Текст книги "Кризис Ж"

Часть вторая с половиной

Глава единственная, написанная Антониной Козлюк
Без начала и кольца

Моя дорогая сестра Ж. сейчас спит на раскладушке. Она уже может уснуть – это достижение. И уже не может плакать – это, надеюсь, тоже плюс. Что Жозефина явно не в состоянии делать – так это рассказывать о произошедшем за последние недели. Поэтому расскажу я, Антонина. Тем более, говорят, со стороны виднее и уж точно не больнее.

Впрочем, в этой истории больно всем, а некоторым еще и стыдно. Когда 4 сентября сестра Ж. приехала ко мне поздно вечером и начала рассказывать об их с Борей помолвке, я поначалу испытала только зависть и раздражение. Потом пригасила их, вслушалась в то, что говорила Жозефина, попыталась ее успокоить и утешить. И все-таки первой моей реакцией были слова: «Блин, ну что с тобой не так!»

Я еще и глаза закатила, и подбородок у меня непроизвольно дернулся от досады. Молодец, Антонина, просто друг года и сестра века.

– Не знаю я, что не так, – заплакала она тогда в первый раз. – Только что в Сочи все было нормально. И кольцо красивое. И Боря ужасно трогательный. И Кузнецовы тоже – которые прилепили на дверь своего кафе настоящую, специально изготовленную табличку «Выходи за меня замуж, Джо», и не пускали никого в зал, чтоб Боря мог спокойно сделать предложение… Они потом первые нас поздравили, конечно, и табличку с собой в багаж положили, как первую семейную реликвию. Оля Кузнецова радовалась по-детски – она любит свадьбы и сюрпризы. Все говорила: «Ну как ты могла купиться на историю про восьмидесятилетие! Мы с тобой друзья в фейсбуке*, а там написано, что день рождения у меня в марте, а не в сентябре!» Как будто я читаю ее профиль перед сном, ага. В итоге я засмущалась, потому что Кузнецовы меня по очереди обнимали, а Борю в четыре руки хлопали по плечу. И он решил сместить как-то фокус, предложил действительно отметить все их дни рождения сразу, 120-летие то есть. Кузнецовы к нему не приезжали в июле – не могли оставить отель и в принципе не одобряли празднование сорока лет. В общем, потом пришли их дети, Василиса и Ваня, и Василисин парень Афоня, похожий на Шерлока, и тоже начали всех со всем поздравлять. Ваню я первый раз видела, он идеальный мальчик из кино, в которых влюбляешься, когда тебе двенадцать лет. И в КВН еще играет, а я любила когда-то КВН. Короче, сидели мы там, и мне было двенадцать, а им сто двадцать, и до семи утра что-то весело праздновали. Потом поднялись с Борей в тринадцатый номер, и он был так счастлив… Господи, мне все это правда казалось хорошей идеей.

Сестра Ж. всхлипнула громко и закачала головой – не могла продолжать. Оперлась лбом о правую руку, и на пальце ее блеснуло идеальное кольцо. Чудесный Боря любит ее и хочет на ней жениться. Да уж, огромная проблема и законный повод порыдать.

Это я так подумала – а сама пошла кофе варить. Жозефина не спала ночь, и сейчас уже вторая ночь на подходе. Может, новообращенной невесте просто кофеина не хватает, чтобы осознать собственное счастье.

– Пей, – велела я, поставив перед ней большую оранжевую чашку и маленький белый молочник. На чашке с кофе было написано «Я люблю чай». Мир полон противоречий.

– Спасибо, – сказала в нос Жозефина. – Я понимаю. Замечательный человек меня любит и хочет на мне жениться. И тебе, наверное, кажется, что я страдаю фигней.

– Чем бы ни страдала, а страдаешь искренне, – вздохнула я. Она процитировала мои мысли почти дословно, а мыслями этими я не гордилась.

Сестра Ж. вытерла глаза окольцованной рукой. Обожглась кофе, остудила его молоком, сделала несколько глотков. Я молча подвинула к ней вазочку с конфетами, она так же молча ее отодвинула.

– Мне кажется… я вынудила его… заставила сделать предложение, – произнесла она, спотыкаясь о каждое слово. – Задавала вопросы про бывших, ревновала, параноила. Боря просто придумал выход. Это не значит, что он хочет жениться – это значит, что не хочет больше слушать мой бред.

– Прости, дорогая, но я тоже бред слушать не хочу, – возразила я, снова слегка взбешенная. – Как это все только рождается в твоей бедной голове! Нормальная же взрослая женщина.

Взрослая женщина потянулась все-таки за конфетой «Красная Шапочка». Развернула ее, отделила верхнюю вафлю и стала обгрызать с нее шоколад. Я поняла: мой выход. Пора в очередной раз объяснить Жозефине Геннадьевне, что Боря готов жениться на ней с первого дня встречи вот в этой самой квартире и теперь тоже никуда не денется. Сестра Ж. мне верит – а значит, беседа эта хоть и утомительна, но необходима.

Я что-то долго говорила, довольно логичное. Лицо ее постепенно разглаживалось, светлело. Она вроде бы снова была готова выходить за Борю. Не зря живу, что ж.

– Надеюсь, я буду подружкой невесты? – спросила я, когда кофе закончился, а конфетные фантики разноцветной горкой легли на стол.

– Ты так защищаешь Борю, что уже можешь быть другом жениха, – проворчала довольная Жозефина, пытаясь из фантика сделать самолетик.

– Не уходи от ответа-то, – задвигала я бровями.

– Ладно. Если свадьба будет, сделаю тебя подружкой. И даже не выгоню потом из загса, – поклялась сестра Ж.

– А что, есть и такая традиция? Я только знаю о белогорском обычае надевать на свидетельницу розовые трусы и заставлять ее клянчить деньги у прохожих, – вспомнила я свадьбу собственной матери.

– Белогорск – жестокое место. Меня правда там выгнали со свадьбы, – сказала сестра Ж.

– Ничего себе. Кто?

– Лучшая подруга, – притворно зевнула Жозефина, но голос у нее дрогнул. – Гусева.

– Прямо взяла и выгнала? За что? Ну, то есть…

– Да-да, я понимаю, можно подумать, что я напилась, порвала тельняшку на лоскуты и попыталась соблазнить жениха, тестя и тамаду, выпрыгнув голой из торта в салат. Но нет, не успела. Просто пришла на свадьбу девочки, с которой дружила со второго класса.

– И что произошло? – спросила я, представляя благодаря богатому воображению сцену с выпрыгиванием из торта. Нет, на Жозефину непохоже.

– Ну, нам было по восемнадцать, я была свидетельницей, – сказала сестра Ж. нехотя. – Бегала вокруг Гусевой, поднимала ей подол платья, водила ее в загсе в туалет. Потом они с женихом этим, не помню уже, как его зовут, стали мужем и женой. Мы сфотографировались в торжественной зале всей компанией. И тут меня отводит в сторону другая ее подруга, из колледжа, вот ее, помню, звали Инна. Инна эта смотрит такая в упор и говорит: «Жозефина, тебя попросили уйти со свадьбы». «Кто попросил?» – я уточняю, а у самой земля так тихонечко под ногами едет. – «Оксана и ее муж. Они сказали, что не хотят здесь тебя видеть, потому что ты портишь им праздник. И жизнь». Оксана – это Гусева. Ну я и ушла, раз попросили.

– Погоди, – я увернулась от фантикового самолета, который с последними словами метнула в меня сестра, – ты ничего не пыталась выяснить? Лучшая же подруга.

– Я хотела. Двинулась в сторону Гусевой. Но натолкнулась на ее высокомерный взгляд.

– Взгляд! Этого недоста…

– …И она к тому же неожиданно оправдала свою фамилию и прошипела мне: «С-с-пасибо тебе, Коз-з-люк, за с-свадьбу! До с-свиданья!» И проследовала с мужем к машине. Я еще увидела, что у нее подол платья немножко задрался, стояла и думала: сказать ей или не сказать. Не сказала.

Если бы со мной так поступили, я бы, наверное, сначала умерла от стыда, а потом еще раз от обиды и, наконец, в третий раз от чувства потери. Когда уехали Майка с Лисицкой… Впрочем, речь не о них и не обо мне.

– Ты так и не говорила со своей Гусевой с тех пор? – спросила я сестру.

– Нет. Более того, ее мама перестала здороваться с моей мамой в магазине и на улице. Что там произошло, не знаю. Много раз прокручивала в голове каждую минуту той свадьбы – ничего. Ну, разве что я на прическе просидела дольше невесты, но это не от меня зависело, а от медлительной парикмахерши-ученицы…

Я не знала Жозефину в ее восемнадцать лет, а тогда будто увидела – юную, растерянную блондинку (что бы она ни говорила, волосы у нее светлые), ищущую хоть какое-то объяснение явной несправедливости и верящую, что все еще можно исправить.

– Сочувствую, дорогая, – только и смогла выразить я. – Ты, наверное, не слишком любишь свадьбы.

– Угу, – Жозефина приступила к следующему самолетику и попыталась отпить из пустой кружки. – Это я тебе еще про свою вторую лучшую подругу не рассказала.

– Та-ак, – протянула я обреченно. – Она тебя тоже выгнала со свадьбы?

– Не совсем, – ответила сестра. – Элькина свадьба была очень веселой. Последней студенческой, через месяц мы уже получали дипломы. Элька – моя одногруппница. Мы с ней подружились после той истории с Сережей. Из общаги я съехала, начала было учиться, и тут выяснилось, что у нас хорошая и дружная группа. В основном москвичи – раньше-то я с иногородними общалась в ФДС. А Элька была старостой и главной красоткой. И очень доброй еще, щедрой. Взяла меня под крыло, зазывала в гости, я у нее в Филях ночевала чаще, чем у себя на съемной квартире. Мама у Эльки еще классная была, такая, знаешь, вся в духах и романах, показательно не готовила еду, но приносила с работы осетрину, делилась тонкими сигаретами и рассказывала потрясающие любовные истории. А Элька все делала хорошо – и пиццу пекла, и глинтвейн варила, и окна мыла на девятом этаже, и маму подвыпившую спать укладывала. И другом была замечательным, помогала, не обижая…

Я сглотнула: заревновала Жозефину к распрекрасной, пусть и куда-то явно девшейся Эльке.

– В общем, Элька вышла замуж за Адольфа, парня из параллельной группы.

– За Адольфа, – повторила я. – Тут бы сразу насторожиться.

– Да неплохой был мальчик, скромный. Из-за имени своего страдал, родители его так назвали в честь какого-то родственника. Не того! А перед свадьбой наш Адольф сменил имя.

– На Иосифа?

– На Эльдара. В честь Рязанова. Хотел снимать кино, а Эльку сделать своей музой. Они сразу после химфака пошли на какие-то курсы во ВГИК. Но не суть… В общем, меня опять позвали свидетельницей. Правда, Элька была не в белом платье, а в черном кожаном комбинезоне. Отгуляли мы всей группой на свадьбе в кафе, отправили Элькину маму на такси в Фили. Молодые уехали еще раньше. Приезжаю я к себе на «Юго-Западную», не очень-то трезвая, как ты понимаешь. Машинально открываю почтовый ящик, а там письмо в большом конверте, нестандартное. От Эльвиры и Эльдара Усенко, красивым почерком написанное.

Я даже не стала говорить, что Эльдар Усенко, получается, двадцать с лишним лет прожил Адольфом Усенко: Жозефине было явно не до этого, глаза у нее блестели, а руки описывали круги.

– Короче, письмо гласило: «Дорогой друг! Если вы читаете эти строчки, значит, вы нам уже, увы, не друг. Мы с супругой решили сегодня пуститься в плавание только вдвоем. А для этого нам придется сбросить балласт. В том числе – в виде старых связей. К сожалению, вам тоже не место на нашей любовной лодке. Оставайтесь на берегу и не ищите нас на горизонте. Сигналы SOS не принимаются, это наше общее решение. С уважением, чета Усенко». Послание я, как видишь, запомнила наизусть, со всеми метафорами.

– Вот скотина, – только и сказала я.

– Это было их общее решение, – напомнила печальная Жозефина.

– Слушай, я редактор. Для меня прочитать чье-то письмо – все равно что увидеть кого-то голым. Сразу ясно, что за человек.

Скромный Адольф предстал сейчас передо мной во всей первозданной красе. Балласт он решил сбросить, гад, блин, морской.

– А Элька-то? Она же вроде не Адольф, а туда же… – жалобно сказала сестра.

– Наверное, идея сбежать на край света с любимым мужчиной казалась ей тогда романтичной. С ней ты не пыталась поговорить?

– Да мы всей группой пытались. И еще несколько ее бывших друзей к попыткам присоединились – все получили одинаковые письма после свадьбы. Элька молчала, отворачивалась и смотрела сквозь нас. Это ужасно, когда тебя игнорируют… Ну, зато ты теперь знаешь, как, словами другого небезызвестного Эльдара, я ликвидировала всех лучших подруг. В общем, у меня с отношениями не очень. И в любви нехороша, и в дружбе.

– Да при чем тут ты вообще, – отмахнулась я от нее, а потом схватила ничего не подозревающую за руки и заставила смотреть мне прямо в глаза. – Так. Жозефина Геннадьевна. Я тебя не брошу. Не выгоню со свадьбы. Не выгоню после свадьбы – ни твоей, ни моей. Не стану игнорировать и называть балластом. Супругом никого тоже называть не буду – дурацкое же слово. Запомнила?

– Супруг – дурацкое слово, – повторила сестра Ж.

– Можешь ерничать сколько влезет. И напиваться, и рвать тельняшку на дедушке жениха, и нести любой параноидальный бред. С этого момента тебе разрешено. Нет ничего такого, за что бы я тебя осудила. Поняла?

Сестра отвела глаза, не выдержав пафоса, которым я ее только что обдала.

– Спасибо тебе, – только и сказала Жозефина Геннадьевна. – Правда.

Тогда я почувствовала себя хорошим другом и хорошей сестрой – а главное, не ощущала больше ни злости, ни зависти, ни досады. Совестно только было чуть-чуть.

– Ночуй у меня, – предложила я. – Я позвоню твоему коту и передам через маму, что домой ты придешь завтра. И если надо, также позвоню Боре и скажу, что ты не хочешь замуж. Договорились?

– Нет, – возразила сестра еле слышно. – Замуж я, кажется, хочу. Если за Борю.

Самое обидное – она вышла бы. Только я опять все умудрилась испортить.

В детском клубе «Бурато», который с энтузиазмом посещает мой ребенок, есть традиции. И две из них приходятся на самое начало учебного года. Обычно в конце августа там проводят День открытых дверей, а первого сентября празднуют, собственно, старт сезона. Но в этом году даты немного сдвинулись. Во-первых, некоторые дети с родителями не успели вернуться с курортов и дач. Во-вторых, после затеянного директором Мариной Игоревной и администратором Леной ремонта не до конца высохли стены. В-третьих, Джага, обучающий учеников игре на африканских барабанах, заболел в августе гриппом и поправлялся медленно. Ну и, наконец, у двух молодых преподавателей, Евгения Альбертовича и Софьи Алексеевны, недавно родились близнецы, и это отвлекало их семью от клубных дел. Например, им теперь некогда было печь пироги и пирожные в промышленных количествах. Так что День открытых дверей перенесли на 10 сентября, а начало учебного года – на 17-е.

К обеим торжественным датам нужно было подготовить по несколько тонн домашней выпечки. Мы с Кузей живем близко к «Бурато» и к тому же дружим с директором Мариной Игоревной. Поэтому я, естественно, предложила свою помощь. Предложила, потом вспомнила, что печь я научилась только недавно, а затем увидела в родительском чате «Бурато», что напротив моей фамилии стоит простое слово «эклеры». Эклеры! Которые я ни разу не пекла. И даже не знаю, каким образом, например, в них появляется крем. Для этого нужен специальный прибор эклерофиллер? Или особое заклинание «эклериармус»?

Сначала я почитала сайты с рецептами. Потом, пытаясь подавить растущую панику, – сайты доставки. Все это происходило в финале длинного рабочего дня, ознаменованного сдачей приложения к ноябрьскому номеру нашего журнала. Кулинарного, по иронии, приложения. Доставку эклеров (слишком глянцевых и фиолетовых) мне обещали 14 сентября, а надо было 10-го. Составители интернет-рецептов, которых звали либо Zhena_Olega, либо Kira-kinder-kuchen, в открытую насмехались надо мной: «Главное ваши пироженки досушить, тогда будет ням». Поэтому я написала сестре Ж.: «Ты ведь знаешь, как досушивать пироженки и засовывать в них крем? Иначе мне будет полный ням». Через пару часов она была уже в Нехорошей квартире. Ну, родительский чат же не уточнял, какая именно Козлюк демонстрирует искусство кондитера на завтрашнем празднике…

Жозефина приехала с двумя пакетами продуктов, но ужинать отказалась: «Это не для нас, это для эклеров». Судя по тому, как резво она мешала тесто и как ожесточенно гремела противнями, в ее жизни предварительно случилось что-то неоднозначное.

– Расскажешь? – спросила я, изображая на всякий случай равнодушие.

Сестра Ж. ссутулилась сильнее обычного и проворчала:

– Да зачем. Ничего особенного. Обычная история.

– Ну, истории интереснее рассказывать, чем проживать. Так, например, и была придумана литература, – заметила я.

– Ты умничаешь, – поставила диагноз Жозефина. – А где, кстати, Гоша? Я его на парковке видела, на горке, хмурый был и спешил. Решила даже не здороваться.

– За Таней он поехал. Ей грустно в питерской школе, она там плачет постоянно. Друг семьи привез ее на «Сапсане» в Москву, чтобы завтра она могла пойти в «Бурато» на День открытых дверей. Гоша помчался на вокзал, потом они с Таней поедут на Мантулинскую, буду ночевать у него дома, чтобы все было как раньше. Куда бабушку денут, не знаю.

– Друг семьи? Хахаль Лейсан, что ли? – осведомилась проницательная Жозефина.

– Понятия не имею. Это их семья и их друзья. А ты расскажи лучше о себе.

Сестра Ж. на секунду закрылась от меня листом пекарской бумаги, потом постелила его на противень и принялась выдавливать на него ребристые полоски блестящего теста.

– Мы с Борей свадьбу сегодня обсудили, – сообщила она. Таким тоном, каким бы, например, сказала: «Мы с Борей сегодня собрали два ведра колорадских жуков».

– Интересно, – кивнула я. – Что решили?

– Решили позже дообсудить, – Жозефина отправила противень в духовку заправским жестом, будто шар для боулинга – по дорожке.

– Плодотворный день-то был, – заметила я. – Нам начальство такие совещания частенько устраивает. Три часа сидим, потом три дня думаем, чего сидели.

А сестра, не улыбаясь, опустилась на табуретку у плиты и вперилась в духовку, как в иллюминатор.

– Боря предлагал пожениться в октябре, к году знакомства. Или в ноябре – чтобы везде была грязь и слякоть, а у нас праздник. Или тридцать первого декабря, чтобы уже ночью мы были женаты год. Или в январе, числа десятого-двенадцатого, чтобы продлить каникулы и себе, и гостям. Или второго февраля, потому что День сурка, и свадьба будет длиться вечно.

– Ой, здорово, – отреагировала я сразу на все замечательные Борины идеи. – Тебе какой вариант больше нравится?

– Да не знаю я, – вернулась Жозефина к песне про колорадского жука. – В октябре мы переезжаем на работе в новый офис, в ноябре пожалуют заграничные боссы – проверять, как мы в новом офисе обжились. Свадьба в Новый год чревата тем, что гости забудут на нее явиться, а после каникул все устанут праздновать, да и дополнительные выходные взять трудно.

– А День сурка не подходит, потому что… Дай подумать… Боря в силу высокого роста отбрасывает слишком огромную тень и этим задержит наступление весны? – поинтересовалась я максимально невинно, соскребая остатки эклерного теста со дна миски.

– Будешь много выступать – устрою свадьбу на Кипре, – перешла сестра Ж. к угрозам. – То есть автоматически без вас с Гошей! А на самом деле, только не смейся, второго февраля у нас в компании День сырка. Ну, творожного сырка, глазированного. Большой праздник, который частично готовит мой отдел. Это огромное событие, практически фестиваль… Я же просила не ржать!

Я захохотала в миску, пытаясь таким образом глазировать свое веселье. Жозефина миску у меня отобрала, вместо нее подсунула кастрюльку с заварным кремом и чайную ложку:

– На, попробуй, остыл?

Я кивнула, смеяться перестала, крема честно съела одну ложечку – не обкрадывать же детей. Спросила:

– Значит, свадьба, скорее всего, будет в марте? Первого числа у Кузи день рождения, дальше я свободна.

– Вообще-то в марте вроде Великий пост. До середины апреля, – неуверенно предположила Жозефина.

Самое религиозное, что сестра Ж. делала на моей памяти, – это зашла в Ильинскую церковь у меня во дворе, перепутав ее дверь с дверью продуктового магазина, расположенного ниже по улице. А из всех постов ее интересует разве что постапокалипсис: любит она фильмы такого жанра, вроде «Безумного Макса».

– Нет, я не собираюсь отказываться от колбасы, – исповедовалась Жозефина. – Но свадьбы в пост играть не принято. Мамы расстроятся.

– Особенно Борина, в Израиле, – согласилась я. – Ты заодно все субботы вычеркни. И пятницы после захода солнца.

– Да Борины родители не евреи, – задумчиво ответила сестра. – То есть евреи, конечно, но светские и даже советские. Приедут, когда скажем, хоть на Песах, хоть на Хануку. Но мало ли что, надо посмотреть, когда Песах. И насчет суббот ты, возможно, права…

Она открыла телефон и принялась изучать календарь еврейских праздников. Пошевелила губами, произнесла победным тоном:

– Песах с девятого по восемнадцатое апреля. Наша Пасха примерно тогда же. Апрель отпадает! А в мае не женятся, народная примета.

– Мы с бывшим мужем Вениамином женились в мае.

– …Народная примета, подтвержденная личным опытом Антонины Козлюк!

– Чему ты радуешься? – покачала я головой.

– Как чему? Эклеры готовы, – отреагировала сестра Ж. и пошла вынимать их из духовки.

Эклеры готовы, а она нет. И что с этим делать – непонятно.

– Я думала, ты хочешь выйти за Борю, – напомнила я, пока сестра хлопотала вокруг пирожных и определяла степень их просушенности. – На этом мы в прошлый раз остановились.

– Я хочу, – поклялась Жозефина. – Но не понимаю, куда спешить и зачем устраивать свадьбу и тащить туда толпу людей. Мне бы хватило вас с Гошей. Или, прости уж, вообще только нас с Борей.

– А ему ты это сказала? Или только про День сырка сообщила?

– Слушай, я знаю, как это выглядит.

– Ну-ка?

– Типа я тяну время и саботирую свадьбу.

Спорить я не стала. А Жозефина продолжала очень убедительно:

– На самом деле, все перечисленные причины для меня важны. Включая День сырка, да. А Боре важно устроить большой праздник и пригласить туда половину грамотного населения планеты, такой он человек. И я не хочу лишать его этой радости. Но и себя не хочу лишать радости побыть немного его невестой… которая не на свадьбе невеста, а в жизни. У нас с ним сейчас все так спокойно, хорошо. Я не думаю про его бывших наконец-то. Лену Большую встретила на Мантулинской тут, она у клуба курила, а я к Боре шла. Так мы проболтали с ней минут двадцать, она правда классная, а у меня ни одной плохой мысли не возникло. И насчет Яси я успокоилась. Ну блин, правда, 25 лет прошло, вряд ли он коварно переспал с ней в Нижнем, а потом резко решил на мне жениться. Остается Наташа его. И вот на ней он как раз так и не женился. Значит, правда не любил. И внебрачного ребенка заводить с нелюбимой женщиной не стал бы!

Жозефина поставила новую порцию эклеров в духовку и посмотрела на меня – искала подтверждения своим словам.

– Я со всем согласна, – подняла я руки, будто сдаваясь. – Молодец!

– Ну вот, – обрадовалась сестра Ж. – И хорошо, что я не успела Боре про Сережу рассказать. Хотела в Сочи, но меня отвлекли. А сейчас тем более ни к чему прошлое ворошить, раз оно само не шевелится.

Все у нее в рассказе гладко выходило, да тут еще она стала наполнять эклеры кремом из принесенного с собой кондитерского шприца, и это волшебное зрелище меня заворожило. В общем, я согласилась и с тем, что про Сережу Боре знать не обязательно, и с тем, что жениться можно когда угодно – хоть следующим летом, хоть в 2025 году, к Жозефининому сорокалетию, – и с тем, что парочке эклеров подойдет-таки фиолетовая глазурь.

Медсестра Ж. доделала пирожным уколы и сказала, что с утра поможет мне отнести их в «Бурато». И в тот момент мне надо было поблагодарить ее за все и отправить домой к коту. Но я, привыкшая во всем с ней соглашаться, согласилась и тут. Поэтому к 10:00 10 сентября мы с сестрой Жозефиной, сыном Кузей и эклерами стояли перед закрытой дверью детского клуба – совершенно не готовые к взрослым проблемам.

– Простите! – крикнула Марина Игоревна еще издалека, быстро подходя к «Бурато» справа. – Я за сигаретами зашла, а моих не было, пришлось…

– Извините, пожалуйста, – подбежала слева запыхавшаяся администратор Лена Маленькая. – Я опоздала. Вернее, сначала электричка, потом я.

Мы посторонились, и Марина Игоревна с Леной, опережая друг друга и излучая вежливость, попытались отпереть дверь. Когда ни у одной из них это не получилось, Ленин ключ взял Кузя, сделал лицо опытного взломщика и сообщил: «Лучше я, здесь замок с секретом». И почти мгновенно распахнул дверь перед нами. Мы с Жозефиной пошли внутрь, выставив перед собой паркеты с эклерами, за нами проследовали немного пристыженные Марина Игоревна и Лена. Интересно, как они каждый день попадают на работу без помощи юных медвежатников?

– Пирожные несите в зал для чаепитий, – стала командовать Марина Игоревна, оказавшись на своей территории.

– Мам, а когда Таня приедет? – подскакивал Кузя. – У нас для нее сюрприз!

– Гоша написал, что они уже в машину садятся, – ответила я ребенку, в тайне надеясь, что «они» означает «они с Таней», а не «они с Таней и ее бабушкой».

– Ага! – радостно кивнул Кузя и куда-то умчался.

Лена-администратор взяла было у меня часть эклеров, но тут у нее громко зазвонил телефон, она вздрогнула и чуть не уронила пакет на пол. Лицо ее стало несчастным и будто уменьшилось. Она вперилась в телефон: раздумывала, отвечать или нет. Я увидела, что на мигающем экране написано: «Любимый». Подавив вздох, Лена сказала в трубку очень тихо и сразу виновато: «Да, привет, малыш» и отошла к стене – разговаривать.

– Леночка, я покурю на заднем крыльце, скоро явятся Налбандяны, – появилась из-за угла Марина Игоревна. – Проводи их тогда ко мне в кабинет… А, извини.

Лена затравленно обернулась, кивнула – мол, проводит Налбандянов куда угодно, лишь бы телефонная беседа поскорее закончилась. До меня донеслись ее слова: «Ну что ты расстраиваешься, малыш, я же предупреждала, что работаю две субботы. Да, две, следующую еще, но я же правда предупреждала…»

Мы с сестрой Ж., ускорившись, двинулись в комнату для чаепитий. Достали подносы и начали выкладывать из коробок эклеры. Постепенно помещение стало заполняться другими родителями и кондитерскими изделиями. Втайне я считала, что наши эклеры эталонны и дадут фору всем их медовикам и имбирным печеньям вместе взятым. Но честно хвалила чужую выпечку – проявляла дружелюбие. Общение с родителями «Бурато» – всеми, кроме Гоши, – дается мне сложно, а комплимент кривым имбирным солнышкам растопит любой лед, правда?

– Наши эклеры лучше всех, – удовлетворенно и довольно громко заявила Жозефина.

Худосочный папа справа от меня явно оскорбился и стал с утроенным рвением выкладывать на поднос маленькие плотные колобки, по виду сделанные из глины с мазутом.

– Тыква, – представил он мне свои колобки немного высокомерно. – И чернослив. Здоровая еда.

Я согласно мотнула головой, а худосочный уставился на Жозефину, которая скептически оглядывала колобки: не верила, что тыква с черносливом могут породить нечто здоровое.

В комнату вошли Гоша с Таней – без бабушки, зато с пирожками.

– Пирожки от Доры Иосифовны? – поинтересовалась я у Тани, которая, как обычно, застеснялась, увидев меня.

– Ага, – ответила Таня уже спокойно: если ей задавать конкретные вопросы вместо того, чтобы спамить бессмысленными «ой, кто это у нас!» и «как ты выросла!», она включается и перестает нервничать. – Я помогала бабушке Доре плюшки сворачивать. Бабушка Аня подарила мне книжку про вафельное сердце. А наша бабушка Лида сказала, что ей плюшки и вафли нельзя, и ушла в музей.

Таня посмотрела на Гошу со значением: мол, вот такая у нас бабушка Лида. Он улыбнулся в ответ и притянул дочку к себе – соскучился, не хотел отпускать даже на секунду и восхищался любым ее словом и взглядом. Так, хватит ревновать человека к семилетнему ребенку, займись делом – велела я себе и притащила Гоше с Таней два подноса. Пусть кладут туда Дорины пирожки и проводят вместе quality time как отец и дочь. Жозефина тем временем вступила в нежелательную конфронтацию с худосочным папой. Он уверял, будто брауни можно делать из фиников, а она соглашалась сладким голосом, что, мол, тогда можно и из земли. Я поспешила к ним, надеясь предотвратить нарождающийся конфликт.

Появилась вздрюченная Лена-администратор, спросила, есть ли среди нас Налбандяны. Ни один Налбандян не признался – да и не услышал ее, скорее всего. Родители, демонстрирующие друг другу домашнюю выпечку, производят очень много шума.

Прибежал Кузя, увидел Таню, подскочил к ней и прошептал что-то на ухо. Она заулыбалась, оглянулась на Гошу, спросила: «Можно мы сходим к Марине Игоревне? По секретному делу». Гоша, конечно, разрешил, и два маленьких шпиона, разгоняясь и скользя тапками по полу, поехали в директорский кабинет. Гоша, вмиг осиротевший (только получил дочь в полное распоряжение – и вот на тебе!), обреченно занес над подносом две последних плюшки. И тут его практически сбила с ног неизвестная женщина. Большая, яркая, со стрелками на глазах, в красном с каменьями платье.

– Ты-то мне и нужен! – решительно сообщила она. – Привет!

Схватила за локоть и потянула за собой в коридор, что-то быстро-быстро объясняя. Гоша опешил, оглянулся на меня, потом почему-то на Жозефину. Мы обе восприняли это как приглашение и пошли за ними.

Женщину компания, похоже, не смутила. Во всяком случае, свой сбивчивый рассказ она адресовала уже нам троим:

– Ему четыре с половиной! А сюда берут с пяти лет. Но он очень умненький для своего возраста.

Видя, что Гоше сказать нечего, а Жозефина еще мысленно спорит с худосочным, я решила взять ситуацию в свои руки:

– Здравствуйте. Меня зовут Антонина, я тоже местная мама. Расскажите, пожалуйста, все с самого начала.

– А я Наталья, Наталья Налбандян, – возликовала женщина со стрелками. – У меня есть сын Давид! Ему четыре с половиной, почти четыре и семь!

– И он очень умненький для своего возраста, – напомнила сестра Ж., подперев стену.

– Именно! – радостно согласилась Наталья. – И даже высокий, в папу. Вполне сойдет по росту на пять лет и даже на шесть. А ваша Марина Игоревна сомневается, что его нужно брать. И повела проверять музыкальный слух.

Она оглядела нас, возмущенно раздувая ноздри: глупая Игоревна, как она только могла подумать, что у высоких умненьких мальчиков нет музыкального слуха!

– Между прочим, – продолжила она, обращаясь уже лично к Гоше. – Мне это место рекомендовала твоя жена! То есть, можно сказать, мы не с улицы явились.

Аргумент подействовал – в основном на меня. Значит, Наталья Налбандян знакома с Лейсан, какая радость. Гоша наконец очнулся:

– Думаю, ты зря нервничаешь. Здесь всем проверяют слух, – попытался он успокоить заполошную мать Давида.

– Да? – та снова пришла во внезапный восторг. – Тогда прекрасно. Но на всякий случай можешь еще лично сам порекомендовать сюда моего мальчика? А где, кстати, твоя дочка? А у друга твоего как дела?