Текст книги "Кризис Ж"

Глава десятая
Джо не делится бедой

Туалет клуба «22.20», 23 декабря

– А у тебя-то как? Чего молчишь? – спросили меня три женщины, сидящие на полу в туалете.

И смотрят, такие, сердито: мол, мы тебе тут целый час интересное рассказываем, а ты скрытничаешь.

Я задумалась: а правда, как у меня дела? Что-то не было времени в это вникнуть. С тех пор как мы с Антониной похмельно прогулялись в кафе с огоньками и съели там рульку и цыпленка под убаюкивающие рассказы Генри О., прошло почти полтора месяца. Неделю мы с сестрой и Кузей болели подхваченным от Илюхи ОРВИ (увы, аллергии на синюю краску не бывает). Гоша привозил нам лекарства, кормил оздоровительными макаронами, показывал кино и рассказывал о музыке – получались целые лекции. Антонина познакомилась со своим петербургским дедушкой Эдуардом, пока по скайпу. Он оказался бородатым, громогласным и очень, несмотря на недавно перенесенный инфаркт, живым – даже трубку курил! Звал в гости. Генри О. на связь предсказуемо не выходил, но исправно лайкал Антонинины посты.

Когда я выздоровела, мы встретились с Филиппом. И с тех пор довольно часто виделись. Если я оставалась ночевать у него на Ленинском, по утрам водила Гришу гулять в Нескучный сад и вела нескучные беседы с дедушкой Борисом Ивановичем, пока Гриша поглощал свои законные четыре сосиски с сыром. Борис Иванович оказался ни много ни мало оперным баритоном, бывшим солистом Большого театра. Арий он мне не пел, но про театр говорил интересно. Также я познакомилась с соседкой Дашей, которая гуляла с Гришей в мое (и Филиппово, соответственно) отсутствие. Даша была очень похожа на Гришу – юная, черненькая, глазастая, беспокойная. Училась в одиннадцатом классе, готовилась к ЕГЭ. Общались мы в основном в лифте – мы с Гришей ехали гулять, а она в школу или к репетитору. «Я весь день сижу на попе, – улыбалась она, наглаживая Гришину блестящую шерстку. – С Григорием вот иногда двигаюсь. Он мой фитнес-тренер!»

Даше доставался тренер Григорий, когда мы с Филиппом ходили в модные клубы и оставались там допоздна. Я бы, конечно, с радостью не оставалась – не люблю шум и однообразную музыку, и тем более их перекрикивать. Да и в пафосной атмосфере мне было душновато. Сказала это как-то Филиппу, но он засмеялся:

– Бабуля осуждает молодежь! Ничего, что я еще и курю? – и достал из кармана входящий в моду айкос, который ему в офис прислали пиарщики.

А я вспомнила, как в вечер знакомства мы с ним сбежали в библиотеку-винотеку, чтобы поговорить в тишине, и немного затосковала. Но передумала: может, он прав, и на танцполе в 31 год оказаться логичнее, чем в читальном зале.

В одном из особенно модных мест на Рочдельской улице мы с Филиппом как-то встретили Лену Большую. Я удивилась несказанно. Последний раз так удивлялась, когда в белогорском автобусе кондуктор постучала меня по плечу и, всыпав мне в руку горсть мелочи, попросила: «Девушка, передайте за проезд».

– Привет, – прокричала я Лене, – а ты что, в других клубах бываешь?

Лена засмеялась, взяла с меня обещание не рассказывать клубу «22.20» о ее вероломстве, и тем вечером мы даже часок просидели с ней, ее кавалером и Филиппом за одним столиком. («Кавалером». Я и правда, наверное, немного бабушка.) А парень Ленин мне, кстати, понравился – смотрел на нее, как на Джоконду после пятичасовой очереди в Лувр, не верил своему счастью. Миша его звали, хороший мальчик, лет двадцати трех.

Мы с Филиппом не только развлекались – иногда говорили о серьезном. Он рассказал мне про родителей, например. Там все оказалось просто: они дипломаты, живут в Таиланде (в квартире на Ленинском половина мебели была из ротанга), в Москву наезжают редко, с сыном видеться особенно не стремятся.

– Я им все планы попутал. Они детей вообще не хотели, случайно получилось. Родился я и сразу отменил их долгожданную командировку в Японию. What a shame! Эту историю я слушал лет с пяти. Другим детям обычно рассказывают, какие они в младенчестве были клевые. Нет, родители меня вроде как любят, но вынужденно – потому что я их сын, а сыновей любить положено по протоколу. Звонят из Таиланда, спрашивают, как жизнь, свое мнение выражают… охотно. Когда я был маленький, мы жили сначала в Индонезии, потом в Китае. Мне было одиноко – посольским детям часто одиноко, особенно если нет братьев и сестер. Я в школах почти ни с кем не дружил и дома сидел один. Но понимал, что родителям жаловаться нельзя. Сразу как-то понимал, интуитивно… Знаешь, меня ни разу за всю жизнь не спросили, надел ли я шапку. Или покушал ли. Опять же, другие дети на это жалуются, I know. А филологи еще и слово «кушать» ненавидят…

Я тогда осталась у Филиппа ночевать, хотя не планировала.

Еще мы с ним много говорили о работе – и о его, и о моей. Я рассказывала про своих девочек из отдела, и про начальника Стаса, и про то, как мы все вместе начали готовиться к грядущему Дню сырка 2 февраля – главному празднику года, глобальному событию, которое всегда отнимало у всех сотрудников компании много времени и сил. Филипп живо интересовался подробностями и признался как-то, что сам давно мечтал заниматься ивентами и корпоративным маркетингом, а не изданием женских журналов:

– Как же достали меня все эти бабские «Амели» и «Наташи», I swear! И все эти «35 способов открыть тушь и не ткнуть ею в глаз». И заголовки «Маэстро, тушь!» Буэ. Bo-o-ring! Но за ивенты у нас отвечает дама, которая ничего не умеет, зато работает в издательском доме девяносто лет из своих ста двадцати, и поэтому неприкосновенна. Зовут Галкина. Ежегодно набирает в отдел стайку глупых девочек – галчат, они проваливают очередное мероприятие, потом галчат увольняют, а Галкина остается. Помнишь супер-праздник в этом вашем клубе на задворках цивилизации? «23.30»? Это галчата своими руками сделали – крыльями то есть. А Галкина еще и бонус наверняка получит…

В ту ночь я у Филиппа не осталась, хотя планировала. Неприятно было слушать и про клуб на задворках (в пяти минутах от модной Рочдельской), и про журнал «Амели», где вообще-то работала сестра Антонина, и про 35 способов. Помнится, Филипп гордо именовал себя главной феминисткой Москвы. Вряд ли таковая стала употреблять слово «бабский».

Он потом извинился – написал, что как раз накануне ругался с упомянутой Галкиной на большом совещании по бюджету, вот и не выдержал.

Филипп вообще часто извинялся. За то, что отменял встречу за полчаса до или через полчаса после ее предполагаемого начала. Или за то, что однажды накричал и даже замахнулся при мне на Гришу – потому что тот слишком сильно прыгал в коридоре и испачкал ему джинсы грязными лапами. Или за то, что, увидев меня после похода к моему парикмахеру, отреагировал так: «Оу. Может, найти тебе телефон нормального мастера? Все наши бьюти-девочки ходят к одному там Саше». А как-то ясным утром, когда солнце светило прямо в окно, небо синело не по-зимнему и ничто не предвещало беды, Филипп сидел, насупленно молчал, смотрел в одну точку и односложно отвечал на вопросы. Я делала тесто для оладий и спросила, где у него соль, а он закатил глаза и процедил: «Goodness, за что мне это» – и рванул в спальню. Я быстро собралась и ушла. А к вечеру поступило извинение: болела голова, сил не было терпеть.

Извинялся Филипп искренне – однако так, чтобы оставалось место для маневра. Мол, да, я виноват, но моему поведению есть простое объяснение («и ты могла бы меня понять и не доводить дело до конфликта» – впрочем, последнее я сама додумывала, напрямую он так никогда не говорил). Человек имеет право на головную боль, смену настроения и смену планов. Он не обязан хвалить мою прическу, но порекомендовать специалиста может. А про Гришу он сразу меня предупреждал – не совпадают они по темпераменту, и иногда его, Филиппа, заносит, особенно если времени в обрез и джинсы стирать некогда.

Каждый раз, получив извинение-оправдание, я думала: так, на фиг. Но потом перечитывала сообщение, находила в нем новые смыслы, прощала Филиппа и давала себе слово в следующий раз быть более снисходительной и понимающей. Обычно после этого у нас было одно-два идеальных свидания, но потом находился очередной повод для извинений.

Последний раз мы поссорились сегодня утром. Ну как поссорились – я расстроилась, но ничего не сказала. Вечером должны были идти вместе на день рождения Гоши в клуб «22.20», договорились об этом неделю назад. Я подозревала, что Филипп найдет повод отказаться, и пригласила его скорее для проформы, но он неожиданно согласился. А утром написал: «Привет! Big boss объявил срочное совещание в 16 (приложил скриншот приглашения). После него буду без сил, в леса ваши не потащусь, поеду домой орать в подушку. Заметь, предупреждаю заранее. Смайл-сердечко». Меня почему-то больше всего резанул приложенный скриншот – даже сильнее, чем «ваши леса», под которыми подразумевался парк «Красная Пресня». Типа вот тебе доказательство, все шито-крыто.

Я удалила сообщение, чтобы не искать в нем новых смыслов, и поехала на работу. А вечером встретилась в лесах, то есть в клубе, с Антониной и Леной Маленькой.

– Ура, ты пришла! – радовалась сестра, отнимая у Лены Маленькой куртку, из рукава которой торчала желтая шапка с помпоном.

– Угу, – вздыхала Лена. – Я ненадолго, в десять поеду уже…

– Какое поеду! Сейчас уже восемь. А в двадцать два двадцать только большой концерт начинается.

Лена не ответила, подавила очередной вздох. Я поняла: если в десять она не уедет в Балашиху, ее там потом тоже будет ждать концерт. Гоша пригласил Лену на день рождения только вчера, когда она забежала к нам в Нехорошую квартиру после работы – на десять минут, хоть и с пакетом безе. Приглашение Лена приняла обреченно, и мы думали, ни в какой клуб она не собирается – какое там, два вечера подряд, что ли, гулять?! Но наша бунтарка из Балашихи все-таки приехала.

Мы сдали в гардероб пальто и куртки (принимала их не Анна Иосифовна, которую тоже свалил сезонный грипп, а специально нанятая на несколько вечеров девочка, по виду одноклассница Илюхи) и пошли в зал искать именинника.

– Привет, девушки! – поймала нас у входа Лена Большая, одетая почему-то в джинсовый комбинезон. – Двигайте за мной, стол покажу!

Строго говоря, в клубе был обычный вечер – два концерта и дискотека. Просто Гоша оставил для своих друзей большой стол и попросил официантов периодически приносить туда еду и напитки. Ну и группы сегодня играли те, которые ему лично нравятся.

Когда мы подошли, за столом уже сидело довольно много народу. Я автоматически отметила: Бори нет. Некоторых гостей я знала – звукоинженера Хана, Павла (или Петра?) из Воронежа, Марину и Сережу Подоляк из Ялты, Илюху, конечно. Еще были незнакомые мне музыканты, и люди с радио, где Гоша вел программу о музыке, и девушка из концертного агентства (Антонина немного ревновала его к этой Стелле – а попробуй не ревновать к человеку по имени Стелла!).

Сам Гоша сидел с краю, рядом с ним – Стелла. Но как только мы подошли, он встал, попросил всех подвинуться, чтобы Антонина села возле него. Мне это понравилось, а ей и подавно. Мы с Леной Маленькой пробрались чуть вглубь – к Илюхе и Подолякам.

Принесли шампанское, Илюхе – безалкогольный (надеюсь) мохито, а Лене Большой – текилу.

– Оп, – весело сказала она, опрокинув стопку. – А я сегодня опять не на работе! С днем рождения, Гойко!

Мы тоже все зашевелились, стали поздравлять именинника. А тут и первый концерт начался – разогревающий. На сцену вышли какие-то рокеры в аквамариновых пиджаках и пошло веселье.

После первого концерта я поймала себя на мысли: надо же, совершенно не скучаю по Филиппу. Даже хорошо, что он не пришел.

После второго (пела английская группа в шляпах) я написала Филиппу: «Ну как твое совещание?» А сама допила очередное шампанское и подумала о Боре. В прошлом году вечеринку по поводу Гошиного дня рождения устраивал он – у себя дома. Хорошее было время, мы тогда дружили и никто не собирался ни в какой Израиль.

– Я собираюсь в туалет, – шепнула мне Лена Маленькая. – Пойдешь?

– Ой, ты не в Балашихе! – восхитилась я, взглянув на часы, которые показывали без пяти полночь.

– Вы куда, дамочки? – обняла нас обеих за плечи Лена Большая. – А то я тоже не в Балашихе!

– Эй, не уходите, еще же торт! – вынырнула откуда-то Антонина. – А-а, ага. Тогда я с вами.

В общем, в грандиозный туалет клуба «22.20» мы спустились вчетвером. И там нас, по сложившейся уже традиции, потянуло на откровенность.

– Как вам новая девочка в гардеробе? – намыливая руки, спросила Лена Большая, которая вроде бы была не на работе.

– Хорошая, – сказала я. – Милая очень.

– Ага, – подтвердила Антонина. – Шустрая и вежливая. Но Анна Иосифовна же вернется?

– Конечно, куда мы без нее, родимой, – улыбнулась Лена. – Кстати, девочка тоже Анна. Но просила звать ее, мать вашу, Наной. А еще у меня две новых официантки, обе Анастасии, одна Тася, другая Стася. Главное не перепутать.

– Не-ет, главное – Настей не назвать, – уточнила я.

– Почему-то люди с простыми именами пытаются их себе усложнить, а люди с необычными именами – упростить, – заметила Лена Маленькая. – Анастасия хочет быть Стасей, а не Настей, Мария – Марой, а не Машей. Зато Мария-Магдалина отзывается на Марусю. А какая-нибудь Аннабель непременно представится Аней. В отличие от Анны, которая чувствует себя – как ты там сказала – Наной?

– Жозефина Геннадьевна, подтверди или опровергни! – весело подначила Антонина.

– Да я не считаюсь. У меня и уменьшительного имени-то нет.

– А друзья тебя как зовут? – удивилась Лена Маленькая.

– Ну как ты меня зовешь? Жозефина. А она вот (я кивнула на Антонину) – Жозефина Геннадьевна или сестра Ж.

– А родители?

– Дочка. И еще Волчок. Бабульки во дворе пытались внедрить в обиход некую Жозечку, но не прижилось. А, коллега Расторгуева придумала сокращение «Жози»… Все.

– А вот Боря звал тебя Джо! – громко и, как мне показалось, укоризненно, заявила Лена Большая и села на пол, красивая и грозная.

Я помолчала – ну не оправдываться же. Звал, да. Что ж теперь, всем на пол падать?

– Может, пойдем того… чай? – неуверенно предложила Антонина.

– Я надеялась, он приедет сегодня, – горько произнесла Лена вместо ответа. – Все-таки Гойко… Я вообще не врубаюсь, как эти двое друг без друга столько времени!

И снова посмотрела на меня осуждающе.

– Так, – решилась я. – Ты хочешь мне что-то сказать? Говори.

Лена покачала головой:

– Да не хочу я ничего сказать. Текила во мне, может, хочет, а я нет. Так что молчим обе как рыба об лед. Просто жалко стало… нас всех. Что без Бори остались.

– Из-за меня, – подсказала я.

– Я этого не говорила, – поджала Лена прекрасные губы, а прекрасные глаза ее заблестели слезами. – Но мы с текилой хотели бы отметить, что после Наташки Боря только запил, а после тебя уехал!

Я услышала шепот Лены Маленькой: «Какой Наташки?» и ответ Антонины, тоже громким шепотом: «Наташа из “Бурато”, мама Давида».

Тут мне вдруг стало обидно. Значит, Наталья Налбандян, бывшая Борина неофициальная жена, для моей сестры Антонины теперь Наташа! Может, они и кофе пить вместе ходят в пивбар с огоньками? Или даже рульку есть. Обиделась я на Антонину, но в перепалку вступила с Леной Большой – она же первая начала.

– Лена, дорогая, – сказала я ей. – Хватит уже о Боре. Я давно с ним рассталась. А ты, прошу заметить, еще давнее.

– Шесть лет назад, угу, – кивнула Лена и поправила упавшую с плеча лямку комбинезона. – И вообще-то я его уже разлюбила… (всхлип). Просто он (всхлип) звал меня Ленка. Ленка. И все время был, а теперь…

Дальше было еще много всхлипов, вздохов и размазывания слез по щекам. Но зато Лена Большая, не без помощи текилы, наконец поведала их с Борей историю. Перескажу ее вкратце, только самую суть, без слез, мата, отступлений и мантры «вообще-то я его разлюбила».

История Лены и Бори

Лена полюбила Борю с первого взгляда. Пришла наниматься на работу в клуб «22.20», поговорила полчаса с Гошей, все с ним обсудила и уже была практически принята, но тут Гоша сказал: «Сейчас еще мой компаньон зайдет, он как раз в клубе, познакомитесь».

Компаньон вошел в Гошин кабинет, весь такой стремительный, и все, Лена пропала.

Она привыкла быть красавицей, и привыкла, что мужчины либо замирают при виде нее и теряют дар речи, либо идут в атаку. А Боря не сделал ни того ни другого. Разве что подарил коробку разноцветного английского фаджа – у него с собой случайно была. Но фадж ведь не оружие. А с даром речи у Бори всегда все было в порядке…

Увы, с личной жизнью у него тоже все было ок, по крайней мере, на вид. Они с Натальей, будущей Налбандян, выглядели вполне стабильной парой. Так что Лена обмирала, страдала, но виду не подавала и намеков не делала. Работала хорошо, быстро стала незаменимым сотрудником. У Гоши с Лейсан тогда только родилась дочь, так что он много времени проводил с ребенком и был благодарен Лене за помощь в клубе. А с Борей Лена просто дружила. Даже скорее подруживала. Иногда они выпивали по паре бокалов в баре после ее «смены», но потом он шел домой к Наташе. Лена уже знала, что Боря не слишком счастлив в любви. С Наташей он сошелся, когда женился его лучший друг Гойко, из солидарности. Выбрал ту девушку, что ближе стояла – он тогда возил в Москву мобильные телефоны, а Наташа владела несколькими точками по их продаже. Взяла их отношения в свои руки и не выпускала. Боря не жаловался, но иногда закипал. И сокровенные мысли обсуждал не с Наташей дома, а с Леной в баре. Коробочку из-под фаджа Лена хранила дома, в прикроватной тумбочке.

Однажды, примерно через год, ей нужно было, чтобы Боря куда-то позвонил по делам клуба и решил очередную нерешаемую проблему, используя свойственный ему дар красноречия. Лена звонила ему, но он не брал трубку. Зашла к Гоше, тот был хмур и краток: «Я сам все сделаю, Риббентроп сейчас не в форме».

Еще через неделю она забежала из клуба к Гоше домой с документами. У его дочки была температура, Лейсан уехала в дом отдыха, и на работу он не ходил. Лена спросила: «Может, помочь чем?», Гоша подумал и неохотно попросил: «Зайди к Риббентропу, а? Я сегодня не был и беспокоюсь немного». Так она узнала, что от Бори ушла Наташа и он уже неделю пьет.

Любовь – интересная штука. Любимый человек нравится любым, в том числе похмельным, небритым и диким. Особенно если знаешь, что он теперь вроде как свободен.

Лена хорошо умела выводить из запоя, натренировавшись на своем отце, который служил подполковником в зоне в поселке Мозындор, что в Республике Коми (собственно, сразу после школы она покинула Мозындор, чтобы больше этим не заниматься). Так что Борино недельное общение с хорошим виски ее не особенно шокировало. Она отобрала у него спиртное, напоила лекарствами и уложила спать – действовала практически по заветам из русских народных сказок. Боря был молчалив и послушен: алкоголик из него получился так себе, не то что из подполковника с зоны.

Лена осталась ночевать в гостевой комнате. Утром встретила страдающего Борю большой порцией лекарств и сочувствия. Потом он опять пошел спать, а она сбегала через дорогу на работу и вскоре вернулась – варить бульон.

К следующему утру Боря уже был почти похож на себя настоящего, только тише и печальнее. От бульона не отказывался, а на Лену смотрел с благодарностью. Полдня они проговорили о том, как жить дальше и стоит ли звонить Наташе, а потом Лена снова осталась ночевать – и уже не в гостевой.

Она была счастлива. Он был слаб. Через пару недель оба окончательно протрезвели, и Лена поняла, что ничего, кроме благодарности и дружеских чувств, у Бори к ней нет. Чтобы сохранить хотя бы их, свела все к шутке: «Так, ну, я вижу, ты передумал умирать, поеду-ка я домой! Это было классное приключение». И упорхнула, светящаяся и легкая, в квартиру на Зорге, которую тогда снимала. Там несколько часов рыдала, скрючившись на полу у тумбочки, где хранилась коробочка из-под фаджа. Утром перестала рыдать, пошла на работу, стала дружить с Гошей и Борей одинаково. Боря звал ее Ленкой, был хорошим другом, в запои больше не впадал. А потом встретил меня и уехал в Израиль.

– Погоди, – сказала я, когда Лена закончила рассказ и в пятисотый примерно раз высморкалась в махровую салфетку. – Так ты ему ничего не говорила? Что любишь, что хочешь с ним быть, что не было это никаким приключением?

– Дет, – покачала головой Лена и шмыгнула для верности носом. – Сбысла де быдо.

– Не было смысла, – перевела я. – Почему? Может, он тоже…

– Он был охрененно рад, – оборвала меня Лена, – когда я сказала про приключение. Я видела – облегчение на лице промелькнуло. Не хотел он никаких отношений, у него только что они закончились.

– Ну допустим. А потом-то? Потом же столько шансов было объяснить, объясниться! – я сама не верила, что уговариваю Лену Большую завести с Борей роман.

– Камон, а, – вздохнула Лена и улыбнулась мне, как добрая учительница двоечнице. – У него тоже был квадрильон шансов. Но… Когда Боря любит, это заметно. Тебе ли не знать, дорогая Джо!

Дверь туалета резко открылась, вошла Стелла из концертного агентства, к которой Антонина ревновала Гошу. Увидела нас, горестно восседающих на полу под умывальниками, и, похоже, немного испугалась.

– Это я, Стеша, – представилась она зачем-то. – А вы чего здесь сидите?

– Вот, – подала голос Лена Маленькая. – Стеша! Моя теория верна.

– Скоро идем, – приподнялась было Антонина, но встать не смогла: ноги затекли. – А почему ты Стеша-то? Ты же Стелла.

– Меня так муж зовет, – улыбнулась Стелла, потеряв бдительность. – Мне нравится! Но вы приходите, уже скоро чай будет. И Гоша там волнуется, где ты.

Последнее она сказала лично Антонине. Теперь моя сестра сидела на полу как человек, о котором волнуются – и которому нет нужды ревновать своего бойфренда к красивой, но счастливо замужней женщине.

Стелла-Стеша вымыла руки и ушла, а мы зашевелились, чтобы все-таки встать и дойти до Гоши и чая, но тут Лена Маленькая сказала:

– А знаете, как зовет меня мой муж? Петька.

В общем, так получилось, что и она тоже поведала нам свою историю любви. Впервые Лена говорила о муже распространенными предложениями, и мы хоть что-то о нем узнали. Раньше нам были известны четыре вещи: он выгнал из дома в Балашихе попугая Исаича; не выносит, когда Балашиху покидает Лена; поругался с Лениным папой; в ее телефоне значится как «Любимый». Даже имени его не слышали – муж и все. По фамилии вроде бы Пастухов.

Историю четы Пастуховых мне тоже придется пересказать своими словами, убрав из нее все Ленины попытки оправдать мужа («В принципе, он неплохой человек и любит меня по-своему») и повесить вину на себя («Я могла бы быть мудрее/мягче/жестче/внимательнее/худее»). Каждый раз, когда Лена срывалась в пропасть самобичевания, мы морщились: «Да, Лен, ты просто чудовище, но продолжай уже!» Это удивительным образом возвращало ее в реальность. Попытки же честно поддержать не срабатывали – Лена только усерднее начинала доказывать, что муж вовсе не сволочь, а она сама во всем виновата…

Короче, вот моя версия семейной драмы длиной в семнадцать лет.

История Лены и ее мужа

Лена Петухова закончила школу в Туле и с первого раза поступила в московский педагогический институт. На филфак. В их группе оказалось много-много девочек и целых четыре мальчика. Один был пухл и розовощек, как младенец, другой лысоват (это в семнадцать-то лет) и низкоросл, третий, поступивший в институт после армии, и вовсе женат. Четвертым был Олег Пастухов – холостой, 180 см, с волосами. Как тут не влюбиться! К тому же он сам выбрал Лену, хотя мог бы, по ее словам, претендовать на большее – например, одна из девочек, Света, Ленина соседка по общежитию, в родном городе завоевала титул «Мисс Улыбка – 98».

После первой же сессии Олег и Лена стали парой. Садились вместе на лекциях и семинарах, гуляли вечерами по Москве, нелегально ночевали у нее в общежитии (Мисс Улыбка отвлекала охрану, чтобы Олег мог проскользнуть мимо поста). Училась Лена за двоих. Писала по два реферата, за себя и за своего парня, помогала Олегу с курсовыми, а позже с дипломом, пересказывала книги так, что он после этого вполне мог сдать устный экзамен на «удовлетворительно». Лена, в отличие от большинства однокурсников, хотела стать учителем. Олег же поступил в институт, чтобы не идти в армию, и мечтал в будущем работать на себя. А пока учился и был идеальным бойфрендом: говорил о любви, помнил о годовщинах («сегодня мы вместе четыре месяца!»), дарил подарки на все праздники.

На втором курсе Олег познакомил Лену со своей мамой Еленой Васильевной. Лена очень волновалась, когда ехала в Балашиху – хотела маме понравиться, купила цветы и ореховый торт, заготовила темы для бесед. Елена Васильевна встретила ее холодно: «Мелкие розы? Ну давайте. А сладкое я, естественно, не ем. Тем более орехи, аллергия, м-да. Олежа, где ваза?» Посреди чаепития (торт все-таки разрезали) Елена Васильевна отчего-то расплакалась и ушла в другую комнату. Может, слезы от аллергии… Олежа бросился ее утешать. Вернулись они только через полчаса, Лена к тому времени вымыла посуду. Мама глядела в сторону, сын суетился вокруг нее. «Она меня одна воспитала, без отца, – объяснял он Лене потом, провожая ее к электричке. – Вот и расчувствовалась, когда поняла, что у нас с тобой серьезно. Не вини ее, не будь эгоисткой. Вот зачем ты упомянула, что я подарил тебе на день рождения духи?»

Лена обрадовалась, что у них «серьезно» и очень старалась впредь не быть эгоисткой. Но почти каждый раз, когда она приезжала, ситуация повторялась. Елена Васильевна расстраивалась и уходила, Олег бежал за ней, Лена мыла посуду. Понятие «не быть эгоисткой» ширилось. При маме много чего нельзя было упоминать: что они с Олегом вместе ночуют в общежитии, что будут проходить практику в одной школе, что Лена пишет курсовую по Блоку (мама любила его в юности и имела на него эксклюзивные права). Зато Елена Васильевна не возражала, когда Лена в Балашихе готовила и прибиралась: лишь бы тонкие материи не трогала.

На третьем курсе Олег сделал предложение – с одобрения мамы, разумеется. Елена Васильевна немного поплакала, но смирилась. Лена была счастлива, выбирала свадебное платье в Туле (чтоб подешевле), по выходным ездила в Балашиху, готовила там еду на неделю. Однажды не приехала – подруга Света, которая Мисс Улыбка, праздновала в общежитии день рождения. В ответ Елена Васильевна от имени Олега рассталась с Леной по телефону: «Для Олежи главное семья, а для тебя, значит, нет».

На следующее утро в институте Олег демонстративно сел один. Лена, еле держащаяся на ногах от слез, после пары подошла объясняться (и отдать реферат). Реферат Олег взял, а прощать любимую не спешил. «Света твоя профурсетка, – выговаривал он мамины слова. – Красивая, конечно, я сам хотел с ней поначалу замутить. Но выбрал тебя – как безопасный вариант. Думал, ты человек и для тебя наши отношения будут на первом месте!» Лена клялась, что да, конечно же, на первом, но Олег продолжал: «Она вообще на тебя плохо влияет и настраивает против меня». Последнее, в общем, было правдой. Незадолго до этого Олег отметил, что Лена себя запустила и прибавила в весе. Тогда она стала ночами качать в общежитии пресс, а Света сказала, что ни один мужик того не стоит.

В общем, Олег все-таки Лену простил. Она окончательно переехала в Балашиху, подальше от тлетворного влияния общежитских профурсеток. Потом, в Балашихе же, состоялась скромная свадьба, а вскоре Лена очень удачно поссорилась с папой и фактически перестала ездить к родителям в Тулу.

И зажили они втроем – Олег, его мама и Лена. Мама обижалась. Олег ее утешал. Лена оказывалась виноватой. Они с мужем ссорились, потом мирились. Олег варил печальной Лене какао и увещевал: «У мамы сложный характер, но ты-то будь мудрей!» Сходились в итоге на том, что главное – семья.

Оба получили дипломы. Олег временно пошел работать к матери – она снимала прилавок в магазине через дорогу от дома, торговала овощами и фруктами. Лена хотела устроиться в школу, но муж и свекровь были против: «Станешь истеричкой, будешь дома срываться на всех». О собственных детях ей тоже запретили думать: Елена Васильевна категорически не желала становиться бабушкой. «Вам бы только повесить на меня младенца! А я еще молодая!» – возмущалась она. Лена собиралась воспитывать своего ребенка сама (и даже немного надеялась, что по этому случаю они с Олегом уедут из Балашихи), но ее аргументы тонули в трясине свекровиных обид.

Прошло много лет. Олег все еще временно работал с матерью: овощи и фрукты пользовались стабильным спросом. «У мамы с сыном бананы брала», – говорили хозяйки. Лена кочевала с одной невнятной работы в Балашихе на другую, успевая и заниматься домом. Детей у нее не было, подруг тоже. Был попугай, единственный друг, но и того муж со свекровью выгнали из дома за плохое поведение: он слишком много говорил и слишком много знал. Лена тогда устроилась администратором в московский салон красоты (ей разрешили покинуть Балашиху, потому что салон находился прямо у Курского вокзала) и взяла попугая с собой на работу. Потом его и оттуда выставили – коварно, без Лениного ведома, в тот день, когда она взяла выходной, чтобы сопроводить свекровь к подологу. Попугая нашла на улице сестра Антонина, забрала в Нехорошую квартиру и назвала Исаичем. А потом подружилась с Леной и подружила с ней нас. Теперь муж Олег и свекровь Елена Васильевна были недовольны нами, новыми московскими профурсетками, и считали, что мы плохо на Лену влияем.

– Мы так и не узнали, почему муж тебя зовет Петькой, – напомнила я, когда Лена завершила свою историю словами «Но я, конечно, сама виновата».

– Петька – от моей девичьей фамилии Петухова, – объяснила Лена. – Просто Елена – имя его мамы, и ей не нравится, что мы тезки…

Мы втроем понимающе загудели. Петька тебе не Елена. Безопасный вариант.

– А какая девичья фамилия попугая? – поинтересовалась Антонина. – Ты никогда не говорила, как его звали раньше, до того как он стал Исаичем.

– Покупала я его как Гошу, – улыбнулась Лена.

– Опа, – обрадовалась сестра. – А то я удивлялась, почему он все время говорит: «Гоша хороший». Но думала, одобряет таким образом наши с Гошей отношения.

Лена Большая беспокойно заерзала на полу – хотела тоже задать вопрос, но не решалась. И все-таки не утерпела:

– Тезка (кстати, мне нравится, что мы тезки), говори как на духу, какого беса ты живешь с этим Олегом, а?

Мы с Антониной замерли: кажется, сейчас Лена Маленькая зарыдает и умчится в Балашиху навсегда. Но она ничего, сидела и не двигалась. Задумалась даже: