Текст книги "Софокл и его трагедийное творчество. Научно-популярные статьи"

VIII. Трагедия верности. «Трахинянки»

I

Мировая энергия, она же и Афродита-Урания, определяющая взаимное тяготение брошенных в пространство тел, в силу своей божественной прихоти сделала несоизмеримыми вращательные движения Земли и Луны. Этим она поставила неразрешимую задачу своей великой противнице Деметре-Фесмофоре, блюстительнице правильности и благозакония в гражданском сожительстве людей, когда она пожелала воспользоваться взаимоотношением этих движений для установления гражданского года и месяца.

Население нашей маленькой планеты и поныне разорвано на части вследствие неразрешимости этой задачи. А впрочем, трагедий на эту тему не пишут. Для этого наше отношение к Афродите-Урании недостаточно страстное: она гораздо более занимает наш разум, чем волнует наше сердце.

Но та же богиня в последовательном восхождении по последовательным царствам своей мировой державы, поднимаясь от неорганической природы к органической, затем – к одушевленной, наконец – к человеческой, пожелала сделать еще более несоизмеримым взаимное тяготение мужских и женских особей в том деле, которое для нее дороже всех, – в деле продолжения породы. Уподобив их друг другу в кровообращении, в пищеварении, в нервных реакциях и особенно в мыслительных функциях головного мозга, она именно в той области, о которой здесь говорится, уничтожила всякое подобие между ними, определив первой быть оплодотворяющим, а второй – оплодотворяемым началом. Этим было положено основание двойной физиологии в области половых функций при полном сходстве во всех прочих частях физического организма. А при зависимости психологии от физиологии двойственность последней не могла не повести и к двойной психологии во всем, что касается полового вопроса. И, наконец, при столь же несомненной зависимости нравственности от психологии та основная двойственность должна была дать и дала действительно в конечном итоге и две различные морали: мораль мужчины и мораль женщины, несоизмеримые и непонятные одна для другой.

Так повелела Афродита – уже не Урания, а Пандема, как мы ее называем, или Афродита просто. И этим она опять поставила неразрешимую и – этот раз – мучительную задачу все той же своей великой противнице, блюдущей правильность и благозаконие в гражданском сожительстве людей, Деметре-Фесмофоре.

* * *

Попробуем разобраться в смысле этого повеления. Ведь античная точка зрения есть в то же время, как правильно сказал профессор Раубер, и точка зрения биологическая – и во всяком случае стоит к ней ближе, чем какая-нибудь иная.

Итак, Афродита прежде всего определила, чтобы женская особь, однажды оплодотворенная, вплоть до выделения плода уже не могла быть оплодотворена другой мужской особью. Из этого физиологического кор ня вырастает психологический цветок исключительной любви женщины к своему избраннику, вырастает то чудное сознание, которое на трогательном языке жены-голубицы выливается в следующие слова: я не могу полюбить другого, не разлюбив его. А из этой чисто женской психологии вырастает и тот чисто женский нравственный долг, который мы называем верностью – прибавим для ясности: отрицательной верностью…

Я очень прошу тут читателя не прерывать ясного хода рассуждения разными смущающими справками, которыми его может снабдить этнологическая и палеэтнологическая ученость: о групповых браках, о полиандрии, о матриархате и т. д. Не все то естественно, что встречается у дикарей; и грубо ошибаются те, которые переносят папуасскую культуру в предположительный примитивизм родоначальников греческого народа. Я преклоняюсь перед авторитетом ботаников, признавших в монере скромного пращура, из которого мало-помалу, в течение миллионолетий, развился наш дуб. Но все же я позволю себе думать, что монера, из которой развился дуб, была несколько иного рода, чем та, которая за те же миллионолетия дала нашу монеру; ибо, если бы она была совсем такая же, то из нее тоже вышла бы монера, а не дуб.

Мужской особи Афродита определила, чтобы, оплодотворив одну женскую, она не лишалась склонности оплодотворить и другую, и так далее. А то, что в биологии именуется склонностью, в психологии дает волю, в нравственности – долг. Другими словами: ни исключительной любви, ни отрицательной верности Афродита мужской особи не положила. Значит ли это, что от него никакой верности не требуется? Что прав Шопенгауэр, сказавший, что верность женщины естественна, а верность мужчины – искусственна? Не совсем. Сравнительная беспомощность отягченной ребенком матери налагает на отца долг заботы об обоих. Отсюда голос совести, говорящий благородному, т. е. естественно чувствующему мужчине: полюбив – не разлюбляй. Но это уже не отрицательная, а положительная верность».

Это, повторяю, прежде всего. Во-вторых, Афродита определила, чтобы рожденье было явным, зачатие же – тайным актом. Отсюда различные последствия неверности – я разумею отрицательную – того и другого супруга. При неверности мужа жена тем не менее знает, что рожденное ею дитя – ее дитя; при неверности же жены муж не может знать, ему ли принадлежит рожденное его женою дитя, или нет. Отсюда, при наличности инстинкта отцовства, адские мучения одной стороны – вспомним Филиппа Второго в трагедии Шиллера в сцене с инфантой: «Моя или не моя?» – мучения, совершенно неизвестные другой стороне. Отсюда также, при признании желательности обоюдной отрицательной верности (об этом признании потом), тем не менее гораздо более строгое отношение, при одинаковых условиях, к неверности жены, чем к неверности мужа. Это неравенство имеет своим основанием незыблемый биологический факт, что неверность мужа оставляет семью неприкосновенной, между тем как неверность жены ее разрушает.

В-третьих, Афродита, наделив и ту и другую особь одинаковой продолжительностью жизни, по неисповедимой своей прихоти постановила, чтобы плодоносная пора мужчины была много длительнее таковой же поры у женщины. Женская молодость целиком укладывается в мужскую, но не наоборот, и жестокая богиня, воздвигши для мужчины это Прокрустово ложе, предоставила ему самому решать, что делать со свешивающимся сверху или снизу концом. А что это значит, это пусть скажет нам один из умнейших пророков ее противницы Аристотель: «Поэтому надлежит женщинам вступать в брак восемнадцати, а мужчинам – тридцати семи лет или около этого; в этом случае они, идя вровень друг с другом, по расчету времени вместе достигнут конца детородной поры» («Политика»).

И в-четвертых, Афродита – и это самое таинственное из ее таинств – определила, чтобы первая мужская особь, оплодотворившая женскую, этим самым наложила на нее свою неизгладимую печать, непонятным образом влияющую на естество следующего, хотя и в другом союзе прижитого ею ребенка. Поэтому, строго говоря, только первый муж (в биологическом смысле) женщины является единственным отцом своего ребенка, между тем как уже второй оплодотворяет ее совместно с призраком первого. И, действуя с чудесной последовательностью, она устроила так, что обман со стороны женщины тут невозможен: всякий мужчина имеет возможность распознать, первый ли он муж своей жены, или нет. Отсюда ценность девственности, – а это понятие, как показывает само слово, существует только для женщины и лишь путем натяжки переносится на мужчину.

Изо всего этого вывод один: многобрачие (биологическое) для мужчин, единобрачие для женщин. И если бы мужчины, недовольные этим решением (а большинство имело бы полное основание быть недовольными), обратились к Афродите с жалобой: «Да как же так? На всех не хватит!» – она презрительно ответила бы им: «И не надо, чтобы хватило. Бейтесь смело из-за ваших самок: они достанутся лучшим, эти лучшие получат многократную возможность продолжать свою породу, а худые будут ее лишены вовсе. Ваш род от этого станет чем далее, тем совершеннее, – а это и есть то, чего я хочу».

А если бы женщины, в свою очередь, стали ее упрекать: «Отчего такая несправедливость? Отчего, возложив на нас муки родов, ты еще ограничиваешь нашу свободу такими требованиями, которых ты мужчинам не ставишь?» – ответ и им бы был готов: «Нет лишения там, где нет и потребности; а за ваши страдания я награждаю вас счастьем материнства – таким, с которым ничто в жизни мужчины сравниться не может. Итак, не ропщите; я справедлива, и нет правды кроме меня».

* * *

Такова была задача, поставленная Афродитой Деметре-Фесмофоре. Надлежало соизмерить несоизмеримое: построить семью на сожительстве мужчины и женщины, с тем чтобы на семье построить гражданскую общину.

И вот поверх закона Афродиты лег закон Деметры, провозгласивший принцип единобрачия как главный устой семьи и общины. Дом был признан конструктивной единицей государства, – а дом предполагал одного хозяина и одну хозяйку. Из домов слагалась политическая община, – а ей нужны были гражданин и гражданка. Деметра исключила из среды женщин, обходящих ее праздник, всех тех, кто не был гражданкой и хозяйкой, став таковой путем законного брака. Деторождение как таковое отступило на задний план: «Даю тебе мою дочь для выпашки законных детей» – такова была торжественная формула, заимствованная из исконной области Деметры, посредством которой тесть-гражданин приобщал зятя-гражданина к своей семье. Афродита была устранена; не ей, а строгой блюстительнице единобрачия Гере вверила Деметра «ключи брака» в своей общине. Вместе с единобрачием и обязательность для обеих сторон также и отрицательной верности была, по крайней мере в принципе, провозглашена. Положительной верностью – «полюбив, не разлюбляй!» – Деметра не удовольствовалась; перенося также и на мужа то, что Афродита определила жене, она говорила и ему: «Полюбив одну, не влюбляйся в другую»… правда, выражения эти не совсем точны: они отдают Афродитой. Хозяйственная Деметра выразилась бы иначе; но дело не в выражении.

Самое серьезное затруднение представляло для нее то Прокрустово ложе, о котором было сказано выше, и свешивающийся либо снизу, либо сверху конец мужской молодости. Она в принципе велела ему свешиваться снизу. Мы видели, что Аристотель рекомендует мужчине поздний брак по биологическим расчетам; к тому же вели и соображения хозяйственного характера. Времена были здоровые, и хозяин до семидесяти пяти лет вряд ли чувствовал склонность передать хозяйство сыну и лечь на полати. А для этого было желательно, чтобы этот сын именно к тому времени женился – для чего условием было опять-таки, чтобы сам отец родил его около середины прожитой жизни. Так и получается Аристотелево определение – на что он, впрочем, намекает и сам.

Отсюда практический вывод: до 35–37 лет ты свободен, а затем – брак и обе верности. Свободен! Что это значит? Как ею пользоваться, этой свободой? Чужая жена – запретный плод; об этом ниже. Чужая дочь – тоже, в силу четвертого повеления Афродиты; об этом выше… Оставим эту тему; мы слишком хорошо знаем тот суррогат, который Деметра скрепя сердце допустила в своей общине, чтобы спасти принцип единобрачия. Он-то и был отдан Афродите; опорочено было святое имя богини, она была низведена до роли блюстительницы «естественной потребности», оторванной от дела деторождения и этим опошленной и загрязненной… А впрочем, для гетеры было хорошо, что рука богини была простерта и над нею: благодаря этому ее положение было все-таки не так безотрадно, как позднее, в христианском мире.

Легче было справиться с первым затруднением. Почтенной посредственности – а таковых было, разумеется, большинство – нечего было забираться в чужое гнездо, так как там сидела другая посредственность, столь же почтенная и имеющая столько же биологических прав на продление своей породы; суррогат же был в данном случае баловством. Итак, Гера могла быть довольна: отрицательная верность в принципе была признана обязательной для обеих сторон.

Правда, нарушение ее каралось неодинаково – и законом, и общественным мнением. В этом, если угодно, можно признать проявление «двойной морали», но можно – что сводится к тому же и вместе с тем нагляднее – представить себе дело как своего рода параллелограмм сил, в котором одною из составляющих будет закон Афродиты, а другою – закон Деметры. Жене и Афродита (об исключениях – ниже), и Деметра велят соблюдать верность; нарушая ее, она «подделывает» – adulterat – потомство своего мужа, давая ему детей чужой крови, точно поддельные монеты, adulterini nummi. Это и есть adulterium; только прелюбодеяние жены и может быть обозначено этим словом. Итак, здесь законы Деметры и Афродиты взаимно усиливают друг друга и равнодействующая равна их сумме, доходя до разрешения мужу убить неверную жену вместе с прелюбодеем. Напротив, неверность – отрицательная – мужа нарушает только закон Деметры, а не Афродиты. Здесь и взыскание меньше: жалоба в совет родственников, в тяжелых случаях – особенно если неверный муж «обижал» или «бесчестил» жену – суд перед архонтом и развод с его гражданскими последствиями.

Мы говорим об исторических временах; но что и в героические времена дело в принципе обстояло не иначе, об этом достаточно свидетельствует роль Геры у Гомера: в ней освящена законная ревность жены-единобрачницы. Об этом свидетельствуют и примеры, как положительные – я имею в виду Лаэрта и его ключницу Евриклею («Одиссея»):

 
Куплена в летах цветущих Лаэртом она; заплатил он
Двадцать быков и ее с благонравной своею супругой
В доме своем уважал наравне, но себе не позволил
Ложа коснуться ее, опасаяся ревности женской, —
 

так и отрицательный, мрачная семейная история Аминтора, о которой повествует «Илиада».

Итак, единобрачие и обоюдная верность, как положительная, так и отрицательная, – таков закон Деметры. Прежде чем заговорить об исключениях, остановимся на правиле: представим себе возможно нагляднее ту картину тихого счастья, которое Деметра дарит своим приверженцам. Мы найдем ее в «Домострое» Ксенофонта, там, где описывается супружеская жизнь Исхомаха и его молодой жены. Он взял ее, будучи уже зрелых лет, совсем молоденькой, умевшей только ткать да стряпать; сговорился он о ней с ее родителями, а как она относилась к нему до брака, видно из его бесподобных слов о ней: «Когда она ко мне настолько привыкла и стала ручной, что могла со мной уже разговаривать…» Тогда именно началось учение: учение о доме, чтобы он как можно лучше развивался под его и ее попечением.

– Под моим попечением? – спрашивает жена, – да что я могу сделать? Вся сила – твоя; мой же долг, говорила мне матушка, один: быть верной тебе.

– Да и мне, – ответил Исхомах, – отец мой заповедовал то же самое; но ведь обоюдная верность совместима с обоюдной заботой о доме.

И вот он развивает ей сущность этой обоюдной заботы; ее основа – дележ всех трудов по хозяйству между мужем и женой; мужу – работа вне дома, приобретение; жене – работа внутри дома, использование и охранение приобретенного. Она довольно сложна, эта женская работа: и выделка платья, и приготовление хлеба, и выдача продуктов.

– Одна из твоих обязанностей, – сказал тут Исхомах, – пожалуй, покажется тебе неприятной: если кто из челяди заболеет, то уход за ним – дело твое.

– Напротив, – ответила жена, – эта обязанность – из самых приятных. Ведь за хороший уход они ответят мне благодарностью и любовью.

В дальнейшем разговоре жена все-таки старается выставить мужа главной силой в доме:

– Ведь мое охранение и распределение внесенного в дом будет смехотворным занятием, если ты не позаботишься о том, чтобы в него извне вносилось то что надо.

– Да и мое внесение, – отвечает муж, – будет смехотворным, если не будет в доме лица, способного охранить вносимое. – Затем, возвращаясь к вопросу о челяди, он – надо полагать, с улыбкой – прибавил:

– Самое же приятное для тебя то, что, если ты окажешься лучше меня, ты и меня сделаешь своим слугой и тебе не придется бояться, что с приближением старости твое положение в доме станет менее почетным; напротив: ты будешь уверена, что с годами ты будешь тем почтеннее в нашем доме, чем лучшим товарищем ты будешь мне и лучшей хозяйкой-матерью нашим детям.

Такова безымянная для нас супруга Исхомаха – настоящий образец жены-голубицы из древнеафинской жизни. Ее счастье, что она вышла именно за Исхомаха. Его имя не занесено на скрижали афинской истории: ни на войне, ни в народном собрании, ни в состязаниях Диониса не заставил он говорить о себе… Но можно смело сказать: не составляй Исхомахи большинства в афинском народе, не обладай он в лице их тою здоровой и крепкой гражданской почвой, которая одна только обеспечивает здоровье и крепость самого государства, – в нем не могло бы быть и тех, имена которых записаны на скрижалях его истории.

Это, несомненно, так. Но ради полной правды следует также прибавить: если бы афинский народ состоял из одних только Исхомахов – его собственное имя не было бы записано на скрижалях всемирной истории.

* * *

Закон Деметры был принят народами на всем европейском западе; другие народы жили по другим законам. И вот началось долгое состязание между теми и другими. В этом состязании победила Европа, а с ней и Деметра. Не может быть культурного прогресса без единобрачия: таков смысл этой победы.

Так, по крайней мере, было до сих пор; как будет дальше, не знаем.

И все же речь шла пока только о принципе, о правиле; пора сказать и об исключениях. Историк культуры и моралист их не касается: с обоих довольно и правила. Но поэты и те, кто судит о поэтах, ими должны заниматься, так как именно на почве этих исключений возникает конфликт – конфликт между законом Деметры и законом Афродиты, – а с ним и трагедия: трагедия верности.

Возникает она по почину той или другой стороны – мужа или жены.

Во-первых, по почину жены – в том случае, если закон сочетал ее с мужем, отверженным Афродитой. В этом случае закон Афродиты действует с такой непреоборимой силой, что одно из двух должно разбиться: либо верность жены, либо она сама. К этим случаям относится прекрасное слово жены у Ницше: «Ja, ich brach die Ehe – aber zuerst brach die Ehe mich». Один из них имеет в виду Шекспир в первом акте своего «Короля Иоанна». Молодую, здоровую, прекрасную женщину выдали за биологически половинчатую личность, лорда Фоконбриджа. У него гостит король Ричард Львиное Сердце; она отдается ему – не потому, что он король, а потому что он Ричард Львиное Сердце. От него она рождает сына – здорового, крепкого, прекрасного. Потом она, уже в законном сожительстве, дает жизнь второму сыну, такому же заморышу, как и его отец. Сыновья вырастают; младший оспаривает права старшего на наследство лорда, называя его – юридически неправильно – незаконным. Тот допрашивает свою мать; она, с краской стыда на лице, признается ему, от кого она его понесла:

 
Тот государь, что прозван Львиным Сердцем,
Тебе отцом был. Долгою любовью
И жаркими мольбами он склонил
Меня на грех – пусть Бог тот грех простит мне!
Та страсть была превыше сил моих,
И ты ее плодом на свет родился.
 

И сын ей отвечает:

 
Клянуся солнцем, мать моя, когда б
Мне предложили в свет родиться снова,
Я не желал бы лучшего отца…
Ты отдала законной данью сердце…
И если бы Ричарда ты любовь
Отвергла, то б отказ тот был грехом,
И первый я тебе поклялся б в том!
 

Итак, мать оправдана своим сыном – и в своем сыне: в тех условиях, в которых она жила, верность была грехом, а прелюбодеяние – долгом.

Во-вторых, по почину мужа… Впрочем, мы имеем его и здесь. Ведь и Ричард был женат; и он, значит, нарушил долг верности, давая жизнь сыну леди Фоконбридж, и этот сын вместе со своей матерью оправдал и его. На каком же основании? Ему ведь дела не было до законной супруги Ричарда, была ли она биологически состоятельна, или нет. Очевидно, основание здесь было другое; сын, так оправдывающий своего незаконного отца, этим самым говорит ему: тебе многое дозволено, чего другим нельзя, потому что ты (возвращаемся к нашей терминологии) – избранник Афродиты. Но как об этом судила законная супруга Ричарда?

На эту тему никто трагедии – если трагедия тут была – не написал. Оно и не нужно; это была бы та же трагедия, что и та, к которой мы приступаем теперь, – «Трахинянки» Софокла, конфликт закона Афродиты и закона Деметры в сердце Геракла, конфликт двух правд: правды орла и правды голубицы.

* * *

В ту эпоху, когда орлы задавали тон, – я говорю об эпохе героической, – и их правда требовала себе признания и находила его. Одаренный доблестью муж был слишком ценным приобретением для своих, чтобы особенно тщательно разбирать, по какому закону он произошел, по закону ли Деметры, или по закону Афродиты. Общественное мнение по молчаливому уговору охотно предоставляло Ахиллам то право, в котором оно отказало бы Терситам. Ведь способность давать жизнь доблестным сыновьям – способность далеко не дюжинная; кто ею обладает, тот, конечно, прежде всего должен ею пользоваться в широком русле законного брака, в этом все были согласны. Но если он, кроме того, мог и побочным путем дать следующему поколению носителя своей доблести – в этом ничего кроме пользы для целого не усматривалось. Храбрый стрелок Тевкр, побочный сын Теламона, в минуту всеобщего уныния ахейцев один воспрянул духом и одержал ряд успехов, поднявших мужество войска. Радостно приветствует его Агамемнон («Илиада»):

 
Тевкр, удалая глава, предводитель мужей Теламо́нид!
Так поражай, и успеешь, и светом ахейцам ты будешь,
Славой отцу Теламону; тебя возлелеял он с детства
И, побочного сына, воспитывал в собственном доме:
Старца, хотя и далекого, славой возвысь благородной.
 

Можно ли было Теламону нарушить правило отрицательной верности, чтобы родившийся благодаря этому нарушению сын стал со временем «светом» для своих соратников? Люди были тогда скромнее: они не считали себя вправе проклинать там, где природа благословила. А между тем стоит представить себе условия, при которых был зачат этот Тевкр! Его отец Теламон незадолго перед тем женился на Эрибее; и вот Геракл приходит к нему и приглашает его принять участие в его, Геракла, походе на Трою. За его согласие он вымаливает ему у Зевса драгоценнейшую награду – «смелого сына от Эрибеи». Теламон отправляется в поход, и в его отсутствие Эрибея рождает ему сына Аянта. А за взятие города Геракл ему дает другую награду: красавицу-царевну Гесиону; он и ее к себе приближает и делает ее матерью своего второго, незаконного сына, Тевкра. Ему это можно было – ему, орлу, не в пример прочим, будь то вороны или зяблики.

Но как же к этому отнеслась Эрибея? Не знаем; мы слишком мало с ней знакомы. Зато другую мы знаем – благородную Феано, супругу Антенора, тоже орла, если не битвы, то совета. Лишь вскользь упоминает Гомер – но это тем более драгоценно – о ее прекраснейшем подвиге; это – по поводу смерти того, кто был его предметом («Илиада»):

 
Мегес Педея сразил, Антенорова храброго сына.
Сын незаконный он был, но его воспитала Феано
Нежно, как собственных чад, – до того она мужа любила.
 

«До того она мужа любила» – этим назван тот высший и лучший закон, под влиянием которого ласково сглаживается конфликт, и не только сглаживается, но и превращается в источник обоюдного счастья. И еще одно знаем мы про эту великодушную женщину. Когда троянские жены идут молиться Афине в ее храм, что в троянском кремле («Илиада»), —

 
Двери пред ними разверзла прелестная ликом Феано,
Дщерь Киссея, жена Антенора, смирителя коней,
Трои мужами избранная жрица Афины-богини.
 

И я думаю, что это совпадение не случайно. Должна быть выше мелочной женской ревности та, которая народным избранием удостоена высшей чести – чести быть представительницей общины перед лицом божества.