, запер машину и прошел несколько шагов. В четвертом часу ночи парк был абсолютно пуст и беззвучен, без даже намека на ветерок, пробуждающий дремлющую листву деревьев.

– Кого я вижу, – услышал Цигель знакомый голос, и, хотя готовился к встрече, все же озноб прошел по спине.

Слабая улыбка профессионального убийцы Аверьяныча высветилась перед ним.

Две руки, как собаки, кинулись навстречу друг другу, чтобы сцепиться в рукопожатии.

Все же это был его личный ведущий, куратор, «отец родной», которого он давным-давно не видел. Они существовали в парном танце, и каждый подсознательно чувствовал следующее движение партнера. В определенной степени оба одинаково рисковали здесь, за границей.

Плохо дело, подумал Цигель, если Аверьяныч в дни войны оказался в Израиле. Он сильно изменился, не каламбурит, все шеей крутит, удивляется, произносит непривычное для него слово «мистика», стал верить в приметы. Это настолько потрясло Цигеля, что он даже перешел с куратором на фамильярный тон:

– Помилуйте, Аверьяныч, вы в это верите?

– А знаешь ли ты, что в нашей фирме есть целый отдел экстрасенсов? – вдруг разоткровенничался «отец родной». Но Цигеля поразило лишь слово «фирма» – нечто новое в лексиконе органов, пытающихся, очевидно, шагать в ногу со временем.

– А, ладно, чего там, – внезапно с непривычной дрожью в голосе произнес Аверьяныч.

Этот жестокий тип с холодно-безжизненными глазами вербовщика, асс в деле ловли человеческих душ, неожиданно скис, выказав свое человеческое нутро, пусть и гнилое, но хотя бы вызывающее жалость, а не внутреннюю ненависть жертвы.

Из общего настроя его слов или, скорее из того, что таилось за словами, можно было понять, что Аверьяныч в истерическом напряжении ищет «секрет» уничтожения Израилем сирийских самолетов и ракет, зная и чувствуя, что задание заведомо обречено на провал, и надо искать пути для собственного спасения, не просто карьеры, а шкуры. Он почти признался, что так ему и сказало начальство, которое в последнее время новое, его не очень любит. Старался Аверьяныч держать Цигеля коротко на шнурке, используя некогда непререкаемое, почти гипнотическое влияние на своего питомца, но в голосе его то и дело прорывалась лихорадочность, даже испуг.

«Еще сбежит»,– подумал про себя Цигель и похолодел, – Еще выдаст. Говорит невероятное, впрямь думая, что он, Цигель, не просто жалкий стукач, а поистине спаситель отечества, прямо Штирлиц:

– Родина тебя не забудет, рой рылом землю. Да понимаешь ты, что случилось? Ты же свой. Большая беда. Весь Варшавский пакт, вся противовоздушная оборона пошла к ядрене фене, если эти ракеты можно так легко разнести».

У обоих в эти минуты даже в мыслях не было, что следует искать разгадку в дремучей среде пейсатых фанатиков. Прямолинейность недалекого ума и полуобразованности в который раз подводила их, и с ними всю Систему за их спиной, еще не подозревающую о скором своем падении.

Цигель не догадывался, что существует такая степень ничтожности, которая рождает манию величия.

Слова Аверьяныча о Варшавском пакте – в какой-то миг изводящей усталостью ночи – пали на благодатную почву. И готовясь проявлять активность, Цигель после этих слов на миг вообразил себя птицей, пытающейся взлететь и увидеть, что за забором, но уже в следующее мгновение осознал себя цыпленком, который в любую минуту может быть раздавлен машиной, если, забыв предосторожность, будет разгуливать по проезжей части.

На секунду он впал в дремоту и, тут же, очнувшись, не мог взять в толк, где находится и кто с ним рядом.

Цигель больше всего в жизни боялся таких мгновенных выключений сознания.

Аверьяныч бодро встряхнул его, но сам выглядел постаревшим и не очень твердо стоящим на ногах.

Цигель был убежден во всесильности Главного разведывательного управления – ГРУ, но в эти минуты встречи с Аверьянычем поймал себя со страхом на мысли, что никакие они не всезнающие, что, кажется, на него полагаются, как на гвоздь в программе. И это на него, на мелкий винтик, отделенный от бункера секретов в этом государстве мощными стенами, которые ему просто не преодолеть.

Получалось, что эти люди, которых он видел проходящими мимо и исчезающими за бронированными дверьми, такие же лысые и бледные, как он, сумели создать такое, что мгновенно обезоружило весь, только подумать, Варшавский пакт, всю сверхдержаву, уничтожив сирийские противовоздушные ракеты в Ливане.

Неужели вся эта мощь ГРУ – блеф, и на него одного – здесь, в Израиле – вся надежда? Неужели нет более крупных шпионов поближе к бункеру секретов?

Потрясало, что Аверьяныч, хитрейшая бестия, просто до бестолковости не понимал, что способен добыть Цигель на своей работе.

Или притворялся, имитирую чурку?

То патетически нажимал на патриотизм, то, внезапно став самим собой, показал в улыбке зубы и произнес на языке русской глубинки, знакомое со времен разведшколы:

– Ты поспрошай…

Это означало на посконном языке мастеров шпионажа: высмотри, подслушай, вынюхай, выверни свою душу наизнанку, чтобы добиться того же у ничего не подозревающего собеседника.

– Как в добрые старые времена, дорогой учитель? – ностальгически вздохнул Цигель. – К сожалению, время не то и место не то. Технология, понимаете ли, невероятно изменилась. Сами же видите?

– За то тебе и платим, – меланхолически произнес Аверьяныч, и тут совсем перешел на домашний тон, который, по опыту Цигеля, особенно таил в себе неожиданности. – Ладно, вижу, ты неплохо здесь прижился. Поразительно. Идет у вас война, а набережная – тут, недалеко – часа три назад была забита гуляющей празднично одетой публикой. Рестораны полны народа, магазины полны продуктов. Чудеса. Слышь, тебе знаком такой Орман?

Аверьяныч показал фото, осветив его иголочным лучом какого-то особого фонарика.

Цигель покрылся потом от макушки до пят. На миг потерял почву под ногами. Потусторонний ужас сжал горло. Да что ж это такое? Откуда это? В тот момент, когда весь мир потрясен Событием, СССР в полной прострации, он, Цигель, при всем понимании собственного ничтожества, где-то, в глубине души, чувствует себя и вправду спасителем отечества, естественно, того, которое потерпело поражение, вдруг в руках, по сути, одного из столпов сверхдержавы, как из обшлага фокусника, возникает фотокарточка соседа. Может быть, за ним, Цигелем, следят свои же монстры? Может, за этим скрыта хитрая угроза: не сделаешь требуемого, пеняй на себя? Все это было настолько неожиданно, противоречиво, непонятно, абсурдно, что в единый миг могло свести с ума. Наконец-то Цигель сглотнул слюну и разжал зубы.

– Это…Мой сосед. Как он попал к вам. Он что, тоже наш?

– Чего ты испугался, – добродушно сказал Аверьяныч. – Никакой он не наш. Наоборот. Мы знаем о нем все до момента выезда. Была даже неудачная попытка завербовать его в шестидесятые годы. Но откуда он мог узнать такое. Начальство за голову хватается.

– Да о чем речь?

– Ты что, статей его не читал?

– Ну, кое-что читал. Но там же сплошная высокая философия. Эллипсы да апокалипсисы.

– Не то читал, Цигеленок.

Цигель морщился: ужасно не любил этого ласкового имени в устах, вернее, из пасти этого волка. Начавшаяся тошнота от неожиданного поворота в разговоре, усталости, упадка сил, голода, усиливалась. Не хватало еще вырвать в присутствии босса.

– Он же там такое пишет про ГРУ, – продолжал Аверьяныч, – особенно про тайные подземные города, о которых даже я ничего почти не знаю, а если догадываюсь, то помалкиваю в тряпочку.

– А? Я про это его поспрошал, – с явной ехидцей сказал Цигель, с трудом преодолевая тошноту. – Так он это все выдумал. Говорит, что это ему приснилось. У него сны такие, многоэтажные.

– Именно. Многоэтажные подземные города КГБ.

– Так это же не по части ГРУ?

– Не говори. Мы же, как сиамские близнецы. Тебя-то кто вербовал, прости, привлек к патриотической деятельности? Ты уж проследи за ним. На крючок ведь поймать всегда можно.

– До такой степени он интересует начальство?

– Есть такое мнение, что он возникает у нас под другой личиной и другим именем, скорее всего в качестве дипломата.

– Что за бред? – сказал Цигель, вспомнив при этом, что Орман действительно надолго уезжал за границу. Говорил, что на какие-то конференции со своим шефом-профессором, таким же свихнувшимся на философии в эпоху загнивания капитализма и стагнации социализма.

– Кто знает, кто знает? Ну, брат, прощевай, не поминай лихом.

– До такой степени плохо?

– Не трусь. Все под контролем. Мы еще встретимся. Вероятнее всего, в Хельсинки. Об этом тебе сообщат в свое время. Давай свое.

Цигель передал Аверьянычу довольно тяжелый пакет и, получив достаточно весомый конверт, облегченно вздохнул.

Снова их руки сцепились.

Цигель некоторое время недвижно и бездумно просидел в машине, все еще не в силах прийти в себя после этой явно ненормальной беседы двух людей на грани безумия.

И словно бы в подтверждение этого, Аверьяныч, как черт, мгновенно растворился во тьме ночи.

Провалился сквозь землю.

Цигелю не терпелось узнать сумму, переданную ему в конверте, и он тут же, при слабом свете дальнего фонаря, пересчитал деньги. В этом он видел единственное спасение в данный момент.

Сумма оказалась намного больше, чем он предполагал.

Это наполнило его гордостью. Значит, переданная им информация высоко оценена. Надо действительно заняться поисками нестандартных путей добычи информации. Ведь до сих пор он поставлял лишь то, что само шло ему в руку, при этом забывая о связанном с этим риске.

Снова в сознании возникло слово «мистика». Разве в определенной степени не было мистикой и то, что он, работающий в самой, казалось бы, сердцевине назревающего и, в высшей степени, невероятного события, даже не догадывался, о чем идет речь. Да, он слышал и читал об угрозе сирийских, то бишь, советских противовоздушных ракет, которые, и он верил перепечаткам из советской прессы, лучшие и сильнейшие в мире.

Событие просто обрушилось на него.

И, конечно же, он считал, что в какой-то степени тоже виноват в этом крахе. Не проявил достаточно профессиональной чуткости шпиона, пусть даже в должности мелкого часового на незначительном, как ему казалось, посту. Но, вероятно, даже из этого потока собранной им информации специалистам удалось выудить, пусть редкие, жемчужины. ГРУ так просто не отчисляет немалый гонорар.

Слово «мистика» стояло в сознании, как некий бакен в потоке информации, возвращающий к Бергу, а теперь еще и к Орману.

Могло ли быть что-то более нестандартным, чем скрытая в слове «мистика» связь спятившего от веры родственничка и не менее спятившего на философии соседа со свершившимся Событием. Впервые это слово обозначилось в сознании Цигеля с большой буквы.

От таких неожиданностей, пожалуй, и сам спятишь.

Потому естественно и законно в реальности его держат лишь деньги. В конверте. Без конверта. Цигель отряхнулся, как пес, чувствуя накатывающуюся слабость, какая у него бывала, когда ему казалось, что вот-вот сойдет с ума.

Как ни верти, связь Берга и Ормана с Событием, встряхнувшим ГРУ, КГБ, и, вероятно, всю шпионскую сеть в среде советских дипломатов, казалась Цигелю абсолютно невозможной.

Но ведь мистика в понимании его и была связана с абсурдом.

Это и не давало покоя.

Цигель решил к вечеру, до начала ночной смены, посетить Берга.