Текст книги "Кризис Ж"

Антонина стояла и одобрительно кивала: мы с ней все обсудили на прошлой неделе и подготовили деньги для великой и ужасной Лианы Галактионовны.

– Спасибо, девочки, но я никуда не пойду, – сказала Лена.

– Ок, пойдем втроем, – кивнула Антонина. – В первый раз одной страшно.

– Можем еще попугая взять как животное для эмоциональной поддержки. Он сегодня орал: «Р-рена хороший!» Явно про тебя.

– Я его учила когда-то, – Лена впервые расслабила лицо и почти улыбнулась. – В Балашихе еще. «Лена хорошая». Думала, даже если Елена Васильевна услышит, ничего: подумает, это про нее…

– Леночка, ты правда очень хорошая, – сказала Антонина. – Но надо, чтоб ты научилась к себе относиться как к хорошей. Ну хотя бы как к человеку.

– Это будет наш подарок твоей маме на день рождения, – добавила я. – Маму тетя Наташа зовут? Мне она понравилась, кота моего баловала, игрушку ему купила. Ради нее, м?

– Но там же еще папа, – напомнила нам Лена. – Который со мной не разговаривает.

– Пригрози ему, что нажалуешься Лиане Галактионовне, – предложила Антонина.

Лена в конце концов обещала подумать, и, расхрабрившись, поехала в Балашиху с Мариной Игоревной. Победа! Кажется, кое у кого будет психолог. И вероятно, перспективы. «ФИФОЛОГ!!» – одобрил Гриша и уютно устроился на синем диванчике.

В Нехорошей квартире было почти тихо. Только Илюха с друзьями возились в спальниках да Гоша периодически звякал посудой, наводя порядок на кухне.

– А ты-то зачем в Тулу? – спросила Антонина, прежде чем уйти спать. – Не помню, чтоб мы обсуждали.

– А я не в Тулу, я в Краснодар. В Тулу только Лену завезу, – сказала я. – И мы с тобой не обсуждали. Просто после этого всего (я потрогала Борины ключи в кармане) мне что-то невыносимо захотелось к маме. И папе. Есть вкусное, быть любимой дочерью, в общем, все, что я Лене Маленькой обещала.

– Ясно, – задумалась Антонина. – Ну ладно.

– Что? А, прости. Вы не против взять на себя пацанов? Если что, Гришу я Борису Ивановичу отвезу на Ленинский, он всегда рад, а то вам вставать рано…

– Да нет, я не про то, – отмахнулась сестра. – Пацанов берем. У нас все равно Таня жаворонок и Горан послезавтра прилетает, и дедушка Эдик из Питера. Есть кому гулять.

– А питерский дедушка все еще курит трубку?

– Да, к сожалению, – нахмурилась Антонина. – Думаем, кстати, устроить ему на эту тему интервенцию.

– Правильно! А то его бабушки любить не будут. Хотя они тоже иногда…

– Угу, – Антонина не слушала. – Сестра Ж., а ты точно хочешь в Краснодар? Я просто думала… Боря тут, и ты тут, и ключи от машины как предлог, ну и… Так, все-все. Не злись. К маме так к маме.

А я и не собиралась злиться. По-прежнему испытывала только любовь. К сестре Антонине в том числе. Она сидела сейчас такая серьезная, в своем любимом голубом платье с зайчиками, терла синие глаза и отчаянно пыталась придумать хеппи-энд. Вот интересно. Сестры бывают разные – родные, сводные, двоюродные. А мы какие? Однажды я слышала выражение sister-in-love: сестра по любви. Так милая пожилая американка родом с Юга назвала свою золовку, с которой дружила пятьдесят лет – переиначила английское sister-in-law, сестру в законе. Не знаю, протянем ли мы с Антониной еще полвека, но звание sister-in-love ей вполне подходит. Или я стала сентиментальная со всей этой своей вселенской любовью…

Да неважно. Важно, что она, вселенская любовь, подсказала мне блестящую идею. Тайный план, которым пока не поделилась даже с Антониной. И чтобы воплотить этот план, мне действительно надо было сначала поехать к маме.

3. Москва – Тула – Воронеж – Краснодар, 28–30 апреля

На следующий день к маме поехали почти все. Лиза Барбос в Омск, Лена Маленькая в Тулу, я в Краснодар. Женя Кольцова, мать троих детей, проснулась утром в Нехорошей квартире, взъерошила прическу-ежик и позвонила своей маме в Новосибирск. Спросила, хочет ли она видеть внуков. Мама очень хотела: мы всей квартирой слышали ее ликование в телефоне. Женя села срочно искать своей маленькой тургруппе билеты и нашла, прямо на тот же вечер.

Я вернулась с работы в три часа дня – быстро переделала все дела и устроила себе и сотрудникам короткий день. Мы с Гришей сбегали на внеочередную экспресс-прогулку, я покидала в сумку вещи и в четыре села ждать Лену Маленькую. Боялась, что она саботирует поездку, но Лена явилась вовремя и принесла новую кружку с коровой. Мычащую, между прочим, кружку! Зайка был в шоке.

Антонина, Гоша и дети в это время собирались в кино. Гоша, нахмурившись, как он делает всегда, когда хочет о чем-то попросить, отвел меня в сторону и сказал:

– Слушай, ты ведь едешь через Воронеж?

– Ну да, – ответила, с удовольствием отмечая, что он теперь произносит «слушай» точно так же, как сестра Антонина.

– Ты не могла бы захватить одну маленькую вещь и передать ее моей маме? Просто отдать, общаться с ней не надо, – торопливо уточнил он.

– Конечно, могла бы.

– Отлично, спасибо, – Гоша сходил в Антонинину комнату и принес оттуда белую зарядку от телефона в прозрачном пакетике. – Вот. Мама ее забыла и очень по ней скучает. Я купил ей уже две новых с доставкой, но… Они недостаточно белые.

– Поняла, – я прекрасно помнила особенности Гошиной мамы.

– Спасибо, – повторил он и задумался: искал, чем бы мне отплатить за любезность – как тоже делает каждый раз. А хорошо я его изучила за то время, что мы оба тусуемся в Нехорошей квартире.

– Все, идите уже, опоздаете, – поторопила я.

– Да, сейчас, – Гоша оглянулся: нет ли кого лишнего поблизости. – Слушай. Давай я… с ним поговорю?

Вряд ли он решил обменять зарядку на Борю. Просто хотел помочь, бескорыстно.

– Не стоит, правда, – сказала я, тем не менее, с благодарностью. Хорошо, что Гоша мне теперь тоже друг. – Так, шевелимся, мне еще в Воронеж через Тулу добираться!

Итак, к маме ехали все: Лена, Женя, Лиза, я, белая зарядка. Конечно же, мы с Леной и Шварцманом встали в пробке на Варшавке, а потом под Подольском, и еще под Чеховом. Зато когда добрались до улицы Пузакова, Ленина мама выбежала нас встречать. Маленькая, как Лена, в цветастом халатике, с пластиковым контейнером треугольных блинчиков – это для меня. У подъезда маячил Ленин папа и, когда дочь-предательница поравнялись с ним, взял у нее сумку и вроде бы что-то спросил… Я рада была застать сцену счастливого семейного воссоединения. Помахала им и поехала в сторону трассы «Дон». Блинчики ела прямо из контейнера, поставив его на пассажирское сиденье.

До Воронежа я добралась поздно ночью, заселилась в тот же отель, что и год назад с Борей и компанией. Гоша как раз говорил, что его мама живет недалеко, на улице Владимира Невского. Утром я первым делом завезла ей зарядку. Общаться не стала, сослалась на цейтнот. Однако пару обид на Гошу и Антонину она все же высказать успела. Когда я сбежала по лестнице на улицу, откуда-то сверху раздалось:

– А еще я в Москве кофе хороший оставила, мне Лейсаночка подарила, а они небось его весь выпили!

Гошина мама стояла на балконе, очень худая, очень недовольная, в темном платье – напоминала графиню из детского фильма «Бронзовая птица».

– Это я выпила! – поклялась я графине и, совершив признание, помчалась к Шварцману.

Мы с ним поехали в центр Воронежа, туда, где Боря и Гоша выросли. Я прогулялась по улице Карла Маркса, нашла их старый дом, и Гошин балкон, и Борин эркер. Дошла до школы – всего в пяти минутах от дома, на улице Студенческой. Боря рассказывал, что его сочинская школа построена по тому же типовому проекту, что и воронежская, они как близнецы. Даже тайная дверь, через которую опоздавшие проникали в здание, а курящие из него сбегали, находится в одном и том же месте. Я вернулась на Карла Маркса, прошла мимо дома, где влюбилась в Борю год назад. Мы тогда сидели у их с Гошей одноклассника, я пыталась играть на гитаре без струны, а потом Боря заговорил про учителя Байрона – и все.

Нет, все – это сейчас. А тогда было только начало.

Я остановилась у доски с театральными и концертными афишами. Где-то давали спектакль «Кризис жанра», но его афишу уже наполовину заклеили другой, поэтому читалось так: «КРИЗИС Ж». О, а это про меня. Чем там меня заклеили, чем сердце успокоится? Ага, «Неоконченный роман». Неплохо. Ну, либо вот, внизу – «Жених с доставкой на дом» и «Жена напрокат». Весь спектр услуг! Интересно, кроме меня, кто-нибудь гадает по афишам? Пообещав себе в следующий раз сходить в один из воронежских театров (только на нормальный спектакль), я купила кофе на вынос, выпила его почти залпом и заторопилась в Краснодар. В Ростов на этот раз решила не заезжать: навигатор обещал, что, если я перестану рассматривать афиши и всячески прокрастинировать, у родителей буду в относительно приличное время.

Естественно, всю дорогу от Воронежа до Краснодара меня мучили воспоминания о той, прошлой нашей поездке. Я даже радио специально включила, чтобы их заглушить. Но поймала, как назло, станцию «Мелодия. Бобров», которой весело подпевал Боря… И понеслось! Вот здесь мы вдруг синхронно, не сговариваясь, затянули на два голоса: «Вы слыхали, как поют бобры-ы?» Вот тут останавливались ненадолго, Боря спал, и я на него смотрела. А потом он показал мне на карте хутор Каюковка и спросил, не хочу ли я туда заехать с краеведческими целями… А вот уже и указатель «Веселая Жизнь». В прошлый раз, проезжая его, я грустила. Боря не знал, что случилось, и пытался меня отвлечь. Рассказывал о своем детстве: например о том, как мама впервые привела его к «взрослому» окулисту, а Боря увидел таблицу проверки зрения с буквами Ш и Б, решил, что это его личная таблица – ну, раз с его инициалами, – и у каждого человека она своя. Я смеялась тогда, стала веселая Ж., безо всяких кризисов…

Ну ладно, ничего. У меня же есть мой тайный план. Он должен сработать, осталось чуть-чуть потерпеть.

К родительскому дому я подъехала в полночь. И тут повторилась сцена семейного воссоединения, только уже с моим участием. Мама встречала меня во дворе – правда не в халате, а в спортивном костюме. Обнимала, отнимала сумку (тяжеленная, ты что!), задавала миллион вопросов: как доехала, не устала ли за рулем, сразу ли нашла дом, чего не позвонила от поворота на (здесь неразборчиво), ведь договаривались. Погрозила мне пальцем, набрала папу, скомандовала: «Ген, ставь картошку!», и снова мне: «Вот, а позвонила бы от (опять неразборчиво), уже бы пюре было готово, а теперь бутерброды придется! Я шла за мамой к подъезду и улыбалась. Кажется, сто лет я только и ждала этой фразы: «Ген, ставь картошку». Так много в ней тепла, и не только потому, что картошка горячая.

В квартире родители принялись за меня вдвоем. А посмотри, какую я тебе ночнушечку купила, очень приятная к телу, померишь? А бутерброды тебе с икрой или со шпротами, а почему, а давай оба? И с колбасой еще, местная, хорошая. – Лар, отстань от человека, дай руки помыть! Волчок, иди скорее лапы мой, смотри, из окна тут звезды видно, одиннадцатый этаж. Лар, а покажи ей, где она спит, я постелил. – Ген, ну сам же говорил про руки, а сам!..

Руки я все-таки вымыла, бутерброды съела, а также пару салатов, пюре с отбивной и чай с творожными конвертиками, и звезды нашла, и кровать тоже, и легла на новое хрустящее белье в новой хрустящей ночнушке. Пахло домом и чуть-чуть лавандой. Надо же, город другой, квартира другая, а запах точно такой же, родной. Вот и замечательно. И план я придумала хороший! Подумав это, я мгновенно и крепко, как в детстве, уснула.

Утром проснулась оттого, что за дверью кто-то шастал. «Гриша, – решила я, забыв, где нахожусь. – И Зайка». Но нет, это были родители. Будить меня они не хотели, маялись аж до без пятнадцати двенадцать, а потом по очереди ходили проверять, не встала ли я. Прислушивались и сопели.

– Входите уже, – позвала я, и папа, а за ним и обрадованная мама с деревянной лопаточкой в руке, ввалились в комнату.

– Доброе утро, Волчок, шторы нормальные, темные? – строго спросил папа.

– Дочь, доброе утро, тебе оладьи с чем? – суетилась мама, поигрывая лопаточкой, как фокусник-виртуоз.

Оладьями пахло на весь Краснодарский край и примыкающую Адыгею. Оладьи – это тоже запах дома, особенно по выходным.

– Шторы отличные, оладьи со сметаной, – ответила я. – На каком вы, говорите, этаже?

– На одиннадцатом! – оповестила мама.

– Жители десятого этажа, готовьтесь, я встаю, – произнесла я и чуть сползла с предоставленной мне раздвижной зеленой тахты. – Скоро увидимся.

– Ой, подумаешь, съела вчера немножко картошки, – обесценила мои достижения мама и убежала к оладьям.

Папа отдернул правую штору, в глаза ударило настойчивое солнце.

– Здесь уже почти лето, – объяснил он. – Ты не передумала?

– А ты маме сказал? – ответила я, прикрывая лицо подушкой.

– Пришлось, – произнес папа таким тоном, будто я получила двойку в четверти. Впрочем, за оценки меня никогда не ругали. – Она расстроилась, но я сказал, на обратном пути заедешь. И ты заедешь, да?

Позавчера я позвонила папе и сказала, что хочу приехать к ним двадцать девятого. Тридцатого побуду целый день, а первого мая поеду в Сочи по делам. Маму надо было предупредить заранее, иначе у нее лопаточки начнут из рук валиться.

– Пап, я постараюсь, – заверила я, нащупывая ногами тапочки. – Не от меня зависит.

С самого детства я научилась родителям не врать, но – не договаривать. Я плохо себя чувствую (потому что слопала коробку «Птичьего молока», отложенного на Новый год). Географичка ничего не задала (но о контрольной говорила). Этот котенок просто сидел в подъезде (а принесла его туда Гусева, которой не разрешили его оставить). Мои маленькие «секретики» – так их звали дома – неизменно всплывали на поверхность, но мама с папой не злились. Ну конфеты. Ну контрольная. А черный кот Морган и вообще прожил с нами длинную, полную приключений жизнь, и был всеми любим.

Теперь я тоже немножко не договаривала, но папа, как обычно, допытываться не стал.

– Подъем, Волчок, – он энергично отдернул вторую штору. – Время не ждет, оладьи стынут!

Едва позавтракав, мы поехали в центр Краснодара, на улицу Красную. Папа сел за руль Шварцмана, потому что давно хотел прокатиться на мерседесе.

– Хорошо идет, – с удовольствием отмечал он, – мягко так. Лар, не укачивает?

Мама с заднего сиденья – меня-то, конечно, впихнули на переднее – уверяла, что ей там очень хорошо, ведь у нее фантастический вестибулярный аппарат.

– Надо же, – сказала я, когда мы вышли, припарковав Шварцмана напротив отеля, в котором год назад я пила кортадо и ела «Наполеон», принесенные Борей. – Самый центр, а тут столько частных домов. И сразу же – сетевая гостиница. Прямо город контрастов.

Мама встрепенулась: ей не хотелось, чтобы Краснодар казался мне городом контрастов, лучше пусть будет суперсовременной столицей Кубани.

– Там в конце улицы много красивых кафе, даже с фалафелем, – уважительно произнесла она. – А еще у нас парк строят, как в Москве, осенью обещали открыть.

– Мне кажется, где-то здесь было кафе с вафлями, – сказала я. – Или не здесь?.. Кафе маленькое, а вафель много.

– Есть, есть такое, – закивала мама, вытирая губы. – Хочешь туда?

Организм мой был до бровей заполнен оладьями, но немного ностальгии в нем тоже плескалось. Так что мы с родителями пошли в кафе с вафлями, где год назад суровая Зинаида обещала сестре Антонине взбить сливки и взбила.

Мама читала меню, как псалтырь, водя пальцем по строчкам. Папа сразу захотел вафлю с горой бекона на подушке из майонеза, потому что, видимо, оладьи ел без сметаны. Я выбрала что-то красивое, с ягодами и кремом. Тут определилась с предпочтениями мама: вафля из муки грубого помола с пророщенным воздухом – что-то такое она вычитала, зожница наша. Папа пошел делать заказ к стойке, где стояла девушка с белым, как мука высшего сорта, лицом. Пока они там веселились («Грубого помола нет, есть бесцеремонный, и пророщенного воздуха нет, есть только отдельно кислород и водород»), я решила немножко допросить неподготовленную маму.

– Мам, у меня важный вопрос не про вафли.

– Слушаю, дочь! – кивнула она, как заправский тренер.

– Помнишь, папа уходил к тете Лене? – Еще бы она не помнила, жестокая ты, Жозефина, женщина. – Почему ты его обратно приняла? Только из-за меня?

– Ай, хочешь, скажу, что из-за тебя, – засмеялась вдруг мама. – Тебе как лучше?

– Мне бы правду, – немножко обиделась я.

– Ну правду так правду, – мама немного понизила голос, когда в кафе вошли три бритых амбала, тоже захотевшие вафель. – Не твое это дело!

– А, – засмущалась я так, как не смущалась, когда раскрылось преступление с новогодними конфетами.

– Между двумя людьми нет никого, – добавила мама. – Ни детей, ни родителей, ни любовников. Как двое решат, так и будет. Я тебе хоть слово сказала про твоего Борю? Нет. Хотя, может, было что сказать. Но я молчала и папе не велела вмешиваться. Потому что нас это не касается. А про меня и отца твоего знай одно: мы живем хорошо и жалеть нас не за что, поняла?.. Ген, я передумала, хочу кукурузную вафлю с семгой. Поменяешь?

Папа, подошедший было к нашему столику, развернулся и отправился обратно к бледной девушке – превращать водород в кукурузу. Мамочка выглядела настоящей королевой.

Мы погуляли по центру, потом по родительскому району. Мама показывала мне все местные магазины и новехонький бассейн, где обучала плаванию маленьких детей. Папа во дворе играл со Шварцманом. После долгого, часа на два, ужина (история о возвращении Гусевой произвела фурор) мама убежала к соседке – надо было помочь ей с приготовлением торта для чьего-то завтрашнего юбилея. Папа встал мыть посуду, а я вытирать – как будто мне семь лет и только что закончилось 8 Марта.

– Пап, – сказала я, рискуя получить отлуп, как от мамы, – помнишь, ты ушел к тете Лене? Почему ты вернулся? Я понимаю, что это не мое дело, но хотела бы знать.

Папа расставил на разделочном столе чашки и стаканы, как на шахматной доске. Чашки играли за черных, стаканы за белых.

– Ну почему не твое дело, – протянул он. – Твое тоже. А вернулся я, потому что захотел.

– Хм.

– Захотел быть с мамой. Жить с ней жизнь. Раньше, до твоего рождения, этого хотела в основном она, а тут я тоже… принял решение. Ну и вот. С тех пор в нем не сомневался.

Я автоматически приняла у папы большое блюдо, вытерла его насухо, чтоб скрипело, как моя новая ночнушка. Захотел он, значит.

– А я все детство боялась, что ты уйдешь, – пожаловалась я.

– Угу, я в курсе, – невесело ответил папа. – Помнишь, что было, когда мы тебе решили рассказать об Антонине?

– Помню, да. Мне было двенадцать лет, и я все уже знала. Бабки во дворе просветили, а дедушка с бабушкой добавили.

– А истерику свою помнишь? – Папа выключил воду, чтобы лучше меня слышать.

– Ну не прям истерику. Я испугалась немножко, что вы разводитесь и ты уходишь к другой дочке, но потом быстро успокоилась.

– Ага, быстро, – папа принялся ногтем оттирать несуществующее пятно на чайной чашке, – ты в обморок упала. Мы скорую вызывали. Потом пришла в себя и рыдала так, что, думали, ребра сломаешь. Кричала, папочка, не уходи, и давилась водой.

– Господи, – я даже села на стул. – Правда, что ли? Я не помню такого совсем…

– И я рад, что не помнишь, – папа сел рядом. – Хуже себя никогда в жизни не чувствовал. Это же все из-за того, что ушел, когда ты маленькая была. Не знаю, что должны по возрасту понимать маленькие дети, но ты явно ту историю как-то по-своему поняла.

– Пап, да ладно, ты ни при чем, – начала я утешать его. – Это дедушка с бабушкой палку перегнули.

– Ну, к дедушке с бабушкой мама тогда вообще запретила тебя пускать, – кивнул папа. – И еще сказала мне, что если я когда-нибудь хоть повод дам…

– Опа, – только и произнесла я.

– Ну, я не давал! Я ж не идиот, – сказал папа с гордостью. – Так что вставай, Волчок, вытирай салатник, чтоб блестел. Мама придет – на свет посмотрит.

Вот так живешь 31 год, думаешь одно, а оно совсем другое. Мама у меня, оказывается, королева и императрица, а папа подкаблучник, но оба – в хорошем смысле. Я хотела поговорить с ними и узнать какую-то истину, подкормить свою уверенность в том, что план, который я придумала, сработает. Все-таки императрица и подкаблучник – мои любимые и очень любящие друг друга родители. Они могли бы поделиться мудростью, дать ценный совет, касающийся любви. Но мама сказала: «Это не твое дело», а папа сказал: «Я захотел и вернулся». Вот и устраивай тут личную жизнь.

– Я завтра в Сочи часов в одиннадцать выезжаю, – сообщила я папе, поставив в шкафчик последнюю сухую чашку. – Как лучше ехать, расскажешь?

4. Сочи, 1–2 мая

Ну, пора рассказать о моем плане, иначе не очень понятно, что это меня вдруг оторвало от семьи и большой неуверенной щепкой понесло в город-курорт Сочи.

Расставаясь со мной, Боря привел такой аргумент: «Ты ничего не сделала. И не сказала». Вывод напрашивался один: надо сказать и сделать. И так как со словами у меня регулярно и особенно в его присутствии возникали проблемы, я начала действовать. В свой последний перед майскими короткий день на работе я многое успела:

1. Купила Боре билет на самолет в Сочи на 2 мая – номер его российского паспорта, слава богу, нашелся где-то в недрах нашей старой переписки;

2. Забронировала себе сочинскую гостиницу на 1–3 мая. Не «Журавленок», конечно – какую-то синюю, четырехзвездочную, у моря, со скидкой;

3. Написала Боре письмо. На это и ушел, честно говоря, почти весь короткий рабочий день. Я писала и переписывала, ставила и переставляла местами слова, добавляла и убирала эпитеты. «Я тебя правильно понял?» – спросил Боря в решающий момент нашей жизни. Теперь мне было как никогда важно, чтобы он понял меня правильно.

Финальный вариант письма выглядел так: «Борис Натанович! Нам нужно многое обсудить. Жду Вас в кафе “Молнии” (отель “Журавленок”, первый этаж) 2 мая 2017 года с 16:30 и до упора. Помните: дверь стеклянная. С уважением, Одноглазый Джо.

P. S. Боря, возвращайся. Возвращайся, пожалуйста». И присоединила pdf билета.

«Добавить тему? Вы хотите отправить это сообщение без темы?» – всполошилась электронная почта. Пришлось быстро придумать тему письма: «Лучшие отели Сочи». Я нажала Send, выключила компьютер. И стала ждать, получится или нет.

Утром 1 мая папа с мамой посадили меня в Шварцмана, снабдили инструкциями («когда внезапно начнется Адыгея, не пугайся!»), наставлениями («в горах совсем не ловит связь, но ты звони») и салатами в серебряном противотемпературном пакете. Непонятно было, доеду ли я, но одно казалось незыблемым: салаты доехать обязаны. Они же, если что, позвонят родителям.

В Адыгее, которая меня, вопреки всему, совсем не испугала, я заехала на заправку. И пока расслабленный бородатый мужичок щурился на солнце и поигрывал бензиновым пистолетом, решила написать сообщение всем своим друзьям. В горах связь и правда плохая. Значит, сейчас напишу, а потом всю дорогу буду периодически получать ответы. Скрашивает долгий путь, между прочим. «Ты там как?» – спросила я Антонину, двух Лен, Лизу Барбос, Антона Полякова, Марусю, Валерию Расторгуеву и Женю Кольцову. Насчет Жени я была не уверена, но, раз уж мы так славно курили на балконе и обсуждали ее новую прическу и мужа Диму, пусть тоже отчитывается, не отлынивает.

Она, Женя, ответила первой, пока я еще была на заправке: «Немножко сплю, не спала 13 лет)))». Под Джубгой написала Антонина: «Все ок! Приехал Горан, мама с Леонидычем, дедушка Эдик из Питера (с трубкой) и Гоша с Анной Иосифовной. Леонидыч готовит ризотто. А ты как?»

Ближе к Туапсе отозвались Лиза с Антоном. «Мать сделала шоколадную колбасу, отец трезвый, чудеса!» – это Лиза. «Охота на Лиз окончена: сказала, не любит. Позвали в маленькую конторку делать сериалы, может, и хорошо. Что думаешь?» – это Антон.

Сообщение от Маруси пришло, когда я въехала в Большой Сочи и как раз дослушала альбом Queen Jazz – гораздо более жизнерадостный, чем Innuendo, который мы слушали с Борей, проезжая в прошлый раз по этим же местам. «Я ок. 1 или 2???» – написала Мария-Магдалина и прислала фото двух эскизов. На обеих картинах – наш с Антониной дом, тот, в котором Нехорошая квартира. На первом эскизе небо серое, на втором синее. Я ответила: «2», потому что видела сегодня синее море.

Валерия Расторгуева завалила меня фотографиями дочки Маши. Я разглядывала их, стоя в пробке в районе Лазаревского и ожидая, когда же нашу колонну пустят по реверсивной полосе: там велись ремонтные работы. «А мы пузыри пускаем», – похвасталась счастливая Валерия.

Лена Маленькая, очевидно, прочитала мое сообщение не сразу: уж очень долго и красочно извинялась, пока я обгоняла вонючий и медлительный грузовик на подступах к Дагомысу. Зато она все еще была в Туле, и ей доверили зажигать свечки на мамином именинном торте. «Как твои? – спрашивала Лена. – Тоже обрадовались?»

Последней проявилась Лена Большая – я уже ехала по центру Сочи и пыталась понять, где же мне сворачивать к отелю: навигатор надышался кавказских трав и завис в самый ответственный момент. «Временно недоступна», – вот что ответила Лена Большая на мои «как ты там?». Ладно, позже попробую еще.

Мы со Шварцманом прислушались к коллективной интуиции и с третьего раза нашли забронированный синий отель. Я остановилась у разъезжающихся дверей, вошла в лобби, спросила сонного мальчика на ресепшен, есть ли у них парковка. «Добро пожаловать, нету», – равнодушно произнес мальчик. Я подождала, пока он снимет сотню копий с моего паспорта, расписалась тут и там, получила ключ-карту, выслушала информацию о завтраке до одиннадцати и пароле от вайфая, вернулась к Шварцману и отвезла его в тихое бесплатное место. Он мигнул фарами и мгновенно уснул, прямо как Боря. А я повесила на плечо сумку, сунула под мышку пакет с салатами, доехала на дребезжащем лифте до номера 708 и, толком не рассмотрев его, тоже легла спать: завтра большой день.

Большим был только день, а вот номер – наоборот. Ночью я этого не заметила, но утром, встав с постели и стукнувшись сразу ногой о кровать и локтем о стену, подумала: что это за коробка из-под мороженого, в которой я очнулась? Не просыпаясь, сходила в ванную, возвратилась, прихрамывая (ушибла палец), попыталась снова заснуть, но тут либретто заиграл целый оркестр перфораторов. Я полежала, подождала: ну, что-то где-то срочно чинят, сейчас починят и перестанут. Однако концерт не прекращался.

Я вышла в коридор прямо в маминой ночнушке. Прошлась налево, потом направо. Посчитала: в пяти номерах на этаже активно шел ремонт. Рабочие либо не обращали на меня внимания, либо воодушевленно махали мне, отгоняя от лица пыльные облака.

Из номера я позвонила на ресепшен:

– Доброе утро, это семьсот восьмой. Видимо, произошла ошибка, на моем этаже ремонт.

– Да, все верно, – подтвердила мои опасения равнодушная девочка, сменившая на посту равнодушного мальчика. – На седьмом ремонтные работы. Продлятся до первого июня.

– Тогда можно меня переселить? – спросила я, все еще уверенная, что ночной мальчик просто плохо соображал, что делает, и потому отправил меня в царство перфораторов.

– Жозефина Геннадьевна? – зевнула девочка, пощелкав клавиатурой.

– Да.

– Вы бронировали двадцать восьмого по скидке. Свободных номеров нет. Мы фуллибукт.

– Вы кто?

– Фулли! – отчеканила она. – Букт! Все занято, отель полон гостей. У нас четыре звезды, поэтому было так дешево.

– Ах, четыре звезды, – произнесла я, даже не надеясь на то, что девушка поймет сарказм. Остальные мои мысли потонули в перфораторном крещендо.

Что же, большой день начинался так себе. Я взяла с тумбочки часы: времени было 9:09. Рановато гулять, но можно принять душ. Возвращая часы на тумбочку, я заметила между ней и надкроватной лампой медную табличку с веселым смайлом: «НОЧНИЧОК». Двинулась в ванную, нашла еще несколько табличек со смайлами. Они, как оказалось, сопровождали каждый мой шаг. «ХОЛОДНАЯ ВОДИЧКА», «ГОРЯЧАЯ ВОДИЧКА» – висело над кранами. А над никелированными крючками и того лучше: «ПОЛОТЕНЦЕ ДЛЯ ВАШИХ РУЧЕК», «ПОЛОТЕНЦЕ ДЛЯ ВАШИХ НОЖЕК» и окончательно меня добившее «ПОЛОТЕНЦЕ ДЛЯ ВАШЕГО БЛАГОУХАЮЩЕГО ТЕЛА». Я и не знала, что мы так близки, господин Фуллибукт.

Горячую водичку мне, к счастью, не отключили, поэтому под душем я немного взбодрилась. Оделась и отправилась гулять.

До 16:30 оставалось целых семь часов.

Я прошла от отеля с десяток шагов налево и оказалась в ухоженном тенистом парке, полном пальм, магнолий и неизвестных мне цветущих кустов. Парк тянулся вдоль моря, но уровнем выше. Море блестело внизу, переливалось, меняло цвет, периодически пряталось за деревьями. Народу в парке было мало: несколько дружных пенсионерок, пара мам с колясками и телефонами, три джек-рассела с хозяйкой и я – гостья перфорированного четырехзвездочного отеля.

Я села на первую попавшуюся свободную скамейку, по-детски радуясь тому, что она обращена «лицом» к воде. Почему-то на наших курортах, как я помню еще из детства, принято скрывать море от отдыхающих: и тропа к нему вечно тайная, неочевидная и идет через чужие дачи, и скамейки воткнуты где попало, так чтобы перед глазами у тебя оказалось что-нибудь мрачное: яма, закрытый киоск или ржавый гараж с надписью «Машины не ставить!!!». Но здесь, в центре Сочи, я получила совершенно бесплатный вид на море. Только наслаждаться им мешала тревога.

Четыре дня я думала, что мой план по возвращению Бори хорош или достаточно хорош. А сегодня поняла: нет у меня оснований верить в успех. Может, негостеприимный отель был тому виной, а может, пострадавший там палец, который теперь приходилось поджимать и идти вполсилы, некрасиво ставя ногу и ловя взглядом страховочные скамейки. Я вдруг увидела себя со стороны: женщину, которая самое важное в жизни пропустила и растеряла, и теперь пытается собрать большой лего-корабль из горсти чудом уцелевших деталек. Когда-то ей предлагали настоящий фрегат, или галеон, или бригантину, или еще какой парусник со звучным названием, и обещали увезти за горизонт, на прекрасный остров. Но ей не надо было горизонтов и островов, а надо было как следует помучить капитана. Тот терпел-терпел, но отшвартовался как-то ночью и умчал подальше на всех парусах. И вот сидит она (то есть я) на берегу и удивленно рассматривает пластиковое корыто с дырой в центре – все, что ей удалось соорудить из оставшихся кубиков.

Ну, зато есть вид на море. Вид на море, виды на Борю… Так, хватит, Жозефина Геннадьевна. Встаем, принимаем максимально удобное положение и идем бродить средь пальм и магнолий. Пойдет дождь – накроемся корытом.

В стене старомодной, по-советски величественной белой гостиницы было вырезано окно, из которого только что начали чем-то торговать. Я встала в очередь за тремя энергичными бабушками и двумя квелыми мамами. Купила кофе и булочку. Булочка называлась красиво – «со штрейзелем» и была еще горячей. Кофе тоже не подкачал, пусть и пролился через плохо надетую пластиковую крышку и посадил мне на белой майке пятно в виде перевернутой Австралии. Я села на очередную скамейку, выпила кофе, съела булочку…