Текст книги "Данте, который видел Бога. «Божественная комедия» для всех"

Интермеццо
Крест, зашифрованный в «Божественной комедии»

На этих страницах речь пойдет о некоторых результатах работы с текстом, находках, открытиях – о количественных закономерностях, имеющих, по-видимому, знаковую функцию, которые, как мы предполагаем, Данте встроил в структуру «Комедии».

Первым открытием мы обязаны замечаниям Чарльза Синглтона, о которых уже говорилось раньше. Рассмотрим их теперь более обстоятельно.

Как известно, «Божественная комедия» устроена так: в каждой части тридцать три песни, одна песнь служит введением ко всей поэме (это песнь первая «Ада», но она словно стоит особняком, образуя своего рода общий пролог). Тридцать три на три – девяносто девять, плюс одна – сто, то есть десять на десять. Таким образом, мы имеем дело со следующими числами: один, три, десять, сто.

У этой строгой конструкции единственный «несистемный» элемент – количество стихов в каждой песни. Таблица позволяет увидеть, что распределение количества стихов по песням лишено, по крайней мере на первый взгляд, какой бы то ни было закономерности.

Однако Синглтон среди всего этого хаоса замечает одно яркое исключение. Это группа из семи песней в самом центре «Божественной комедии»[183]. Песнь XVII содержит 139 стихов, XVIII – 145, XIX – 145, XX – 151. То же самое и в зеркальном отражении: XVI – 145, XV – 145, XIV – 151. Числа для Данте не просто числа, не просто показатели количества, как для людей культуры Нового времени. Для Данте, как и для всех носителей средневековой культуры, наследницы Античности (не только в восприятии чисел, но и во многом другом – наперекор всем, кто считает Средневековье «темной» эпохой), числа значимы: в них заложена Премудрость, с которой Бог сотворил мир. Именно поэтому обнаружить смысл чисел означает обнаружить отношения между творениями, заложенные Богом.

Рассмотрим числа, рассеянные поэтом в данном фрагменте – центральном на пути героя. Будем иметь в виду основополагающий принцип античной нумерологии, о котором напоминает и Синглтон: чтобы дойти до значения числа, недостаточно рассматривать его как оно есть, нужно сложить цифры, из которых оно состоит[184]. Таким образом, 145 дает 10 (1+4+5=10), 151 (1+5+1) дает 7, а 139 (1+3+9) дает 13.

«Итак, всякому исследователю нумерологии известно, что нужно складывать между собой цифры, составляющие число, и рассматривать получившуюся сумму. Поэтому мой живой интерес к центральному фрагменту исходил отчасти из наблюдения, что этот фрагмент окаймлен рамкой из 25 терцин. Таким образом появляется число 151 (количество стихов в песнях, составляющих «рамку»), сумма цифр которого дает 7; появляется 25 (число терцин «рамочных» песней), дающее в сумме 7; и наконец, 70 (порядковый номер стиха, образующего точный центр поэмы), опять-таки дающее в сумме 7!»

В следующей таблице приведены все числа, которые получаются из сложения цифр количества стихов «Комедии», при этом песнь первая «Ада» помещена отдельно от остальных, что отражает структуру поэмы. Такое расположение позволит нам многое заметить.

Посмотрим на получившийся результат и попытаемся понять, что могли означать эти числа для Данте.

И в том, что суммы цифр дают 7, 10 и 13, нет никакой особой тайны: это математически следует из того, что каждая песнь состоит из терцин и заключительного стиха. Таким образом, сумма стихов песни – это всегда число, кратное трем, плюс один; у чисел, кратных трем, сумма цифр всегда делится на три (это признак деления на три, которому учат в средней школе). Поэтому сумма цифр количества стихов в песни всегда окажется кратной трем – 3, 6, 9, 12, плюс один, то есть 4, 7, 10, и вот первое наблюдение: среди теоретически возможных сумм есть 4, однако в «Комедии» оно ни разу не встречается. Случайность? Или это зависит от того, что 7, 10 и 13 имеют символическое значение, а 4 – нет?

Попробуем подступиться к средневековой нумерологии. 7 – число Творения, число мира (семь морей, семь чудес света) и человека (семь добродетелей, семь пороков, семь таинств). 10 – число завершения, всего, что завершается: десять, сто, тысяча – это все круглые числа, завершенные, полные. Полнота образуется встречей человеческого (7) и Божественного (3, Троица), то есть 7+3=10, Бог выходит навстречу человеку, проявляет милосердие. 13 тоже число Бога, Единого и Троичного (1 и 3), а возможно, как мы увидим дальше, и чего-то еще.

Вернемся к закономерности, обнаруженной Ч. Синглтоном. Центральная «семерка» (7) окружена четырьмя «десятками» (10): Божественное милосердие любит человеческую душу, «лелеет» ее, еще прежде, чем она родится, – и навеки. Но эта любовь словно доверена, поручена свободной воле, то есть человеку, природа которого – быть свободным. Две крайних «семерки» (7), охватывающие «десятки» (10), которые, в свою очередь, тоже охватывают «семерку» (скоро увидим, почему), – это признание природы человека и природы Бога. Здесь сердцевина поэмы. «В образовавшейся рамке, – отмечает Синглтон, – мы имеем не что иное, как центральную ось поэмы»[185]. Какова эта ось? «Проблема свободной воли и Любви»[186]. Речь идет о любви как природе бытия, природе Бога и природе человека.

Продолжим. Как мы уже сказали, если исключить вводную песнь «Ада», то есть считать ее прологом, песнь семнадцатая образует центр «Комедии». В ней 139 стихов, и центральный стих, сердцевина всей поэмы – это число 70. Что же означает число 139, находящееся в самом центре «Божественной комедии»? Мне представляется, что это тоже некоторая последовательность: 1 – человек, 3 – Бог, потому что Бог есть Троица, отношение, любовь; а затем 9 – то есть три в квадрате – это движение Бога, Который выходит из пределов Самого Себя и передает Свое движение всему бытию. Он изливает Себя, совершает таинственное действие, которым творится то, в чем Он изначально не нуждался. Три на три – это «выплеск» Бога, большой взрыв, это Бог, Который уже не просто Бог; это невообразимое движение, влекущее за собой акт Творения, нечто превосходящее Самого Бога. Бог вырывается за пределы Себя Самого и творит мир. А если так, то не это ли смысл последовательности 1+3+9, то есть 13? Не может ли оказаться, что 13 – число, символизирующее только что описанную мной динамику, сумму 9, 3 и 1? Конечно, Бог – это Единица и Троица; но Бог еще и бытие как любовь, как отношение, Тот, Кто изливается из Себя и движет всем.

И еще. Если в центре находится песнь, состоящая из 139 стихов, то центральным стихом поэмы оказывается 70-й стих. 7 и 10, человек и Бог, человек, встречающий Божие милосердие. В сердце Бога, в центре Его деяния (139, 13) – встреча, взаимные объятия человека и Божественного милосердия (7 и 10, 70). Божественная любовь действительно «объемлет нас» (см.: 2 Кор. 5: 14)!

70-й стих действительно представляет собой ось, вокруг которой выстраиваются размышления Данте о любви и свободной воле. Три стиха из песни шестнадцатой, в которых обнаруживается слово «воля» («любовь» тоже появляется три раза – не четыре и не два, а именно три!), представляют впечатляющую закономерность. После первых 70 стихов (смотрите, опять 70!) мы встречаемся со словосочетанием «свободная воля» (libero arbitrio), это 71-й стих, то есть 70 плюс 1. Если к 70 дважды прибавить 3, то в 76-м стихе мы опять обнаружим слово «воля» (libero voler). В 80-м стихе (70 плюс 10) обнаружим «[вы] вольные, подвластны» (liberi soggiacete)[187]. Итак, мы обнаруживаем, что в стихе 70 плюс 1 находится «свободная воля», а в 70 плюс 3 плюс 3, то есть 76 – «воля». 7 плюс 6 дает 13 – не 14 или 12, а именно 13! И перед нами опять тот же самый вопрос: почему центральный стих «Божественной комедии», путь свободы, связан с числом 13?

Эти три стиха как бы описывают параболу. Есть некоторая исходная точка – «свободная воля», то есть чистая свобода, чистое желание, но этой воле необходимо принять решение, выбрать объект своего желания. Здесь она может пасть, уклониться ко злу, снизить полет и стать просто «волей». Однако своим же волевым действием, решением «да, я твой» человек может воспрять и вернуться наверх – туда, где «вольные, подвластны». Таким образом, свободная воля человека словно описывает параболу, побеждая искушение, тянущее ее вниз.

Когда я представил эту параболу, мне на ум пришла другая – перевернутая. Душа, от природы способная возвыситься до Бога и спастись, напротив, оборачивается к желаемому объекту и застревает на некоей блокирующей точке. Она словно говорит себе: «Ты на месте, остановись и не желай больше ничего!» В «Чистилище» описывается возможность заблудиться, следуя благому желанию, в «Аду» же – возможность спастись, побежденная желанием зла. Конечно же я говорю о песни пятой, где рассказывается история Паоло и Франчески. Когда мы читали эту песнь[188], мы видели, как Данте очерчивает параболу, обращенную вниз, символизирующую распад желания. Поэт трижды обращается к одному и тому же понятию, описывая разные фазы его развития: «какая нега и мечта какая» (стих 113) – это желание в чистом виде, возможность, как и «свободная воля» в песни шестнадцатой «Чистилища»; «тайный зов страстей» (стих 120-й) – это момент выбора, сомнения; «мы прочли, <…> как он лобзаньем / Прильнул к улыбке дорогого рта» (стихи 133–134) – это уже исполненный выбор, это перевернутый эквивалент того самого «вольные, подвластны», которым завершается траектория желания в «Чистилище».

Здесь я тоже принялся искать числовые закономерности, которые бы каким-либо образом указывали на эту параболу. Я задался вопросом: каково число спасения в Библии? Число апостолов? Число колен израильских? Двенадцать. Каково число спасенных в Армагеддоне – последней из битв Апокалипсиса? 144 тысячи. 12, умноженное на 12 и на 1000: вот число спасения. Умножим 12 на 10 и получим 120. Обратите внимание, решающий момент, когда желание стоит перед возможностью сделать выбор в пользу добра или зла, спастись или нет, – это именно стих 120, число спасения. Это 120 находится в обрамлении 113 и 133: опять-таки единицы и тройки, ключевые числа «Комедии»… Правда, здесь я остановлюсь, потому что об этих 113 и 133 мне еще нужно поразмыслить. И все же символика чисел у Данте устроена потрясающе!

Вспомним, что в последней терцине «Рая», последней терцине всей «Комедии», возвращаются те же самые понятия: «страсть и волю мне уже стремила». Все те же страсть (желание) и воля. Данте словно использует параболу, обращенную вниз, отрицательную параболу, описывающую траекторию «Ада», совращение желания, а потом приходит к положительной параболе – параболе «Чистилища» с ее «свободной волей», и возносит на вершину и волю, и страсть: «Но страсть и волю мне уже стремила, / Как если колесу дан ровный ход, / Любовь, что движет солнце и светила». Тут еще о многом нужно думать, но чем дальше я иду, тем больше убеждаюсь, что в последней терцине «Рая» реализуется замысел всей «Божественной комедии». Определение любви, познания, Бога, человека хранится в последней терцине словно в тайном ларце, который Данте вручает читателю, чтобы тот сам проделал путь. Я все больше убеждаюсь, что в этой терцине, в этом ларце – ключ для входа в ад и для выхода из него, для проникновения в чистилище и для восхождения к звездам.

Излишне говорить, что все эти открытия не только воодушевили меня, но и подтолкнули к дальнейшим размышлениям: действительно ли закономерность, подмеченная Синглтоном, единственная в поэме? Не окажется ли их больше при ближайшем рассмотрении?

Пока я размышлял над этим вопросом («жевал» его, «пережевывал», как сказал бы Данте), пытаясь «раздвоить копыта», то есть отличить Истину от своих фантазий, мне вспомнился еще один образ, так называемый «квадрат Сатор». Речь идет о латинской надписи, древнейшие экспонаты которой, известные на сей день, найдены в Помпее и до сих пор попадаются при раскопках в храмах по всей Европе. Квадрат состоит из пяти слов, каждое из них – из пяти букв. Эти слова могут читаться в любом направлении, образуя в центре крест-палиндром.

В поисках скрытого смысла исследователи обнаружили, что при составлении анаграмм из слов квадрата получается новый крест со словом PATERNOSTER (Отче наш), после чего остаются две А и две О, то есть латинский эквивалент греческих букв «Альфа» и «Омега» – атрибутов Христа в книге Откровения[189].

Итак, данный знак, скорее всего, является христианским символом, появившимся в первые десятилетия жизни Церкви. Последователи новой религии подвергались преследованиям и вполне могли договориться между собой об опознавательном знаке, непонятном для других. Несомненно, он был известен в Средневековье и именно поэтому постоянно встречается в оформлении церквей[190].

Здесь меня вновь охватил трепет. Я подумал: не мог ли Данте, очевидно зная о «квадрате», вложить какую-нибудь подобную конструкцию и в свой текст?

Размышляя о числах и кресте-палиндроме, я вернулся к вопросу, который давно ношу в себе. Этот вопрос вырос из многолетнего чтения и преподавания Данте: не может ли оказаться, что вся «Комедия», великая похвала воплощению Бога, каким-то образом представляет собой крест? Разве не могло Данте прийти на ум включить в структуру поэмы – истории спасения – крест? Ведь он вполне мог последовать той же логике, что и строители соборов, которые, проектируя свои произведения, выстраивали их на целой серии числовых отношений. Соотнося между собой разные измерения храма (высоту, длину, ширину нефов, расстояние между колоннами), зодчие стремились к тому, чтобы во всем отражался Божественный порядок Вселенной: не только в видимых частях – росписях, витражах, скульптурах, но и во всей структуре, не видимой непосредственно, но оттого не менее значимой.

Следуя, с одной стороны, наблюдениям Синглтона, которые уже зарекомендовали себя как плодотворные, а с другой стороны – структуре «квадрата», я тоже попробовал «поиграть» с числами. Постепенно начали вырисовываться ранее не замеченные закономерности.

Мы уже видели, что количество стихов в песнях, распределение чисел 7, 10 и 13 по тексту «Комедии», варьируется без какой-либо видимой закономерности. Однако количество использований каждого из этих чисел одинаково: каждое из них появляется по 33 раза. Кроме того, появляется еще одно «лишнее» 13, что приводит к 100. Предполагать случайность становится все сложнее. Даже если последовательность чисел кажется случайной, тот факт, что каждое число появляется равное количество раз, вряд ли может объясняться случайной комбинацией.

Далее я суммировал все 7, 10 и 13 из таблицы. Получилось 1003, то есть 13, внутри которого – 100, число Бога с 102 внутри, милосердие в квадрате (вспомним и общее число песней «Комедии»). Конечно же этот результат следует непосредственно из предыдущего. Так или иначе, работа с числами начинает показывать, что распределение количества стихов по тексту поэмы, может быть, не является таким случайным, как казалось на первый взгляд.

Воодушевленный последним открытием, я вернулся к количеству стихов. Общее число стихов «Комедии» – 14 233. И опять, смотрите-ка, 1+4+2+3+3 дает 13 – число Бога в действии!

Затем я обратился к закономерности, описанной Синглтоном, и обнаружил, что если считать не просто количество стихов, а суммы их цифр, то зона симметрии обширнее, чем в его работе. Последовательность 7, 10, 10 повторяется не дважды (по разу от центрального 13 с каждой стороны), а четырежды (два раза до и два раза после).

Именно в этот момент я подумал, что где-то здесь и должен быть крест, который я ищу. То, что я обнаружил до сих пор, – это линейная последовательность, но она образуется четырьмя фрагментами. Четыре фрагмента как четыре стороны креста. По бокам от центральной песни Данте расположил четыре количественно значимых фрагмента. А что, если, присмотревшись, можно будет увидеть не только «горизонтальные», но и «вертикальные» фрагменты? И вот каким оказывается крест:

Крест – в самом центре поэмы, его числа по вертикали и по горизонтали дают одинаковую сумму: 33, возраст Христа! В сердце «Комедии» (в центре мира, словно вновь хочет сказать Данте) стоит крест Христов! Крест получается несимметричным, но здесь значима даже асимметрия. Фрагмент, идущий из «Ада», содержит 7 – это число человека, пребывающего в одиночестве. Фрагменты, находящиеся в «Чистилище», – 10, число милосердия. Фрагмент, восходящий в «Рай», – 13, число Бога. Разве не мог Данте посредством числа 7 представить человека, поднимающегося из ада, посредством 10 – милосердие, а 13 – восхождение в рай?

Я удлинил стороны креста еще на три песни, и таким образом крест стал проходить через всю поэму.

Сумма чисел в добавленных фрагментах – 36 со стороны «Ада», 27 во всех других направлениях.

В свою очередь, сумма цифр каждого из этих чисел дает 9 (3+6=9; 2+7=9). Как известно из множества исследований Данте, 9 – это число Беатриче. И еще кое-что. В части, которая идет в сторону «Ада», нет 7 – нет мира, человека. Здесь отсутствует человечность, отсутствует желание – есть только Беатриче, которая уводит Данте из «сумрачного леса». В двух фрагментах, относящихся к «Чистилищу», повторяется последовательность 10, 7, 10 – милосердие Божие объемлет человека. Последовательность же, идущая к «Раю», такова: 7, 7, 13. Человек приходит к Богу.

Обнаружив крест, на котором зиждется мир (а значит, и объемлющая мир архитектура «Комедии»), я стал искать дополнительные подтверждения. И вот что я нашел.

Еще три креста. И каких креста! В аду – крест из 7.

В чистилище – из 10. В раю – из 13. Опять-таки аду соответствует число человека, который одинок; чистилищу – человека, объятого Божественным милосердием; раю – число Бога в действии.

Подведем итог. Мы последовали указанию Ч. Синглтона, отмечавшего, что следует обращать внимание не на число стихов в песнях, а на сумму цифр, составляющих это число. Мы применили данное указание шире, чем автор, и расположили суммы, получившиеся таким образом, в схеме из 11 столбцов и 9 строк, соответствующей структуре «Комедии». Это позволило обнаружить:

• малый крест в центре, сумма чисел по каждой оси которого дает 33, то есть возраст Христа;

• большой крест в центре – продолжение малого креста с добавлением 9 (Беатриче);

• три креста в разных частях поэмы, нумерологически соответствующих содержанию части, в которую они включены.

Конечно, речь пока идет о догадках, гипотезах, которые нужно развивать и углублять. Их необходимо проверить в строго математическом аспекте (не являются ли замеченные нами закономерности обязательным следствием самой структуры, лежащей в основе Комедии, как, например, тот факт, что возможные суммы цифр в каждой из песней – это обязательно 7, 10 и 13). Следует продолжить изыскания в нумерологии, исследуя символическое значение найденных чисел. Наконец, нужно углубиться в анализ текста, чтобы описать возможные взаимосвязи между последовательностями, обнаруженными Синглтоном, и лексическим составом «Комедии». Насколько мне известно, эти взаимосвязи еще никем не описаны и заслуживают углубленного изучения.

В заключение одно методологическое замечание. Я обнаружил крест, так как исходил из гипотезы, что крест должен / может существовать. Исследование начинается только тогда, когда есть опорная точка – некоторая гипотеза, нуждающаяся в проверке. Исследование может и опровергнуть исходную гипотезу, но без гипотезы подлинное исследование не состоится. Мы находим лишь то, что предполагали найти.

Песнь XXVII
«Я над самим тобою тебя венчаю митрой и венцом»

Вновь и вновь обращаясь в эти дни к песни двадцать седьмой, я испытывал глубокое волнение, потому что в ней звучит тема отцовства, то есть тема воспитания, – звучит с нежностью, драматичностью и мудростью. В каком-то смысле это песнь, посвященная учителям, школе, родителям. Значит, наша цель сегодня – увидеть, как Данте понимает отцовство, сопровождение (ведь каждый из нас призван сопровождать кого-то – прежде всего, конечно, самих себя, но также и своих друзей, и самых маленьких).

Прежде чем приступить к чтению, вспомним контекст. Эта песнь следует за двумя песнями о сладострастниках, которые находятся в последнем из семи кругов чистилища (может быть, присутствующих сладострастников обрадует, что они находятся в верхнем из семи кругов, а значит, их грех наименее тяжкий – это, конечно, утешает). Укор в сладострастии звучит довольно слабо: возможно, эти люди даже не вышли за пределы какой-нибудь пошловатой любовной песенки. И вот мы приближаемся к земному раю. Рай на земле подразумевает, что добро, Истина, радость, мир каким-то образом могут быть обретены уже на земле. И как поразительно заканчивается эта песнь! Я сразу говорю о конце, потому что, продвигаясь по пути, читая обо всем, что происходит с поэтом, нужно держать в уме итог, этот неимоверный исход, превосходящий всякие ожидания, невозможный без некоторых условий, о которых сегодня тоже пойдет речь.

 
…я над самим тобою
Тебя венчаю митрой и венцом.
 

Это последние слова песни. Я «венчаю» (объявляю, нарекаю) тебя господином над самим собой, то есть свободным человеком. Ты свободен. Никакая власть, даже власть смерти, не в силах ни сокрушить, ни ограничить, ни умалить в тебе высшее господство, тобой приобретенное. Господство человека, который наконец соотносит себя самого, полноту себя самого, свое истинное лицо с принадлежностью, привязанностью, следованием, которые на протяжении песни вновь и вновь утверждаются, трогательно и нежно.

Содержание песни – последнее испытание Данте и вместе с тем прощание Вергилия. Учитель, отец уходит. Он уходит – и теперь дело за тобой. Задача каждого отца, каждого воспитателя – исчезнуть; подвести того, кто ему доверен, к нужной точке – и отойти, как святой Иосиф, «тень отца»[191] (в каком-то смысле каждый из нас – нареченный отец[192]). Вергилий прощается с Данте, и поразительным образом в песни трижды встречается слово «сын» и трижды – «Вергилий». В первый раз «Вергилий» и «сын» находятся в одном и том же стихе (здесь и далее имеется в виду, конечно, итальянский текст; в переводе М. Лозинского отмеченные автором закономерности соблюдаются не всегда. – Прим. перев.), словно сын еще не может отойти от отца, от проводника. Потом они на большом расстоянии друг от друга: «сын» появляется во второй раз в 35-м стихе, а «Вергилий» в 118-м. В третий раз они почти рядом, в стихах 126-м и 128-м. Такое построение ярко отображает суть воспитания как взаимоотношений. Сначала – полная зависимость, ребенок доверяется отцу, матери, учителю. Но какова цель воспитания? Ученик, сын должен стать самим собой; и это произойдет лишь при условии, что воспитатель постепенно отдалится и позволит ему идти самостоятельно. Нужно позволить ему двигаться вперед и поддержать его свободное действие, ведь в последнем никто – ни отец, ни мать, ни учитель – не сможет его заменить. Воспитатель – тот, кто сопровождает, кто призывает вверенного ему человека пойти на риск, проявить себя, проделать весь путь самому. В определенный момент никто не сможет встать на место сына, ученика, друга. «Лишь я один <…> / Приготовлялся выдержать войну»[193]: бывают моменты, когда никто не может тебя заменить, словно ты один во всей Вселенной и спасение мира зависит только от тебя.

Итак, в начале песни – единство, исходное объятие в одном стихе; потом – отдаление в эпизоде прохождения через огонь; и в конце – последнее трогательное объятие перед прощанием, «сын» и «Вергилий» на расстоянии в два стиха. Последнее – это уже не объятие двух прижавшихся друг к другу людей, а прощание тех, кто расстается.

На вершине кольца сладострастников Данте и Вергилий оказываются перед стеной пламени и ангелом.

 
«Beati mundo corde!» воспевая
Звучней, чем песни на земле звучны,
Он высился вне пламени, у края.
«Святые души, вы пройти должны
Укус огня; идите в жгучем зное
И слушайте напев с той стороны!»
[ «Блаженны чистые сердцем», ибо они узрят Бога, воспевает ангел. Однако, – продолжает он, – вы не сможете пройти дальше, если прежде не пройдете «укус огня», если огонь не опалит, не очистит вас, «святые души». Входите же в огонь и слушайте голос, зовущий и ведущий на ту сторону.]
 
 
Он подал нам напутствие такое,
И, слыша эту речь, я стал как тот,
Кто будет в недро погружен земное.
 
 
Я, руки сжав и наклонясь вперед,
Смотрел в огонь, и в памяти ожили
Тела людей, которых пламя жжет.
 

[Но, как только я понял, что мне предстоит, «я стал как тот, / Кто будет в недро погружен земное»: я побледнел, как мертвец, почувствовал, что умираю. И сжал руки и наклонился вперед, словно, с одной стороны, приближаясь к огню, с другой – удерживая дистанцию; в моей памяти всплыли приговоренные к сожжению на костре, которых мне приходилось видеть, и я очень хорошо помнил их терзания.]

Данте словно говорит: нет, нет, я не смогу!

 
Тогда ко мне поэты обратили
Свой взгляд. «Мой сын, переступи порог:
Здесь мука, но не смерть, – сказал Вергилий.
[Тогда Вергилий и Стаций обернулись ко мне и сказали: «Тебе может быть мучительно больно, но пламя несет в себе возможность жизни, а не риск смерти».]
 

Жертва, боль, которые заложены в нашей жизни, в наших отношениях с миром, тяжелы, но они тебе не враги; они существуют не ради смерти, а ради жизни. Как часто трудности видятся нам противоречием, препятствием; кажется, что они отрицают добро! Напротив, именно ситуации, когда жизнь сбивает тебя с ног – а ведь иногда она налетает на нас, как поезд! – несут в себе возможное благо. Сейчас оно неизвестно, но доверься, войди! Не устрашайся этого вызова, ведь его требует сама жизнь, он – для тебя.

 
Ты – вспомни, вспомни!.. Если я помог
Тебе спуститься вглубь на Герионе,
Мне ль не помочь, когда к нам ближе Бог?
 

Вергилий напоминает Данте об одном эпизоде, когда тот очень испугался: «Если я тогда помог тебе спастись, разве не могу я сделать это и сейчас, когда мы еще ближе к цели?» Звучит призыв – ясный, настойчивый: «Вспомни, вспомни!» Единственное, что позволяет принимать тяжесть жизни, очистительную жертву, которую она несет в себе, – это память. Помните сцену из фильма «Экскалибур», когда Мерлин собирает в круг рыцарей, возвратившихся после изгнания захватчиков, и говорит: «Соберем круглый стол, и всякий раз при встрече будем вспоминать этот миг, ибо удел людей – забвение»[194]. Забвение – проклятие для людей; память – жизнь. Два величайших события, запечатлевших религиозный опыт Ветхого и Нового Заветов, объединены словом «помнить»: «Помни, Израиль» (Ис. 44: 21) и «Сие творите в Мое воспоминание» (Лк. 22: 19). Помни, воскрешай в уме свою историю, не забывай того доброго, что пережил. «Вспомни, вспомни!»

 
И знай, что, если б в этом жгучем лоне
Ты хоть тысячелетие провел,
Ты не был бы и на волос в уроне.
[Не бойся, уверяю тебя, что, даже если бы тебе пришлось провести тысячу лет в этом пламени, оно не лишило тебя ни единого волоса.]
 

Этот огонь не опаляет материальное, это огонь очищения, он позволяет ощутить боль при сожжении совершенного зла.

 
И если б ты проверить предпочел,
Что я не обманул тебя нимало,
Стань у огня и поднеси подол.
[Если ты думаешь, что я тебя обманываю, приблизься к огню и попробуй сам: «Стань у огня и поднеси подол», поднеси край одежды, и увидишь, что он не горит.]
 
 
Отбрось, отбрось все, что твой дух сковало!
Взгляни – и шествуй смелою стопой!»
А я не шел, как совесть ни взывала.
 

И, как и раньше («Вспомни!»), Вергилий усиливает призыв при помощи повтора: «Отбрось, отбрось все, что твой дух сковало!», оставь всякий страх. Что еще он может сделать? Он напомнил обо всем, что они пережили вместе. Неужели миг колебания, затруднения способен омрачить пережитый опыт добра и уверенности? Но ничего не поделаешь: Данте стоит как вкопанный, не движется с места. Так происходит и с нами, когда мы окаменеваем от собственного зла и страха что-то изменить, от страха довериться. Страх останавливает, парализует нас. Данте каменеет и не может двинуться с места.

Отец Джуссани вспоминает подобный эпизод. «Я хорошо понял это, вспомнив вдруг спустя так много лет о случае, произошедшем со мной в детстве. Я упорно просил взять меня в связку альпинистов, но мне отвечали: „Ты слишком мал“. Однажды мне сказали: „Если в июне тебя переведут в следующий класс, то ты первый раз пойдешь в связке“. Так и случилось. Впереди шел проводник, потом я, потом двое мужчин. Мы прошли уже полпути, когда вдруг я увидел, как проводник слегка подпрыгнул. Я находился от него на расстоянии трех или четырех метров. Нервно размахивая веревкой, я услышал, как он говорит мне: „Прыгай! Прыгай же!“ Я вижу, что передо мной расселина, а на расстоянии метра – другая расселина, а внизу – глубокий овраг. Я быстро обернулся, вцепился в выступающий край скалы, и трое мужчин не могли оторвать меня от нее. Я помню голоса, повторяющие мне: „Не бойся, мы здесь!“, и я сам говорил себе: „Глупый, они держат тебя“; я говорил это сам себе, но не мог оторваться от своей случайной опоры»[195].

Когда в горах продвигаешься по тропинке со страховочным креплением, тебя охватывает паника (со мной такое случалось), у тебя не движется ни один мускул. Любые советы, рекомендации бессмысленны, ты просто не можешь идти вперед. Что может сдвинуть тебя с места? «А я не шел, как совесть ни взывала». Умом ты знаешь, что правильно было бы пойти, но не можешь. Это описание того, как мы все живем. Апостол Павел говорит: «Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю» (Рим. 7: 19). Вопрос в том, где найти силу, чтобы возобновить путь? Что способно вновь привести нас в движение, когда кажется, что страх (причиной которому наше зло или зло наших друзей) побеждает? Когда сиюминутная слабость (из-за боязни изменения, обращения, вовлечения воли) вот-вот парализует, сведет на нет все? Что может вновь сдвинуть нас с места?

 
При виде черствой косности такой
Он, чуть смущенный, молвил: «Сын, ведь это
Стена меж Беатриче и тобой».
 

Видя оцепенение Данте, Вергилий, «чуть смущенный», испытывает грусть. Он уже сказал все, что мог сказать, исчерпал все аргументы. Каждый воспитатель в какой-то момент ощущает подобное бессилие; и именно в эти моменты может прийти искусительная мысль о коротком пути. Поступиться всем и сказать: я скорее сделаю это сам, подменю тебя, сделаю за тебя, найду решение, которое сам сочту верным, и приведу тебя в нужное место, избавив от трудностей и боли. Но такое невозможно. Бывают шаги, которые должен осуществить сам Данте (читай: каждый человек), – никто не может сделать их за нас.

И вот тут Вергилий пускает в ход последнее средство. Он называет Данте сыном (второй раз в этой песни) и напоминает ему о возлюбленной, о том, ради чего он живет, о том, что положило начало и его приключению, о блаженстве, которое он уже предощутил в любви к Беатриче. Он словно говорит: «Данте, посмотри на себя серьезно, как ты всегда делал. Помнишь, какое желание двигало тобой? Ведь именно желание чего-то благого, великого, истинного побудило тебя отправиться на поиски Беатриче». И это напоминание оказывается решающим.