Текст книги "Данте, который видел Бога. «Божественная комедия» для всех"

 
Но расскажи: меж вздохов нежных дней,
Что было вам любовною наукой,
Раскрывшей слуху тайный зов страстей?»
 
 
[…al tempo d’i dolci sospiri, a che e come concedette amore che conosceste i dubbiosi disiri?»]
 

Оставим читателю удовольствие искать другие отсылки и продолжим.

 
Какие на челе у прочих благ
Увидел чары и слова обета,
Что им навстречу устремил свой шаг?»
[ «Какую пользу, какую выгоду ты приобрел? Что привлекло тебя в прочих благах, заставив предать меня и с жадностью устремиться к ним, смотреть на них с вожделением?» (Беатриче словно рисует образ влюбленного юноши, описывающего круги перед домом своей девушки.)]
 
 
Я горьким вздохом встретил слово это
И, голос мой усильем подчиня,
С трудом раздвинул губы для ответа.
[После скорбного вздоха, исполненного горечи, я собирал в себе остатки сил для ответа. Наконец губы мои с трудом начали шевелиться и произносить слова.]
 
 
Потом, в слезах: «Обманчиво маня,
Мои шаги влекла тщета земная,
Когда ваш облик скрылся от меня».
 

Данте «в слезах» произносит (Помните Франческу? «Слова и слезы расточу сполна»): «Когда твой облик скрылся в смерти, „тщета земная“ (тщета – это преходящие, каждодневные события, осязаемые, ощутимые, доступные чувствам) своим обманчивым притяжением совратила мой путь. Иными словами, когда твое лицо скрылось, я забыл о том, чего жаждал на самом деле, и остановился на черте „стоп“, то есть на грехе. Я изменил направление своего пути».

Помните Паоло и Франческу? «Какая нега и мечта какая / Их привела на этот горький путь!» Здесь постоянно встречаются отсылки к другой песни, подчеркивающие, что герои находились в сходных обстоятельствах. Однако очевиден контраст. У Франчески и Паоло счастье позади, Франческа оплакивает его: «Тот страждет высшей мукой, / Кто радостные помнит времена / В несчастии». У них все могло получиться, но их счастье осталось позади, потому что победило зло и они оказались в аду. Данте же, напротив, предстоит перед благом, перед лицом Беатриче (пусть она даже во гневе и осыпает его упреками) и плачет от скорби о совершенном зле. Это поворот! Это другой путь, другой взгляд. Ты можешь предстоять перед собственным сегодняшним злом и тонуть в воспоминаниях о том, как все было прекрасно и истинно, – но сегодня уже ничто не истинно, все ложь и иллюзия. Или же ты предстоишь перед столь великим благом, что даже острая боль, которую ты ощущаешь, полна бесконечного милосердия. Зло, которое прощается силой действующего блага, или благо, которое отрицается силой действующего зла, – вот граница между чистилищем и адом. Тебе решать, какой из этих двух путей станет твоим в отношении с жизнью, миром, людьми.

В чем разница между ними? Данте может сказать о себе: «Я доверился тому, кто пришел за мной. В одиночку я был бы не лучше их, но я доверился тому, кто пришел за мной». Возможно, и с ними рядом был кто-то, кому они могли довериться, на кого могли опереться, чтобы выйти из сумрачного леса своей страсти. Но они не доверились, не положились на того, кто мог сказать им: «Вам нужно выбрать новую дорогу», не эта дорога приведет вас к счастью. В одиночку люди неспособны выйти из сумрачного леса своей немощи; разница между ними в том, что кто-то признает потребность довериться руке другого, присутствию друга, указывающего иной путь, а кто-то решает остаться в рамках собственной меры.

 
И мне она: «Таясь иль отрицая,
Ты обмануть не мог бы Судию,
Который судит, все деянья зная.
 
 
Но если кто признал вину свою
Своим же ртом, то на суде точило
Вращается навстречу лезвию.
 

Бог уже все знает, нет, Ему ничего не надо объяснять. Это мы нуждаемся в том, чтобы подойти к человеку и сказать ему: «Я совершил то-то и то-то», – вместо того чтобы играть в психологические игры и искать себе разного рода оправдания. И, когда кто-либо признает «вину свою / Своим же ртом», всякий раз, когда человек называет свою вину «на суде», то есть в раю, «точило / Вращается навстречу лезвию». Что это значит? В исследованиях, которые мне доводилось читать, слова о точиле трактуются так: меч располагается не по ходу шлифовального колеса, а против него, так что лезвие притупляется и уже не причиняет такой боли; Божий суд смягчается, он уже не столь жесток.

Но мне кажется, что «точило» – это Сам Бог, непрерывное движение Небес в раю; и тогда получается, что, если грешник исповедуется в совершенном зле, Бог направляет лезвие на Самого Себя, то есть вновь распинает Своего Сына ради покаявшегося грешника. Вновь и вновь происходит тайна обновления милосердия, вновь и вновь Бог отдает жизнь за наши грехи.

 
И все же, чтоб тебе стыднее было,
Заблудшему, и чтоб тебя опять,
Как прежде, песнь сирен не обольстила,
 
 
Не сея слез, внимай мне, чтоб узнать,
Куда мой образ, ставший горстью пыли,
Твои шаги был должен направлять.
 

[ «И все же, чтобы испытать сокрушение, соразмерное твоему греху, и чтобы в следующий раз, услышав сирен, то есть идольские искушения, устоять, прекрати лить слезы и послушай меня. Я объясню тебе, почему моя смерть должна была научить тебя полной противоположности тому, что ты сделал.]

 
Природа и искусство не дарили
Тебе вовек прекраснее услад,
Чем облик мой, распавшийся в могиле.
 
 
Раз ты лишился высшей из отрад
С моею смертью, что же в смертной доле
Еще могло к себе привлечь твой взгляд?
 

[Ни природа, ни искусство не дарили тебе наслаждения сильнее (помните: „Любовь, любить велящая любимым, / Меня к нему так властно привлекла“, – все та же история Паоло и Франчески), чем „облик мой, распавшийся в могиле“, то есть мое прекрасное тело, в котором я обитала и которое теперь изъедено червями. Я привлекала тебя, как никто и ничто более. Но если высшая из отрад (так в песни тридцать третьей «Рая» будет назван Бог) скрылась от тебя, как только исчезла я – самый яркий знак из всех данных тебе, то как ты мог подумать, что менее прекрасные, менее ценные творения способны даровать тебе высшее благо, которого ты жаждал?»]

 
Ты должен был при первом же уколе
Того, что бренно, устремить полет
Вослед за мной, не бренной, – как дотоле.
 

[ «Ты не воспользовался разумом, – говорит Беатриче, – ты поступил как сладострастник, как тот, кто „предал разум власти вожделений“; если бы ты рассудил разумно, то пришел бы к совершенно иному выводу. Ты сказал бы: „Беатриче, которую я любил больше всего – больше неба и моря, больше звезд, привлекла меня к себе и не утолила моего желания; а значит, ничто на этой земле не может наполнить до краев сердце человека“. Вот для чего я умерла: чтобы тебе ясна была Судьба, чтобы, памятуя о природе того, что наполняет сердце, ты понимал, что на желание твоего сердца не отвечает в полноте даже то самое прекрасное, что ты можешь встретить в жизни. Ты ощутил сильный удар, который опрокинул всю жизнь, словно внезапно налетевший поезд: твоя возлюбленная умерла. В твои тридцать умерла та, в кого ты был без памяти влюблен. Что делать человеку, пережившему такой удар? Сдаться и сказать, что теперь вершина счастья – это пить и есть? Ты „при первом же уколе“, при первой же стреле, ранившей твое сердце, должен был обратить взгляд наверх. Ты должен был „устремить полет / Вослед за мной, не бренной, как дотоле“, ты должен был поднять голову и последовать за мной, избегая „того, что бренно“, того, что подвержено распаду».]

 
Не надо было брать на крылья гнет,
Чтоб снова пострадать, – будь то девичка
Иль прочий вздор, который миг живет.
[ «Горечь от моего ухода не должна была помешать твоему полету, не должна была тянуть тебя вниз, где ты бы „снова пострадал“, где тебя ожидали бы другие удары и разочарования – от потерь менее масштабных, менее значимых».]
 
 
Раз, два страдает молодая птичка;
А оперившихся и зорких птиц
От стрел и сети бережет привычка».
[…«„Молодые птички“, новорожденные птенцы иногда попадаются в силки; но „оперившихся“, тех, что постарше, уже не возьмет ни сеть, ни стрела. Пусть бы ты был малое дитя – но ведь ты уже был взрослым человеком, у тебя была своя голова на плечах! Нужно было думать, а не ловиться, как неопытный птенец».]
 
 
Как малыши, глаза потупив ниц,
Стоят и слушают и, сознавая
Свою вину, не подымают лиц,
 
 
Так я стоял. «Хоть ты скорбишь, внимая,
Вскинь бороду, – она сказала мне. —
Ты больше скорби вынесешь, взирая».
 

Данте выглядит как ребенок, засунувший руку в банку с вареньем и застигнутый врасплох. Ему стыдно, его глаза опущены. Но Беатриче еще не закончила говорить, она продолжает наносить удары и делает то же, что делаем все мы, когда укоряем кого-либо.

Мы хотим быть уверены, что удар попадет точно в цель: «Смотри мне в глаза, когда я с тобой разговариваю!» Все мамы так говорят, не правда ли?

Беатриче не отстает от мам: «„Хоть ты скорбишь, внимая“, хоть и ранит тебя то, что ты слышишь, подними голову, „вскинь бороду <…>, / Ты больше скорби вынесешь, взирая“ – глядя на меня, ты испытаешь еще более острую боль». Действительно, почему мы всегда стремимся избежать прямого взгляда тех, кто упрекает нас? Да потому, что нам больно, плохо! Но она неумолима: «Подними взгляд! Смотри мне в глаза».

 
Крушится легче дуб на крутизне
Под ветром, налетевшим с полуночи
Или рожденным в Ярбиной стране,
 
 
Чем поднял я на зов чело и очи;
И, бороду взамен лица назвав,
Она отраву сделала жесточе.
 

[Легче ветру выкорчевать дуб, чем мне было поднять голову. Господи, как тяжко! Как невыносимо! Плюс ко всему, «бороду взамен лица назвав», то есть сказав «борода» вместо «лицо», «она отраву сделала жесточе» – ведь я прекрасно понял, почему она так сказала! Милый мой, у тебя уже борода отросла! Ты не десятилетний мальчик, ты взрослый человек! Конечно же она упрекала меня в незрелости, в том, что я вел себя как ребенок (в отрицательном смысле слова, конечно, – не в евангельском!), поступал неразумно.]

 
Когда я каждый распрямил сустав,
Глаз различил, что первенцы творенья
Дождем цветов не окропляют трав;
 
 
И я увидел, полн еще смятенья,
Что Беатриче взоры навела
На Зверя, слившего два воплощенья.
 

Подняв голову, Данте увидел, что «первенцы творенья», то есть ангелы (сотворенные Богом прежде создания мира), «дождем цветов не окропляют трав» – прекратили разбрасывать цветы. Его взор, еще застланный пеленой слез, обратился к Беатриче. И тут он обнаружил, что она не сводит глаз со «Зверя, слившего два воплощенья» – Грифона, то есть Христа. Взгляд Беатриче неотрывно устремлен ко Христу.

 
Хоть за рекой и не открыв чела, —
Она себя былую побеждала
Мощнее, чем других, когда жила.
[Несмотря на то что лицо ее было скрыто и их разделяло большое расстояние, она показалась мне столь прекрасной, что красота ее превосходила любую земную красоту; она была еще прекраснее, чем при жизни – а ведь уже тогда она превосходила красотой всех других женщин.]
 
 
Крапива скорби так меня сжигала,
Что чем сильней я что-либо любил,
Тем ненавистней это мне предстало.
[В этот момент я ощутил такую жгучую боль (словно меня обожгло крапивой) за все совершенное мною зло, почувствовал такой порыв раскаяния, что наконец осознал, сколь враждебны лживые блага – и чем сильнее они отдалили меня от нее, тем более враждебными они были.]
 
 
Такой укор мне сердце укусил,
Что я упал; что делалось со мною,
То знает та, кем я повержен был.
[Меня охватила такая боль, что я упал без чувств.
«Что делалось со мною, / То знает та,
кем я повержен был» – во что я превратился,
знает лишь она, бывшая тому причиной.]
 

И опять возникает в памяти эпизод, связанный с Паоло и Франческой: «И я упал, как падает мертвец».

В «Божественной комедии» Данте дважды лишается чувств. Есть, конечно, еще один эпизод – переправа через Ахерон, но там это скорее поэтический прием, своего рода трюк, цель которого в том, чтобы Данте не переправлялся на лодке, как остальные несчастные. Здесь же прямая параллель: реакция на извращение любви – сначала Паоло и Франчески, а потом и своей собственной. В обоих случах скорбь и сожаление: сначала о других, потом о себе самом. Одно непростительно, другое прощено. Вот два типа восприятия жизни.

Страшная исповедь завершена, страшное обвинение со стороны Беатриче и скорбное признание в грехах со стороны Данте сделаны. Диалог заканчивается обмороком Данте, однако теперь он действительно «чист и достоин посетить светила».

И в завершение разговора о «Чистилище» прочитаем еще две терцины. Первая из них находится в той же песни и начинается со стиха 127-го.

 
Пока, ликующий и изумленный,
Мой дух не мог насытиться едой,
Которой алчет голод утоленный…
 

В этой терцине удивительным образом описывается развитие любви: чем сильнее я люблю, тем сильнее мне хочется любить; чем больше исполняется желание, тем больше оно растет. Желание – природа Самого Бога; Бог как Троица есть отношение, неугасающая любовь, желание, которое постоянно исполняется и, исполняясь, возобновляется; это и есть та пища, которая утоляет голод и заставляет алкать еще больше. Любовь – то, чем движется бытие, а природа человека – желание: чем больше ты насыщаешься, тем сильнее твой голод, твоя потребность.

И напоследок – завершение всей части, последние стихи песни тридцать третьей.

 
Я шел назад, священною волной
[здесь он уже входит в другую реку; первая была нужна, чтобы забыть зло, другая – чтобы помнить о добре]
Воссоздан так, как жизненная сила
Живит растенья зеленью живой,
 
 
Чист и достоин посетить светила.
 

«Чистилище» завершается вновь обретенным самосознанием, осознанием себя самого как чистого желания: жизнь делается дорогой, которая ежедневно обновляет нас, «как жизненная сила / Живит растенья зеленью живой» (растения, обновленные ветвями, свежими листьями, плодами). Каждый день в нашу жизнь входит что-то новое, и душа человека непрерывно движется к цели своего желания – добраться до звезд, увидеть и встретить Бога.

Часть III
Рай
Paradiso

Слово к читателю

И вот мы подошли к концу. К концу дантовских странствий и того их прочтения, которое предлагает нам Франко Нембрини. Простого, ясного, непосредственного, способного вернуть Данте простым людям. Словно мы опять у истоков, во Флоренции XIV века, и последующие пять веков современной культуры еще не отдаляют нас от того представления о жизни, из которого возникла «Комедия», они еще не превратили ее в достояние специалистов. Потому что толкование Нембрини отметает все предрассудки критики, все изощренные умствования и неожиданно возвращает читателя к самой сути вопроса: а чего желаешь ты сам?

Такой подход особенно важен при прочтении «Рая», кантики, которую критическая традиция, господствующая в итальянских школах, считает самой «бедной и монотонной», полагая, что в ней «личность все более обезличивается и генерализируется», а поэзия Данте, «навеянная восторгами и экстазами созерцательной жизни»[210], отказывается от разума и страстей, полностью отдавшись пламенной вере и скучному морализаторству.

Ничего подобного, отвечает Франко и доказывает это с текстами в руках: Данте ни на миг не отказывается ни от разума, ни от страстей, не теряет ни крупицы человечности. Он неустанно повторяет, что оказался в раю, чтобы понимать, постоянно апеллируя к опыту каждого отдельного человека, к уму, к философии. И чем ближе он подходит к созерцанию Бога, тем острее становится такое человеческое, плотское, экзистенциальное желание – желание быть счастливым. Так, значит, «„Рай“ – книга о настоящей жизни, о том, что она возможна. Эта книга о том, что в перипетиях, в причудливых складках повседневности, в которой мы постоянно забываем о Боге, предаем Его – словом, в соприкосновении с этим злом, с этим грехом нас неизменно настигает красота, надежда, Его присутствие»[211].

Человеческий путь к правде жизни осуществляется посредством благодати созерцания Бога, «высшего наслаждения». Но и на этом не останавливается движение, приведшее Данте и его читателей из глубин ада к вершинам рая: так, Нембрини прощается с нами, предлагая начать все заново, перечитать «Комедию» с начала, уже зная, чем она завершится – чтобы этот путь озарился новым светом.

Итак, мы подошли к концу, но «дойти до конца означает начать с начала»[212], писал Элиот, не случайно обожавший Данте.

В эпилоге мы приводим запись встречи с астрофизиком Марко Берсанелли, не связанную с данным циклом и уже опубликованную в книге «В поисках утраченного „я“»[213]. Она представляет большой интерес, а потому было бы жалко обойти ее стороной.

Роберто Персико

Песнь I
«Лучи Того, Кто движет мирозданье»

Вот начинается последний отрезок нашего трехлетнего пути – «Рай», песнь исполнения, песнь полноты всего. Общие замечания к чтению полного текста «Божественной комедии» вы можете найти в частях «Ад» и «Чистилище». Невозможно, однако, не напомнить об одном из них, касающемся вопроса о звездах. Не зря так называется и моя лекция – «Данте и звезды», – с которой я столько ездил по миру; так же называлась и встреча в России, о которой я еще расскажу. Как отмечалось уже много раз, Данте рассказывает о мире не потустороннем, а посюстороннем, не о мире том, а о мире этом. Читая «Комедию», мы неизбежно размышляем о том, что происходит в жизни, и стихи Данте помогают нам лучше понять жизнь. А жизнь позволяет глубже проникнуть в стихи Данте.

Так почему же звезды? Почему «светила» – последнее слово, замыкающее все три книги, – так мне дороги? Приступая к «Раю», мне кажется важным вернуться к этому вопросу. «Рай» – самая сложная книга: так (вслед за Де Санктисом[214]) нас учили еще в школе. В итальянской школе «Божественную комедию» изучают по схеме пирамиды: много-много «Ада» – не знаю, может учителям и ученикам в аду приятнее, – потом немного «Чистилища», а о «Рае» практически не упоминают, оправдываясь тем, что он якобы «слишком абстрактен, одно сплошное богословие». Впрочем, так обстоят дела не только в Италии. Две недели назад я поехал говорить о Данте в Испанию и обнаружил, что в современном испанском языке прилагательное «дантовский» используется в разговорной речи, например, в шутках за бокалом вина, как синоним слова «чудовищный»; т. е. если кто-то хочет сказать, что нечто наводит ужас, что оно страшное, противное, чудовищное, он говорит «дантовское». Это пример того, как можно исказить содержание литературного произведения, замысел поэта и, более того, свидетельство целой эпохи.

Употреблять имя Данте в таком ключе означает ничего не знать ни о Средневековье, ни о христианстве, каким его сумели выразить Средние века. И это требует немедленного прояснения.

В беседах о предыдущих частях «Комедии» мы предположили, что тема светил для Данте – это тема взаимоотношений с Бесконечным. Если наше предположение верно, это значит, что, завершая этим словом все три кантики, Данте как будто хочет обозначить тему произведения, его основной смысл в таких словах: «Я пришел рассказать вам об объекте вашего самого острого, самого глубинного желания, о надежде на спасение жизни».

Спасение жизни означает спасение каждого от дельного ее элемента. Человек рождается в мир со страстным желанием, с великой надеждой и великим обетованием добра – им, казалось бы, противостоит весь его опыт повседневности, в которой соседствуют зло, страдание и смерть. Именно эта рана составляет величие и достоинство человеческой жизни. Христианин Данте пишет «Божественную комедию», чтобы призвать нас не отчаиваться, потому что надежда есть, ведь мы можем быть уверены, что все, что происходит, – это наши взаимоотношения со светилами. Именно так исполняется это великое желание, которое движет нашей жизнью, наше упование на спасение жизни. Спасение – не где-то там, и мире ином, но здесь и сейчас. Моя нынешняя дружба, мои дети и моя жена, время, которое я провожу с пользой, и страдания, которые я испытываю, будут спасены. Спасется жизнь, и спасется вся конкретика жизни, потому что в ней – мои отношения со светилами, мои отношения с вечным и Бесконечным. Вот о чем «Божественная комедия».

А если это так, то «Рай» – нисколько не абстрактен и не излишне теологичен. С нашей точки зрения, это – самая реальная, самая правдивая из всех трех книг. По словам одного из великих богословов (который к тому же глубоко исследовал Данте), ад может оказаться пуст[215]. Таким образом, «Ад» представляется самой нереалистичной частью «Комедии». Слава же Божия реальна, как реальны и те люди, которые удостоились созерцать ее и поклоняться ей на этой земле. «Рай» – книга о настоящей жизни, о том, что она возможна. Эта книга о том, что в перипетиях, в причудливых складках повседневности, в которой мы постоянно забываем о Боге, предаем Его, – словом, в соприкосновении с этим злом, с этим грехом нас неизменно настигает красота, надежда, Его присутствие.

«Рай» рассказывает нам именно о такой жизни, а не о загробном мире. Точнее сказать, это описание загробного мира, сделанное с помощью средств и образов, которыми располагал человек средневековой культуры, но Данте рассказывает о нем для того, чтобы мы лучше понимали этот, реальный мир. Это рассказ о возможной жизни, об опыте такой жизни.

Данте позволяет себе посмотреть на вещи глазами Бога, Того, Кто создает их изо дня в день. Этот взгляд дает возможность жить в правде и истине, видеть и переживать истинную сущность всего происходящего.

Однако даже в моем самом любимом школьном издании «Комедии» (которое я ценю и уважаю и поэтому не упоминаю здесь) создается ощущение, что авторы не могут сделать этот шаг, не могут согласиться с тем, что христианин может так говорить о жизни, просто о повседневной жизни, а не о каких-то духовных материях. «Несомненно, главная цель поэта, рассказывающего нам о путешествии на тот свет, о своих встречах и размышлениях в том мире, состоит в том, чтобы показать читателю свой путь к духовному спасению». Но далее читаем: «Трудность, однако, заключается в том, что читатель, следуя подобному религиозному руководству, неизбежно оставляет в стороне человеческое».

В современной культуре существует своего рода раздвоение сознания, которое не позволяет совместить религиозные вопросы с интересом к человеку, к жизни. Как будто религия и жизнь разделены: отдельно жизнь, нечто «человеческое» (не очень понятно, что именно), и отдельно религиозное учение, которое кто-то пытается навязать сверху. Что может дать такой подход для понимания Данте? Что может Данте сказать человеку, не понимающему, о чем он читает – то ли о человеческом, то ли о религиозном? Данте свидетельствует о возможности цельного существования, не допуская и мысли о подобном разделении, потому что его видение самого себя, человеческой природы, его способ узнавать и любить предполагают жажду смысла, поиск добра.

Так же и мы, читая Данте, стремимся увидеть самих себя и свою жизнь цельно, ибо именно такое видение породило европейскую культуру, которую мы со временем утратили, но надеемся обрести вновь.

Такое цельное видение я встретил во время своих недавних выступлений в Украине и в Сибири, и оно очень меня тронуло. Я выступал в государственных университетах, меня слушали студенты, многие из которых совсем ничего не знают о христианстве (однажды во время своей речи я прервался и переспросил: «Все вы знаете, что Иисуса родила Мария, Богородица, Матерь Божья?..» – а они этого не знали, и им пришлось все объяснять с самого начала). Так вот, несмотря на полное отсутствие религиозной культуры и традиции, они с таким вниманием читали со мной песнь первую «Ада», что сразу становилось ясно, что сердце человека – это всегда сердце, во все времена, в любом возрасте, вне зависимости от широты и долготы.

Именно поэтому я поправил ведущего, который представил меня как «специалиста по творчеству Данте, самого важного автора итальянской культуры». Я сказал: «Нет, все не так, а если бы было так, то зачем бы я к вам приезжал? Данте принадлежит вам точно так же, как и нам. Да, он стоит у истоков европейской христианской культуры, но мы собрались здесь для того, чтобы вы смогли почувствовать его своим». Так оно и получилось.

Хочу рассказать вам о нескольких эпизодах из этой поездки.

В Харькове я познакомился с удивительной женщиной по имени Елена. Она руководит маленьким детским театром при местном Доме культуры, который был основан еще в коммунистические и атеистические времена. Они с мужем Василием Сидиным, который умер в 2011 году, собирали вокруг своего театра всех нуждающихся детей, бедных, больных, сирот. Со временем, однако, они заметили, что им чего-то не хватает, что в том, что они делают, в том, что могут предложить друзьям и детям, чего-то недостает. И тут, как сама Елена рассказывает: «Я, к счастью, загремела в больницу и была почти при смерти. В больнице лежала долго. И вот однажды открываю ящик тумбочки, а там кипа каких-то листочков. Я стала их читать, а это отрывки из статей о. Александра Меня». Елена рассказала мне о своем обращении, которое случилось с ней и с ее мужем после чтения этих листков. Рассказывая, она все время повторяла: «С тех пор как я встретила отца Александра…» Только через полчаса разговора я понял, что она его никогда не видела. Его уже убили к тому моменту. Она никогда его не встречала, но говорила о нем так, как будто они не раз преломляли хлеб, разделяли жизнь, в словах ее чувствовалась невероятная близость. Я спросил ее, как она могла говорить так о человеке, которого не знала. «Я стала частью его общины, а значит, я его знаю. Я знаю его лучше многих, кто просто ходил к нему в церковь. Да, я никогда его не видела, но я его знаю». Рай на земле – это что-то в этом роде. Данте пытается описать опыт, соприродный этому: можно узнать друг друга, не встречаясь, но настолько глубоко и ясно, что можно сказать: «Я его знаю». Чтение «Рая» помогает нам открыть для себя этот опыт.

В тот день я был на прекрасном спектакле, который Елена поставила с детьми, а вечером она пришла на встречу, посвященную чтению Данте. Это была очень трудная для меня встреча. Я говорил полтора часа, но мою речь постоянно перебивал перевод, к тому же в русском тексте совсем не так слышны рифмы, и от этого теряется музыка текста. В общем, мне казалось, это был провал. Выходя, я заметил Елену, она бросилась мне навстречу в слезах, обняла меня и сказала: «Спасибо, спасибо, я так вам благодарна, вы вернули нам звезды». Данте вернул нам звезды.

Еще больше поразила меня встреча с одним из учеников моего друга, организовавшего эту поездку. Мы встретили этого юношу ровно в тот момент, когда входили в университет. Он был очень маленького роста. Нас представили друг другу, и он рассказал свою историю. «С самого раннего детства я жил в интернате для детей с нарушениями в развитии. Это был ад. Там никому ни до чего не было дела. А я хотел учиться, узнавать разные вещи, но все это было невозможно». То, что он описывал, было чудовищным местом бесчеловечности и упадка. А затем он добавил, как нечто совершенно естественное: «К счастью, потом я ослеп». – «Как это к счастью? Что ты такое говоришь?» – «Когда я стал слепнуть, меня перевели в интернат для слепых. Это были лучшие годы моей жизни, там все чем-то интересовались, одни играли на чем-то, другие слушали музыку, кто-то учил латынь, кто-то учился по аудиокнигам… Там моя жизнь расцвела!» Он оказался невероятно образованным человеком: собрал огромную библиотеку из 30 аудиокниг и за последний год, по его словам, прочел сто пятнадцать. Я было не поверил. «Просто я читаю очень быстро, – объяснил он, – мой плеер можно настраивать на разные скорости воспроизведения. Я слушаю книги (на самом деле он сказал „я читаю книги“) на пятой скорости, на самой большой, и успеваю таким образом прочитывать больше». Потом он добавил: «Но некоторые книги, Аристотеля, например, или блаженного Августина, я слушаю на третьей».

Думаю, что каждому случалось в какой-то день встретить сто человек и понять, что один из них – твой, невозможно объяснить почему, но, в отличие от остальных девяноста девяти, ты чувствуешь, что он для тебя был предназначен. Все сто тебе симпатичны, ты с каждым поздоровался, поговорил, но один тебе ближе всех остальных. Так для меня случилось с этим молодым человеком. Особенно остро я почувствовал это, когда в конце спросил: «Чего бы тебе хотелось?» – а он ответил: «Снова увидеть звезды». В этот момент он покорил мое сердце. В дневнике своего путешествия я написал огромными буквами: «Олег должен снова увидеть звезды». Не знаю как, но мы должны это сделать. На сайте www.franconembrini.com я буду сообщать о том, как идет начатый мною сбор средств, потому что, по-видимому, это обратимая слепота, которую можно излечить[216].

А теперь приступим к чтению. Прежде всего коротко припомним, как устроен «Рай» Данте. Согласно средневековым представлениям, Земля находится в центре сферы, называемой подлунным небом, вокруг которой располагается следующая небесная сфера, потом еще одна и еще – всего семь небесных сфер, каждая из которых носит имя одной из планет. Данте проходит сквозь все эти семь небес, потом посещает небо неподвижных звезд и хрустальное небо, а потом за девятым небом наступает Эмпирей – место обитания Бога. Блаженные души обитают вместе с Богом в Эмпирее, но для удобства повествования Данте располагает встречи с ними в различных небесных сферах. Благодаря этому он создает структуру и иерархию отдельных добродетелей. Представ же перед лицом Бога в сердце мистической розы, Данте заново встречает весь сонм блаженных душ, святых и ангелов, собранных в своего рода амфитеатре. Такова схема «Рая».

Прежде чем перейти к чтению песни первой, прочтем начальные стихи к песни второй, они позволят нам сразу определить основные темы всей кантики. Начало песни второй – знаменитое «увещевание читателей» – это предупреждение, которое Данте дает тем, кто собирается проследовать с ним в «Рай» (ст. 1–15).

 
О вы, которые в челне зыбучем,
Желая слушать, плыли по волнам
Вослед за кораблем моим певучим,
 
 
Поворотите к вашим берегам!
Не доверяйтесь водному простору!
Как бы, отстав, не потеряться вам!
 
 
Здесь не бывал никто по эту пору:
Минерва веет, правит Аполлон,
Медведиц – Музы указуют взору.
 

[Вы, все это время следующие «за кораблем моим певучим», то есть плывущим в море бытия с помощью стихов, «поворотите к вашим берегам» (откуда вы прибыли) – лучше не пускайтесь в путь, потому что не сможете угнаться на своих «челнах зыбучих» за моим кораблем и потеряетесь.]

Данте говорит о себе: я корабль и отправляюсь в плаванье. Смотрите, если вы хотите следовать за мной, то не отставайте: это все не шутки, мы собираемся увидеть, как на самом деле устроено все, что лежит в основе бытия, а для этого необходимо огромное желание и огромное сердце. Это не для теплохладных, им такого путешествия на маленькой лодочке не одолеть. Хотите следовать за мной – спросите себя, сможете ли вы жить на высоте устремлений своего сердца, сумеете ли отмести все предрассудки, отдать все, отказаться от всех возможных схем и остаться в той наготе, которая позволит перебросить сердце по ту стороны преграды. А если вы плывете «в челне зыбучем», если привязаны к своим мелким делам, хотите защищать свои мелкие мысли, то возвращайтесь «к вашим берегам», потому что, не имея дерзновения, вы потеряете меня из вида, вы не угонитесь за мной.