Текст книги "Данте, который видел Бога. «Божественная комедия» для всех"

Часть II
Чистилище
Purgatorio

Слово к читателю

Вторая часть книги, посвященная «Чистилищу», продолжает публикацию бесед о Данте профессора Франко Нембрини. О том, как родились эти беседы, рассказано в предисловии к первой части. Ограничимся указанием на то, что встречи, запись которых здесь представлена, проходили уже не в Бергамо, а в Милане. Смена места повлекла за собой значительное изменение состава слушателей, поэтому автор счел необходимым вернуться к некоторым ключевым элементам собственного прочтения текста, чтобы облегчить его восприятие новыми участниками встреч.

Связь с повседневной действительностью еще раз подтверждает, что перед нами не классические лекции по литературе, а живая взаимосвязь (подчас переходящая в драматичный поединок) между текстом Данте и человеческим жизненным опытом.

Роберто Персико

Пролог «„Чистилище“, Книга о настоящем»

«Чистилище» – часть поэмы, посвященная прощению. Греху и прощению, то есть нашей немощи, нашему воплю и нашим ранам. Для меня Данте неразрывно связан с повседневной жизнью, поэзия связана с опытом, и поэтому читать Данте, серьезно подходя к вопросу о прощении, милосердии и страданиях, из которых состоит наша жизнь, – означает смотреть на то, что со мной происходит.

Каждый из вас мог бы так сказать и о себе, ведь невозможно читать подобный текст, не вовлекая в процесс себя самого, свой жизненный опыт. Конечно, это относится к любому литературному произведению, но к «Чистилищу» – особым образом: его стоит читать именно потому, что оно каждому дает обещание и предлагает путь к его исполнению. Реальный, конкретный путь среди обстоятельств жизни, которые иногда создают преграды, иногда оглушают, иногда сбивают с ног, словно налетевший поезд. Когда я читаю этот текст, во мне начинает бурлить желание новизны, свободы – и это желание рождается из вполне конкретной боли, вполне определенных событий моей жизни. Одно из таких событий – вчерашняя смерть моей подруги, с которой я ужинал еще в субботу вечером; ее лицо до сих пор у меня перед глазами. Или – недавний разговор с одной девушкой; она пришла ко мне, уверенная, что жизнь ее разрушена: «Я ошибалась во всем, как бы мне хотелось начать все заново!» – а я обнял ее и сказал, что начать все заново возможно. «Чистилище» отвечает на этот вопрос, острый и насущный: возможно ли начать все заново? Возможно ли в жизни новое начало? Существует ли такая новизна, которая охватит всю жизнь и позволит начать ее заново? Чтобы ответить на этот вопрос, необходим великий труд. В «Чистилище» больше всего поражает именно то, что эта часть проходит в непрерывном труде – Данте берется за труд над самим собой. Если «Ад» – это гигантская картина леденящей душу неподвижности без времени и пространства, где грех, зло клеймят человека навсегда, то здесь поэт начинает трудиться над собой. Цель ясна, но путь от этого не становится менее сложным, менее драматичным. И именно потому, что как для Данте, так и для нас «Чистилище» – это труд, постараемся усвоить два-три ключевых момента, которые введут нас в чтение.

Попробую пояснить свою мысль. Перед лекцией в этом центре я гулял по монастырскому дворику. Был там один мужчина, увидев которого я подумал: «Это сумасшедший». Он непрестанно дотрагивался до церковной стены и крестился. Потом мне объяснили, что его и в самом деле называют «шизик», но мне вспомнилась сцена из фильма «Дерево для башмаков»[136], где входит в дом попрошайка, дети начинают над ним смеяться, а мать говорит: «Не смейтесь, он ближе к Господу, чем все мы». И вот этот самый человек подошел к стойке у входа в зал и стал рассматривать брошюрки о разных инициативах этого центра. Я ходил мимо него около получаса, и все это время он повторял одни и те же слова. В конце концов я подошел к нему: «Добрый вечер! Что за слова вы повторяете?» Он показал мне брошюру, заголовок которой звучал так: «Красота рождается из труда, приложенного к открытию смысла вещей». И вот эту фразу он повторял в течение четверти часа – громко, даже, казалось, с гордостью. Я спросил его: «Почему вы столько раз это повторили?» Он обратил ко мне свой взгляд, потерянный в пустоте (в пустоте ли? Не знаю. В пустоте или в полноте?), и ответил: «Потому что эти слова прекрасны!» И еще несколько раз повторил: «Потому что это прекрасно». Затем я спросил у него: «Господин Джанкарло, – тем временем я узнал его имя, – что вы здесь делаете?» – «Я бываю здесь каждый вечер». – «Вот как? Вы дружите с монахами?» – «Нет; то есть да, но бываю здесь я не поэтому. Просто я всегда прихожу на мессу в шесть вечера». И опять: «Красота рождается из труда, приложенного к открытию смысла вещей».

Слова этого человека жалом вонзились в мое сознание: ведь он каким-то таинственным образом постоянно пребывает в труде, не теряет ни дня встречи с Богом: «Просто я всегда прихожу на мессу в шесть вечера». Мы сегодня должны поступить так же, мы должны приступить к труду; и этот труд должен стать постоянным, так чтобы мы могли сказать:

«Я постоянно пребываю в труде». Ведь встреча с Богом – Тайной – происходит всегда. Это и будет темой нашей сегодняшней беседы: постоянная встреча с Тайной, постоянный труд.

Приступим же к этому труду. Если вы спросите меня, какими словами можно определить «Чистилище», я отвечу: книга о настоящем. «Чистилище» – книга о времени и истории, то есть о настоящем, потому что мы живем только в настоящем. Ты не сможешь ее читать, не сможешь в нее войти, если ты сам не целостен, если не предстоишь полностью перед самим собой.

Предстоять перед самим собой, перед сущностью себя самого, перед своими потребностями, перед своим воплем – это немного смущает. Говорить о себе перед аудиторией в четыреста человек непросто. Приходится идти на жертву, жертвовать самим собой. Может быть, именно в этом и заключается магия нашего ремесла – преподавания. Когда преподаешь, ты словно обнажаешь себя, преподносишь другим самое сокровенное, что есть в тебе (в каком-то смысле это тоже жертва), озвучиваешь внутренний диалог, который сам ведешь с Данте, с автором, с текстом, с фрагментом, с высказыванием – с тем, что преподаешь. Эту-то сокровенную близость ты и разделяешь с другими, будь то тридцать учеников в классе или огромная аудитория, как сегодня. Перед нами стоит задача: обрести себя, быть самими собой, как говорится в том удивительном письме Никколо Макиавелли к Франческо Веттори, которое мы читали, говоря об «Аде»[137].

Первое, главное слово, помогающее приступить к работе над настоящим, то есть к чтению «Чистилища», – то же самое слово, которое дало название всему нашему курсу и которое мы использовали во введении к «Аду»: желание. Кто-нибудь мог бы предположить, что, поскольку речь идет о чистилище, первым словом окажется грех. Нет, первое слово – все то же желание. За ним идут и грехи, и кто без греха, пусть первым бросит камень. Однако у истоков (у истоков «Божественной комедии», у истоков всего) стоит желание. Желание, стремление, счастье, ожидание – ожидание бесконечного блага. Если исток иной, то ни о грехе, ни обо всем остальном, о чем говорится в «Чистилище», мы ничего не сможем понять. Необходимо действительно разобраться, что такое желание.

Недавно я прочитал один текст, который, словно молния, прояснил для меня, в чем заключается человеческое желание. Это рассказ Дино Буццати «Новые странные друзья»[138]. Напомню его сюжет – он неожиданным образом вводит нас в тему чистилища (хотя на самом деле и ада, и чистилища, и рая одновременно). Умирает один человек. Он оглядывается назад, подводит кое-какие итоги и рассуждает: «Ну, в общем-то ничего плохого я не сделал [мы всегда так рассуждаем], никого не убил, всю жизнь работал… Да, жена… ну, пара связей на стороне, но в целом-то я был достаточно верным. Детям кое-что оставил. Должно же всего этого хватить, чтобы попасть в рай!»

Человек этот умирает и оказывается в прекрасном городе – в нем все совершенно, без изъянов! Два спутника сопровождают его, объясняя, как здесь все устроено. Показывают дом, где он будет жить, – предел мечтаний! В нем есть все, чего он только желал в жизни: поле для гольфа, бассейн, бильярд… Показывают машину: мечта, а не машина! Впечатленный увиденным, он говорит: «Все-таки женщин, наверное, мне тут будет недоставать». Но и женщины есть! Все, все есть. В полнейшем восторге он восклицает: «Значит, мы на самом деле в раю! И здесь никогда нет боли?» – «Боли? – переспрашивают его спутники. – Какой еще боли? Что за рай, если бы была боль? Конечно же боли здесь нет! Никакой и никогда!» Однако эти двое так странно описывают будущее героя, что у него (и, конечно, у читателя) создается ощущение чего-то неладного. Например, он спрашивает о боли и ему отвечают: «Никогда. Совершенно! Даже капли зубной боли нам не дозволено». – «Не дозволено? Что за странное слово? Ведь мы в раю, очевидно, что боли быть не должно…» В итоге, конечно, он обнаруживает, что находится в аду. Жизнь среди всех этих удобств оказывается адом, ведь нечего больше желать и некому выразить свое желание, ожидание. Ад – отсутствие желания, место, где «не дозволено даже капли зубной боли».

Этот рассказ действительно поразил меня, и я задумался о том, каков посыл «Божественной комедии», ее «Рая», а значит, и «Ада», и «Чистилища». Мне пришла мысль, что в «Комедии» (хотя, по-моему, не только в «Комедии», но и всегда – Данте лишь уловил это; надеюсь только, что сейчас какой-нибудь священник не обрушится на меня как на еретика) Бог – это незавершенная вечность. Я имею в виду, что сама природа Бога есть желание. Разве это не так? Разве это не единственное возможное объяснение, не единственная гипотеза, позволяющая хоть как-то вникнуть в Тайну Троицы? Бог, непрестанно стремящийся к Себе Самому, движимый желанием Себя Самого; это бесконечное стремление совершается непрерывно в течение вечности. Непрерывное движение, непрерывное желание и непрерывное свершение желания. Он – источник Себя Самого, Он Сам – «голод утоленный и алчущий»[139], Он «лишь Собой „излит и постижим и, постигая, постигнут“»[140], как говорит Данте в «Рае» о понимании Богом Себя Самого.

Если так, то хочется вновь начать с первой песни «Ада» и пересмотреть все в свете этой идеи. И как могут не прийти на ум строки из юношеского сонета Данте «О если б, Гвидо, Лапо, ты и я…», где он определяет суть дружбы: «чтобы возрастало желание находиться рядом». Это же восхитительно! «Чтобы возрастало желание находиться рядом». Цель дружбы, ее смысл – любовь, движение, ожидание чего-то нового, которое словно возрождается постоянно; новизна, возможная вечно.

В таком случае вся «Божественная комедия» не что иное, как рассказ об этом открытии. Открытие это совершается не умом – сама жизнь приводит нас к нему. Мы обнаруживаем, что вся реальность – вся, действительно вся! – влечет к себе; она приводит нас в движение, заставляет касаться всего вокруг. Но чем сильнее ее зов, тем шире распахивается желание в нас. От шага к шагу, от ступени к ступени, от встречи к встрече – человек восстанавливает необъятность своих бесконечных потребностей и желаний. Человек словно призван постоянно искать в складках реальности, во встрече с осязаемым миром таинственный след Бесконечности, влекущей к себе. В этом свете «Комедия» становится доступной для понимания. Становится понятно, почему все начинается первым словом Данте – miserere (лат. «помилуй», в церковной традиции является молитвенным воззванием; в переводе М. Лозинского – «спаси». – «Ад», песнь I. Ст. 65. – Прим. перев.), а заканчивается ви́дением Бога в его природе, которая есть милосердие. Если милосердие, любовь, ожидание исполнения – это природа Бога, значит, это и природа человека, созданного по образу и подобию Божию. «Божественная комедия» – книга о мире как о знаке, как о проявлении бытия; бытие же есть движение, любовь, милосердие. В этом смысле последние строки поэмы поистине впечатляют:

 
Здесь изнемог высокий духа взлет;
Но страсть и волю мне уже стремила,
Как если колесу дан ровный ход,
 
 
Любовь, что движет солнце и светила.
 

Мы на последней странице поэмы. Данте уже почти постиг Тайну Троицы, у него остался неразрешенным лишь один вопрос – как ему полностью может открыться природа бытия, Божий Лик. Но он понимает, что одним умом, рассуждением (несмотря даже на все, что он видел) ему до этого не дойти. Он не в силах понять, как можно найти Бесконечность в конечном, то есть как может Слово стать плотью. Он не улавливает этого умом, но на него вдруг снисходит благодать; он внемлет благодати – и все понимает. Момент озарения совпадает с причастностью движению, коим является Бог, «любовь, что движет солнце и светила», ибо все движется Его желанием, Его страстью.

Следовательно, цель прохождения через чистилище – стать причастным Божественной природе, осознать себя как чистое желание. Обрести себя, или, вернее, стать чище. Очищение – это не какое-то волшебное действие; человек не начинает там меньше грешить (мы увидим, что, слава Богу, чистилище полно отъявленных грешников, обретающих прощение). Смысл пути в том, чтобы все больше соответствовать своей природе, а природа человека – быть желанием. Таким образом, к концу чистилища каждый обретает себя, как Данте – «чист и достоин посетить светила». Все складывается само собой, идет совершенно естественным ходом. Не стоит думать, что Бог вдруг в определенный момент, так сказать, открывает дверь и начинает отбор: «Так, посмотрим… Тебя прощаю, проходи, а тебя нет, твой черед еще не наступил; тебе, так и быть, пойду навстречу…» Нет. Душа приходит к Богу собственной добродетелью, потому что она очистилась, она стала чистым желанием и потому «достойна посетить». Чистое желание – это из разряда невероятного; однако смысл пути, смысл прохождения всех семи кругов чистилища – стать таковым.

И если правомерен наш подход, подразумевающий, что «Божественная комедия» – произведение не о потустороннем мире, а о мире, в котором живет каждый из нас, тогда «Чистилище» действительно наша книга. Эта часть поэмы воспевает нежность к себе самим; она воспевает время и пространство, человечество, путь и долгий труд, который необходимо проделать человеку, чтобы стать верным себе, чтобы вновь обрести себя, чтобы стать тем, чем глубинно он всегда был, – чистым желанием. А значит – любовью. Чистое желание – значит любовь, связь, потребность обнять кого-то, ведь только в другом человеке свершается мое «я». Мое «я» свершается, погружаясь в «ты». В конце пути человек способен сказать «ты» с простотой и чистотой ребенка, он действительно словно ребенок, летящий в материнские объятия. Траектория движения человека, пришедшего к концу чистилища, той же природы: он словно летит в объятия Отца, в объятия «ты». Таким будет рай – непрестанное осуществление этой связи.

И последний акцент, который необходимо поставить на слове «желание». Если вся реальность так создана, если мы так созданы, если Бог привлекает нас к Себе через предметный мир, то что такое зло? Мы уже затрагивали этот вопрос в беседах об «Аде», но здесь стоит повторить: зло – это ложь. Что делает дьявол, лукавый? Чтобы склонить нас к греху, он не пускает в ход ничего мерзкого или отвратительного. В самом деле, кто стал бы грешить ради мерзостей? Он пользуется прекрасным. Он пользуется тем, что создал Бог и чем Сам Бог пользуется – ибо вся реальность, созданная Богом, вполне законно пробуждает в человеке желание. Проблема только в том, что дьявол, используя то, что Бог создал для привлечения нас к Себе, преграждает нам путь – верный путь, по которому мы идем. Ощущать влечение ко всему сущему – это правильно, потому что во всех творениях заложена влекущая сила; однако человек, испытывающий это влечение с полным осознанием себя, то есть способный к разумным и свободным поступкам, замечает, что на всяком творении, как говорится в одном из стихотворений Эудженио Монтале, словно написано «еще дальше»[141], и переходит от одной вещи к другой (о чем пишет Данте в «Пире»[142]), пока не осознает, что на его потребность отвечает только бесконечное – Бог. Человек выбирает себе творения и судит о них через призму бесконечности, знаком которой они являются, к которой отсылают.

Дьявол же, напротив, когда ты желаешь чего-либо, говорит: «Остановись, ты у цели!» Вот тебе женщина (возможны варианты – карьера, здоровье, деньги; все замечательно, кто бы спорил!), она – истинный объект твоего желания. Остановись, ты у цели, тебе нечего больше желать (как в рассказе Буццати, который мы упомянули). Все, это ад. Желать больше нечего – идти некуда. Эта женщина сделает тебя счастливым. Эти дети сделают тебя счастливым. Деньги сделают тебя счастливым. Здоровье сделает тебя счастливым. Дьявол словно нажимает на кнопку «стоп» в механизме нашей связи с миром. Но это действие насквозь лживо, ибо каждое творение несет на себе надпись «еще дальше» (подтверждение тому – творчество любого поэта; ни о чем ином поэты и не пишут!). От человека требуется высшая степень честности, чтобы разглядеть знак, словно выжженный на всех вещах этого мира: «еще дальше» есть нечто большее. Как пишет Джакомо Леопарди, «все бесконечно мало по сравнению с необъятностью собственной души»[143]. Такова наша природа.

Если первое слово – желание, то второе непременно милосердие. Или прощение, выбирайте сами. Милосердие мне нравится больше, оно больше связано с текстом, поскольку отсылает и к Miserere из первой песни «Ада», и к последней терцине гимна Деве из последней песни «Рая»[144].

 
Ты – состраданье, ты – благоволенье,
Ты – всяческая щедрость, ты одна —
Всех совершенств душевных совмещенье!
 

Если Бог есть нескончаемое желание, отношение, любовь, как же Он проявляет себя в действии? Как милосердие. Действие Бога выражается в милосердии, а значит – в прощении. Все «Чистилище» является ответом Данте на вопрос, который каждый – от четырнадцатилетнего до восьмидесятилетнего – задает себе в конце дня: как начать все заново? Существует ли такой источник, из которого можно постоянно черпать новизну? Можно ли родиться заново? Существует ли такая новизна, которая не позволит злу победить? Такая, чтобы не делала жизнь (не «там», а здесь) адом? Такая, чтобы не за злом оставалось последнее слово? «Как родиться заново?» – однажды спросил у Иисуса в некотором смущении Никодим (ср. Ин. 3: 4). Это вопрос всей нашей жизни: возможна ли такая новизна, возможно ли прощение. Как говорил Мигель Маньяра: «Увы!.. Что сделано, то сделано»[145]. И моя подруга пишет мне то же самое: «Я все в жизни сделала неправильно, я неправильно вышла замуж, неправильно воспитывала детей… И теперь поздно, слишком поздно!» Чем дальше, тем больше мне кажется, что это и есть основная проблема жизни: возможно ли обрести прощение? И дело не в том, умеем ли мы прощать друг друга; но способны ли мы простить самих себя? Возможно ли вынести весь гнет собственного зла, неверных шагов, предательства, трусости, беспамятства? Как?

Часто прошлое лежит на нас тяжким бременем; это работа лукавого, который тянет вниз. Когда я думаю о прощении, мне вспоминается фильм «Миссия», рассказывающий о жизни иезуитских миссий в Парагвае, – на мой взгляд, самый выразительный кинематографический пример в этой области. Главный герой убивает брата, потому что, возвращаясь с работы, обнаруживает его вместе со своей девушкой; это преступление тяжким грузом висит у него на совести, ему больше не хочется жить. Он встречает иезуита, который становится ему другом; главный герой тоже делается священником и вместе с обратившим его иезуитом отправляется в миссию к индейцам, на которых до этого охотился для продажи их на рынке рабов. Однако его преступление продолжает висеть у него на совести, кажется ему непростительным. Тогда он привязывает к поясу сеть, складывает туда свое оружие, свой меч, при помощи которых он раньше убивал, и с огромным трудом тащит за собой по крутому подъему. Он не прощает себя, он продолжает себя наказывать. Так он забирается на вершину и из последних сил пытается втащить туда свою страшную ношу. В этот момент мальчик из племени гуарани – один из тех, за кем он охотился, чтобы продать в рабство, – видит, как жестоко и бессмысленно мучит себя этот человек, берет свой нож, перерезает веревку – и весь груз летит вниз. Весь груз летит вниз! Он прощен – и вместе с рыданиями приходит наконец освобождение.

Вот что такое жизнь? Кто нас простит? Кто имеет такую власть? Кто может взять в руки нож и сказать: твое прошлое больше не существует, отпусти его? Важно то, что происходит сейчас, важно настоящее, важно, что ты здесь и теперь можешь обрести прощение! И Данте словно желает увидеть это «здесь и теперь» для себя, узнать, существует ли тот, кто способен простить, возможно ли, чтобы наше бремя, наше прошлое не тянуло нас вниз при восхождении. Так живет не только Данте. Так живем все мы.

Прочитаю вам письмо, которое я недавно получил.

Здравствуй, Франко. На недавней встрече ты сказал: «Любовь существует прежде любого неверного шага, и воспитание подразумевает такой взгляд на человека: ты подходишь мне таким, какой ты есть. Элемент риска в воспитании – любить свободу другого человека вплоть до того, чтобы отпустить его; чтобы воспитывать другого, нужно прежде всего любить себя самого и быть открытым ко всему». Твои слова позволили мне совершить важный шаг. Я попросила своего отца, который не живет с нами (еще до моего рождения он оставил маму одну с другими детьми), пообедать вместе. Мне недавно исполнилось восемнадцать, и он обещал мне, что принесет подарок. В глубине души я думала, что этого никогда не произойдет, потому что отношения наши всегда были болезненными, поверхностными, пропитанными неприятием, злобой, болью, гневом, и я никогда не верила, что его присутствие может стать благом для моей жизни. Я думала, что воспоминание о нем нужно стереть (провести черту, понимаете? Но провести черту нельзя, потому что прошлое существует); однако после твоих слов я позвонила ему и предложила на следующий день пообедать вместе. Он заехал за мной в школу и привез букет из восемнадцати роз, что очень меня удивило (после и мама мне сказала, что на такое он в принципе никогда не был способен).

Во время обеда он в какой-то момент сказал: «Видишь, сейчас мне уже лучше, я даже могу обедать с тобой». Тогда я спросила: «А что было раньше, почему тебе было плохо?» Мы начали говорить об истории нашей семьи, о том, что случилось с ним после того, как он ушел. За все эти годы я никогда не говорила с ним о таких вещах. Больше всего меня поразило, что он, пятидесятилетний мужчина, сильный и решительный, полагавший, что никогда в жизни не ошибается, заплакал прямо передо мной и на глазах у других в ресторане сказал мне: «Когда родились первые дети, я вместе с твоей мамой был в больнице; когда родилась ты, меня не было. Я не могу себе этого простить. Я не могу простить себе всего того зла, что причинил тебе за восемнадцать лет твоей жизни». И я ответила: «Знаешь, чудеса бывают, прощение возможно – иначе я не сидела бы здесь перед тобой, мы бы не разговаривали и не смотрели друг другу в глаза». Он продолжал: «Но ведь я никогда не смогу стереть той боли, что причинил тебе». И я сказала ему: «Папа, приведу тебе пример. Мне очень нравятся креветки в розовом соусе. Представь себе, что я узнаю об этом только сейчас, впервые в жизни, в этом ресторане. Неужели я решу, что теперь не буду их есть всю жизнь, потому что мне в жизни не повезло и за восемнадцать лет я никогда их не пробовала? И для тебя – то же самое, прошлое не отменяет настоящего. Ты можешь простить себя, потому что я тебя прощаю».

Жизнь так устроена: каждый из нас несет груз своих восемнадцати (кто-то двадцати, а кто-то и пятьдесяти шести) лет, наполненных ранами и предательствами, злом, причиненным кому-либо. Вопрос в том, возможно ли начать все заново. Данте отвечает на этот вопрос. Открытие, к которому он ведет нас, состоит в том, что прощение существует прежде вины. Бог полон милосердия к нам еще до того, как мы совершим ошибку. Ничего общего с тем, как мы зачастую относимся к детям: «Я тебя, конечно, люблю, но… стань ты чуточку лучше, я бы любил тебя сильнее». Убогий шантаж. Нет, Бог поступает иначе – прощение предшествует вине. Об этом говорится в песни тридцать третьей «Рая», где Мария представляется как Та, Которая «не только тем, кто просит, подает <…>, но просьбы исполняет наперед». Просьба Данте «исполнена наперед» уже в песни первой, когда он не мог об этом и догадываться! Он кричит Вергилию свое Miserere – кто бы ты ни был, сжалься надо мной! – а Вергилий объясняет: ты всегда был любим и желанен. Я ждал твоего Miserere, чтобы прийти на зов, но три благословенные девы послали меня сюда еще раньше, чем ты меня позвал. Мария призывает Лючию, Лючия обращается к Беатриче, а Беатриче посылает Вергилия. Прощение предшествует воплю о помощи, оно существует прежде человеческого зова. Вся «Комедия», как и вся христианская жизнь, есть не что иное, как откровение прощения, предшествующего всему, – прощения, которое стоит у истоков всего.

Недавно один из моих друзей показал мне фотографию своего сына и сказал: «Может быть, это единственное, что мне удалось в жизни». Может быть, это и верно. Это единственный момент, когда мы переживаем опыт, подобный опыту Бога: мы даем детям жизнь с бескорыстностью, которая сродни Божественной. Мы любим их раньше, нежели узнаем, какими они будут, кем они будут; будет ли это мальчик или девочка, будет ребенок больным или здоровым, добрым или злым. Уже до всего этого мы их любим. Представляете, если бы нам всегда удавалось поддерживать в себе этот порыв – даже когда дети взрослеют! Один из моих учеников как-то раз сказал мне: «Мне нужно, чтобы всегда было место, где я никому не противен и не страшен». Место, где всегда и все готовы простить. Обретая прощение, мы чувствуем, что все вокруг к нам дружелюбно, все для нас. От этого зависит, в какой тон будут окрашены дни нашей жизни.

Предпоследний акцент опять-таки на желании.

В подтверждение того, что все сказанное мной не выдумка и не сон, кратко опишу структуру «Чистилища». Она действительно удивительным образом демонстрирует, что все повествование вращается вокруг именно этой темы.

Чистилище – это гора о семи кругах, на каждом из которых происходит очищение от одного из смертных грехов; человек получает прощение, и при этом проявляется безмерность человеческого желания и того единственного, что способно его утолить. Ведь смертные грехи и есть то предательство, о котором мы говорили, та ложь, когда мы сказали: «Мне этого достаточно!» Гордость и зависть, гнев и уныние, а затем корыстолюбие, чревоугодие и сладострастие – такие формы принимает преграда, которую ложь ставит желанию. Перед нами эти семь кругов. Каждому из нас эти пороки знакомы, все мы грешны; но души, пребывающие в чистилище, знают милосердие и потому мыслят о грехе иначе. Это все те же смертные грехи, за которые другие приговорены к аду; но именно здесь, как нигде, выявляется ценность свободы, потому что человек строит свою жизнь сам и в конце концов получает то, о чем просил. Нагрузил себя балластом – пойдет вниз, очистился – пойдет вверх. По своей собственной воле! Деформированное представление о христианстве заставляет нас верить, что существует некий грозный судья, который указывает: «Ты наверх, ты вниз». Каждый по своей воле пойдет вниз или вверх, в какой-то таинственной зависимости от того, как он задействовал свою свободу. Такова разница между Иудой и Петром. Оба в каком-то смысле предали, но Церковь учит нас называть предательством поступок Иуды и отречением – слова Петра, поскольку природа действий различна: одно – отгородиться от прощения, другое – согрешить и ошибиться, находясь в поле зрения всепрощающего взгляда. Петра переполняет боль, но он с детским порывом говорит свое «да»: «Да, Господи, Ты знаешь, что я люблю Тебя; я смердящий пес, но Ты знаешь, что я люблю Тебя»; Иуда же говорит «нет».

Знаете, из-за чего, по Данте, совершаются грехи? Из-за любви. Ведь любовь, желание – канва бытия. Человек не выбирает, желать ему или не желать: мы так устроены, мы – желание, желание – закон нашего бытия. Отрицать желание так же бессмысленно, как отрицать закон всемирного тяготения. Представьте, что вы решили не пользоваться законом всемирного тяготения и выйти из окна десятого этажа. Ну-ну, попробуйте. У вас есть вес – и это решаете не вы. Точно таким же образом нашей природе присуще желание; это решаем не мы, мы сами – желание. Да, мы согрешаем, говорит Данте, мы ошибаемся, но исходный импульс, задающий траекторию, верен: именно любовь влечет нас ко всему. Проблема в том, что необходимо полностью понимать собственную природу и природу объекта, находящегося перед нами, необходимо честно признавать несоответствие этого объекта широте желания, необходимо идти на жертву. Но движет нами именно любовь.

Данте разделяет чистилище на три сферы. Первую составляют три смертных греха – гордость, зависть и гнев, вызванные тем, что любовь «ошиблась целью»[146]: человек привлечен неверной целью, но само по себе влечение свойственно человеку по природе. Центральная сфера – духовная лень. Ленивые люди – те, кто видят истину, но по нечестности своей не хотят признать соответствия между истиной и своим желанием. Духовная лень – грех «скудной любви»[147]: в человеке недостаточно любви к истине, вследствие чего он остается неподвижным, замкнутым в самом себе. И последняя сфера – корыстолюбие, чревоугодие и сладострастие, то есть деньги, еда и секс; это грехи от «чрезмерной любви»[148], от избытка, от следования за инстинктом. Но причина их – все та же привлекательность, которая содержится в каждом творении.

Наконец, о числе семь. Это открытие мы совершили с друзьями из Cento canti[149], изучая труд известного литературоведа Чарльза Синглтона. Если не принимать в расчет первую песнь «Ада», которая служит вступлением ко всей «Божественной комедии» и за счет которой число песней в «Аду» достигает 34, то в каждой части останется по 33 песни – всего 99. Таким образом, центральной окажется песнь семнадцатая «Чистилища». И здесь происходит нечто странное, словно Данте дает читателю особый сигнал. Дело в том, что объем песней в «Комедии» произволен, то есть количество стихов в каждой из них носит случайный характер, варьируется без какой-либо закономерности. Здесь же происходит иначе: центральная песнь – семнадцатая, сердцевина произведения, состоит из 139 стихов. Предыдущая и следующая включают по 145 стихов. Еще по одной справа и слева – опять по 145. И еще по одной – 151. Очевидно, Данте осмысленно группирует семь песней, хочет на что-то указать, хочет, чтобы мы что-то увидели. Семь – это число Творения, число человека на земле. Данте словно дает знак: обратите внимание, когда вы окажетесь здесь, вы будете находиться в сердцевине всего произведения. И это те самые песни, где он объясняет природу любви. Вся эта конструкция была построена ради этой сердцевины, чтобы рассказать, какова природа человека, какова ваша природа. Цель всего произведения – объяснить, почему ваша природа есть любовь, показать, что вы созданы по образу и подобию Божию.