Текст книги "Кризис Ж"

Глава третья
Чума на оба наши дома

Нехорошая квартира и прилегающие помещения, март – апрель

Я понимаю, всем интересно, что там с Борей. Как раз собираюсь о нем рассказать.

27—28 марта

Весна началась стремительно. А потом так же стремительно закончилась: 27 марта, например, уверенно шел снег – даже не шел, а скорее бежал длинную дистанцию.

– Ничего удивительного, я помню снег первого мая, – сказала сестра Антонина и включила электрическую вафельницу, которую мне подарила Лена Маленькая.

– А я первого июня однажды метель застала, – похвасталась Марина Игоревна. – Мы, кстати, как раз в тот день с Колей познакомились. Снег в лицо летел, невозможно было идти. Мы оба спрятались под козырьком магазина и разговорились… Ох, девочки, спасибо вам огромное за то, что нашли портрет! Вы не представляете, что это для меня значит! Такой привет от Коли, такая радость…

Месяц назад мы вручили ей картину художника Шишкина, состоящую из нескольких картин поменьше, а потом познакомили с Петром Федоровичем Нагинайло. Он ликовал, взял у Марины Игоревны подробнейшее интервью и засел за новый фильм про Шишкина. Коллекция музея в Сухих Прудищах пополнилась двуспальной кроватью (это было непросто), тряпичным слоном и парой портретов молодых людей (а Геннадия Козлюка с бородой я оставила себе). Мария-Магдалина Андрющенко в свободное время рисовала для музея сайт и между делом разблокировала юзера Нагинайло на ютьюбе.

– А Маруся скоро приедет? – спросила Антонина. – Вроде должна была в семь. Пора трубочки делать или не пора?

20 марта Марусе исполнилось 20 лет, но с нами она пока отметить не успела – то к родителям ездила, то встречалась с проклятым Игорем Валерьевичем, который на день рождения подарил ей очередную истерику в стиле «зачем я тебе нужен такой женатый». Два часа она его успокаивала, а потом плакала дома и писала мне в ватсап: «Почему все опять так сложно! Почему он меня даже не поздравил!» Внутри меня все клокотало, и я переслала ее сообщение сестре Антонине с комментарием «Может, потому, что он мудак?». Тут оказалось, что отправила я его не лично Антонине, а в наш общий с Марусей чат «Поклонницы творчества Шишкина». Поняв свою ошибку, я сразу удалила сообщение, но Маруся успела его прочитать и написала: «Ок, спасибо. Есть о чем подумать». И думала несколько дней молча. Утром 27 марта в чате появилось: «Девочки, хочу сегодня заехать к вам часов в 7 и напечь блинов на пиве, ок? Ничего не готовьте плз». Мы с Антониной обрадовались, купили пива и достали вафельницу. Ничего не готовить, кроме вафельных трубочек – это мы можем себе позволить.

И вот Маруся опаздывала, Марина Игоревна рассыпалась в благодарностях по поводу картины, Кузя на краю кухонного стола делал уроки, Гриша с Зайкой мирно спали на синем диванчике, а Антонина развлекала попугая Исаича, который решил прогуляться по столу и дойти до блестящей сахарницы. Я испытывала по поводу всего этого смешанные чувства – тревогу пополам с тихой радостью. И чтобы больше радоваться и меньше тревожиться, начала готовить для будущих вафельных трубочек начинки: сладкие, несладкие, со сгущенкой и белковым кремом, паштетом и творожным сыром. Со всем, что нашлось в холодильнике, кроме пива, которое нельзя было трогать.

В половину десятого, когда мы уже испекли примерно миллион трубочек, а Марина Игоревна, в последний раз поблагодарив нас, отправилась домой на «Щелковскую» любоваться портретом, в домофон позвонили.

– Это я, – сказала Маруся совсем детским голосом. – Ничего, что поздно?

Она вошла в Нехорошую квартиру заснеженная, замерзшая и какая-то заторможенная. Сняла сапоги, осталась в куртке – огромной, в четыре Маруси. Поставила ноги носками внутрь и обратилась ко мне с удивлением:

– А я с Игорем рассталась…

Стараясь не выражать восторг слишком бурно, я стащила с Маруси мегапуховик и отвела ее на кухню, к Антонине, Кузе, зверям и вафельным трубочкам.

– Садись, поешь, – скомандовала я.

– А блины? Опять без блинов? – расстроилась Маруся.

– Завтра испечешь, – отрезала я. – Как раз начинки много осталось. С наступившим тебя днем рождения!

Антонина, услышав про день рождения, сбегала в мою комнату и принесла оттуда подарки – этюдник, набор красок, кисти в кожаном чехле и кучу холстов разных размеров. Все дорогущее, узкоспециальное, заказанное под диктовку сопротивляющейся Маруси еще в начале марта.

– Ага, – сказала Мария-Магдалина безучастно. – Спасибо.

Ну ничего, позже обрадуется.

Антонина пошла укладывать Кузю и попугая спать, я положила Марусе на тарелку веер вафельных трубочек с разными начинками, налила чаю. Подумала, сходила в гостиную, нашла последнюю оставшуюся бутылку Бориного бордо, налила еще и вина в бокал – синий, как у Моники из «Друзей».

Маруся ела с аппетитом, трубочки хрустели, вино закончилось первым.

Вернулась Антонина, села со мной рядом, напротив Маруси, поставила подбородок на кулак. Мы честно ждали.

– В общем, – сказала Маруся, дожевав, – вы были правы. Насчет Игоря.

– Слышала? Хорошо-то как, – обратилась ко мне Антонина.

– Приятное чувство, – согласилась я.

Маруся засмеялась громко, с удовольствием, даже фыркая. А потом произнесла фразу, которую мы никак не ожидали услышать:

– Знаете о скандале с Уткиным? Вот из-за него-то все с Игорем и вышло.

О скандале с Уткиным я не знала вообще ничего, а сестра Антонина слышала отголоски, но понятия не имела, при чем тут Маруся и тем более Игорь. Пришлось нашей гостье рассказывать все с самого начала.

– Уткин – звезда нашего института, – начала Маруся. – Лучший преподаватель живописи, талантище, настоящий художник. Все мечтают учиться у него, и я тоже. На последних курсах так и должно было быть, а пока я попала к Игорю… Неважно. Короче, Уткина стали из института выживать. Кому-то наверху это было выгодно, и ректорат решил не сопротивляться. Началась травля, реальный буллинг, все пошло по соцсетям, мерзкие эти посты, преподавателям предложили подписать петицию, типа, Уткин зло, не место ему в нашем учебном заведении. Некоторые подписали, некоторые нет, кто-то молчит, кто-то сам хочет уволиться на эмоциях. К студентам тоже сделали заход, но тут ничего не добились, Уткина о-бо-жа-ют! Ради него только и поступают в наш институт, просто вот ради имени. Ну и сегодня я узнала, что Игорь… Валерьевич не просто подписал петицию, он подписи собирал лично! Из зависти, чтобы Уткин ему не мешал, молодой и гениальный, знаете же историю Моцарта и Сальери? Я видела пруфы, видела эти бумажки, Игорь там такой красноречивый, намекает, что у Уткина со студентками «не сугубо профессиональные отношения», это чья бы овца мычала!.. Короче, он так мне противен стал. Игорь. Смотреть на него не могу. И вот я мысленно с ним рассталась. Ну чего смешного, блин!

Мы с Антониной старались хохотать незаметно и даже трубочками веселость свою прикрывать, но получалось плохо. Овца мычала! Мысленно рассталась! Знаете историю Моцарта и Сальери? Значит, женатый преподаватель под сорок, который в Новый год ссорится с супругой, потом не ссорится, а потом заставляет тебя покупать ей извинительный платок в Суздале – это ничего. Но если он пытается очернить доброе имя художника Уткина – все, позор ему и никакой любви. Мысленно, конечно. Какое восхитительно принципиальное поколение!

– Гений и злодейство, – страшным голосом возвестила Антонина. – А знаешь, какая у Моцарта и Сальери была разница в возрасте? Шесть лет.

– Правильно, – кивала Маруся. – У Уткина с Игорем как раз где-то так. В пользу Уткина.

– В пользу – это он моложе или старше? – уточнила я.

– Да ну вас, – оскорбилась Маруся. – Я теперь две трубочки съем, сладкую и несладкую сразу. Потому что я бунтарь.

И действительно засунула в рот две трубочки, со сгущенкой и творожным сыром, устроив нам аттракцион «исхудалый моржик».

– Что-то Гоша нехорошее пишет, – нахмурилась Антонина, глядя в телефон. – Пойду ему позвоню.

– Что? – испугалась я, подумав, что он, например, тоже решил расстаться с моей сестрой по внезапно возникшим этическим соображениям.

– Да в клубе проблемы, – ответила Антонина, перечитывая сообщение. – Не поняла толком. Ладно, Марусь, с днем рождения и избавлением от Игоря, я тебе постелила в гостиной, одеяло коротковатое, прости, всем пока.

И Антонина ушла в свою комнату, а Маруся наконец-то заметила свои подарки и еще пару часов рассказывала мне о различиях между хорошими красками и плохими.

На следующий день я приехала на работу довольно поздно. Явилась при этом первой, но подчиненных своих не осуждала. В начале марта рядом с нашим, чуть усовершенствованным, опенспейсом построили огороженную клетушку для юридического отдела. Огороженную – потому что юристы якобы должны были в этом кабинете обсуждать корпоративные тайны. На самом же деле они там бесконечно разговаривали по телефону со своими родственниками, друзьями и остальным миром. Громко, четко, эмоционально. Например, юрист Данила утешал жену, которая думала, что он ее мало любит. Юрист Алена ругалась с курьерами, которые буквально всё, от китайской лапши до итальянского кухонного гарнитура, доставляли не в то время и не по тому адресу. Юрист Павел звонил девушкам, причем разным, и наводил туман («Зачем тебе знать, каковы мои планы на наши отношения? Разве не важнее, какой я человек?»). А начальник отдела юрист Тамила делала по телефону математику с сыном Аланом и хохотала: «Дебил ты, Алан, какой же ты дебил, не знать, что такое знаменатель!», а затем жаловалась своей бабушке: «Бабулечка, какой же он дебил!» – и снова хохотала. Этот хохот уже снился нашему отделу ночами. Новый сотрудник Любовь Потеряшко влилась в коллектив, когда в первый свой официальный рабочий день, услышав смех Тамилы из-за перегородки, сказала: «Мне это отчетливо напоминает роман “Джейн Эйр”». В общем, юристы нам мешали, мы страдали и приходили на работу все позже.

28 марта я села за свой стол, включила компьютер, послушала, как дела у жены Данилы, курьеров Алены, пассии Павла и сына Тамилы (там начались десятичные дроби) и начала отвечать на письма в качестве утренней офисной растяжки.

И тут пришла глава трейд-маркетинга Валерия Расторгуева, теребя платочек на шее, подкатила ко мне кресло отсутствующей Лизы Барбос, села.

– Жози, мне надо с тобой поговорить, – сказала Валерия, решительно завязав на платочке второй узел. – Только это пока тайна.

– Обожаю тайны, – соврала я. – Например, хотелось бы выяснить, почему у меня письма моему начальнику не отправляются. Может, у Стаса ящик переполнен?

– Может, – согласилась Валерия и понизила голос. – Жози, я ухожу в декрет. Через две недели. Это не шутка.

Ого! Я автоматически оценила размер расторгуевского живота. Потом поспешно отвела взгляд и сделала вид, что на живот ее вовсе и не смотрела. Валерия, конечно, женщина статная и мощная, но никаких следов беременности я не заметила.

– Ничего себе, – только и сказала я. – По-здравляю?

Наверное, в голосе моем звучало больше сомнений, чем я хотела показать, но Валерия не обиделась, рассмеялась:

– Я понимаю, что никто от меня такого не ожидал. Ты, небось, думала, я хотела сплетню какую рабочую тебе рассказать?

Угу, или про мужа своего поговорить, добавила я мысленно и тут же устыдилась себя. Человек радостью делится, секрет мне доверяет, а я! Но я правда удивилась. Прозвище Расторгуевой – генеральша, а генеральши не ходят в декреты, у них обычно взрослые дети, которых надо пристраивать в институт…

– В общем, я и правда не ожидала, но рада за тебя, – сформулировала я достойный ответ. – И ты отлично выглядишь!

– Спасибо, – улыбнулась Валерия. – Беременной точно не выгляжу, и на то есть причина, но это еще одна тайна. Короче…

Но тут я увидела, что к своим рабочим местам спешат, прерывая нашу секретную беседу, Настя Попик и Люба Потеряшко. Я жестом показала Валерии: тс-с! Она обернулась и совсем другим, обычным своим тоном, поздоровалась с Настей и Любой:

– Опаздываем, девицы? Нехорошо!

Девушки залепетали что-то оправдательное, глядя на Валерию, а не на меня, своего прямого начальника, и стали шумно рассаживаться и включать компьютеры. Из юридического «аквариума» раздался голос Тамилы: «Алан, слушай сюда! Целая часть – это ДО запятой, а десятичная – ПОСЛЕ! Опять забыл, дебил? Ты понимаешь, что тебя из школы так выпрут скоро?»

– А ты понимаешь, Тамилочка, дорогая, что тебя на весь этаж слышно? – внезапно крикнула Валерия.

В юридическом отделе воцарилась тишина – кажется, даже зловещая. Расторгуева удовлетворенно кивнула, встала и обратилась ко мне:

– Ладно, я тогда пошла, а ты зайди ко мне вечерком, как освободишься. Пообщаемся еще.

– Обязательно, – пообещала я. – А у тебя красивый платок, кстати.

– Да, правда, хороший платок, – поблагодарила Валерия. – Муж привез из Суздаля. Сказал, комплиментарно для глаз.

И Расторгуева отправилась к лифту, из которого как раз вышла Лиза Барбос.

– Привет, я с утра во внутренних коммуникациях сидела, – сказала Лиза. – А что это у нас так тихо? И кто сидел на моем стульчике, и где он?

– Да генеральша пришла и быстро научила Тамилу, как себя вести, – объяснила шепотом Попик.

– А, тогда ясно, – кивнула Барбос, катя своя кресло на место. – На любую силу найдется другая сила!

– А почему она генеральша? – спросила круглолицая и мечтательная Люба Потеряшко. – У нее что, муж генерал?

– Ха-ха, спроси ее про мужа обязательно, – усмехнулась Попик. – Уж она расскажет! А вообще – характер такой просто, сама ж видела…

Я в беседе не участвовала. У меня в голове засели четыре слова, сказанные Валерией: «платок», «Суздаль», «муж привез».

Мозг мой вопреки моему желанию быстро-быстро собирал досье.

Маруся до вчерашнего дня имела роман со своим преподавателем живописи. Валерия Расторгуева говорила, что ее обожаемый муж учит «детишек» и вообще творческий человек. Как-то осенью муж Валерии нуждался в новом рюкзаке, потому что отправлялся с учениками в поездку, и тогда же Маруся ехала на лжеэкскурсию со своим любовником. В Новый год Игорь Валерьевич поругался с женой так, что та уехала к маме, но потом в решающий момент вернулась. А после Нового года Валерия Расторгуева сказала мне, что праздники у нее прошли так себе, лучше б их не было. К тому же жили супруги Расторгуевы в районе Преображенской площади, как и Игорь, мать его, Валерьевич. И теперь платок. Платок, который Валерии привез муж из Суздаля. И платок, который Марусин любовник заставил ее выбирать для жены – где? В Суздале. Так что же, муж Валерии и любовник Маруси – один и тот же человек с Преображенки?!

Ой нет, такого быть не должно. Это же пошло и неправдоподобно. Вчера Маруся рассталась (мысленно) с Игорем Валерьевичем, съела целую поленницу вафельных трубочек, немножко поплакала и опробовала новые краски и кисточки на новом холсте – зарисовала Зайку и Гришу на синем диванчике. Идеальный финал истории. Не хочу я ничего больше знать про ее Игоря, пусть исчезнет уже!

А Валерия? Бедная генеральша Расторгуева, которая так рада платку, любит мужа и собралась в декрет! И что теперь делать мне? Не делиться же с ней своими догадками. Но с другой стороны – можно ли не поделиться? Приду в конце рабочего дня и буду не моргнув глазом слушать, какой замечательный отец выйдет из ее мужа и как они хотят называть ребенка, чтоб под отчество подходило?.. В журналах, где работает моя сестра Антонина, описывались дилеммы типа «Вы увидели парня своей подруги с другой женщиной. Расскажете ей или промолчите?». Я свысока относилась к подобным статьям. Думала, все понятно. И надеялась, что мне не придется делать такой выбор.

Рабочий день я специально растягивала, придумывала себе дела: а вдруг Валерия устанет меня ждать и уйдет домой пораньше? Домой, к своему мужу, угу… Творческому человеку. В восемь вечера Расторгуева позвонила:

– Жози, ты долго еще? Я схожу тогда куплю себе бутерброд…

– Да нет, сейчас приду, – с тоской ответила я. – Уже выключаю комп.

С нашего, четвертого этажа на расторгуевский третий я тащилась часов сто. И в пути все равно ничего не придумала: говорить ей, не говорить, как утешать, как смотреть в глаза…

Валерия сидела за столом, уплетала все-таки купленный бутерброд и выглядела очень довольной и молодой.

– Девочка у нас будет, Мария. Муж так захотел, – произнесла она нежно, когда я села рядом, готовая к экзекуции.

– Мария. Красиво, – повторила я. Мария-Магдалина, тут в честь тебя детей называют, а ты и не в курсе, спала сегодня спокойно в Нехорошей квартире, трогательно высунув пятки из-под короткого и кусачего зеленого одеяла.

– Мария, Машка, – Валерия опустила бутерброд на стол. – Сама не верю, что все это правда. Мы ж родить не можем, мы годами пытались. Там с двух сторон проблемы… И на усыновление давно документы собрали, да тоже дело не двигалось. В Новый год разругались с мужем от отчаяния, от бессилия. И вообще ссориться стали, и на работе пропадать оба.

Угу, особенно он на работе пропадал. Со своей студенткой Марией-Магдалиной.

– Думала уж все, разведемся, – продолжала Валерия. – И тут недавно нам позвонили, сказали, появилась девочка. Забирайте, говорят! Представляешь? Наша девочка! Пухленькая, кудрявенькая, и взгляд суровый, взрослый как будто, а ей месяц… Муж сразу жутко обрадовался. А я, знаешь, сначала испугалась, заметалась. Рыдала часа два в ванной, это от хорошей-то новости, а?! А потом вышла, подумала: да чего я маюсь, такая девка, глазки-реснички, как у Андрюшки…

– У Андрюшки? – переспросила я тупо.

– Ну у мужа, – пояснила Валерия. – Он у меня прям цыган внешне, кудрявый, черноглазый. А я-то среднерусская, конечно, овальная вся, но знаешь, Андрюшка говорит, Машка на меня тоже похожа, волевая, орет исправно…

– А я почему-то думала, муж у тебя Игорь, – сказала я, чувствуя себя ракетой, от которой отделяется тяжелая и ненужная в космосе ступень.

– Не-е, – протянула Валерия. – С чего ты взяла? Андрей он, Андрей Расторгуев. Мою фамилию взял, у него была некрасивая, Моськин. Была б сейчас дочка Машка Моськина, а будет Машка Расторгуева…

– Замечательно звучит, – честно сказала я, едва сдерживая ликование. – Мар-рия Андр-реевна Р-растор-ргуева! Попугаю нашему понравилось бы.

Господи, какое счастье-то. Какое счастье, что кто-то внезапно не Игорь, а Андрей!

– Спасибо, Жози, – Валерия подкатила ко мне кресло и накрыла обе моих руки своими. – Ты первая, кому я сказала, даже эйчар не в курсе пока. Дочка у нас будет, представляешь? Настоящая маленькая девочка…

– Поздравляю, моя хорошая, – сказала я, стараясь не зареветь. – Девочке с мамой повезло.

– Да и с папой повезло, – волновалась Валерия. – Знаешь, какой Андрюшка добрый? Его в школе дети знаешь как обожают!

– В школе? – опять переспросила я.

– Ну да, в школе он работает, я ж говорила вроде. На «Беговой».

– В БГ, что ли? – понадеялась я на еще одно совпадение.

– В каком БГ? В школе, – она назвала неизвестный мне номер. – Математику преподает. И кружок ведет архитектурный, ну, для любителей, он сам увлекается.

Математику, а не живопись. В школе, а не в институте. И дети его обожают – как учителя, а не как мужчину, и ездят с ним на экскурсии, совершенно ничего не опасаясь. А он покупает жене платок под глаза. Потому что нравятся ему ее глаза. И вообще бывает так, что люди просто живут себе на Преображенке, любят друг друга и решают удочерить девочку Машу. Прекрасно, не правда ли?

Мы с Валерией еще посмотрели фотографии мужа Андрюши и новенькой дочки. Я искренне признала, что девочка похожа на Валерию. Потом счастливо замужняя мадам Расторгуева села в подаренную супругом вольво и отправилась домой. Я тоже пошла к Шварцману, а по пути нашарила в сумке телефон.

Там было 24 сообщения от сестры Антонины, из которых следовало, что в жизни нашей назревают нежелательные перемены.

Ни клуба «22.20», ни клуба «Бурато» больше не будет – вот такие новости принесла снежная весна.

Красивое здание «22.20» у парка на Мантулинской привлекло внимание каких-то приближенных к кому надо и оттого могущественных бизнесменов. Они захотели его присвоить – то ли построить на месте клуба шикарный торговый центр, то ли открыть его прямо там, чтоб долго не возиться. У Бори с Гошей была выкуплена аренда на 50 лет, но могущественных бизнесменов это не очень волновало.

– В общем, к лету нас выгонят, – сказал мрачный и усталый Гоша, который теперь не был похож ни на Пола Радда, ни даже на Бена Аффлека, а скорее на бассета Марту в худшие ее дни.

Потом он уехал с кем-то о чем-то договариваться, но с таким видом, будто договориться вряд ли получится.

Тем временем маленький желтый особнячок, в котором располагался детский клуб «Бурато» под руководством Марины Игоревны, тоже сменил владельца и моментально стал элитным. Новые хозяева сообщили, что со следующего учебного года повышают арендную плату в шесть раз.

– В шесть, представляете? Даже не в пять. И торг неуместен, так и сказали, – делилась Марина Игоревна. Она сидела на той же табуретке, с которой недавно встал печальный Гоша, и оптимизмом тоже не лучилась.

Антонина сидела напротив, насупленная, обиженная – как выяснилось, на мироздание.

– Я думала, этот дурацкий портрет нам радость принесет, – ругалась сестра, когда Марина Игоревна уехала домой, напоследок сказав: «Ну, поборемся». – Фигушки! Все ровно наоборот.

– Ну, Марине-то он радость принес, – робко поспорила я и сразу поняла, что делать этого не стоило. Антонина сфотографировала меня синими глазищами и начала мыть сковородку так яростно, будто хотела превратить ее в дуршлаг.

Я сочувствовала сестре и понимала ее. У Гоши отбирали «22.20», у Кузи – «Бурато», а Антонина получала в свое распоряжение сразу двух сердитых разочарованных мужчин. Перспектива, прямо скажем, удручающая: страдай, утешай и молчи.

– Марина Игоревна вроде бы сказала, что поборется. И Гоша вон поехал договариваться, – промямлила я беспомощно. Ответом мне было громкое натирание сковородки мыльной губкой.

15 апреля

Апрель стал месяцем борьбы. Гоша сражался за клуб, Марина Игоревна билась за «Бурато», Маруся с другими студентами пытались отстоять преподавателя Уткина. Все старались как могли: искали спонсоров и знакомых в верхах, подключали журналистов, составляли петиции, подписывали бумаги, ездили в банки за кредитами. Гошу поддерживали музыканты и, естественно, сотрудники и партнеры клуба. За Марину Игоревну горой стояли родители и дети Басманного района. О Марусином институте писали СМИ и блогеры. Только этого было недостаточно. Я видела: наши проигрывают и сами это понимают. Пытаются уже смириться и перестроиться, а не победить.

– Уткин обещал довести всех своих дипломников, – сказала Маруся в середине апреля. – Это хорошо.

– Последние спектакли будут фантастическими, – пообещала Марина Игоревна. – Всем запомнятся, и детям, и родителям! Надо будет памятные подарки приготовить…

Гоша ничего не говорил про финальные концерты в клубе «22.20» и про то, как они потрясут зрителей. Подарков тоже не покупал. Но как-то приехал к нам, и они с Илюхой молча, долго и громко играли в сычевальне на гитарах. Мы не жаловались, соседи тоже. Дядя Леня в час ночи постучал в нашу дверь и в ответ на мои извинения сунул мне в руки банку меда. Подсластил реальность.

В Нехорошей квартире теперь часто бывали Лены – Большая и Маленькая. Над обеими висела перспектива потери любимой работы, они проживали ситуацию по-разному.

Лена Большая виртуозно материлась и богохульствовала: «Нет, я, конечно, говорила, как мне надоела хренова музыка и чертовы рокеры, но я ж шутила! Думала, у бога есть ум и чувство юмора. Хотя фигли на него надеяться: помните, он своего младшего сына оставил со старшими детьми и они его уморили…»

Лена Маленькая отчаянно покорялась судьбе: «Ну да, все это было слишком хорошо, я так и знала. Я должна была в следующем году начать вести у малышей подготовку к школе… Теперь, наверное, в Балашихе куда-нибудь устроюсь».

Обычно Лены приходили страдать по очереди. Но как-то в субботу вечером обе оказались на нашей кухне. А потом еще Маруся приехала и Марина Игоревна зашла. Получился большой страдательный девичник. Грустных дев надо было кормить чем-то воодушевляющим (и подходящим к розовому вину), так что половину вечера я плавила на гриле сыр бри с хлебом.

Часов в одиннадцать вечера позвонили в дверь. Я была занята, раскладывая по тарелкам бутерброды, Антонина ввинчивала в холодное розе штопор, так что дверь открывать пошла сидевшая ближе всех к выходу Лена Большая.

Мы услышали из прихожей удивленные голоса – мужской и женский, а через секунду в гостиной появился сосед Иван Петров, Косая сажень, с охапкой разнокалиберных цветов.

– Что это у вас тут? – спросил Иван, неуверенно улыбаясь. – Я прямо как в детство попал. Прихожу домой, а там много женщин и все недовольные…

– А у тебя тут что? – дерзко поинтересовалась Антонина. – Кому цветы?

– Да вам, – уже широко улыбнулся Иван. – Я со спектакля приехал, подарили вот. Ты сама в прошлый раз сказала, что если мне цветы от зрителей не нужны, то вы на них претендуете…

Антонина действительно так сказала: в присутствии Ивана она становилась смелой и кокетливой. Флиртовала, правда, слишком уж совестливо: «А ты знаешь, у моего парня фамилия почти как у тебя! Ты Петров, а он Петрович, круто?»

Иван тем временем пошевелил губами, пересчитал присутствующих дам, заметно обрадовался и раздал каждой по букету. Последний, самый изысканный, фиолетово-белый, протянул Лене Большой.

– Вот, – сказал он, кашлянув. – Это вам.

И опустил глаза.

– Та-ак, – развеселилась Антонина. – Историческая встреча состоялась. Иван, скажи честно – ты ж у нас врать не умеешь – ты когда-нибудь видел такую красивую женщину, как Лена?

Иван ответил будто нехотя:

– Честно – видел. Я ж на актерском учился. Там сплошные красавицы. Но дело-то не в этом…

– Актер, который не умеет врать? – немного высокомерно улыбнулась Лена Большая. – Хороший, наверно, актер.

– Средний, – сказал честный Иван.

– Оставьте человека в покое, он спектакль отработал, – потребовала Марина Игоревна, режиссер. – Здравствуй, Ванечка!

Иван вздрогнул: узнал наконец Марину, жену Шишкина, стал неловко извиняться («ну сколько лет прошло, вы изменились и румяная») и спрашивать ее, как дела. Примерно полчаса все женщины наперебой рассказывали Ивану-царевичу, как у них дела, и царевич кивал и проникался ситуацией.

– Может быть, вы устроите в «Бурато» актерский мастер-класс? – осмелев, предложила Лена Маленькая. – Детям, напоследок.

– Да какой мастер-класс, – испугался Иван. – Я и сам-то мало что умею, а с детьми…

– Когда будешь в следующий раз резюме составлять, позови меня, – не выдержала я. – Как ты вообще в театр попал?

– Да дуриком, – признался Иван. – Нас полкурса взяли по типажам.

Пиарщик во мне хотел было еще раз запротестовать, но тут Иван почесал нос и произнес:

– А знаете, есть в нашем театре один хороший спектакль с моим участием. «Зойкина квартира». Приходите посмотреть. Театр на Речном, слышали? Не самый, конечно, известный.

Сказал он это, глядя прямо на Лену Большую, хотя приглашал вроде бы всех. Она снисходительно бросила:

– Ну после такой рекламы как не прийти!

Иван на ее снисходительность не обратил никакого внимания, сообщил, что ближайшая «Зойкина квартира» будет сыграна в среду 19 апреля и пообещал оставить нам всем проходки. Засим, угостив Гришу половинкой бутерброда, откланялся.

Мы еще немного пообсуждали его внешность и честность (с упором на первое). Маруся заявила, что красивым Ивана не считает:

– Он слишком правильный, мне как художнику такое неинтересно. Нужны детали, изъяны…

– А давай в следующий раз без изъянов, – строго попросила я, вспомнив ее отношения с Игорем Валерьевичем.

– А она права, – поддержала Марусю Лена Большая. – Ты и Филиппа своего красивым считала, хотя он максимум на смазливого тянул в своих очочках. Ничего не понимаешь в мужской красоте.

– Допустим, – проворчала я, понимая, что Лена опять сердится на меня из-за Бори, которого якобы разлюбила. – Но Антонине Иван тоже нравится, например.

– Не верю! – по-театральному воскликнула Лена. – Ванечка ваш, блин, актер. И маленький к тому же.

– Маленький?! – тихо возмутилась Лена Маленькая. – Высокий же. Или это мне опять так кажется из-за моего роста?..

– Да я о возрасте, – сказала Лена Большая. – Пацан совсем.

– И сколько ты думаешь ему лет? – вступила, улыбаясь, Марина Игоревна.

– Ну, двадцать два, – предположила Лена.

– Ого. А я думаю, тридцать шесть, – возразила я.

– Ничего себе разброс, – удивилась Антонина. – Но я скорее считаю, как Жозефина Геннадьевна.

– И хорошо, что разброс, – пояснила все еще улыбающаяся Марина Игоревна. – Значит, актерский потенциал высокий. Может разные роли играть. А так-то ему тридцать два года. Сходите, Леночка, на спектакль, вдруг Ваня вас удивит.

– А схожу, – дернула Лена Большая эталонной бровью. – Все равно скоро работы не будет, чем еще заниматься?

19 апреля

Из всей компании на спектакль в ту среду пошли только мы с Леной Большой.

– Что ж так далеко-то этот их театр! – неистовствовала Лена, прыгая через лужи у метро «Речной вокзал».

– Ну хватит тебе, оп, – прыгнула и я. – Ну, верх зеленой ветки. Хороший, между прочим, считается район. Так, один сапог мокрый…

– Знаешь, как я определяю хорошие районы? – спросила Лена, протянув мне руку помощи перед следующей лужей. – До этих станций всегда ходит метро. «Поезд следует до станции “Сокол”» – слышала? А дальше типа не следует, ждите другого. Вот значит Сокол – хороший район. Там можно чувствовать себя элитой. Все, что выше, – жопа. У нас на синей ходят до «Строгино». А на желтой ходили до «Шоссе Энтузиастов». Но я жила на «Площади Ильича», на две остановки раньше! А на фиолетовой…

– Ага, поняла. Ты у нас элита.

– Ну, теперь-то я на набережной Тараса Шевченко живу…

– Лен, иди в задницу, – не выдержала я.

– А я уже тут, – улыбнулась Лена. – С тобой! Мы типа в театр идем. Практически провинциальный.

Я решила не напоминать уроженке поселка Мозындор о ее происхождении. Подозревала, что Лена нервничает из-за закрытия клуба, не хочет искать работу и боится: а вдруг найдется чудный офис в каком-нибудь Ховрино! Как такое пережить.

– Извини, у меня сегодня предчувствие нехорошее, – глухо объявила Лена. – Или не предчувствие, а похмелье.

– Субботнее еще? – удивилась я. – С нашей вечеринки?

– Да не, в субботу-то мы выпили немного. А вот на следующее утро, во вторник…

– Ага, – кивнула я, приземляясь на бордюре. – Неделя, в общем, задалась. Предупреждаю: спектакль идет три часа с антрактом.

Мы как раз доскакали до театра. Он располагался на первом этаже многоэтажного дома. У входа толпились дисциплинированные зрители, в основном женщины. Выясняли, у кого ноги мокрее и кто сильнее любит Булгакова. «Обольянинов хорош, сегодня звездный состав», – услышала я, огибая шумную компанию нарядных театралок.