Текст книги "Кризис Ж"

– Это ее квартира, – я указала на Антонину.

– Но я подумала, что идея норм, – продолжила Лена. – И в тот день я окончательно Борю отпустила. Затянулся, конечно, процесс. Но все его ксюши меня не волновали (она сказала не так), а тут я поняла, что к тебе у него любовь, а мне ничего не светит. И все прошло. Рукой сняло. Да и весело очень у вас было, я рада, что поехала. Игра в бумажки – вообще огонь.

Мы опять все замолчали.

– А я тем вечером у Бори спросила, было ли у тебя что-то с Гошей. Он радостно ответил: «Конечно, нет». И больше ничего не сказал, – пожаловалась я.

– Угу, – усмехнулась Лена Большая. – А обязан был все выложить как на духу. В твой день рождения. В квартире твоей сестры, полной народу! Отлично придумала, ага. Кстати, не удивлюсь, если он вообще толком не помнит, что там у нас было. В общем…

В общем, она будет всегда его защищать. И не прошло у нее ничего. Только злости я не чувствовала.

– Но с Гошей-то точно нет? – вступила Антонина, решившая воспользоваться моментом. – Ладно, прости, что это я… И все-таки! Он тебе даже не нравился?

– Гоша нравился мне, – вдруг тихо произнесла Лена Маленькая.

Вот это да. Молчит человек, молчит, а потом на тебе.

– Раз у нас вечер признаний, – продолжала Маленькая, – скажу. Я тогда только начала работать в «Бурато», а Гоша туда Таню водил. Стоял там, такой молчаливый и загадочный, ждал ее. И я немножко влюбилась. Но я тогда не знала, что у вас отношения. Как узнала – успокоилась. Вообще я часто в кого-то влюбляюсь. Сейчас мне нравится актер Кристоф Вальц, например. Люблю мужчин с четкими чертами лица…

Четкие черты лица Антонину добили. Она села на пол и начала хохотать. Потом присоединилась Лена Большая, сквозь смех успевшая ответить, что нет, с Гошей-ничего-не-было-клянусь-своей-бородой. Лена Маленькая сидела вся красная и оправдывалась: «Ну да, в Балашихе у меня есть муж. Но у кого нет в Балашихе мужа! В смысле, муж – это одно, а четкие черты лица – другое». Я тоже смеялась со всеми и над Балашихой, и над мужем, и в целом над нашим великим туалетным заседанием.

И тут из какой-то кабинки раздался низкий и не очень трезвый женский голос:

– Девчонки! У вас такая интересная жизнь! Можно я тоже буду вашей подругой?!

Мы вздрогнули, рассмеялись с новой силой, а потом помогли друг другу встать с пола-корточек-табуреток и пошли дальше отмечать Борин день рождения.

Праздник предсказуемо закончился к утру. Когда мы рассадили по такси Лену Большую и Лену Маленькую и собрались уже идти толпой в дом на Мантулинской пить кофе перед работой, я вспомнила, что так и не подарила Боре радиолу – и тот, второй подарок.

Гоша бросил мне ключи от своего кабинета, я их поймала и знаком показала Боре: пойдем со мной.

Пока мы шли, я думала, стоит ли обсудить с ним Лену Большую. Прояснить все, проговорить, успокоить себя минут на двадцать? Я открыла кабинет, радиола стояла в углу, торжественно молчала. И я тоже решила промолчать.

Боря обрадовался радиоле, сказал, что у него действительно в детстве была почти такая же, и благодаря ей он мог почти по-настоящему путешествовать по другим странам – слушая их радио.

– Кстати о путешествиях, – сказала я. – Я с одиннадцатого числа в отпуске. И предлагаю тебе поехать на машине куда-нибудь далеко. Например, в Австрии есть город Шпиц – предположительно связанный с историей твоей семьи. А до этого можно и в Финляндию заехать, и в Швецию, и в Данию, и по Германии покататься. Такой подарок придумала тебе.

– Это сколько же отпуска ты взяла? – удивился Боря.

– Сколько было, столько и взяла. Двадцать один день. Озадачила начальство – обычно больше недели не отгуливала. Иногда буду в совещаниях участвовать по скайпу, но в целом отдел сейчас работает нормально, проблем быть не должно. Антонина тут сказала, что они с Гошей по дороге из Краснодара придумали целую книжку. А мы с тобой, наверное, лучше всего проводили время, когда ездили на машине в Сочи и обратно. Нет, сейчас тоже хорошо, но помнишь, я говорила, как только ты пропадаешь из поля зрения, мне кажется, что это насовсем. А если ты рядом и ведешь машину, исчезать тебе некуда. Привычка формируется как раз двадцать один день, если верить ученым. Я хочу к тебе привыкнуть. Поехали?

И он сказал: поехали.

Глава шестая
Пятьдесят оттенков Серого

Москва, Нехорошая квартира, у холодильника, 31 июля

– Есть вещи, которые мы никогда не узнаем, – сказала сестра Антонина и стукнулась головой о ручку холодильника. – Никогда. Never. Это трудно принять, но надо. Ясно тебе?

Мне ничего не было ясно. Мы с Антониной сидели в ее кухне на полу – встать и пересесть, например, на табуретки не было сил. Разговор наш начался восемь часов назад, когда я вернулась из путешествия с Борей по Европе.

Боря завез меня к сестре, а не домой, на Шаболовку – я сказала ему, что хочу отдать подарки ей и Кузе. Порадовать. Желание порадовать Боре знакомо как никому, так что моего вранья он не заметил. Оставил меня с пакетами в прихожей Нехорошей квартиры, быстро обнял Антонину, вручил ей лично от себя бутылку рислинга с длиннющим горлышком и уехал домой – утром он собирался на конференцию в Нижний Новгород.

– Кузю зови, – сказала я сестре. – В пакетах куча настоящего лего из настоящего лего-магазина в Копенгагене.

– Кузя сегодня утром уехал с бабушкой на Кипр, – напомнила Антонина. Она говорила мне об этом буквально вчера, но я тогда думала о другом.

– На Кипр, – повторила я. – А вы с Гошей туда не едете случайно?

Это у нас старая шутка: каждый раз, когда Антонина и Гоша заговаривают о путешествии на Кипр, происходит какая-нибудь ерунда и поездка отменяется, поэтому мы все решили, что лучше даже планов таких не строить – есть на свете и другие страны.

При упоминании Гоши голубые глаза Антонины стали почти синими.

– Что? – спросила я. – Опять в Питер уехал?

– Не совсем, – ответила она, почесав лоб горлышком подарочной бутылки. – На этот раз приехала его бывшая жена из Питера. А также его мама из Воронежа.

– Ого.

– Угу. Ну и Таню, естественно, привезли общаться с бабушкой. И сейчас они все вместе покупают ребенку школьную форму, рюкзак, пенал и телефон. Большой дружной семьей.

И Антонина задорно и с размаху попыталась забросить бутылку рислинга в нервно дрожащий холодильник. Не вышло: слишком длинное горлышко. Тогда сестра пошевелила бутылкой туда-сюда и пристроила ее на верхней полке по диагонали.

– Горан с ними уехал? – уточнила я, заметив вдруг, что в Нехорошей квартире подозрительно тихо.

– Горан уехал от них, – усмехнулась Антонина. – Как только Гоша сказал, что его мама взяла билет в Москву, Горан ту же купил себе билет из Москвы. Буквально вот встал и резко захотел в Белград. Шлет мне оттуда веселые письма на немецком языке – радуется, что легко отделался, наверное.

Мы запихнули в трясущийся холодильник все мои европейские гостинцы (включая мини-фигурки лего, как выяснилось позже), и я решила немножко продолжить допрос на тему дружной семьи, заметив, что Антонине надо с кем-то поделиться – ну или просто прокричаться.

– А тебя познакомили с мамой из Воронежа?

– А как же! – продолжила веселиться Антонина. – Мы знакомы с Лидией Петровной. Я даже предлагала ей жить у нас в Нехорошей квартире. И один раз она ночевала в комнате Горана – когда только приехала, а Горан только уехал. Первым делом выставила на прикроватную тумбочку свадебное фото Гоши и Лейсан. За чаем сообщила мне, что Лейсаночка однажды подарила ей на 8 Марта великолепный набор травяных чаев. Представляешь, сестра Ж., там даже был чай с кедровой шишкой! И баданом толстолистным!

– Возможно, еще какие-то травы были, – предположила я. – Как старушку-то вставило.

Антонина улыбнулась, хотя и кривовато.

– Короче, Лидия Петровна своих чувств особо не скрывала. Утром я ей кофе сварила в гейзерной кофеварке, которую мне, кстати, подарил ее сын. И тут же выяснилось, что Лейсаночка-то ей варила кофе на песке, и это так благородно!

– А Гоша все это время молчал?

– Ну, он пытался отвлекать маму. Выглядело это так: он что-то говорит, она на него обижается. Ее вообще можно отвлечь только обидами, как я заметила. Например, Гоша начинает: «Когда Тане был год…», Лидия Петровна парирует: «И меня не пригласили на первый день рождения внучки!» Гоша возражает: «Ну как же, ты приезжала, я встречал тебя на Казанском вокзале». Мама закатывает глаза: «И опоздал на час!» Гоша оправдывается: «Не на час, а на двадцать минут, я менял колесо». И мама торжествует: «Конечно, специально, чтобы твоя мать успела понервничать!» И так далее – пока Лидия Петровна не подтает, вспомнив вдруг, что в тот злополучный день Лейсаночка пекла пирог с капустой в виде ми-иленького жучка.

Я вспомнила, что Антонина терпеть не может капусту. И насекомых.

– В общем, картина ясна, – подытожила я. – Хорошо бы, чтоб они все поскорее свалили в Сахару. Там удобно варить кофе на песке.

– Безусловно, – поддержала меня Антонина. – Но пока Лидия Петровна живет у Гоши на Мантулинской в однокомнатной квартире, Лейсаночка – у Бори в гостевой комнате (вот он обрадуется-то!), а Гоша с Таней в основном ночуют здесь у меня. Днем же он водит своих дам по магазинам и кафе, а я с ума схожу. А послезавтра у Тани опять день рождения, и она меня туда пригласила. Праздновать будут у Бори (вот он снова обрадуется-то!). Гоша предлагал отмечать здесь, но Лейсаночка, подозреваю, активно возражала, а Лидия Петровна наверняка обиделась. Кузя сегодня утром уезжал в аэропорт и плакал, что не попадает на Танин праздник, а я немножко плакала, что попадаю. Чую, будет там пирог в виде ми-иленького жучка, который случа-айно, всем на потеху, покусает Антонину.

Сестра замолчала, застыла, глаза были синие-синие – значит, жалела себя. Я стояла и думала: интересно, Борин рислинг уже достаточно охладился? А то что-то невмоготу.

– Слушай, – очнулась вдруг Антонина. – А ты-то почему мрачная такая, а? Твоя потенциальная свекровь надежно скрыта в Израиле, а бывших жен у Бори нет.

– Ну-у, – затянула я. – Не то чтобы совсем нет. На границе с Беларусью, знаешь ли, всякое случается.

Тогда сестра открыла дребезжащий холодильник, достала бутылку, приложила ее к щеке – проверила температуру, поставила на стол, а сама села на табуретку (пока еще) и приготовилась слушать:

– Так что, говоришь, произошло на границе с Беларусью?

Европа, почти безымянная черная машина, три недели июля

До границы с Беларусью все было хорошо. Мы с Борей побывали в Финляндии, Швеции, Дании, Германии, Австрии, Чехии и Польше. В Хельсинки нашли самую вкусную форель, жаренную на железном листе, в Стокгольме – самый вкусный тайский ресторан, в маленьком немецком Вюрцбурге – самую вкусную клубнику, в чешском Брно – платья.

Под Копенгагеном мы ночевали в отеле, который был переоборудован из настоящего военного форта, спали в бывшей казарме, где раньше проживал целый взвод солдат. На немецком автобане попали под страшный ливень и решили остановиться в очень американском на вид придорожном мотеле. А утром прямо рядом с ним обнаружили не менее американский дайнер: с панкейками, кленовым сиропом, красными диванчиками из кожзама и приветливой, но усталой официанткой в белом переднике, щедро доливающей каждому сколько угодно кисловатого кофе.

Австрия началась для нас со сверхгостеприимного герра Бауэра. Мы решили, сделав основательный крюк, заехать в город Шпиц, откуда вроде бы происходит Борин род, и забронировали неподалеку гестхаус. С трудом добрались туда к ночи – навигатор почему-то пытался отправить нас то в питомник шпицев на Волгоградском проспекте в Москве, то на остров Шпицберген, но только не в австрийский город Шпиц – и увидели, как навстречу нам по озаряемой луной дорожке мчится веселый старичок и машет руками.

– Мистер Шварц! Мистер Шварц! – кричал старичок счастливо.

– Вряд ли это нам, – сказал Боря, выходя из уставшего мерседеса.

– Угу, – согласилась я. – У него просто сейчас ночное свидание с мистером Шварцем. Поэтому он так взволнован.

А старичок как раз добежал до Бори и принялся отнимать у него рюкзак, повторяя:

– Мистер Шварц, мистер Шварц, велькомм!

– Шпиц? – уточнил Боря, не отдавая пока рюкзак. Гестхаус мы заказывали на его имя.

– Йа-йа, Шпиц! – закивал старичок с энтузиазмом, указывая маленькой рукой в темноту. – Шпиц хир. Ю мистер Шварц?

– Йа, – сдался Боря. – Я, то есть мистер Шварц. Сегодня так. Миссис Шварц, догоняй.

И мы направились в дом, где старичок – его и звали герр Бауэр – дал нам ключи от чудесной комнаты с тысячей вышитых подушечек и приказал с улыбкой:

– Гуд нахт! Слип лейт морген!

Сложил ладони под щекой для убедительности и удалился, немного подпрыгивая от радости.

Мы так и не узнали, как гостеприимный герр умудрился неправильно прочитать Борину фамилию – учитывая, что живет в городе с аналогичным названием. Зато утром познакомились со всей большой семьей Бауэров, включая бабушку ста двух лет, резво передвигающуюся по лестнице на ходунках, и съели, пожалуй, самую огромную в нашей жизни яичницу. На прощанье хозяин дома подарил мне вышитую подушечку.

Сам город Шпиц я толком не запомнила – ну, замок, ну, красные крыши, этого добра мы насмотрелись и раньше. Боря пытался прочувствовать момент и печально воззрился на Дунай, но имен предков в водной глади не увидел, так что мы снова пошли есть штрудели. Зато, покидая Шпиц, придумали имя Бориному автомобилю.

– Привет, черная машина, – поздоровалась я, пристегиваясь на пассажирском сиденье. – Вот тебе-то подходит имя Шварц. Но тебя никак не зовут, потому что у тебя высокомерный хозяин, который машинам имен не дает.

– Шварцман, – произнес вдруг Боря. – Пусть он будет Шварцман.

– В честь мультипликатора Леонида Шварцмана? – спросила я. – Который нарисовал Чебурашке большие уши?

– Пусть в честь него, – улыбнулся Боря. – Уши – это важно. Я вообще-то имел в виду, что Шварц – коротковато для такой большой машины.

– В общем, в честь Леонида Шварцмана, больших ушей и нашего большого путешествия, – заключила я. – Если, конечно, большая машина не против.

Мерседес довольно зарычал и рванул вперед. Ему понравилось новое имя.

Шварцман еще долго катал нас по разным городам и странам. Однажды Боря даже пустил меня за руль – как раз на границе между Польшей и Беларусью. Я не поверила:

– Что, правда? Я могу вести Шварцмана? Сама? А ты это переживешь? И не станешь вырывать у меня руль?

– Садись уже, – буркнул Боря: акт невиданной щедрости давался ему нелегко. Ну не любит человек, когда его машину водит кто-то другой.

Я метнулась на водительское место, поправила сиденье, настроила зеркала, схватила приятный кожаный Шварцманов руль и… мы остановились. Встали в пробку, которая закончилась только на следующий день и чуть не перечеркнула все хорошее, что было в нашей трехнедельной поездке.

Боря пошел выяснять, что происходит, и вернулся с неутешительными новостями: очередь на границе огромная, сегодня, скорее всего, никуда мы не уедем. Связано это было с какими-то новыми правилами то ли ввоза, то ли вывоза автомобилей, я плохо слушала. Поняла только, что в ту пятницу всем срочно понадобилось в Беларусь.

– Что делать-то? Ехать на другой пропускной пункт? – забеспокоилась я. В понедельник мне обязательно надо было появиться на работе в девять утра, длинный отпуск заканчивался.

– Ну, народ говорит, на других пунктах все то же самое или еще хуже. Так что, наверное, переночуем здесь, а рано утром опять встанем в очередь.

– Где здесь? В машине?

– Да нет, в гостинице, – Боря сделал рукой дугу, изображая, как много отелей готова предложить нам щедрая польская земля. – Разворачивайся.

Но оказалось, что не одни мы такие умные. Все гостиницы по обеим сторонам дороги уже были забиты гражданами, которые стремились в Беларусь не меньше нашего. Мы заехали в десяток-другой отелей и мотелей разной степени беззвездности, и нигде не нашлось даже одного малюсенького номера. А от границы мы меж тем удалялись пугающе быстро. Во дворе очередного бревенчатого пансионата толпились люди. Некоторые из них (ладно, только один человек) были в белом платье и фате. Все махали руками и ругались. Боря попросил меня припарковаться, вышел из машины, безошибочно выудил из толпы женщину, работающую в пансионате, и спросил у нее по-английски, что же произошло и есть ли номера.

– Коллизия! – сообщила женщина, драматически округлив глаза.

– Авария, – перевел мне Боря с польского. Но я и сама уже увидела, что ругающиеся люди окружили два фольксвагена, столкнувшихся на парковке.

Оказалось, что в пансионате гуляла свадьба. И в финале праздника подвыпивший тесть сел за руль и въехал в машину свекра. Теперь новоиспеченные родственники пытались выяснить, надо ли вызывать такси, полицию и папу римского Франциска, и кто за все это будет платить. А администратору пансионата пани Агнешке, с которой подружился Боря, предстояло все эти внутрисемейные конфликты разруливать. Боря предложил Агнешке помощь, а она ему за это – ключи от номера, в котором раньше планировал ночевать провинившийся тесть. Сам тесть (и примкнувшая к нему теща) спать в одном корпусе со злыми сватами отказались категорически. Боря отвез воинственную чету на Шварцмане домой, благо жили они недалеко. Теща всю дорогу тестя пилила – причем по-русски. Полицию никто не вызвал, драки толком не случилось, разочарованные гости разошлись по комнатам. Так себе коллизия.

В номере тестя были две сиротские кровати под блекло-розовыми покрывалами – как в советском пионерлагере. Видимо, к родителям невесты в семье относились без особого уважения. Боря в пионерскую кроватку поместился чудом – на вид она была в два раза короче него. Он, по своему обыкновению, сразу уснул, а я долго ворочалась, все думала. Во-первых, о том, какой Боря молодец – нашел нам гостиницу. Во-вторых, о том, что ночевать, наверное, надо было в машине – чтобы утром оказаться ближе в очереди. В-третьих, о том, что мне, пожалуй, не стоит водить Шварцмана так же, как сестре Антонине с Гошей ездить на Кипр.

Казалось, я совсем не спала, но в семь утра все-таки проснулась от шума воды и душераздирающих криков: кто-то в соседнем номере принимал душ, вероятно, очень холодный. Бори в комнате не было. На тумбочке лежала записка: «Поехал в очередь, завтракай, люблю». Записка была придавлена круассаном и жестяной банкой холодного латте. Не нашел кортадо, мой хороший. Я отнесла утомленной пани Агнешке ключ от номера и спросила, где могут сейчас находиться Боря со Шварцманом. Агнешка сказала, что Боря уехал в три часа ночи, но пробка у границы уже собралась длинная, так что вряд ли его жертвы оправданы. Смотрела она на меня с завистью. Или, может, не на меня, а на кофе – но когда я ей его предложила, отказалась.

Я прошла немного вдоль дороги, на ходу допила кофе и только тогда вспомнила, что у меня есть мобильный телефон. Позвонила Боре, он сказал, что проезжает отель «У мужика» – я помнила такой, у входа там стояла собранная из железок и старых покрышек фигура автостопера. В принципе, Боря со Шварцманом хорошо продвинулись. Я ускорилась и нагнала их довольно быстро – вчера-то мне казалось, что мы нестерпимо долго искали ночлег, но обратный путь всегда короче.

– Привет, Джо, – улыбнулся мне Боря. – А мы решили тебя здесь подождать. Если что, это была идея Шварцмана.

Часа через четыре мы почти добрались до пропускного пункта, но снова встали: то ли у пограничников началась пересменка, то ли они временно решили пускать только фуры – те как раз внезапно поехали нестройным караваном, угрожающе хрипя и накреняясь.

Я заметила, что Боря устал. У него слегка снизилась скорость речи, а под глазами легли тени. Радио мы не слушали: боялись посадить аккумулятор. Спать Боря отказывался, говорил, что выспится в Беларуси, она умиротворяюще на него действует. Тогда я отправила его за кофе и якобы необходимым моему папе ромом – мы как раз стояли напротив приграничных дьюти-фри и кафе. Пусть проветрится. Он ушел, а я осталась со Шварцманом. И мне захотелось сделать для них с Борей что-то хорошее. За то, что они ради меня не выспались, и за три классные недели, которые мы провели втроем. Я оглядела салон Шварцмана и обнаружила, что мы его довольно сильно замусорили. Вот и доброе дело, и мне занятие! Я достала из багажника ручной автомобильный пылесос, включила его в сеть и начала усердно отчищать кресла, пол и приборную панель.

Когда вернулся Боря с кофе и тремя бутылками рома (если папа от рома откажется, отдам попугаю Исаичу, пусть отошлет в пиратский профсоюз), я сияла гордой улыбкой, а Шварцман – чистотой.

Ну и еще у него полностью сел аккумулятор.

А все вокруг как раз дружно поехали – потому что у пограничников закончилась то ли пересменка, то ли фуры.

В общем, пока я стояла у обочины, изображая лицом и ушами алый сигнал светофора, Боря и два поджарых беларуса заводили нашего Шварцмана с толкача. Судя по спокойным лицам беларусов, занятие это было для них привычным.

– Музыку слушала? – отечески спросил меня на прощанье тот, что постарше.

– Уборку делала, – призналась я.

– Это ты молодец! – похвалил дядька и прыгнул в свою зеленую шкоду.

Я знаю, что беларусы очень любят чистоту.

– Ох, чувствую себя великим географом Паганелем, который перепутал Австралию с Новой Зеландией, – сказала я, с позором вернувшись на пассажирское место.

– Не расстраивайся, Джо, – ласково ответил Боря, – Со всеми бывает. Зато я окончательно проснулся. И граница уже рядом.

– Наверняка у тебя нет ни одной подобной истории, – вздохнула я.

– Ну почему же, – возразил Боря. – Вот, например. Получил я права и купил у знакомого старенькую американскую тойоту. Ездил осторожно, четко по спидометру. Поэтому, когда меня остановили гаишники, удивился и яростно доказывал, что скорость не превышал. Оказалось, все это время я смотрел на мили, а не на километры – у американских машин они написаны крупно сверху. Думал, что еду шестьдесят километров в час, а сам гнал под сто.

– Продолжай! – заинтересовалась я.

– Да что тут продолжать, они так удивились моей глупости, что даже отпустили…

– Нет, еще какую-нибудь историю расскажи, – попросила я. – Или тайну. Я вот недавно, кстати, узнала, что у тебя был роман с Леной Большой из клуба.

Три недели об этом почти не думала, а тут вдруг высказалась. К чему, с чего?.. Боря в ответ грустно усмехнулся:

– Это не тайна, но вспоминать не очень хочется. Не повод для гордости. Ленка – своя. Прекрасная девушка, друг… Все случилось сразу после Наташи, я плохо соображал, хотя это и не оправдание, конечно.

– Наташи? Той, с которой ты жил пять лет?

– Угу, – коротко ответил Боря.

– Ты, кажется, говорил, что особо не любил ее, – напомнила я кротко.

– Нет, не любил. И себя за это… тоже не любил, – Боря резко перестроился в соседний ряд. – Здесь быстрее идет очередь.

– Вы совсем по-плохому расстались? С Наташей, – догадалась я.

Боря помолчал. Потом, глядя прямо перед собой, сказал тихо:

– Если хочешь еще одну тайну, вот она. На прощанье Наташа потребовала у меня ребенка.

– Что? – переспросила я, чувствуя, как сердце мое медленно сползает вниз.

– Она сказала, что потеряла со мной пять лет жизни, ждала, когда я наконец проснусь, обхаживала меня – отличное слово «обхаживала». И теперь ей тридцать семь и я должен ей ребенка. Воспитывать она его, конечно, будет сама, я могу не беспокоиться.

Лучше бы мы еще повспоминали позорные истории про мили, километры и гаишников. Нет, я не буду спрашивать Борю, что он ответил Наташе в ее 37.

– И что ты ответил?

– А ты как думаешь? – И Боря снова крутанул руль и вернулся в старый ряд.

– Я не знаю, – произнесла я почти по слогам.

– Угу, понятно. Ну конечно, я сказал, да, давай сделаем ребенка, а лучше двух или трех, раз надо. Мне ж пофиг, мне главное не беспокоиться. Дети – подумаешь, как их там, сорняки жизни? Хорошо ты меня знаешь, Джо!

Таким злым я Борю видела один раз, в Сочи, в лифте отеля «Журавленок», после шоу, которое устроила на ресепшен.

– Прости, – сказала я. – Целый день сегодня сажаю сдуру аккумуляторы.

Он молчал, не улыбался даже. Я посмотрела на его руки, держащие руль, и снова подумала: наверняка он будет носить кольцо, когда женится. И детей носить на руках. И беспокоиться о них, о детях.

– Ладно, прощай меня уже, – заговорила я примирительно и весело. – Можешь еще какую-нибудь страшную тайну выдать, а я на нее оп – и отреагирую адекватно! Например, ты нашел сочинскую Ясю со шрамом, свою первую любовь, и встретился с ней в Питере. А я…

– В Нижнем Новгороде, – сказал Боря устало. – Встретился в Нижнем Новгороде, а нашел в фейсбуке*.

Я обещала адекватно отреагировать. Покрыться мурашками и перестать дышать – это высший адекват, правда?

– И как? – икнула я.

– Развелась недавно, в Нижнем живет десять лет. Замученная, худая, ершистая. Работает в театре костюмером.

Конечно, не в мясном отделе продавцом. Конечно, развелась и худая. И «ершистая» – очень личное слово, о человеке, к которому равнодушен, такого не скажешь.

– Ясно, – выдохнула я, адекватная как никогда.

– Джо, – попросил Боря, именно что попросил. – Пожалуйста. Это было еще весной, до нашего с тобой Сочи и даже до Ксении. Я тогда думал, что ты… В общем, я не хочу оправдываться, честно.

Я заметила, что люди говорят «не хочу оправдываться», когда понимают, что это бесполезно – и в основном потому, что они действительно виноваты.

– Все нормально, – произнесла я как можно бодрее. – Надеюсь, ты не влюбился заново в Ясю и не высадишь меня под Брестом, чтобы рвануть оттуда к ней в Нижний Новгород.

– А я надеюсь, что у нас с тобой будут дети, – сказал Боря.

Тут польский пограничник шагнул к нам и зашипел, как старая рация – попросил наши паспорта. Мы все-таки доехали.

– Ну вот, – сказала я сестре Антонине, закончив рассказ о путешествии. – Примерно так все было.

И я уставилась на нее в ожидании реакции. С одной стороны, мне хотелось, чтобы она мне посочувствовала. С другой – чтобы срочно оправдала Борю.

Антонина встала с табуретки и решительно произнесла:

– Черт! Шишкин!

Я тоже поднялась:

– Это что, заклинание?

– Нет. Я вспомнила, что обещала Марине Игоревне поискать ее портрет. Тот, который художник Шишкин написал и куда-то спрятал. Марина Игоревна с Леной в пятницу заходили, и она спрашивала про него. Я сказала, в выходные поищу. А вместо этого ругалась с Гошей в основном и Кузю провожала.

– С Леной Маленькой?

– Ну да, с какой же еще. Они там маленький ремонт в «Бурато» делают своими силами. А вечером часто ко мне забегают, вдвоем или по одной.

– Ясно. Домой им обеим не хочется, – определила я.

– Угу, – согласилась Антонина. – Не хочется. Одной – потому что у нее мужа нет, а другой – потому что он у нее есть.

Картину мы на этот раз решили искать в холле. Там, с обеих сторон от старого дивана, когда-то сблизившего нас с Антоном Поляковым, располагались две неприметные двери. За ними, как мы думали, скрывались кладовки. У Антонины и всех ее гостей вещей было мало, так что кладовки им оказались без надобности. Мы договорились, что я примусь за левую, а сестра – за правую. Стартовали одновременно и тут же встретились посередине.

Оказалось, кладовка была одна и большая – но почему-то с двумя дверьми. Разделяла помещение огромная двуспальная кровать.

– Блин, – сказала я. – А некоторым на диване спать приходится!

Сестра Антонина претензии от постояльцев временно не принимала – она искала портрет Марины Игоревны, а для начала хотя бы выключатель.

– Кажется, свет зажечь нельзя, – с сожалением сказала она, ощупав близлежащие стены. – Придется в темноте возиться.

– У Илюхи в сычевальне есть налобный фонарик, – вспомнила я.

– Откуда ты знаешь?

– Оттуда, что однажды ночью встала в туалет, и на меня во тьме шагнул страшный циклоп. Это Илюха в фонарике следовал на кухню за бутербродами.

– А, ну круто, – сестра Антонина сбегала в сычевальню и вернулась с фонариком на лбу – и другим, красным и увесистым, в руках. – Если что, там на полке еще два фонаря есть, желтый и синий. И четыре банки сгущенки. Похоже, Илюха готовится к апокалипсису.

– Или замышляет его, – согласилась я. – Зато у нас дела хорошо идут. Еще только девять вечера, а мы уже нашли кровать. Теперь вскроем матрас, там наверняка полно ценных художественных полотен. И царских рублей.

– И сколько же, ты думаешь, Марине Игоревне лет?

– Понятия не имею. Пятьдесят? Сто два?

– Но художник Шишкин был ее сильно старше, – напомнила Антонина. – Она же считалась его молодой пассией. А он родился в тридцать седьмом году, я гуглила.

– Вот, наверное, радовался-то: «Какой прекрасный год я выбрал!» О, а я уже нашла портрет.

Антонина бросилась ко мне, игнорируя препятствие в виде двуспальной кровати (зря: ушибла коленку).

– Покажи! Какой портрет? Это точно Марина Игоревна?

– Не исключено, – я вглядывалась в картину со всем вниманием. – Правда, здесь она немножко мужик.

– Сестра Ж.! – возмущенная Антонина потерла коленку, вспомнив, что стукнулась ею. – Не делай так больше. Это дядя Слава в молодости.

– Какой дядя Слава?

– Сын художника Шишкина и отец моей подруги Майки – той, которая в Италии живет. Он с Шишкиным не общался из-за Марины Игоревны, я тебе рассказывала. Здесь дядя Слава юный совсем, на Майку похож.

– Видишь, похож на женщину! – кивнула я торжествующе. – Потому я и подумала, что это Марина Игоревна.

Сестра Антонина отмахнулась и отняла у меня портрет:

– Там еще есть рисунки?

– В углу серая папка стоит с завязочками. Целая серия портретов, но все мужские, увы.

Антонина взяла папку, пролистала – мне уже не доверяла.

– Смотри, – показала она мне один рисунок, – этот твоего папу немного напоминает.

– Да, есть что-то. Бородка только противная. Слава богу, папа бороду не носил никогда. Сама понимаешь, с фамилией Козлюк…

– Да, я тоже ее поэтому не ношу, – задумчиво ответила Антонина. – А насчет Бори я что хотела сказать…

Я вскинулась – не ожидала такого резкого перехода к важной теме:

– И что же? Не томи.

Но Антонина замолчала, разглаживала края портрета. Наконец обратилась ко мне тихо:

– Вот я посмотрела на этот рисунок и увидела человека, похожего на твоего папу. А ты – противную бородку. С Борей примерно то же самое. Я выслушала твою историю. Запомнила вот что. Боря не спал ночь, чтобы ты отдохнула и вовремя попала в Москву. Нашел тебе кофе и круассан. Написал записку от руки – потому что телефонное сообщение тебя бы разбудило. Заботился, утешал, не осуждал. Хочет воспитывать с тобой детей. Ну, и еще ему сорок лет и у него неизбежно есть какое-то прошлое. Что запомнила ты: Боря скрывает от тебя Лену, наверняка сделал ребенка Наташе, а теперь хочет уйти к Ясе.