Текст книги "Кризис Ж"

– Ну смотри, завтра, например, он едет в Нижний Новгород! Совпадение?.. – вскинулась я.

Но она остановила меня мягко:

– Погоди, дай я договорю. Я не пытаюсь тебя в чем-то обвинить. Я пытаюсь понять, почему, как только речь заходит о Боре, у тебя резко меняется оптика. Ты все видишь как в кривом зеркале. А женщина ты взрослая, умная, трезвая – мы даже рислинг не открыли, заметь. Обычно это ты мне втолковываешь, как все в жизни устроено, и оказываешься права. И тут… «он едет в Нижний Новгород». Ты все ждешь, что Боря куда-то денется, растворится в воздухе. Он не девается – доказывает тебе свою любовь, преданность, серьезнейшие намерения, но это не работает. Точнее, работает против него. Чем сильнее он старается, тем меньше ты ему доверяешь. Как будто в принципе не веришь, что он реальный человек.

Я слушала, как Антонина безжалостно озвучивает мои тайные мысли, и мне было больно, горько и одновременно легко. Кто-то понимает, как я себя чувствую – а это уже много.

– Я думаю, дело тут не в Боре, а в тебе, и не в его прошлом, а в твоем, – продолжала Антонина. Она устала стоять и села на кровать в кладовке, я тихо опустилась рядом. – Помню, ты рассказывала, как была маленькой и боялась, что папа уйдет к другой дочке. Я тогда подумала: вот оно! Детская травма, прямо по учебнику. Гордилась своей психологической подкованностью – и виноватой себя еще чувствовала: ведь «другой дочкой» как раз была я.

– Судя по всему, ты больше не считаешь мой детский опыт достаточно травматичным? – проворчала я. – Будут еще инсайты?

– Судя по тому, как ты сразу начала бухтеть, я на верном пути, и инсайты будут, – парировала сестра. – В общем, когда на твой день рождения явился Антон Поляков, я подумала: хм!

– Очень глубокая мысль! – не удержалась я.

Но Антонина не дала себя так легко сбить с толку:

– …Я подумала: надо же, пришел Антон, и пришел не за мной, хочет вернуть Жозефину, а мне все равно. Никогда бы не подумала, что однажды наступит такой день. Я ведь очень его любила, болезненно, до потери рассудка и иногда человеческого достоинства. Из-за него я чуть с Гошей все не испортила, помнишь? И замуж вышла когда-то назло Антону, и ребенка назвала в его честь… Кузя же по документам Антон Вениаминович Верховцев.

Тут я зависла, потому как Кузю считала Кузьмой Козлюком, а не Антоном Верховцевым, и это разные, согласитесь, персонажи. Антонина же все говорила и говорила:

– В общем, Антон был огромным событием моей жизни, чуть ли не отправной точкой. Точищей в сто метров высотой. Многие годы заслонял все остальные дела, а если не заслонял, то тень на них отбрасывал. Потому что роман наш случился, когда мы были совсем молодые. И мне, честно говоря, кажется, что юность, студенчество – период не менее важный, чем детство, а то и важнее. Ты так же, а то и сильнее, уязвим, как и в три года, только понимаешь больше, помнишь все лучше, и гормоны тебя доканывают.

Я слушала Антонину не перебивая. Перебью – и она задаст вопрос, на который мне не хотелось отвечать.

– Скажи мне, Жозефина Геннадьевна, – сестра посмотрела на меня в упор. Вот оно. – Был ли у тебя свой Антон Поляков?

Каюсь, я хотела отшутиться. На поверхности же повод: да, сестра, был у меня свой Антон Поляков – и это был твой Антон Поляков. Только не шутилось мне что-то.

И я рассказала Антонине обо всех серьезных отношениях, случившихся в моей жизни. Честно рассказала, без утайки. Заняло это примерно три минуты, по минуте на каждого.

1. Артур Король (все вопросы к родителям), бывший одноклассник и бывший муж. Ну как муж – мы сами объявили друг друга мужем и женой, без участия государства. Я уезжала из Белогорска в Москву на учебу, а Артур страдал, заблаговременно ревновал и предложил неофициально пожениться. Мы взяли наши школьные дневники и приписали там, в конце, где обычно пишут «переведен в такой-то класс»: «женился на Жозефине К./вышла замуж за Артура К.». Поставили подписи и отнеслись к обряду со всей серьезностью. Но ревновал Король Артур не зря: я ему изменяла и мы расстались. К концу того, разводного, года он снова женился – уже по-настоящему, на девушке Насте из Белогорска. Счастливы, построили дом, родили толпу детей-королевичей, сбагрили мне кота Зайку.

2. Роман Мишин, бывший коллега. Работали мы вместе дважды – сначала в автомобильном пиаре, потом в моей нынешней конторе, молочной. Он перевелся вслед за мной якобы от любви. Был женат, утверждал, что разводится – и еще потом целый год на этом настаивал. Затем и правда ушел от жены. Жил год у меня, ездил к жене и ребенку, любил там обедать, выбрал семью, подарил дочке моего кота Зайку, потом передарил его обратно мне.

3. Антон Поляков. Ну, тут все ясно. Четыре месяца невнятных, но все-таки отношений. Остались друзьями, кота ему не дарила, подарила коллегу Аллу Солнечную.

– Понятно, – вздохнула Антонина, когда я перечислила все свои любови. – Ну что ж. Я есть хочу.

И потопала опять на кухню, даже серую папку с рисунками не убрала на место, а бросила так, на кровати. Я пошла следом, кротко попросила сделать и мне бутерброд. Она вместо этого принялась греть на плите суп с фрикадельками, который перед отъездом сварила ее мама. Борин любимый суп, я знаю.

– Ну что, – спросила я, – тянет кто-то из этих троих на любовь, которая разрушила мою жизнь и доверие к людям?

Антонина не ответила. Разлила суп по тарелкам, протянула мне ложку, посмотрела в телефон и сказала:

– Гоша пишет, что хочет ночевать у Бори. И спрашивает такой: «Ничего?» Как будто я могу ответить «чего»…

– У Бори, но точно не с Лейсан, – уверила я ее. – Боря мне тоже написал. Они с Гошей сидят на кухне, прямо как мы с тобой, и разговаривают. Только без супа. Тоже не виделись почти месяц. А Лейсаночка дрыхнет с Таней в гостевой комнате.

– Боря Гошу всегда прикроет, – недовольно пробормотала Антонина, но я заметила, что мои слова ее успокоили. – Др-руг!

– А где, кстати, Исаич? – испугалась я. Мало ли что могло случиться с птицей за три недели.

– Я его в клетку загнала, когда вы приехали – чтоб не выскочил случайно на лестницу, был такой прецедент. И выпустить потом забыла. Слышишь, в колокольчик наяривает?

– А, да, точно. Бунтует, орет небось: R-r-r-iot!

– Пусть поорет, все равно уже ночь, уснет скоро. Попугай у нас жаворонок.

Антонина дула на суп и смотрела сквозь меня. Про Гошу, наверное, думала. И вычисляла мысленно, в скольких метрах от него спит сейчас Лейсаночка, любительница чая из шишек и кофе из песка.

– Знаешь, а хорошо бы каждый раз, начиная новые отношения, стирать воспоминания о старых, причем у обоих участников процесса, – размечталась сестра. – Тогда каждая любовь будет единственной и вечной. Непонятно только, как быть с детьми… Что касается тебя – видимо, я ошиблась. Ни одна из трех историй не тянет на роковую. Скажу больше, они и на истории-то с трудом тянут, прости, если что, за обесценивание. Как будто ты специально выбирала людей, с которыми заведомо ничего не выйдет.

– Да нет, я честно старалась… – промямлила я.

– Верю, что старалась. Но. Король Артур, конечно, хотел жить и править в Белогорске – а ты нет. Рома был очень явно женат. Антон… Антон, увы, холодный, как Северный полюс, и покорять или растапливать ты его совершенно не планировала. В общем, моя теория провалилась. Не было у тебя травмирующего опыта любви.

Я вздохнула, аккуратно положила ложку рядом с тарелкой и призналась:

– Был.

Поучительная история про Чудика и Мишель

Москва, общежитие МГУ, 2003–2005 годы

У Бори с Гошей в школе был любимый учитель Байрон, а у меня – Ванадий Оксидыч. По-настоящему его звали Геннадий Максимович Авдеев, и преподавал он, как нетрудно догадаться, химию. Наш класс он покорил тем, что на первом же занятии сделал из нескольких химических ингредиентов газировку «дюшес», которая выглядела, пахла и по вкусу была точно такая же, как из бутылки. После уроков Ванадий, умеющий играть на гитаре, вел у школьников клуб авторской песни в пустующем зубоврачебном кабинете. Там мы с десятком энтузиастов распевали хиты The Beatles, Queen и Status Quo, а заглянувшему на огонек завучу объясняли: «Ну да, это песни. И авторские – у них же есть авторы!» В общем, после школы я решила поступать на химический факультет МГУ, а к выпускному родители подарили мне новую гитару.

В университет я с первого захода не попала, год отучилась в педагогическом институте (что интересно, тот путь позже прошла сестра Антонина, только с журфаком). И вот в сентябре 2003-го я с гитарой под мышкой и дерзостью во взгляде – как же, на год взрослее всех остальных первокурсников! – стояла на пороге комнаты 404 ФДС-2, общежития химфака МГУ.

Душа просила веселья. Весь прошлый год я беспрестанно училась – в Москве проходила программу педагогического, в Белогорске занималась с Ванадием Оксидычем химией, а заодно физикой и математикой, чтобы уж точно поступить в университет. Теперь высота был взята, и мне хотелось воткнуть куда-нибудь победный флаг и расслабиться.

Комната 404 была не моя. В ней жил старший по корпусу, вечный студент с ласковым прозвищем Чудик. На каком он курсе и в который раз, никто не знал, зато было известно, что именно у него проходят самые классные тусовки. Чудик жил один – привилегия старшего. У него всегда было много спиртного, и оно никогда не заканчивалось. В те годы для хорошей вечеринки этого было достаточно. Так что я провела весь первый курс не в назначенной мне администрацией комнате, кажется, 232, а у Чудика.

Это время я помню смутно – как и то, откуда на моих русых волосах, например, взялась черная краска и серебряное мелирование. Последнему сильно удивился мой названный муж Артур, когда встретил меня ноябрьской ночью с электрички. В Белогорске мне было перед ним стыдно, но в Москве совесть замолкала, заглушаемая громкой музыкой, литрами алкоголя и признаниями бесчисленных химически одаренных мальчиков, которым я вдруг начала нравиться. Еще бы – серебряные пряди, гитара, песни, исполняемые внезапно прорезавшимся низким голосом. Я умела играть и всеми любимые «Вечную молодость», и «Безобразную Эльзу», и альтернативную битловскую Michelle. В мою официальную комнату постоянно кто-то стучал – из-за чего меня, королеву флирта, невзлюбили две соседки-однокурсницы, Оля и Юля. Хорошие, кстати, девчонки, жаль, что у нас не сложилось…

Как-то в апреле вечеринка у Чудика, на которой мы пели, пили, играли в бутылочку и другие игры юношеского чемпионата, затянулась и плавно перетекла в алкоутренник. Было пять или шесть часов, большинство участников расползлись по комнатам, двое сидели в углу и обсуждали только что сложившиеся отношения («Ты меня понимаешь? – Я тебя понимаю, понимаешь?»). Я лежала на кровати с гитарой, перебирала струны и решала непосильную дилемму: с кем же завтра пойти в «Пропаганду» – с Лешей или Сашей, учитывая, что не нравились они мне примерно одинаково, а между собой могли и рассориться. Вдруг я услышала голос откуда-то сверху:

– Наконец-то. Наконец-то ты одна.

И я увидела хозяина комнаты, Чудика. Он стоял у окна и улыбался, а над головой его горел золотой нимб – солнце как раз выкатывалось на небо и приветствовало тех, кто не спит.

Я отложила гитару, посмотрела на Чудика вопросительно: что надо? Он сел на мою (на самом деле свою) кровать, протянул руку и медленно, нежно заправил мне за ухо выбившуюся серебряную прядь.

– Наконец-то ты одна, – повторил он. – Здравствуй.

Я оглядела комнату. И правда, парочка, выяснявшая отношения, куда-то делась, и в комнате были только мы с Чудиком. Я привстала на локтях и оказалась с ним лицом к лицу. Заметила: странно, блондин, а ресницы темные. А щетина на щеках пробивается рыжеватая. Мне почему-то захотелось узнать, жесткая она или мягкая. Я слегка коснулась ее пальцами и обрадовалась: жесткая. Чудик вздрогнул, его глаза широко раскрылись, взгляд затуманился. Глаза были светло-серыми, с прожилками, как обкатанные водой камни на морском берегу. Он наклонился вдруг и начал падать на меня со странным стоном – а я принялась его ловить. Потом только чувствовала, как вспыхивают мои губы, щеки, шея, плечи. Много-много горячих точек, слившихся в один, невыразимо прекрасный рисунок. Я сияла, переливалась и искрила, а потом на полной скорости вылетела в черное прохладное небо.

Надо же, а я-то думала, что начинается рассвет.

Вернувшись с небес на землю, я взяла гитару и пошла к выходу на цыпочках. Но Чудик остановил меня, ухватил за руку и сказал хрипло:

– Нет уж, теперь я тебя никуда не отпущу.

Тогда из Чудика он превратился в Сережу.

Я и раньше знала, как его зовут – Сергей Чудилин. Знала, что он из Смоленска, и там у него живет мама, а в Москве – отец с новой женой. Знала, что у него куча работ и подработок и поэтому ему никак не удается закончить химфак и получить диплом. Все это он рассказывал урывками, пока мы толпой распевали «Выхода нет» или решали, кто побежит за джин-тоником. Я плохо слушала, потому что не воспринимала Чудика как мужчину. Как хозяина салона – да. Как приятеля – наверное. Но он был слишком высокий, слишком серьезный, слишком взрослый. И слишком красивый тоже. Я никогда таким не нравилась. За мной стабильно ухаживали самые обыкновенные усредненные мальчики. Поставь их всех, включая ненастоящего мужа Артура, в шеренгу – и не разберешься, кто есть кто. Чудик был выше среднего по всем параметрам. Я чувствовала это, и поэтому автоматически исключала его из списка потенциальных бойфрендов. А он ждал, когда же я его разгляжу.

Вот и разглядела. Теперь смотрела и насмотреться не могла. Как он сутулится, когда внимательно кого-то слушает, как расправляет плечи, когда рассказывает что-то интересное. Как быстро и точно сбрасывает с сигареты пепел, как бесшумно открывает вино одной рукой, как шевелит губами в такт знакомой песне, но не перебивает певца. Как качает на ноге старую тапочку и даже как пьет воду: всегда сначала делает один большой глоток, жмурится, и только потом допивает остальное.

После нашего первого утра я была уверена, что к вечеру он обо мне уже не вспомнит. Но Чудик Сережа пришел с растрепанным букетом тюльпанов, под осуждающие взгляды соседок Оли и Юли увел меня к себе и отменил в тот вечер тусовку в 404-й.

О нас заговорили в общежитии: а слышали, Чудик завел постоянную девушку? Которая поет еще. Как там ее, Жизель? На его вечеринках мы теперь сидели рядом. Собственно, тогда он и овладел искусством открывания бутылки одной рукой – вторая вечно лежала на моей талии, плече или колене. Я любила, когда гости расходились и мы оставались в комнате 404 вдвоем. Любила, когда Сережа брал мою гитару и, непременно подстроив ее, пел неизвестные мне песни. Большого голоса у него не было, но были приятный тембр и выразительность. Я пару раз спрашивала, сам ли он написал те песни, но он только улыбался, не хотел признаваться.

Днем он уходил на работу или в деканат – он постоянно находился на грани отчисления. Я училась или спала весь день, в зависимости от того, как прошел вечер накануне.

В любви Сережа признался сразу, но меня не торопил. Летом съездил к своей маме в Смоленск и рассказал ей о наших отношениях. По его словам, она обрадовалась и жаждала со мной познакомиться. С папой было сложнее: тот недавно заново стал отцом – у них с молодой женой родился мальчик, – и Сережей особенно не интересовался, только иногда подбрасывал денег. Деньги эти Сережа тратил на меня – покупал цветы или устраивал пир на двоих: открывал дорогое (по тем временам и меркам) шампанское и стеклянную баночку икры. Безо всяких там батонов и сливочного масла, просто икра и шампанское, известные афродизиаки. Впрочем, тогда за афродизиак сходило все, мы с трудом находили силы, чтобы оторваться друг от друга хотя бы на час.

Когда я осмелилась сказать, что люблю его, – а случилось это внезапно, посреди пешеходного перехода через Ломоносовский проспект, – Сережа остолбенел, резко остановился. Пришлось тащить его за руку к тротуару под нервное мигание зеленого светофорного человечка. А потом подхватил меня и закружил у всех на глазах, повторяя: «Она меня любит, она меня любит, любит!»

Сил у него хватало не на одну только голую романтику. Сережа много работал и откладывал деньги – собирался снять квартиру. Хотел, чтобы мы съехали из общежития и начали жить вместе в нормальных условиях.

– Надо же, столько лет устраивал балы, а оказалось, ждал всего одну гостью, – говорил он и целовал меня в шею.

Я давно рассказала о Сереже родителям. И мы с ним все собирались поехать в Белогорск вместе, но не складывалось: то его вызывали на работу в выходные, то папаша неожиданно вспоминал, что у него есть взрослый сын, и приглашал его по этому поводу в бар, то приезжали смоленские друзья, которым было неудобно отказать в ночлеге.

Зато к концу моего второго курса, в апреле, прямо перед нашей первой годовщиной, мы поехали смотреть квартиру.

– Если понравится, в мае можем ее снять, – говорил Сережа. – Потом переведусь уже, наконец, на заочный и буду нормально работать полный день. Мне надо семью обеспечивать. Кстати, квартиру показывает сам владелец, знакомый знакомых, и думает, что мы с тобой женаты. Подыграешь?

Я смущалась, но подыграть была рада.

Квартира находилась в Перово, на одной из Владимирских улиц. Обычная хрущевка с маленькой кухней и отстающими от стен обоями, она показалась мне царскими палатами и вершиной дизайнерской мысли одновременно. Деловитый дедок, который ее показывал, тоже производил приятное впечатление.

– Вот этот кран с задержкой срабатывает, хозяюшка, – частил он, объясняя мне принципы работы газовой плиты. – Открыла, подержала чуток, нажала. Опа!

Конфорку окружили синие лепестки огня, и дедок пришел в восторг – как будто сложнейший фокус показал.

Когда мы закончили осмотр и, пообещав владельцу вскорости с ним связаться, медленно пошли к метро, я взглянула наверх. Окно квартиры светилось уютом и добром. Дом. Наш первый дом.

В следующие выходные Сережа съездил в Смоленск, а поздно вечером в воскресенье сделал мне предложение.

– Я хочу, чтобы ты по-настоящему стала моей женой. Чтобы не надо было ничего изображать. Мама благословила нас и передала тебе вот это.

И Сережа надел мне на палец золотое кольцо с красным камнем. Толстое, старомодное, немного потемневшее от времени, оно было мне великовато и странно смотрелось на моей юной и тонкой руке. Зато это было Сережино кольцо – кольцо его мамы.

Когда той ночью мы засыпали, он прошептал:

– Мы поженимся, и у нас родится дочка. Мы назовем ее Мишель, ты пела песню про Мишель, когда я тебя заметил, так красиво пела. И наша Мишель будет такая же красивая, как ее мама…

И я передумала засыпать – не смогла. Лежала в темноте, трогала кольцо на пальце и слушала, как счастье расставляет в сердце изящные галочки.

На следующий день мы снова собирались смотреть ту квартиру в Перово, чтобы принять окончательное решение. Встретиться договорились у метро, у выхода на 3-ю Владимирскую. Я приехала из универа чуть раньше времени. Подождала, полюбовалась своим кольцом. Еще подождала, замерзла, попрыгала на месте и вправо-влево, стараясь не наступать на трещины в асфальте. Потом забеспокоилась: может, я стою не у той Владимирской улицы? Сбегала к другой, к противоположному выходу из метро, вернулась, запыхавшись. Никого. Позвонить Сереже я не могла, потому что он недавно потерял мобильный телефон, старенький эриксон, а новый купить не успел. Меня осенило: наверное, я вообще все перепутала и мы встречаемся прямо у подъезда. Тогда стоит пойти вперед, и скоро Сережа меня найдет – догадается, что я жду его около метро, и вернется за мной. Я с прошлого раза помнила, как срезать угол, но на всякий случай пошла прямо по улице, чтобы он меня не пропустил ненароком. Всю дорогу, высматривая вдалеке знакомую длинную фигуру, дошла до нужного дома. Дверь подъезда была закрыта, свет в квартире не горел. Я потыкала наугад в железные кнопки на кодовом замке, но без толку.

Еще раз обежав все выходы из метро «Перово», я на плохо гнущихся ногах спустилась вниз, села в поезд. Очень долго ехала. Старалась не смотреть на подаренное кольцо – оно вдруг стало казаться уродливым, неуместным. Но в глубине души я надеялась: сейчас приеду и все легко разъяснится. Например, Сережа проспал – прилег и случайно вырубился. Теперь начнет извиняться, называть меня нежными словами, а себя – ругать последними… Или: на самом деле с хозяином мы встречаемся завтра, а не сегодня, а у меня случилось помутнение рассудка на фоне большой любви и хронического недосыпа. Либо – квартиру уже сдали, Сережа просил кого-то из моих соседок мне это передать, а они забыли или нарочно скрыли, из зависти. Главное, добраться до общежития, постучать в дверь с номером 404 и…

Мне никто не открыл. Ни тогда, ни через час, ни ночью. Тишина за дверью била по ушам.

Утром я, не проспавшая, по ощущениям, ни минуты, снова побежала к Сереже. Дверь была открыта, и я бросилась внутрь, не зная, ругаться мне или молиться. Посреди комнаты стоял комендант нашего общежития по фамилии Золотых и насвистывал.

– Привет, Козлюк, – сказал он мне весело. – Хошь быть старшей по этажу? Потом и до старшей по корпусу дорастешь. Будешь дружков своих буйных утихомиривать. Чудилин-то свинтил, ишь. Чудилин-мудилин. Одним днем – и нету его.

Комната была пуста. Из всех вещей, которые принадлежали Сереже, там в тот момент находилось только кольцо его мамы. И оно нестерпимо жгло мне палец.

Я не хотела устраивать аттракцион выбрасывания семейных реликвий при коменданте Золотых. Вежливо отказалась от повышения, попрощалась, пошла к себе в комнату, легла на кровать, решила умереть. Через пять минут встала, добрела до своей сумки, достала мобильный. Вспомнила, что туда забит смоленский номер Сережиной мамы – он звонил ей однажды с моего телефона, и я сохранила контакт.

– Алло, здравствуйте, позовите, пожалуйста, Сергея, – сказала я как можно спокойнее.

– А кто его спрашивает? – спросила женщина подозрительно.

– Это Жозефина, – представилась я. – Будьте добры…

– Нету его, – оборвала она меня. – И нечего названивать. (Она сказала не «нечего».) Сказано нету, не появлялся.

– Может быть, он у папы? – Я старалась не реагировать на провокации. – У вас есть номер его отца?

– Ха, отца-молодца! – отреагировала моя собеседница. – Спрошу его номер, ага, как проспицца-то.

И она закатилась икающим смехом.

Я нажала на телефоне кнопку с изображением красной трубки. Снова улеглась в постель поверх покрывала. Сняла кольцо, положила его на тумбочку.

Когда я проснулась, надо мной стояли соседки Оля и Юля, одна из них больно давила шершавой ладонью на мой лоб.

– Жозефина, очнись. Ты очень горячая, – говорила Оля.

– Мы хотели вызвать скорую, но позвонили твоим родителям, – перебивала ее Юля.

– Ты спишь третьи сутки, – снова Оля.

– Попей хотя бы водички, – Юля.

Дальше их голоса слились в сплошной поток непонятных звуков. Я взглянула на тумбочку: кольца не было.

Вот и хорошо, подумала я, значит, Сережа его забрал, чтобы подогнать мне по размеру. Он вернется, мы поженимся и назовем дочку Мишель.

В следующий раз я проснулась и увидела своего папу. Заметила, что он одет в рубашку с коротким рукавом, удивилась – все-таки апрель, не лето.

– Собирайся, – сказал он совершенно спокойно. – Поехали-ка отсюда.

Нехорошая квартира, под холодильником, 31 июля

– И ты никогда больше его не видела? Сережу, – спросила сестра Антонина.

Мы сидели рядом на полу, спинами подпирали дрожащий холодильник.

– Почему же, видела. В фейсбуке* куча фотографий. Он там, например, рыбачит с детьми. Мальчик и девочка, двойняшки. Хештег отцовство, хештег папаблизнецов, хештег мыбанда. Фото жены, правда, нет.

– Если ты сейчас скажешь, что его дочку зовут Мишель… – застонала Антонина.

– Нет, девочка Анастасия, мальчик Артем. Распространенные имена. Я не так давно его нашла. Лет восемь или девять, получается, ничего не знала. Из общежития съехала, папа снял мне квартиру. Не в Перово, а на «Юго-Западной», тоже хорошо.

– А это… точно он? В фейсбуке*.

– Точно. Сергей Чудилин, город Смоленск, возраст скрыт, день рождения – двадцать четвертого августа. Да он даже не особенно изменился. Симпатичный чувак по-прежнему, годы ему к лицу.

Антонина посидела, покачала головой:

– Возраст скрыт… Нет у меня слов. Ни одного.

– Знаешь, мне так хотелось, чтобы он объяснил, оправдался, – призналась я. – Что угодно бы простила, если б он со мной как с человеком, а не… Я ведь думала сначала, его убили. Или похитили. Или он скрывается от кого-то, кто хочет его убить или похитить. Много всего думала, в общем. Зато вижу теперь, что жив, здоров, упитан, щетина только поседела, а так как новенький… А я же уверена была, что все у нас хорошо, и он меня любит, и про дочку Мишель. Что произошло? Почему он не пришел? Почему комната 404 была закрыта, что, на фиг, за ошибка 404?

– Есть вещи, которые мы никогда не узнаем, – сказала сестра Антонина и стукнулась головой о ручку холодильника. – Никогда. Never. Это трудно принять, но надо. Ясно тебе?

Мне не было ясно. Я хотела притащить сюда Сергея Чудилина (хештег мояперваялюбовь) и допросить его с пристрастием. Узнать, что же я тогда сделала не так.

– А Боре ты рассказывала про Сережу? – спросила Антонина.

– Нет, – дернула я головой. – Зачем.

– Ну зачем люди рассказывают друг другу о своем прошлом.

– Затем, чтобы помучить друг друга. Чтобы кто-то потом бегал и психовал – а вдруг он еще любит Ясю, а вдруг у Наташи от него ребенок, а вдруг Лена Большая ему больше чем друг.

– А может, затем, чтобы узнать друг друга получше? И чтобы лучше понимать друг друга? – начала Антонина.

– А ты, кажется, пару часов назад сказала, как было бы хорошо стирать себе память о старых отношениях, когда заводишь новые.

– Ну это я в сердцах! Хочется ведь иногда жить спокойно, а не гудеть вечно от тревоги, как старый холодильник.

Холодильник внезапно замолчал. Перегружался, готовился к новому заходу. Я с трудом поднялась, громко хрустнув коленом.

– Может, спать? – зевнула я как можно натуральнее. – Устала я что-то.

– Я боюсь, что Боря устанет, – сказала Антонина вдруг. – Он постоянно доказывает тебе, что не верблюд – только не знает даже, как этот твой верблюд выглядит, не понимает, с чем имеет дело. Он живет по принципу «если я буду поступать хорошо, она поймет, что я хороший». А ты – в парадигме «если он хороший, значит, его не существует».

Я набрала воздуха, чтобы опротестовать ее заявление, но она меня остановила:

– Ладно, хватит. Прости. В четыре утра задвигать речь со словами «верблюд» и «парадигма» – плохая идея. Пойдем и правда спать.

Она остановилась, повернулась и скороговоркой перечислила:

– Боря не любит Ясю, не делал Наташе ребенка, а Лена ему просто друг.