Текст книги "Кризис Ж"

– С Новым годом, Борис! – нагнулась Лиза к экрану. – Мы еще встретимся!

И, клюнув меня в зацелованную уже правую щеку, замахала руками (провожать не надо) и убежала. Я даже дверь закрывать не стала. Села против ноутбука, расправила на коленях серебряное платье, улыбнулась Боре. Он тоже улыбался и молчал, не торопил.

– Привет, – повторила я. – Надеюсь, хотя бы Новый год сегодня придет, а не уйдет.

– Да, было бы хорошо, – коротко ответил он. И когда Боря стал таким немногословным? Наверное, он просто имеет в виду, что старый год у него не слишком удался – благодаря в основном мне.

– А когда там праздник приходит в Тель-Авив?

– Через час после Москвы, – сказал Боря. У него были поразительно черные глаза. Такие, в которых можно… Нет, тонут вроде обычно в синих, а в черных что – спасаются? Не ко мне вопрос, мне, как известно, больше удаются метафоры с подтянутыми колготками.

– Понятно, – кивнула я, получив информацию о разнице во времени между столицами двух государств. – Значит, у тебя сейчас половина одиннадцатого.

К ужасу своему, я не знала, что говорить дальше. Обсудим, сколько времени в Копенгагене, Кабуле и Канберре, может быть? Или сразу попрощаемся, раз уж все уехали.

– А куда все уехали? – спас меня Боря. Он всегда спасает, да.

– Кто куда, – начала я подсчет. – Гоша – в Тверь за Лейсан и Таней, у них проблемы с морковными палочками. Антонина с Кузей – в Гольяново к Марине Игоревне, у нее спина. Лена – в «22.20», у них драка. Антон – в Химки, у него ребенок. Маруся – на Преображенскую площадь, у нее Игорь Валерьевич. А Лиза – на улицу Красных Зорь, у нее утюг. Никого не забыла?

Конечно, я забыла Филиппа. Но намеренно – вот такая я хитрая.

– Кот на месте? – удостоверился Боря.

– О да, – заверила я. – Не то что в прошлый раз.

А дальше все пошло как-то легко. Я рассказала Боре историю о том, как Зайка случайно уехал в Тулу. И о том, как мы с девчонками пьяные встречали на вокзале тетю Марусю с колбасой. И о том, как появилась в моей жизни Маруся, которая Мария-Магдалина. И о том, как искала после Шаболовки хорошую квартиру, а нашла Нехорошую – про астролога Аркадия с джакузи и лиловым унитазом, про беременную Катю и ее чихуахуа, про ключ в сигаретной пачке, ушибленную руку Леонидыча и многодетную мать Женю Кольцову. Я также сообщила, что мои родители переехали в Краснодар, а офис – на Новую Ригу, и об успешности обоих этих мероприятий. Всю жизнь Боре, в общем, пересказала, за исключением той ее части, что касалась Филиппа. Даже жалко – Гришу бы я, например, с радостью упомянула, как и дедушку Бориса Ивановича, и соседку Дашу, и вечеринку с крокодильей головой.

Боря тоже кое-то рассказал о себе. О родителях, о трех-четырех новых бизнесах, о том, что уже объехал на машине весь Израиль. Брал вольво S90 напрокат.

– Как, кстати, Шварцман? – спросил он. – Хорошо себя ведет?

– Идеально, – призналась я. – Официально лишаю его звания икаруса. Шварцман – машина в лучшем смысле этого слова. Я очень тебе благодарна за него.

Получилось неловко – будто я благодарна Боре за то, что он уехал в Израиль. Неловкость эту я попыталась сгладить, начав сравнивать Шварцмана со своей прошлой машиной.

– Помнишь мой старый опель? – спросила я. – Ося я его звала, а в сердцах еще и Истеричкой. Ося был не просто машиной, а экомашиной. На нем было написано Eco. То есть он всячески защищал природу. И знаешь, было ощущение, что в основном от меня. Или от человечества в целом. Он мог заглохнуть в любой момент – очень сильно экономил бензин. На оживленном перекрестке любил, например, отключиться. Или по пути на парковку в торговом центре – когда угол подъема градусов восемьдесят. Особенно он ненавидел стоять первым на светофоре, нервировало его это. Все ждут зеленого, а Ося зеленого боится. Слишком высокие ожидания, знаешь ли. И вот зеленый загорается, а Ося затухает и уходит в астрал. И дальше я пытаюсь привести его в чувство под громкое единодушное бибиканье тех, кто стоит за мной – ведь не один Ося у нас нервный… Короче, Шварцман на этом фоне просто чудо. Спокойный, надежный, полный достоинства. Все умеет, слушается меня, но и сам умница. Огромный такой интеллигентный брюнет, любовь моя.

Тут получилось, что последним предложением я довольно точно описала Борю, поэтому пришлось добавить:

– Только хрен припаркуешь!

С этой романтичной фразой Новый год как раз наступил.

Я увидела в углу экрана цифры 00:00, поспешно налила себе теплого просекко поверх лимонада, Боря ушел на пару секунд из кадра и вернулся с красивой бутылкой примитиво, которую ловко откупорил в прямом эфире.

– Ну, с Новым годом, Москва! – сказала я преувеличенно бодро, прислонив бокал к экрану.

– С Новым годом, Джо, – тихо ответил Боря.

Мы еще немного поговорили.

А потом все как начали приходить!

Сначала явилась Елизавета Барбос с бутылкой полусладкого игристого вина дагестанского производства.

– Мне подарили, – объяснила она. – Оно розовое и бантик золотой, не отказываться же. Утюг, кстати, был выключен. Я спела ему песню и отправила спать.

Вслед за Лизой, конечно же, приехал Антон Поляков. Он привез хворост. Не тот, что в лесу собирают, а тот, что пекут.

– Сонька просила тебе передать, – объяснил он. – Я приезжаю, а Алиска уже спит, уснула. А Сонька, когда нервничает, печет. И когда хочет извиниться, тоже печет. В общем вот.

Антон сунул мне большой промасленный кулек хвороста и переключил внимание на Лизу. Сказал ей, например, что в такси почитал о ее родном городе Омске и выяснил, что там бывают пыльные бури, а в его родном городе Воткинске пыльные бури тоже случались. Лиза, не найдясь что ответить, вручила Антону дагестанское полусладкое и спросила, умеет ли он его открывать. Черные Антоновы брови сошлись на переносице: challenge accepted, сказал бы Филипп, если бы его кто-то спрашивал (или помнил).

Дальше в Нехорошей квартире стало интересно: например, появилось трое парней в лыжных костюмах и ни одной лыжи. В руках подростки держали по бутылке брюта.

– Господи, – произнесла я, открывая дверь Илюхе со товарищи.

– До Рождества вообще-то семь дней, – заметил Илюха.

– Это как посмотреть, – возразил запальчиво очкастый Жека. – У католиков…

– Евгений, оставьте католиков в покое, – предложил накачанный Гавриил раздраженно и стал искать кота. – Кис-кис, ты где? Давай уже иди сюда, котолицизм будем исповедовать.

Я воззрилась на снимающего ботинки Илюху.

– А Архангельск? А триста тысяч коробок картофельного пюре? А прыгать в снег?

– Допрыгались, – Илюха мрачно снял шапку. Волосы под ней были мокрые и торчали во все стороны. – Коробки погрузили, лыжи погрузили, все погрузили, кроме нас. Жека забыл паспорт.

Жека бочком, с видом виноватым и в то же время независимым, протиснулся в гостиную, где Антон Поляков сражался с намертво застрявшей в бутылке пластиковой дагестанской пробкой.

– Как забыл паспорт? – не поняла я. – Вы же тут триста тысяч раз проверили свои паспорта. Когда ваш АБ приезжал.

Видимо, мое любимое число – триста тысяч. Надо будет указать в резюме.

– Евгений взял загранпаспорт, – объяснил Гавриил, упавший уже в объятия Зайки. – А билет покупался на обычный российский.

– А проводник попался принципиальный, – дополнил Илюха, безуспешно приглаживая волосы.

– Да похмельный он был, а не принципиальный, – отчаянно прокричал Жека из гостиной. – Или злой, что работать приходится в новогоднюю ночь.

– Короче, – отмахнулся Илюха от Жеки, – Жеку не сажали. АБ, ТТ и ГБ полчаса уговаривали проводника посадить Жеку, а он ни в какую.

– Ну если уж ГБ не посадил… – согласно кивнула я.

– Не посадила, – поправил Гаврииил. – Галин-Борисна, завуч, она самая убедительная.

– В итоге Жека сказал, все, я не еду. И мы сказали, что тоже не едем, – финализировал Илюха. – Остальные тридцать семь человек тоже хотели остаться, но мы их успокоили. Весной на Кавказ поедем, ничего страшного.

– Мэ! – подтвердил кот из мускулистых рук Гавриила. – Весна хорошо, зима – холодно, котик мерзнет.

– Проходите уже, – поторопила я Илюху с Гавриилом. – Где вы, кстати, шлялись все это время? Поезд ваш с лыжами ушел часа два как.

– Пешком шли с Ярославского, шампанское искали, где продадут, – объяснил Илюха. – Ну, вам, в смысле, шампанское. В итоге Жеке продали по загранпаспорту. Он сказал, там написано, что ему восемнадцать, и они поверили.

– По-английски сказал? – вздохнула я.

– Ага. Евгений у нас очень умный, практически гений, – гарантировал Гавриил. – Не, серьезно, когда не надо тупо взять правильный паспорт, он прямо Эйнштейн.

Подозревая, что гениальная дружная троица уже выпила первую из незаконно добытых бутылок где-то на качелях между Ярославским и Курским вокзалами, я погнала их в гостиную – закусывать.

Там они быстренько наполнили свои тарелки до потолка, вступили с Борей в беседу о поэзии футуристов (не помню, как об этом зашла речь – кажется, Боря просто упомянул своего приятеля Лившица, который вот так же систематически забывал паспорт и потому эмигрировал в Израиль только с третьей попытки) и помогли Антону открыть бутылку плоскогубцами. Как раз наступил Новый год в Израиле, и мы шумно отметили его приход.

Тогда мне позвонила Маруся. И так плакала, что было ясно: не поздравлять звонит.

– Малыш, ты где? Куда тебе прислать такси? – спросила я, оставив остальные вопросы на потом.

– Я… Около подъезда… – рыдала она.

– На Преображенке? – уточнила я, стараясь не упоминать слова типа «Игорь», «живопись» и «жена».

– Около твоего, – зарыдала Маруся с удвоенной силой. – И мне стыдно!

– Сейчас приду за тобой, – оборвала я разговор, оделась и схватила с вешалки ту самую, ничейную зеленую куртку. Черт ее знает зачем. Марусе явно не помешает немного тепла.

Я вышла во двор, огляделась: нет никакой Марии-Магдалины Андрющенко, только вспышки дешевых фейерверков. Может, она со стороны Садового меня ждет?

А, нет. Вон сидит на уголке песочницы, прячется.

– На, – я подошла к песочнице и накрыла Марусю зеленой курткой поверх ее собственной, черной. – Отморозишь себе еще…

Она молча закуталась в куртку, пост свой не покидала.

– Малыш, – я второй раз назвала ее малышом, и это вышло как-то естественно, – пойдем. Стыдно должно быть не тебе.

– Я встречаюсь с женатым человеком, – сказала Маруся неожиданно взрослым голосом. – Конечно, должно. Его жена вернулась прямо передо мной… Он мне сообщение написал, когда я уже уехала. А так – просто не открыл дверь в подъезд. Наверное, сказал жене, что пьяные ломятся. Я раза три позвонила в домофон, постояла там и ушла. А водитель Рыспек ждал меня, оказывается. Сказал: я думал уехать, если вы в подъезд зайдете. Видимо, я не похожа на человека, которого куда-то впустят… Я потом тут у вас вошла с кем-то в подъезд, чтоб Рыспек не волновался и ехал спокойно, но опять вышла… И сижу.

– Ох, – я подняла ее с песочницы, как большую. – Пойдем выпьем. Ты хотя бы совершеннолетняя.

Хватит уже сидеть и стоять у подъездов.

– А кто нет? – очнулась Маруся.

– Там у нас три веселых и находчивых лыжника, а еще влюбленный Поляков, Лиза Барбос и снова на экране Боря Шпиц из Израиля.

– Это же который твой Боря? – Маруся обняла меня за талию. – Он мне понравился в скайпе, очень добрый.

– Ага. Был, – я открыла подъездную дверь. – Был мой, в смысле.

– Ы-ы, – коротко заплакала Маруся. – Как же хочется новогоднего чуда!

А к нам из-за угла уже бежал компактный Дед Мороз, махал красным пластиковым пакетом и кричал:

– Эй-эй! Не закрывайте!!! Мы ключи забыли!!!

Я поймала Деда за бороду и остановила его на бегу.

– Стой! А где Снегурочка? Ее что, украли? – вспомнила я канонический сюжет всех новогодних представлений от детского сада до взрослых корпоративов.

– Нет-ет, не украли, – обрадовался Кузя и стал прыгать вокруг нас с Марусей, как вокруг елок. Борода подпрыгивала ему в такт. – Снегурочка вон идет. То есть мама. Мы, кстати, с Мариной Игоревной решили, что если я Дед Мороз, то мама – Прабабушка Мороз, она же моя мама, поняли?

Прабабушка Антонина уже подходила к подъезду. Она все еще была в Снегурочкином парике и осторожно несла перед собой на вытянутых руках большое блюдо со снежками.

– Как хорошо, что вы тут, – Антонина была не по-снегурочьи румяная. – Придержите-ка дверь!

– Ой, это что, пирожные? – восхитилась Маруся, разглядев как следует снежки.

– Ага, представляешь, – с энтузиазмом ответила Антонина. – Демины привезли. Преподаватели из «Бурато». Они сразу после двенадцати к Марине Игоревне приехали, она так рада была! И нам вот снежков отсыпали.

– Из них можно делать маленьких снеговиков, мы с Таней будем лепить! – вмешался Кузя и нажал кнопку вызова лифта.

– Отлично! У нас там наверху еще хворост, – вспомнила я. – Антон принес.

– Его что, мачеха в лес послала? – уточнила Антонина.

– Примерно. В десертах мы теперь недостатка не испытываем.

– Ничего-о, – сестра закивала головой так, что чуть не снесла ею верхний снежок. – Тут скоро будет еще народ. Гоша везет Таню, она не захотела к казанским родственникам, а захотела к нам…

– Потому что те бабушка с дедушкой всегда ее укладывают спать! – пояснил Кузя. – А у нас дома спать не обязательно, я вообще никогда не сплю!

– Это ты, ребенок, опеке только не рассказывай, – приобняла я Кузю, пропуская его и Антонину со снежками и Марусей в лифт. – Кто там еще едет? Одной Тани мне мало!

– Лена Большая едет с большой же компанией. Звонила, спрашивала, удобно ли это. Я не поняла, что у них там за пожар…

– Там драка, – подсказала Маруся.

– А, ну значит драка, – согласилась Антонина. – Может, у нас финальная битва пройдет. Она сказала, музыканты какие-то с ней.

– «Поддоны БУ!»? – попыталась угадать я. – Дуэт из одиннадцати человек?

– Нет, американские вроде. Но «Поддоны» тоже едут, они в другом клубе сегодня выступали. Правда, усеченным составом, честным дуэтом. Ну, плюс, кажется, перкуссионист…

– Вот это я понимаю, – удовлетворенно произнесла я. – Теперь похоже на Нехорошую квартиру!

Лифт как раз остановился, наша шумная толпа смешалась с шумной толпой в квартире – и мы стали ждать прибытия следующих шумных толп.

В четыре часа утра 1 января 2017 года гости перестали приходить. Последними приехал звукоинженер Хан из «22.20» – друг Гоши и ментор Илюхи. Он отработал смену в клубе с организаторами вечеринки, допустившими драку, и его, видимо, потянуло к своим. Хан явился вовремя: на кухне как раз решалась судьба Илюхиной рок-группы – ей придумывалось название. В брейнсторме принимали участие все, кто имеет какое-то отношение к музыке. Например, американская группа «Декабристы», которую привезла на наше афтепати Лена Большая, ялтинский дуэт из трех человек «Поддоны БУ!», сотрудники клуба «22.20» (включая его совладельца из скайпа), и я, умеющая играть на гитаре.

Илюха сообщил, что они с парнями благодаря звукоинженеру Хану уже почти закончили первый альбом и грешно дописывать его, не определившись с названием.

– У вас есть хоть один вариант? – спросила я. – Чтобы было от чего отталкиваться.

– Есть, но очень тухлый, – признался Илюха. – «Илья про рок».

– И там только Илья заявлен, – подал голос тщеславный Жека в очках. – А нас все-таки трое.

– Мы пытались составить название из первых букв наших имен, – поделился мускулистый Гавриил. – Гаврила, Евгений и Илья. Но получился немного не тот месседж, и папа у меня слишком православный, не одобрит…

– А если из фамилий? – предложила Лена Большая.

– Селиванов, Яворский, Иоффе, – продекламировал Жека, слегка поклонившись на «Иоффе». – Бились-бились, из всего этого сочинили только адское «СелЯвИ».

– Почему, можно… «ЯСИ», – не сдавалась Лена.

– Яси, которые косили конюшину? – прищурился Илюха. – Мы не хотим ничего косить.

– Ок, а что хотите? – взялась за дело группа «Поддоны БУ!»: они были люди опытные, в прошлом году на этой же кухне мы придумывали название им.

– Что-то простое, но эффектное, – объяснил Гавриил, из которого бы получился отличный клиент рекламного агентства.

– Вижу ежа! – завопил вдруг перкуссионист «Поддонов». Мы испуганно огляделись, а потом поняли, что парень просто предложил название.

– Зову сову! – поддержал тему Боря с экрана.

– Беру баррэ? – с сомнением произнес Гоша.

– А мне всегда нравилась фраза из третьего «Крепкого орешка» – «Кинолог, в бойлерную!», – скромно сказал звукоинженер Хан. Это была самая длинная его речь на моей памяти, все даже притихли из уважения.

– Залечь на дно в брюках! – вспомнила Лена еще один фильм.

Дальше креатив задымил, мы выкрикивали, в общем-то, любые слова:

– Анархисты седьмого дня! – Это Антонина в кухню зашла за шампанским.

– Вооруженный глаз! И дресс-код – монокль… – мечтал Жека.

– Убежденный… нет, переубежденный холостяк, – это уже я.

– Сильные мира CEO, – а это Антонина никак не уходила.

Воцарилось молчание.

– Поющие в коровнике, – в отчаянии произнес кто-то из «Поддонов».

– Это типа «Звуки Му»? Хотя бы про музыку… – воодушевился Гавриил.

– Кстати, может быть, вам выбрать название уже существующей песни или альбома и сделать его названием группы? – предложил долго думавший Гоша. – Как Ladytron или Placebo. Кого вы там слушаете?

– У них школа БГ, – напомнила я. – Значит, слушают БГ. Какой у вас любимый альбом?

– Допустим, «Дети декабря», – быстро ответил Илюха, и тут его озарило: – Кстати о декабре. Может, «Декабристы» помогут? Чего они молчат.

«Декабристы» сидели, улыбались и ели оливье, который хвалили, но упорно называли potato salad. Они вообще не понимали, что у нас происходит – им, кажется, было достаточно, что никто, для разнообразия, не дерется.

Илюха обратился к ним по-английски, подключил к обсуждению. Минут через пять было решено: раз название американской группы связано с российской историей («Декабристам» действительно нравились декабристы с Сенатской площади), наши парни обязаны назвать свой коллектив в честь чего-нибудь эпично-американского. Так у беседы появился новый вектор.

– Гимн российской конфедерации, – предложил кто-то.

– Пока, Покахонтас!

– Thanks, Givi! А что, мы булочки у Гиви покупаем около школы, вкусные…

После этого Хан еще раз предложил «Кинолог, в бойлерную»: мол, «Крепкий орешек» же, куда эпичнее и куда более по-американски! Настойчивым оказался звукоинженер.

Илюха, Гавриил и Жека ни на что не соглашались.

– Вы прямо как гордые папаши, – заметила я. – Которые не могут придумать имя ребенку, потому что ребенок этот слишком хорош для всех существующих имен.

И тут лицо Илюхино озарилось вдохновением и он выпалил:

– Точно! «Отцы-основатели»! The Founding Fathers. Как вам?

Гавриил с Жекой хором заголосили, что идея хорошая, «Декабристы» ее тоже опасливо поддержали, а уж мы-то все и подавно: все-таки между «Вижу ежа» и «Отцами-основателями» разница заметная, а нам еще на концерты их ходить. Мы посчитали международный саммит закрытым и двинулись в гостиную: Илюха обещал научить «Декабристов» петь русскую новогоднюю песню.

В гостиной Антон Поляков с Лизой Барбос накрывали стол к чаю. Кузя, Таня и Маруся на полу играли в «свинтуса». Кот Зайка спал на диване, и его не будили даже регулярные крики «хлопкопыт!». Идиллическая картина: как будто семья с тремя детьми и котом готовились к файф-о-клоку – только, как всегда, в пять утра.

– Может быть, кто-то хочет кофе? – спросила Лиза, получила в ответ несколько скромных «мне, пожалуйста» и пошла на кухню. Я тоже развернулась и направилась туда: надо задействовать все свободные руки и всю технику.

Я сунула капсулы в две имеющиеся кофемашины, поставила чайник, засыпала кофе в гейзерную кофеварку и френч-пресс, огляделась в поисках турки – сама выпью по-турецки, если другого не достанется. Лиза внимательно смотрела в трясущийся холодильник – искала молоко.

– На дверце внизу, рядом с майонезом, – подсказала я. – А кто тебе шампанское-то подарил? Тайный Санта?

– Дядька из подъезда, – сказала Лиза, счастливо состыковавшись с молоком. – Смешной такой, в ушанке.

– Мешок картошки не предлагал? – полюбопытствовала я. – Или лапти из фантиков.

– Нет, но ругался, что бизнес плохо идет. Мы с ним даже выпили немножко на лестничной клетке, тоже розового дагестанского, и даже из настоящих бокалов. Странный Новый год получился, но… классный какой-то.

Она задумалась – то ли о картошке, то ли об Антоне.

– Жалко только, что ты зря ездила к утюгу, – сказала я, «поймав» кофе, убегающий из турки.

– А вы нормально с Борей поговорили? – спросила Лиза.

– Ну… да. Даже хорошо.

– Значит, не зря, – сказала она беспечно.

И я поняла, что ни к какому утюгу мой коварный Барбосик не ездил, а Новый год, видимо, встретил на лестничной клетке с незнакомым человеком в ушанке.

Я хотела сказать ей что-то доброе, но тут до нас донеслось вдохновенное и заглушающее любую мысль пение Илюхи:

– В лесу! Родилась! Елочка! A Christmas tree was born!

Когда мы принесли кофе и заварочный чайник с чаем, в гостиной нашли обескураженных «Декабристов», которым «Отцы-основатели» с жаром объясняли сюжет песни про елочку. Илюха подыгрывал себе на гитаре и на ходу переводил каждый куплет на английский. Он как раз дошел до самого сложного:

– Чу! Снег по лесу частому

Под полозом скрипит (Блин, каким полозом!)

Лошадка мохноногая (Какая на фиг?!)

Торопится, бежит…

Э-э-э…

Snow in the forest

Is doing squeak squeak squeak

Horse with very hairy legs

Is running very quick!

– Horse with very hairy legs? – переспросил сраженный в самое сердце главный «Декабрист». – So that’s your Christmas song?

– Это вы еще наш «хеппи бёсдей» не знаете, про неуклюжей, – самодовольно улыбнулся перкуссионист группы «Поддоны БУ!» и нежно погладил свой радужный ксилофон с динозаврами.

– А кстати! – принял вызов Гавриил. – Щас сыграем!

Но мы призвали всех пить чай, кофе и остатки шампанского, а также поглощать запасы кондитерских изделий, от шоколадной колбасы до меренговых снежков.

Я сидела прямо у балкона, поэтому сумела выскользнуть туда со своей чашкой кофе (американо, между прочим, а не турецкого!) при первой же возможности. Было холодно, но с кофе и новогодним настроением – терпимо. В углу, под правой балконной колонной, я заметила серебряную коробку с красным бантом и большой открыткой. Открытка гласила: «Волчку от мамы и папы, твоих друзей». Я аккуратно сняла серебристую обертку – всегда жалко ее рвать, – открыла коробку. Там были синие бокалы, как у Моники в сериале «Друзья». Я давно такие хотела, искала. И немножко поплакала, увеличивая слезами объем кофе. На соседнем балконе все еще стояла новогодняя елка. Зимой и летом стройная, зеленая, нарядная, как велено. Только хороводов вокруг нее никто не водил, обидно.

– Привет, елка, – сказала я ей. – Ты очень красивая. И много-много радости принесла, не думай. Все в порядке.

– А у тебя-то все в порядке? – спросила елка. Точнее, Антонина, тоже протиснувшаяся на наш балкон.

– Нормально, – пообещала я сестре. – Даже желание, можно сказать, сбылось.

– Не расстраивайся из-за Фила, – попросила Антонина. – Он…

А, точно, Филипп, который ушел в ночь, а потом поедет жить в Новогиреево. Или Новокосино? Да какая разница.

Балконная дверь со скрипом приоткрылась, и мы услышали, как Гавриил, превозмогая слабое владение английским, пытается передать основной смысл куплета про то, как прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете и бесплатно покажет кино-эскимо.

– Хеликоптер! Альбус Дамблдор! Синема! Фри! Презент! Файв хандред эскимос!!!

– What? – не уставал удивляться главный «Декабрист». – Five hundred eskimos? Why?!

Он, конечно, понял это как «подарит пятьсот эскимосов». Добрый Дамблдор-рабовладелец, против таких как раз выступали настоящие декабристы.

Я допила кофе, который на морозе уже собирался превратиться в кофе со льдом.

– Пойдем, может? – спросила Антонина. – Холодно.

– Ага, – согласилась я. А потом добавила очень спокойно: – Знаешь, у Бори там, оказывается, девушка. Но все будет хорошо.