Текст книги "Кризис Ж"

Маруся вернулась с первой тарелкой благоухающих свежим хлебом и хорошей жизнью блинов.

– Со сметаной любите? – спросила она испуганно, из чего я сделала вывод, что помимо сметаны в квартире других начинок не имеется.

– Люблю! Тащите свою сметану.

– Еще сгущенка есть… была, – Маруся вытерла муку с виска. – Но, возможно, засахарилась. Ой, а кофе-то будете? Или чай? Или лимончелло…

– Вот после лимончелло точно нельзя за руль, – заметила я-химик. – А вы что хотите, чай или кофе?

– Я уже заварила чай с травами. Сбор «Антистресс»… Но там ничего такого! – пообещала Маруся горячо. – Ромашка, мята…

– От ромашки я обычно сплю, – с сожалением вспомнила я. – Можно тогда кофе?

Маруся снова скрылась на кухне, даже не кивнув – мгновенно исполняла мои желания.

А я вернулась к документам. Вписала недостающие факты о нас с Марией-Магдалиной Андрющенко. Она тем временем вернулась с маленькой чашкой очень густого, хоть ставь в центр ложку, эспрессо. Выпьешь такой – и никакая ромашка тебя уже спать не уложит.

Мы сели на диван, я убрала договор на ближайшую этажерку, чтобы не схватить его ненароком руками, сворачивающими блины. Из блинов я делала трубочки, а Маруся – ровные треугольники.

– Расскажите мне что-нибудь о себе, – попросила я, пригубив эспрессо. Нет, пить это нельзя: кофе весь состоял из гущи, прямо рай для гадалок.

– Я учусь в институте, пишу картины, не курю, – Маруся чуть скосила глаза к этажерке, и я примерно поняла, где у нее запрятана секретная пачка сигарет.

– Покажете, может быть, пару своих работ? А институт художественный? В центре, наверное? Неудобно отсюда добираться, – посочувствовала я.

– Ничего страшного, – она взволнованно крутила резинку на косичке. – Здесь ходят маршрутки, я очень вам благодарна!

– Может, давай на «ты»? Я читала твой паспорт, и в матери я тебе не гожусь.

– Конечно, я и не имела в виду… – Она никак не хотела расслабляться. – Просто я правда очень рада, что Геннадий Николаевич нашел мне эту квартиру. Мне здесь хорошо пишется, и воздух такой… не городской, и экологическая ситуация.

Теперь она старательно избегала словесных конструкций, предполагающих обращение на «ты» или «вы». Ладно, Жозефина, оставь девочку в покое. Не готова она с тобой брататься и показывать свои картины, и так вон накормила, и кофе пыталась напоить, как умела.

– Что ж, Маруся, – я вытерла руки салфеткой после очередного блина, – спасибо за гостеприимство. – Подпиши мою копию договора, и я поеду. Увидимся, соответственно, через год.

Девушка вскочила, мазнула пальцами по полотенцу, висевшему на плече – прямо как у сестры Антонины, – быстро расписалась в документах крючками, похожими на басовые ключи. Потом замерла, задумалась, перегнулась через диван и достала из-за него плохо высохшее полотно – много разноцветных мазков.

– Это вот мое, – отводя глаза, проговорила Маруся. – Сегодня закончила. Надо издалека смотреть.

Она отошла к окну, встала с картиной так же, как дети на фотографиях гордых родителей позируют с дурацкими рисунками. И тогда я среди мазков разглядела лето, и сады, и розовые пятиэтажки.

– Это что, Сочи? – поразилась я.

– Не знаю, из головы рисовала, – почти прошептала Маруся. – Просто такое было настроение. Вам… тебе нравится?

В моей квартире живет талант – вот что я поняла, спускаясь на первый этаж и зажав под мышкой миску с подарочными блинами. Юный босоногий талант по имени Мария-Магдалина Сергеевна Андрющенко.

Я села за руль Шварцмана, включила радио. Там какая-то дама выла, изо всех сил демонстрируя весь диапазон своего голоса. В голове у меня играла альтернативная радийному нытью мелодия: I’ll never be Maria Magdalena (You’re a creature of the night). Мария-Магдалина, надо же. Хотя кто бы говорил – я-то Жозефина. У меня тоже есть собственная песня родом из 1980-х.

Я прогрела Шварцмана, вырулила с парковки.

Так, стоп.

Папа сказал, что Маруся – дочка его приятеля, которой срочно нужна квартира. А потом сам оформил с ней договор, и деньги мне тоже перечислял сам – потому что у приятеля Сбер, а у нас с папой нет…

Ой.

Либо папа вместе с этим другом оба состоят в тайном клубе любителей дурацких женских имен, либо… либо Мария-Магдалина никакая не Сергеевна.

Вечером, насыпав в Зайкину миску надлежащее количество еды и обдумав все происходящее еще раз, я написала Антонине: «Привет! Поздравляю тебя, у нас, похоже, есть еще одна сестра. В год по сестре – неплохой результат, как считаешь?»

Нехорошая квартира, 10 октября, за 19 дней до новоселья

– Ну, вообще-то не факт, что она именно сестра, – сказала сестра Антонина. – Подумаешь, Мария-Магдалина. У меня есть знакомая, которую зовут Дилайла. Дилайла Ивановна причем, в девичестве Курочкина, в замужестве Петухова. Всякое бывает в жизни.

– Ой, Петухова? – обрадовалась Лена Маленькая. – А я тоже Петухова.

– Ты Пастухова, – напомнила я неуверенно.

– Это да, – сникла мигом Лена. – Пастухова по мужу. Но раньше была Петухова – по папе. Я вышла замуж после третьего курса, пришла в институт в сентябре, и преподаватель литературы спрашивает: «Петухова, ты, говорят, фамилию сменила? На какую?» И я отвечаю: «Да знаете, примерно на такую же». Вся группа смеялась…

Мы с Антониной тоже улыбнулись. Лена Маленькая была поймана нами у соседнего дома, на тайной парковке, куда я ставила Шварцмана, выгрузив из него Антонину с Кузей, и затащена в гости. Лена, как обычно, сопротивлялась, смотрела на пустое запястье, где должны были, по-видимому, находиться часы, пыталась убежать к метро и говорила, что муж будет волноваться. Пришлось посулить ей семейную тайну – ту, что связана с Марией-Магдалиной Андрющенко и ее подозрительно необычным именем. Пока мы шли от парковки к дому, я быстро обрисовала девушкам ситуацию – чтобы скачущий впереди Кузя ничего не услышал.

Антонина в ответ качала головой, а Лена таращила и без того немаленькие глаза. Слова у обеих нашлись уже только наверху, в квартире, когда Кузя торжественно вручил мне пакет с тремя видами печенья из «Севера», а Лене – пряничного человечка с комментарием: «Елена Викторовна, это вам, потому что вы известная тульчанка, а тульчане любят пряники!» Лена поблагодарила, человечком восхитилась, и довольный Кузя побежал к себе в комнату налегке.

– А разве жители Тулы не туляками и тулячками называются? – спросила Лену сестра Антонина, инспектируя холодильник.

– Да, туляками и тулячками, – подтвердила Лена. – Но ребенку можно этого не говорить, иначе получается, он мне подарок – а я ему лекцию. Неравноценный обмен. Да и слово «тулячка» довольно дурацкое. Плюс, Кузя помнит, что я из Тулы, а не из Твери, например, а это уже немало.

Антонина задумчиво кивала, не закрывая холодильник.

– Тут в морозилке есть пачка фрикаделек, – изрекла она. – Изготовлены тридцатого октября прошлого года. У них скоро день рождения…

– С наступающим, конечно, но давай лучше кофе пить с печеньем, – предложила я.

– Человечек тоже готов поучаствовать, – поддержала меня Лена. – Сложить голову.

И мы наконец перестали ждать от холодильника того, чего он нам дать не готов, поставили на плиту все имеющиеся кофейники и турки, а потом сели за стол и начали обсуждать Марию-Магдалину и ее возможное происхождение. Тогда-то Антонина и сказала:

– Не факт, что она именно сестра. Подумаешь, Мария-Магдалина.

А Лена Пастухова-Петухова вскоре добавила:

– Я что-то тоже не верю в коварство твоего папы. Все, что ты о нем рассказывала, этому противоречит.

– А что я о нем рассказывала? – удивилась я. Мне казалось, мы с Леной Маленькой виделись раз пять в жизни и родственников моих не обсуждали.

– Например, ты говорила как-то, что вы с папой всегда много общались. Больше, чем с мамой даже. Ходили в походы, и на юг в отпуск ездили на поезде, играли в слова или в города, что ли. Еще помню, что он учил тебя водить машину… И с переездом помогал, велосипед на балконе повесил.

– И Старбакс! – подхватила Антонина. – История о Старбаксе – моя любимая.

Мой папа действительно изобрел Старбакс. Когда я перешла в 9-й класс, у мамы появилась идея устроить меня в московскую школу – чтобы повысить мои шансы потом поступить в столичный вуз. Выбрали некий лицей на Варшавском шоссе, хитрым способом, намухлевав с регистрацией, меня туда записали. И стала я ездить в новую школу из Белогорска. Каждое утро, включая субботу. К 8:30 утра, а в четверг – к благословенным 10:40, к третьему уроку. Папа договорился на работе, что будет туда слегка опаздывать, и возил меня в лицей на своем синем сузуки-джимни, очень напоминающем козу с дурным характером. Джимни прыгал по колдобинам сто положенных километров от Белогорска до Москвы и все пытался меня сбросить – причем колдобины он находил даже там, где их не было, а был только что положенный асфальт. Папа крепко держал козу за рога, то есть за руль, а я в это время сжимала между коленками термос с кофе. Термос закрывался двумя крышечками, одна побольше, другая поменьше. Где-то в районе Чехова папа съезжал к обочине, останавливался и наливал в эти крышечки кофе – на ходу этого не мог бы сделать даже заслуженный объездчик коз. На моей, большой, крышечке было несмываемым маркером написано «Жозефина», на папиной, маленькой, – «Геннадий». А в кофе папа постоянно что-то добавлял – то корицу, то ваниль, то где-то раздобытую жидкую химическую карамель. Я не знала, каким ароматом потянет из крышечки «Жозефина» на этот раз, и ждала наших остановок с трепетом, даже немножко просыпалась от предвкушения. Папа довозил меня до лицея, высаживал у порога и отправлялся в обратный путь – на работу. А я, измученная козьим родео, но взбодренная карамельным кофе, шла учиться. После занятий ехала домой уже с Курского вокзала, на электричке. Там же на коленях делала уроки. А если сесть не удавалось или же приходилось уступать место бойким подмосковным бабушкам, – не делала. К Новому году стало ясно, что толку от лицея на Варшавке немного. Я подтянула английский, с нуля выучила немножко французского (меня определили в лингвистический класс), но почти забыла химию и физику, которыми учеников иняза совсем не нагружали. Подруг я в новой школе тоже не завела – девочки предпочитали общаться с теми, кто живет поближе, да и мне некогда было дружить: я либо спала, либо спешила на вокзал. В общем, к третьей четверти я вернулась в Белогорск и, надо сказать, с облегчением. По лицею не скучала, а вот наших с папой поездок на норовистом джимни и кофе из крышечек мне не хватало. Когда лет через десять в Москве стали открываться Старбаксы, я отвела туда папу и заказала ему карамельный латте. Правда, на стаканчике тугоухий бариста написал «Надя» вместо Геннадия. Эта «Надя» до сих пор живет у папы в кабинете, переоборудованном из кладовки. А вот термос, к сожалению, потерялся.

– А ты спроси у этой Магдалины Сергеевны, кто ее отец. Вдруг все-таки Сергей? – выразила надежду Антонина.

– Да неудобно как-то, – ответила я, похрустев миндальным печеньем, – в душу человеку лезть. Увиделись один раз – и нате, я прочитала твой паспорт и имею вопрос!

– А если у твоего папы спросить? – предложила Лена Маленькая и забрала у меня чашку, чтобы подлить кофе.

– Папа в Греции до воскресенья, – сказала я. – С мамой!

– Кстати, вспомнила: у вас с папой замечательные и выразительные уши. И ты мне при первой встрече говорила, что у всех его детей должны быть такие же, – обрадовалась Антонина. – Как там у Магдалины с ушами, выразительно?

– Да обычные у нее уши, – с сожалением констатировала я. – Аккуратные. Не папины. Но вообще-то из папиных кровных детей я на самом деле знаю только себя. А тебе тогда про уши сказала просто для убедительности. Меня другое беспокоит…

– Ну? – хором подбодрили меня Антонина с Леной.

– Маруся – Мария-Магдалина – сказала: «Вы же химик по образованию». Откуда она могла это знать? Я точно не упоминала, и в паспорте моем такого не написано. Значит, ей кто-то обо мне рассказывал, и видимо, не однажды, раз запомнила.

– Ее настоящий отец Сергей? «Учись, Маруся, вот дочка моего друга Геннадия хорошо училась и поступила на химфак МГУ!» Нет? – спросила Антонина.

– Ну или твой папа, оформляя с ней договор, упомянул что-то, – предположила осторожно Лена. – Мол, хозяйка квартиры тоже училась в Москве, она химик…

– Может быть, – протянула я. – Тогда расследование зашло в тупик.

Пришел Кузя, который час назад уверял, что никогда не проголодается, но теперь захотел макарон. Антонина вскочила с места, открыла холодильник и в очередной раз объявила, что ничего, кроме прошлогодних фрикаделек, там нет. Лена Маленькая засобиралась домой. Я предложила ее проводить – а заодно покормить Кузю в спагеттерии недалеко от дома.

– А я думал, мы только в Питере в кафе ходим! – обрадовался Кузя и зачерпнул горсть подарочного печенья из вазочки.

Пряничного человечка никто не ел – было жалко.

На улицу мы вышли с Кузей и Леной Маленькой. Антонине позвонил из Питера Гоша, который снова не мог уехать оттуда из-за незапланированного концерта Лейсан, и мы решили оставить их наедине: пусть ругаются. Кузя принялся ходить по бордюру вдоль дома, расставив руки самолетиком, а мы с Леной стояли у подъезда, ждали.

Лена кусала губы, вздыхала, а потом, решившись, видимо, спросила:

– А если эта Мария все-таки дочь твоего папы, ты расстроишься?

Я помолчала, прикинула:

– Черт его знает. Наверное, должна. Получается, он маму обманывал. Ну и меня заодно. Типа предатель. Да и вообще… положено обидеться в такой ситуации.

– Ага, положено. Но с другой стороны, когда он тебя в школу возил, не обманывал, и когда Старбакс придумал, не обманывал, и когда… – Лена запнулась.

– Так-то ты права, – согласилась я, подумав. – А твои родители где живут? Ой, или…

– Все в порядке, – Лена остановила меня. – Живы-здоровы, живут в Туле. Просто мы с папой не общаемся.

– И он как раз предатель? – догадалась я, но догадалась неправильно.

– Нет, он меня предательницей считает. И правильно, наверное, но… В общем, у предателей тоже обычно есть своя история, и хочется, чтоб ее послушали.

– А что случилось-то? – спросила я, но тут из подъезда выбежала притворяющаяся веселой краснощекая Антонина. Мы двинулись в сторону спагеттерии и Курского вокзала, а разговор о предательстве пришлось отложить до худших времен.

Шаболовка, 16 октября, за 2 недели до новоселья

Родителей я встречала из Греции на машине. Забрала в аэропорту, посадила в Шварцмана и привезла к себе на Шаболовку, а по дороге сказала, что нам надо поговорить.

– О господи! – Мама, сидевшая рядом, чуть не выронила ручную кладь, из которой торчала коробка с моими любимыми духами. – Что случилось? Ты здорова?

– Да-да, и даже жива, как видишь, – в доказательство я ловко перестроилась через две полосы, вспомнив, что нам скоро поворачивать направо. – Правда, умираю с голоду.

– Этого мама не допустит, – подал голос папа с заднего сиденья. – Одних оливок набрала восемнадцать видов. На них можно год продержаться, если с вином.

– А вина мы тоже купили! – подтвердила мама. – И масла оливкового. Антонине возьмешь масла?

– Ей лучше вина, – вздохнула я, вспомнив, что сестра продолжает ссориться с Гошей, который вернулся из Питера лишь для того, чтобы теперь возить свою маму, опять обещавшую уехать в Воронеж, по магазинам.

– Можно даже водки узо. А о чем ты хотела поговорить? – вернулся к теме папа.

– Да ничего важного, – отмахнулась я от него. – До дома подождет.

Я не обманывала – обсудить собиралась только грядущий переезд с Шаболовки. Неделю я думала, стоит ли спрашивать у папы про Марусю, и решила все-таки промолчать. Чем дальше, тем беспочвеннее казались мои первоначальные подозрения: и уши у нее не те, и ростом маловата (мы-то в семье все высокие), и на папу не похожа. К тому же в голове засели слова Лены Маленькой: у предателей всегда есть своя история. Мне не хотелось, чтобы папа рассказывал такую историю: чтобы оправдывался или объяснял причины, по которым двадцать лет скрывает от меня сестру. Да и вообще – как прикажете начинать подобный разговор? «Кстати, пап, я тут встретилась со своей квартиранткой, Марусей. Она случайно не твоя дочь?»

– Кстати, пап, я тут встретилась со своей квартиранткой, – сказала я, когда он возился на моем балконе – снимал со стены прикрепленный хитрым способом велосипед. – Марусей. Она меня блинами кормила.

– А, – ответил папа, а его спина, обтянутая старой, давно потерявшей цвет футболкой, напряглась на секунду. Потому что велик застрял на балконной стене и пришлось приложить силу, чтобы его открутить, или потому что Маруся папина дочь? Неизвестно.

Папа продолжал со мной разговаривать и заниматься велосипедом. Спросил, как мне квартира после ремонта. Потом поинтересовался, не хочу ли я переехать туда, раз уж с Шаболовки выселяют. Тут мне показалось, что его спина, опять замерев, выдала новую тайну: Мария-Магдалина не просто дочь, а дочь любимая. Не в том смысле, что любимее меня, а просто – близкий человек, жизнь которого ему интересна.

– Да нет, не хочу я на Рощу, – сказала я тихо. – Найду другую квартиру.

– Опа! – радостно отреагировал папа, наконец поставив артачившийся велик на пол.

Наверное, в квартире на Потаповской Роще папа тоже оставил какую-нибудь свою старую футболку – чтобы приезжать и помогать Марусе по хозяйству. Велик прикручивать там, стены отмывать, мольберт устанавливать… Эта мысль заставила меня очень быстро собраться и пойти в магазин за кошачьим кормом. Вообще-то еда у Зайки была, и в окрестных торговых точках его любимый бренд отсутствовал, поэтому кот проводил меня обескураженным и особенно долгим «Мэ!». Но так, знаете ли, захотелось погулять по осенней Москве, пошуршать опавшими листьями на Шаболовке, осознать в 31 год, каково это – быть не единственным ребенком.

Догуляла я аж до Даниловского кладбища. Сестра Антонина рассказывала, что они с подругами, живя в общежитии МГУ, расположенном неподалеку, покупали у бабулек перед входом на кладбище цветы и дарили их преподавателям перед экзаменами. Так выходило дешевле. Я постояла у кладбищенских стен и ворот (две желтые буквы П и решетка между ними), внутрь решила не входить. Ущипнула себя за руку, сжимающую пакет с кормом. Да, Жозефина, великолепный ты человек. До последнего надеялась, что твой папа, Геннадий Николаевич Козлюк, если и заделал кому ребенка, то не общался с ним двадцать лет, а потом просто заселил в твою квартиру. В качестве извинения.

Я вернулась домой, в прихожей меня встретила мама. Забрала кошачий корм, подала тапочки, привезенные из Греции, – войлочные, вышитые розовым. Кот Зайка активно ненавидел тапочки, кусал их за помпоны и недоумевал по поводу корма:

– Мэ! Это что за массмаркет? Котик привык к люксу, эксклюзиву, лимитированной коллекции с индейкой. Вы что, тайно завели другого котика, неприхотливого, и скрываете его от меня? Остановите тапки, я сойду!

Я бесцеремонно щелкнула Зайку по крутому нахмуренному лбу и прошла в кухню. А там сидел папа в вылинявшей майке (я-то помню, она раньше была голубой!), в окно смотрел. И он сказал:

– Волчок, нам тоже надо с тобой поговорить.

Волчок – так меня часто зовут родители, особенно папа. Полное имя – Серенький Волчок. Однажды бабушка, мамина мама, спела мне четырехлетней одноименную колыбельную – а я не просто не уснула, но и начала задавать неудобные вопросы. Уточнила, с чего это, если Серенький Волчок такой маленький (волчок же, а не волк-зубами-щелк), он вдруг захочет хватать меня за бочок и тем более куда-то тащить. Бабушка сказала, что волчок плохой, и если я сейчас же не закрою глаза, он явится за мной в компании Бармалея, Бабы-яги и (внимание!) Валерия Леонтьева. Как ни странно, эта информация меня не успокоила, спать я расхотела окончательно, зато начала плакать. Бабушка обиделась, позвала папу, который в это время кротко мыл посуду, пытаясь угодить теще, и со словами «Укладывай свою дочь сам!» ретировалась. Папа быстро выяснил, что произошло, и спел другую, добрую колыбельную: «Серенький Волчок, Серенький Волчок, водит сиреневый грузовичок». С тех пор каждый вечер я узнавала о новых приключениях Волчка. То он вешал штанишки свои на крючок, то ехал в метро, заплатив пятачок, а то и просто бегал по улицам как дурачок. От последнего бессмысленного занятия его отвлекали зарифмованные друзья – паучок, светлячок, бычок и бурундучок. Никакого Валерия Леонтьева (его я, кстати, до сих пор побаиваюсь) в непосредственной близости не наблюдалось. Колыбельные мама с папой уже сочиняли по очереди. Причем в мамином варианте Волчок был очень хозяйственный (вырастил самый большой кабачок), а в папином – немного безбашенный (ехал в Париж, прихватив рюкзачок). Но за бочок, конечно, никого не хватал. Положительный был персонаж. Прослушав несколько вариантов песни, я натягивала одеяло до носа и принималась усиленно сопеть. Папа выходил, осторожно прикрывая дверь, и я слышала, как он шепчет маме: «Волчок наш спит». Так я и стала Волчком.

– Волчок, – сказал папа, сидя на моей кухне, – нам тоже надо с тобой поговорить.

– Про Потаповскую Рощу? – спросила я упавшим голосом.

– Да нет, – покачал он головой. – Про Краснодар.

Оказалось, мои родители тоже переезжают. И тоже через пару недель – только им, в отличие от меня, не нужно искать новую квартиру, потому что они ее уже нашли – в Краснодаре. Как у моих мамы с папой, всю жизнь проживших в подмосковном Белогорске, получилось так стремительно сменить его на далекую Кубань? Виновата судьба – а еще человек по фамилии Двуносов. Ну и китайцы немного.

Мой папа после института, получив диплом инженера, стал работать на единственном в Белогорске заводе – довольно большом, машиностроительном. Вскоре грянули 1990-е, и завод надо было либо закрывать, либо перепрофилировать. Руководство подумало-подумало и стало выпускать газонокосилки – а потом и другую садоводческую технику. А мой папа – к слову, устроенный на предприятие по блату и, как все думали, на время, – внезапно хорошо себя показал и в 28 лет стал главным инженером. «На время» подзатянулось. Папа остался на заводе до осени нынешнего года, когда господин Двуносов, новый и очень эффективный менеджер, решил вместо привычных хороших газонокосилок производить плохие, из китайских комплектующих, потому что так дешевле. Папа возмутился, пытался спорить, что-то доказывать, говорить о качестве и безопасности, за что товарищем Двуносовым был довольно быстро уволен. В Грецию они с мамой летали не в отпуск, а подумать, как жить дальше. Трудовую папа с завода уже забрал, а заодно, буквально за два дня, нашел себе новую работу – нетрудно догадаться, в Краснодаре. Туда его давно звал однокурсник, хозяин небольшого, но крепкого предприятия, и вот, наконец, дозвался. Теперь вместо газонокосилок папа будет улучшать разную бытовую технику – от микроволновок до фенов. И все это мои родители решили сами, без меня, как взрослые.

– Там Сочи рядом, – сказал папа. – И другие курорты. Можно купаться.

– До Краснодара всего два часа на самолете, – сказала мама. – Меньше, чем до Белогорска по пробкам на машине.

И оба уставились на меня с надеждой: Волчок, тебе ведь нравится эта идея?

Когда я была маленькой и мама с папой хотели пойти в Москве в театр или поехать к друзьям в «дальние» гости вдвоем, а меня оставить с бабушками-дедушками, они смотрели так же – с надеждой и немного виновато. Я пыхтела, как депрессивный еж, но отпускала их, даже не плакала. Соглашалась на предложение привезти мне что-нибудь вкусное – ради них самих, чтобы они, пообещав мне гостинец в качестве отступного, перестали грустить. Все равно ведь уедут, думала я, пусть уже едут радостные.

Сейчас я тоже вздохнула, подхватила на руки трущегося рядом кота и сказала родителям, которые в ожидании моей реакции на новость аж шеи вытянули от напряжения:

– В Краснодарском крае делают красное вино с дурацким названием. Говорят, хорошее. Как приедете, сразу купите ящик и ждите меня!

И они с шумом выдохнули, мама засуетилась, замахала полотенцами, зазвенела кружками, а папа, раскачиваясь на табуретке, стал искать в телефоне знаменитый сорт вина – в поисковую строку он вбил «вино краснодар дурацкое название». Оказалось – красностоп.

Поднимать тему Марии-Магдалины я снова не стала: я уезжаю с Шаболовки, родители уезжают из Белогорска, новостей и тем для «надо поговорить» на сегодня хватит. Завтра мы вместе поедем смотреть квартиры, а сегодня просто побуду любимым ребенком, которому привезли из Греции любимые духи (и восемнадцать сортов оливок).

Серенький Волчок, Серенький Волчок, укрылся одеялком – и молчок!

Стрельбищенский переулок, 21 октября, за 9 дней до новоселья

– Это я сделал под себя! – гордо сказал Аркадий, хозяин двухкомнатной квартиры в Стрельбищенском переулке. – Я тут все под себя делал! И вообще все под себя везде делаю!

Мы с папой и сестрой Антониной со значением кивали.

– Прекрасная реклама, – не выдержала сестра.

– Еще бы! – подтвердил Аркадий. – Мужику что самое главное? Чтоб руки откуда надо росли. Вот папка ваш соврать не даст.

«Папка» внимательно рассматривал семь разномастных выключателей, которые располагались на стене вдоль кровати на разном расстоянии от пола – какие-то выше, какие-то ниже. Над кроватью угрожающе нависал ядовито-розовый полог с золотистыми кистями.

– А зачем столько выключателей? – поинтересовалась я.

– Пойдемте в ванную, – позвал Аркадий. – Там у меня джакузи. Вчетвером можно поместиться!

И воззрился нас, как мне показалось, с надеждой. Мы с Антониной переглянулись, а папа невозмутимо щелкал выключателями. Сработал только один – самый скромный, на уровне пола.

Джакузи в ванной разместился на малахитовом постаменте. Две ступеньки – и вот ты уже восседаешь в монументальной ванне, а над головой у тебя сверкает огромное золотое панно с двенадцатью знаками Зодиака.

– Вот я, например, Козерог. Под Козерогом и сидел всегда, вот тут. А вы наверняка Скорпион? – прищурился Аркадий, глядя на меня оценивающе. – Видно скорпионью натуру.

– Не угадали, – говорю, – Телец.

– А Тельца из этого угла хорошо видно, – тут же нашелся Козерог-Аркадий и, перегнувшись, похлопал своей рукой по дальней ручке джакузи. – А вы, рыженькая, кто будете?

– Рыбы, – созналась Антонина.

– Ужас! – испугался хозяин. – Но зато у вас интуиция хорошая. Пойдемте полюбуемся туалетом!

Мы чуть отстали от Аркадия, делая вид, будто оглядываем раковину, и сестра шепнула мне:

– Моя интуиция подсказывает, что унитаз тоже золотой. А еще – что ты не смотрела фото квартиры, прежде чем сюда ехать.

– Да у него только кухня была на фотографиях, – оправдывалась я. – И пометка «скоро появятся другие фото». А кухня классная, черно-белая… спокойная такая!

– Видимо, ее он делал под кого-то другого.

Аркадий тем временем погрустнел, остановился перед дверью в туалет и, будто подтверждая мысль интуита-Антонины, вздохнул:

– Жалко, конечно, с Нинкой разводиться. Это жена моя. Но хоть человеком себя почувствую. А то вот на кухне пришлось ремонт делать по ее хотению – ей же готовить, не мне. И что – ни красоты, ни стиля, стыдно жильцам показывать. Эх, Рыбы! Что вы понимаете!

И Аркадий, недобро зыркнув в сторону Антонины, открыл дверь и царственно указал рукой на унитаз. Золотым он не был. Зато сиденье сверкало и переливалось – оно оказалось ярко-лиловым, с блестками.

– Вот! – произнес Аркадий претенциозно. – Здесь – все под себя!

Показ завершился нескоро – хозяин не желал нас отпускать, все рассказывал о своей жизни, о Нинке, делился знаниями из области астрологии и норовил дать пару полезных советов. На прощанье наклонился ко мне, понизил голос:

– Если решитесь, натальная карта от меня бесплатно. Вам в мужья нужен Рак, точно говорю.

Мы вышли на улицу, папа почесал нос: «Мда-а». Просмотр квартир действительно не задался. Астроаркадий был третьим за сегодняшний вечер. До этого мы посетили однушку в Мневниках, которая в объявлении значилась как «просторная и светлая», а оказалась крошечной – такой, что мы с папой, сестрой и корпулентной хозяйкой поворачиваться там могли только одновременно и по команде. Также в объявлении было написано, что «лишнюю мебель вывезем по вашему желанию». Шкаф-стенку в полкомнаты хозяйка, однако, убирать отказалась: «Вы чего! Она ж румынская!» Потом мы съездили посмотреть «шикарную студию в новом доме». Там стенок не было – были стены, практически голые. Дом оказался действительно новым: в него еще почти никто не въехал, зато вокруг азартно, с грохотом делали ремонт. В длинных мрачных коридорах отовсюду торчали провода, пахло бетоном и веяло могильным холодом. Лифт изнутри был оклеен фанерой, а прямо по ней маркером уже понаписали рекламных объявлений: тут тебе и сантехник, и пластиковые окна, и «Развивашки для детишек “Низнайка”». Сама шикарная студия более-менее подготовилась к приезду жильцов (кухня есть, кровать тоже, матрас стоит у стены в целлофане), но пока мы ее осматривали, там трижды отключали электричество.

А меж тем переезд с Шаболовки приближался неотвратимо: у хозяйки Валентины Степановны дела шли куда успешнее, чем у меня. Первые же кандидаты, которых шумная кругленькая риелтор привела в квартиру, сказали, что готовы ее купить. Звали их Самсоновы (так и представились), они были люди скорые на решения и очень свойские. Спросили, не против ли я две оставшиеся недели пожить с их двумя крысами: «Мы закинули б вам крысуль во вторник, а? В отпуск как раз собирались, а на старой квартире кормить их некому!» Я ответила, что должна посоветоваться с Зайкой, но он скорее всего будет не против, потому что как раз любит крыс. Тут кот вышел из-за угла во всем своем инопланетном великолепии и угрожающе зевнул.

– Кажется, котик за, – ласково сказала я, но Самсоновы уже передумали оставлять крысуль няне Зайке.

В общем, я потихоньку собирала вечерами вещи, мама занималась тем же самым в Белогорске, а папа на правах временно безработного жил в Москве и катался со мной и Антониной по квартирам. Сегодня вечером они как раз думали поменяться – папа уезжал в Белогорск, а мама собиралась ко мне.

– Ну что, эта была последняя? – спросил папа, когда мы отошли на безопасное расстояние от квартиры Аркадия-звездочета.

– Увы, – вздохнула я. – На сегодня все. Завтра два просмотра, один здесь же, на Сергея Макеева, напротив кладбища, другой – в Строгино.

– Я завтра не могу, прости, – сказала Антонина. – У тети Иры день рождения – ну, у Илюхиной матери.

– Ты же вроде не хотела идти? – напомнила я. – Я не к тому, что надо вместо этого ехать со мной в Строгино, но тетя Ира эта, помнится, своеобразный человек.