Текст книги "Данте, который видел Бога. «Божественная комедия» для всех"

Сказав это, мы можем проследить за нитью его рассуждений. Если когда-нибудь случится, говорит Данте, что это произведение, которое даже физически меня изнурило («я долго чах, в трудах согбенный»), победит, смягчит жестокосердие флорентийских правителей, удерживающее меня вдали от прекрасного города, где я вырос, смирит «гнев, пресекший доступ мой / К родной овчарне, где я спал ягненком» (во время написания «Комедии» Данте находится в изгнании) и где я был противником волков, являющихся врагами Флоренции («немил волкам, смутившим в ней покой»), вернувшийся будет другим человеком: он изменится как внешне («в ином руне», имеются в виду волосы – вернется седовласый старец; очевидно, что «руно» – это продолжение сравнения с овчарней), так и внутренне («в ином величье звонком»), то есть его голос будет голосом поэта, а не политика.

«И осенюсь венцом / Там, где крещенье принимал ребенком». Вот величайшая мечта его жизни, неосуществленная мечта – Данте умер в изгнании – быть увенчанным лаврами поэта в баптистерии Сан-Джованни во Флоренции, в той же купели, где он был когда-то крещен: я буду увенчан венцом поэта (имеется в виду лавровый венец, которым в ту эпоху награждали поэтов, чье творчество получало общественное признание) в том самом месте, где я получил веру, «души пред Творцом / Являющую», делающую души угодными Богу, ту, благодаря которой святой Петр посмотрел на меня так благосклонно («и за нее благословлен Петром»).

 
И вот огонь, к нам движась, отделился
От тех огней, откуда старшина
Наместников Христовых появился;
 
 
И Беатриче, радости полна:
«Смотри! Смотри! Вот витязь, чьим заслугам
Такая честь в Галисьи воздана!»
 

[И вот «от тех огней», из того же сияющего круга, откуда вышел святой Петр – это именно он «старшина / Наместников Христовых», первый из последователей Христа, – двинулся к нам «огонь», душа, и Беатриче сказала мне: «„Смотри, вот витязь“[251], ради которого там, на земле, отправляются в паломничество „в Галисью“ в Сантьяго де Компостела»[252].]

 
Как если голубь сядет рядом с другом,
И, нежностью взаимною делясь,
Они воркуют и порхают кругом,
 
 
Так, видел я, один высокий князь
Встречал другого ласковым приветом
И брашна горние хвалил, дивясь.
 

[Я видел, как, подобно тому как голуби, садясь рядом друг с другом, проявляют взаимную нежность, порхая и воркуя, встретились два славных князя, Петр и Иаков: они заключили друг друга в объятья и произнесли хвалу пище, которой питаются в мире горнем (то есть Самому Богу).]

 
Приветствия закончились на этом,
И каждый coram me[253], недвижим, нем,
Так пламенел, что взгляд сражен был светом.
 

[После этих взаимных приветствий и изъявления благодарности каждый из них застыл передо мной в молчании и «так пламенел», был охвачен таким огнем и так сиял, что «взгляд сражен был светом», мне пришлось отвести глаза, не способные выдержать такого лучезарного сияния.]

 
И Беатриче молвила затем
С улыбкой: «Славный дух и возвеститель
Того, как щедр небесный храм ко всем,
 
 
Надеждой эту огласи обитель.
Ведь ею ты бывал в людских глазах,
Когда троих из вас почтил Спаситель».
 

[После этого Беатриче обращается к святому Иакову со словами: «„Славный дух“, описавший величие нашего „небесного храма“, то есть рая, ты, который столько раз говорил о надежде, сделай так, чтобы мы вновь услышали, что представляет собой надежда здесь, в горнем мире».]

В словах Беатриче содержится отсылка к традиционному для христианской иконографии изображению таких евангельских эпизодов, как Преображение или воскрешение дочери Иаира: в них три апостола – Петр, Иаков и Иоанн, которых единственных Иисус берет с Собой, олицетворяют три теологические добродетели: веру, надежду и любовь.

В последней строке Данте использует удивительное слово – carezza[254], ласка, наполняющее эти строки необыкновенной нежностью и любовью. Словно Беатриче говорит Иакову: «Именно тебе надлежит рассказать о надежде, поскольку Иисус проявлял к вам особую нежность, Он избрал вас, оказал вам предпочтение. Ты, прекрасно знающий, как ласков был Иисус с тобой, с Петром и с Иоанном; ты, удостоившийся ласки Назарянина – по удивительному выражению Энцо Янначчи[255] – этой абсолютной привилегии; ты, ставший предметом этой особой нежности, – кому, как не тебе, рассказать нам, что такое надежда?» Именно благодаря этой избранности и этой исключительной близости к Иисусу Петр, Иаков и Иоанн отождествляются с верой, надеждой и любовью, и поэтому именно они втроем задают Данте вопросы о трех богословских добродетелях.

 
«Вздыми чело, превозмоги свой страх;
Из смертного предела вознесенный,
Здесь должен в наших созревать лучах».
 
 
Так говорил душе моей смущенной
Второй огонь; и я возвел к горам
Взгляд, гнетом их чрезмерным преклоненный.
 

[Подними голову и приободрись, подними голову и уверься. «Народ Мой закоснел в отпадении от Меня, и хотя призывают его к горнему, он не возвышается единодушно», – говорит пророк (Ос. 11: 7). В этом заключена основная задача жизни: жить на высоте собственного желания, смотреть на звезды, то есть сознавать связь между твоим сердцем, тобой как частностью, и вечностью, бесконечностью; но эту связь невозможно увидеть, если не поднять голову]. Поднять голову означает восстать, принять борьбу, «войну / И с тягостным путем, и с состраданьем», о которой Данте заявил в начале своего путешествия[256].

Это настоящая война – поднять голову, когда все вокруг этому препятствует. Как в притче об орле, выросшем в курятнике[257]. Хозяин говорит орлу: «Ты – курица. Живи с опущенной головой, ковыряйся в земле и довольствуйся насущным червяком, потому что, если ты поднимешь голову, вдруг тебе случится увидеть орла – и когда ты его увидишь, ты со своим орлиным сердцем перестанешь что бы то ни было понимать; или же, наконец, поймешь, что тебе суждено летать – и тогда ты наворотишь дел». Так что же делает власть, чтобы орел не растревожил покой курятника? Она непрестанно повторяет: «Опусти голову! Ты – курица, довольствуйся своими червяками!» Поднимать голову опасно, это жест, направленный против власти, против хозяина курятника, потому что, увидев других орлов, ты поймешь, что и ты орел, и рано или поздно взлетишь… и прощай, курятник!

Так подними же голову, ты призван смотреть ввысь: и вся «Божественная комедия», как мы многократно повторяли, – это такой взгляд ввысь; жизнь, как временную, так и вечную, определяет то, на что мы смотрим.

Но вернемся к нашему разговору: «…превозмоги свой страх; / Из смертного предела вознесенный, / Здесь должен в наших созревать лучах». Не беспокойся, все, что приходит из дольнего мира, а именно оттуда явился Данте, здесь укрепляется. В нашем свете, в сиянии здешних блаженных душ зрение укрепляется, в дружбе с нами крепнет вера, то есть истинное зрение, уверенность в вечном смысле вещей. «Каждый день буду созерцать лица святых», – поется в антифоне утрени четверга: если мы будем смотреть в лицо святым, и не только райским святым с их нимбом как свидетельством о канонизации, а тем, которых, слава Богу, мы имеем возможность встречать каждый день здесь, на земле, если мы будем видеть, насколько они сознают присутствие Божие, наша жизнь тоже наполнится частичкой их света, укрепится, мы тоже понемногу будем учиться смотреть на вещи так, как это делают они.

«Эти ободряющие слова, – продолжает Данте, – обратил ко мне „второй огонь“, то есть святой Иаков. Поэтому, воодушевленный его словами, я воздел голову ввысь и посмотрел на горы, то есть на двух стоявших передо мной людей, тогда как прежде не осмеливался этого сделать, „гнетом их чрезмерно преклоненный“, так как сила их присутствия, их чрезмерный свет заставили меня склонить голову».

Поначалу Данте опустил голову, чтобы его не ослепило сияние, исходящее от двух святых, но потом, ободренный словами святого Иакова, вновь поднял голову, чтобы на них смотреть. По-моему, Данте называет Петра и Иакова «горами» не только ради рифмы, но поскольку в его голове и сердце звучат библейские отголоски и он желает, чтобы они зазвучали и для нас: «Возвожу очи мои к горам, откуда придет помощь моя», – говорит 120-й псалом.

После чего святой Иаков продолжает свою речь:

 
«Раз наш Властитель позволяет Сам,
Чтоб ты среди чертога потайного,
Еще живой, предстал Его князьям
 
 
И, видев правду царства неземного,
Надежду, что к благой любви ведет,
В себе и в остальных упрочил снова,
 
 
Поведай, что – она, и как цветет
В твоей душе, и как в нее вступила».
Так молвил снова тот огонь высот.
 

[Наш Властитель, Бог, благодаря Своей милости хочет, чтобы ты очутился в «потайном чертоге», то есть в раю, еще при земной жизни, чтобы ты «предстал Его князьям» (вот еще один феодальный термин), смог насладиться созерцанием Бога и Его окружения и, «увидев правду царства неземного», всеобщую Истину, укрепил и утвердил в себе и в других «надежду, что к благой любви ведет», внушающую здесь, на земле, любовь к благу, вызывающую желание следовать по пути добра. Именно поэтому я хочу, чтобы ты лучше понял, о чем мы говорим: скажи мне, что это за надежда, «что – она, и как цветет / В твоей душе», как она живет в тебе, как ты с ней живешь и, наконец, как она вступила в твою душу, то есть откуда она взялась в твоей душе, и как тебе удается ее сохранять. Короче говоря, раз Бог даровал тебе возможность увидеть рай, то есть истинную суть вещей, чтобы это зрелище укрепило надежду не только в тебе, но и в других людях, сперва ответь мне на эти три вопроса: что такое надежда, какое место она занимает в твоей жизни и, наконец, откуда ты ее взял.]

 
И та, что перья крыл моих стремила
В их воспаренье до таких вершин,
Меня в ответе так предупредила:
 
 
«В воинствующей Церкви ни один
Надеждой не богаче, – как то зримо
В пресветлом Солнце неземных дружин…
 

Милосердная Беатриче, которая до сих пор сопровождала Данте, предварила мой ответ словами: «В воинствующей Церкви…»

Однако, прежде чем продолжить с ответом Беатриче, не могу не остановиться на этом выражении, которое я так люблю: «воинствующая Церковь». Как учит катехизис, Церковь – единая, Святая, Соборная и Апостольская, но она разделена на три части: торжествующую Церковь (рай), очищающую Церковь (чистилище) и воинствующую Церковь, к которой принадлежим мы, души, еще живущие на земле, еще ведущие битву, те, чей удел – бороться и выиграть битву с ложью и злом: «vita cristiana milis est»; христианская жизнь – это битва.

Вернемся к Беатриче. У воинствующей Церкви, у земной Церкви нет сына, в котором жила бы бо́льшая надежда, чем в нем, – наш Данте, как мы уже замечали, не упускает случая себя похвалить, – и это прекрасно известно Богу, Солнцу, освещающему наши ряды.

 
За то увидеть свет Ерусалима
Он из Египта этот путь свершил,
Еще воинствуя неутомимо.
 

[Именно потому ему было дозволено оставить Египет, чтобы прийти в Иерусалим и увидеть славу Божию прежде, чем его битва будет завершена, «еще воинствуя».]

Опять краткое сравнение, которое мы по ходу понимаем. Но какая мудрость и какое богатство аллюзий в этих трех простых стихах! В них вспоминается история еврейского народа, его мечта вернуться из египетского изгнания в Иерусалим, в землю обетованную, в землю блаженства. Тема изгнания вызывает у нас в памяти антифон «Славься, Царица»[258] с его «чадами Евы»: земная жизнь – это изгнание, которое претерпевает наша душа, прежде чем вернуться в надлежащее ей место, в рай, в Небесный Иерусалим; изгнание, которое в то же время являет собой битву. И здесь Данте вновь вкладывает в уста Беатриче глагол «воинствовать»: она завершает свою мысль тем же, чем ее начала, на случай, если среди читателей попадется кто-то особенно тугой на ухо.

 
Другие два вопроса (ты спросил
Не чтоб узнать, а с тем, что он изложит,
Как эту добродетель ты почтил)
 
 
Ему оставлю я; на оба может
Легко и не хвалясь ответить он;
И Божья милость пусть ему поможет».
 

[ «Я ответила, – продолжает Беатриче, – только на один из трех вопросов (на второй, о надежде, живущей в душе Данте), а сейчас предоставлю ему ответить на остальные два. Поэтому объясни ему, насколько тебе дорога надежда, „эта добродетель“, которую „ты почтил“ („ты“ относится к святому Иакову, именно к нему обращается Беатриче). И на твои вопросы он ответит „легко“, то есть они не представят для него чрезмерной сложности, и „не хвалясь“, то есть без всяческого хвастовства и высокомерия»].

«В общем, – говорит Беатриче, – Данте ответит довольно хорошо, но при этом смиренно». Она говорит это святому Иакову, но словно обращаясь к Данте: «Прошу тебя, и знаю, что ты ответишь правильно, но будь смиренным, не заносись».

 
Как школьник, на уроке вопрошен,
Свое желая обнаружить знанье,
Рад отвечать про то, в чем искушен:
 
 
«Надежда, – я сказал, – есть ожиданье
Грядущей славы; ценность прежних дел
И благодать – его обоснованье.
 

И Данте отвечает, как школьник (снова появляется сравнение из предыдущей песни), «желающий обнаружить знанье»; он тотчас охотно откликается на вопрос учителя, потому что отвечает «про то, в чем искушен». На этот раз Данте без околичностей переходит к самой сути вопроса: «Надежда, – я сказал, – есть ожиданье / Грядущей славы». Надежда – это уверенность: это ожидание того, чего, разумеется, пока еще нет, но это уверенное ожидание[259], твердая уверенность в том, что то, чего мы ждем, произойдет. Христианская надежда не имеет ничего общего со смыслом, который мы зачастую вкладываем в это слово («Будем надеяться, что все хорошо кончится»): христианская надежда – это уверенное ожидание грядущей славы. Это, по чудесному определению отца Луиджи Джуссани, уверенность в будущем, прочно коренящаяся в настоящем: «Если вера – это признавать несомненное Присутствие, если вера – это признавать Присутствие с уверенностью, то надежда – это признавать уверенность в отношении будущего, которое рождается из этого Присутствия[260]».

Уверенность, которую рождают «ценность прежних дел / И благодать»: благодать – это обещание, данное Богом, и уверенность в том, что Бог останется верным Своему обещанию. И «ценность прежних дел» – наш жизненный опыт, свидетельствующий о том, что эта благодать, это обещание осуществятся (наши «дела» здесь означают наш ответ на Божественную благодать, тот ответ, без которого, как утверждает катехизис, наше спасение невозможно). Потому что жизнь, которую мы проживаем, отвечая на Божественную благодать в меру своих сил, порой несовершенно, постоянно оступаясь, – это не слепое послушание, сводимое к ряду предписаний, как иногда думают, это жизнь, полная красоты и радости. А красота и радость, которые мы проживаем в настоящем, порождают в нас уверенность в верности Бога, в том, что данное Им обещание будущего блаженства будет непременно выполнено.

Так, значит, «ценность прежних дел» и «благодать».

Ими чудесным образом наделена Дева Мария – тот же отец Джуссани называет Ее, позаимствовав это выражение у святого Бернарда, «оплотом нашей веры»[261]. Это означает, что мы можем надеяться не абстрактно на то, что все сложится наилучшим образом. Нет, мы ожидаем славы того, в чем нам уже заручились, потому что две тысячи лет назад Мария уже жила в славе, Она была непорочной и сказала: «Да будет Мне по слову твоему». Ангел принес Ей благую весть, обещание от Бога, и Мария на Себе, через Свою плоть – сначала Своим чревом, а потом и всем Своим существованием – испытала, как сбывается это Божье обещание. Мария – это «Заря человечества», как всегда определяла Ее Церковь, а потому начало того, что ожидает меня, прочный корень нашей надежды на будущее.

Поэтому Божественная благодать и наш собственный опыт – благие дела, стремление к добру, достойная жизнь – постепенно составляют это ожидание, наполненное уверенностью.

 
От многих звезд я этот свет узрел;
Но первый мне его пролил волною
Тот, кто всех выше Вышнего воспел.
 

[Из многих источников света (из многих отрывков Библии) пришла ко мне эта ясность и уверенность относительно надежды, но первым, кто мне его «пролил волною», стал тот, кто «всех выше Вышнего воспел». «Вышний» – это Господь, а тот, кто его «всех выше» воспел, – Давид. Речь идет о псалмах Давида, то есть о молитве на литургии часов. Ежедневно произносимая литургия часов пролила в мое сердце эту уверенность.]

Данте использует здесь прекрасный глагол, буквально означающий «проливать по капле»[262]: капля за каплей, точно так же, как мои друзья из Бергамо терпеливо перегоняют граппу. Верность литургии часов, молитве Церкви вселила в меня уверенность. Здесь заложена глубочайшая идея терпения и верности: все не напрасно, не то чтобы через тридцать лет христианской жизни каждый раз приходилось начинать все заново, мало-помалу, капля за каплей, в нашей жизни накапливается убежденность. Капля за каплей в наше сердце проливается уверенность, то есть крепнет вера. Время не проходит впустую, оно созидательно.

 
«Да уповают на Тебя душою, —
Он пел, – кто имя ведает Твое!»
И как не ведать, веруя со мною?
 
 
Ты ею сердце оросил мое
В твоем посланьи; полн росы блаженной,
Я и других кроплю дождем ее».
 

Здесь Данте отсылает к 9-му псалму, в котором Давид, восхваляя Господа, говорит, что тот, кто Тебя знает, полон надежды[263]: тот, кто Тебя встретил, полон надежды, тот, кто имел опыт встречи с Тобой, не может не надеяться, то есть не исполниться этой абсолютной уверенности. «А потом ты, – говорит он, обращаясь к святому Иакову, – в своем послании, в своем письме окончательно излил в мое сердце эту надежду (в оригинале опять дважды повторяется тот же глагол stillare, словно еще раз подчеркивая идею верности и терпения: gutta cavat lapidem, говорили римляне, – капля камень точит: молитва капля за каплей точит камень нашего сердца), так что я, ей переполнен, „других кроплю ее дождем“, то есть изливаю, отдаю другим полученную от вас непомерную благодать. Одним словом, моя уверенность так непреложна, что я сообщаю ее, делюсь ей, несу ее в мир».

 
Пока я говорил, в груди нетленной
Того пожара колебался свет,
Как вспышки молний, частый и мгновенный.
 
 
«Любовь, которой я досель согрет, —
Дохнул он, – к добродетели, до края
Борьбы за пальму шедшей мне вослед,
 
 
Велит мне вновь дохнуть тебе, взирая,
Как ты ей рад, дабы ты мне сказал,
Чего ты ожидаешь, уповая».
 

[Пока я произносил эти слова, из сердца «того пожара», того света, что являлся передо мною (то есть святого Иакова), постоянно вырывались вспышки, словно удары молний, и наконец раздался голос. Теперь говорит Иаков: «Любовь, которой я еще горю благодаря добродетели (надежды), сопровождавшей меня вплоть до мученической смерти (пальма – символ мученичества) и „до края“ (в оригинале „до выхода с поля“, жизнь снова предстает как битва, а смерть – как выход с поля битвы), велит мне вновь рассказать о ней тебе („вновь дохнуть тебе“), тоже ее любящему, и я был бы тебе благодарен, если бы ты ответил, что обещает надежда».]

Так каков же предмет надежды? Когда мы надеемся, то на что надеемся?

 
«Я это понял, – так я отвечал, —
Из Нового и Ветхого Завета,
Цель душ познав, тех, что Господь избрал.
 
 
В две ризы будет каждая одета
В земле своей, – Исайя возвестил.
А их земля – жизнь сладостная эта.
 
 
Еще ясней, по мере наших сил,
Твой брат, сказав про белые уборы,
Нам откровенье это изложил».
 

[ «Читая Писание, – говорит Данте, – я понял, какова „цель“, что ожидает души, которые „Господь избрал“, святые души. Исайя говорит, что „в земле своей“ каждая душа будет одета „в две ризы“ (то есть проявит свою двойную природу, душевную и телесную, и тут мы возвращаемся к песни четырнадцатой). „А их земля – жизнь сладостная эта“: земля, о которой я говорю, – это блаженная жизнь, какой мы видим ее в раю. Твой брат еще лучше „нам откровенье это изложил“, прояснил нам эту истину, „сказав про белые уборы“ в книге Откровения». (Ее написал евангелист Иоанн – брат Иакова.)]

 
Когда я кончил, – огласив просторы,
«Sperent in te»[264] раздалось в вышине;
На что, кружа, откликнулись все хоры.
 

[Как только я умолк, в вышине раздалось пение 9-го псалма (упомянутого ранее), и ему после вступления стал вторить хор святых и блаженных, словно говоря: «Молодец, ты назвал правильный псалом, сейчас мы тебе его исполним». Привычная похвала себе за удачно пройденное испытание…]

Песнь XXVI
«Сколькими… твоя любовь язвит тебя зубами»

Два кратких комментария, прежде чем мы перейдем к чтению. Во-первых, необходимо отметить, какое внимание вновь уделяется свету и зрению: мы приближаемся к окончательному откровению и созерцанию Истины, природы всего сущего, и поэтому в последних песнях Данте с небывалой силой поднимает тему слепоты, изображая таинственное ослепление, произошедшее с ним, – и сейчас мы это увидим, – в то время, как святой Иоанн задавал ему вопросы о любви. Это временное ослепление стало предметом множества толкований; я понимаю его как мысль Данте о том, что никакой результат не окончателен, все может повернуться вспять.

Так, если в начале странствия Данте осознал свою слепоту и необходимость прозреть («очутился в сумрачном лесу»), а также свою потребность в долгом пути очищения, освобождения, на котором все очевиднее и ощутимее становится приближение к Истине, теперь, когда его путь подошел к концу, когда он исповедовал свое кредо и объяснил, в чем состоит движущая им надежда, следовало бы ожидать, что во время этой последней беседы о любви Данте будет стоять на пороге к прозрению. Но нет, разговор с евангелистом Иоанном, который подходит к нему, как и предыдущие два персонажа, вызывает у него внезапную потерю зрения. Данте так ослеплен светом, что теряет способность видеть – это уже происходило в ним в песни двадцать пятой, завершающейся четырьмя трогательными стихами: Данте, посмотревший на Иоанна Богослова и ослепленный его сиянием, поворачивается к Беатриче и не может ее разглядеть:

 
О, что за трепет душу мне объял,
Когда я обернулся к Беатриче
И ничего не видел, хоть стоял
 
 
Вблизи нее и в мире всех величий!
 

[ «Как же я был смущен и растерян, когда, повернувшись, чтобы взглянуть на Беатриче, не смог ее увидеть, хотя стоял рядом с ней и „в мире всех величий“, то есть в раю».]

Данте словно напоминает нам, что на жизненном пути ничего не гарантировано, ничто не достигается нами раз и навсегда. Разумеется, не всегда приходится начинать с нуля, в вере возрастает уверенность, о чем мы говорили в связи с верой и надеждой, но победа в битве никогда не бывает окончательной.

Мне приходит на ум слово, с которым христианство отождествляет смерть: агония, от agon, что означает «битва». Момент смерти – это и момент последней битвы, и это напоминает нам, что свобода – это настолько серьезный и истинный дар, что за нее всегда следует бороться, каждый день стоит молить о милости, чтобы нам было даровано прозрение, ничто не дается раз и навсегда.

А еще я вспоминаю своего незрячего друга, с которым познакомился в Украине[265].

Ослепнув, он обрел самого себя. Так вот, мне кажется, что странное ослепление в начале песни двадцать шестой связано с этим чувством, словно евангелист Иоанн говорит Данте: воспользуйся этим моментом слепоты для того, чтобы увидеть по-настоящему, чтобы прозреть.

Второй комментарий касается того, что Иоанн расспрашивает Данте о любви очень кратко. Некоторые критики говорят о своем разочаровании при чтении этих стихов, потому что считают, что Данте не уделяет внимания любви как чувству. А мне кажется, что эта краткость обусловлена тем, что любовь всеобъемлюща и поэтому, дойдя до темы любви, нет смысла распространяться. Так, открытие своей собственной природы, природы притягательности вещей и того, что лежит в основе такой притягательности и тем самым составляет наивысшее благо, – это тема всей «Комедии». Поэтому Данте не нужно здесь много об этом говорить, в этих коротких стихах он просто обобщает и подытоживает то, о чем говорил на протяжении всей поэмы.

В начале песни двадцать шестой перед Данте, который все еще находится в замешательстве из-за обнаруженной потери зрения, предстает святой Иоанн.

 
Пока я был смущен угасшим взором,
Осиливший его костер лучей
Повеял дуновением, в котором
 
 
Послышалось: «Доколе свет очей,
Затменных мной, к тебе не возвратится,
Да возместит утрату звук речей.
 

[Я еще был в смятении из-за помутившегося зрения, когда из ослепившего меня лучезарного пламени донесся обращенный ко мне голос: пока ты ждешь, когда к тебе вернется утраченная при взгляде на меня способность видеть, «возмести утрату звуком речей», компенсируй потерю зрения размышлением. Это призыв, о котором я уже говорил ранее: воспользуйся моментом слепоты и трудности, чтобы начать рассуждать, попытайся докопаться до сути вещей.]

 
Итак, начни; скажи, куда стремится
Твоя душа, и отстрани испуг:
Взор у тебя не умер, а мутится.
 
 
В очах у той, что ввысь из круга в круг
Тебя стезею дивной возносила,
Таится мощь Ананииных рук».
 

[ «Так начинай, – говорит Иоанн Богослов, успокаивая Данте, – скажи мне, „куда стремится / Твоя душа“, какова конечная цель устремлений, и „отстрани испуг“, осознай, что твой взор „не умер, а мутится“. Не беспокойся, поверь, что твой взор не умер, зрение не утрачено окончательно, а всего лишь „мутится“, это временная потеря, потому что та, „что ввысь из круга в круг / Тебя стезею дивной возносила“, то есть Беатриче, ведущая тебя через рай, несет в своем взгляде ту же добродетель, что была в руках у Анании».]

Здесь Данте очень смело сравнивает свои личные перипетии с историей апостола Павла, который, как известно, по пути в Дамаск встречает Иисуса, падает с лошади и слепнет. Его слепоту возложением рук исцеляет Анания. Иоанн говорит Данте: не волнуйся, ты прозреешь, потому что во взгляде твоей спутницы Беатриче содержится та же чудотворная сила, способная вернуть зрение, что и в руках Анании, исцеливших апостола Павла.

Вопрос, на который должен ответить Данте, – это основной вопрос жизни: «Куда стремится / Твоя душа?» Чего ты желаешь на самом деле? «Куда стремится / Путь краткий мой и твой извечный ход?»[266] – сказал бы Леопарди. В чем цель существования и смысл жизни? Что ты ищешь? Что тебя действительно насытит? «Quid animo satis?»[267], как говорится в одном из жизнеописаний святого Франциска. И именно на этот вопрос Данте отвечает:

 
«С терпеньем жду, – моим ответом было, —
Целенья глаз, куда, как в недра врат,
Она с огнем сжигающим вступила.
 

[ «Когда Беатриче захочет, – Данте полагается на ее волю, – пусть исцелятся глаза, те глаза, что были открытыми вратами, через которые она вошла, неся с собой все еще воспламеняющий меня огонь любви». (Образ глаз как врат, через которые входит любовь, – это традиционный образ куртуазной лирики.)]

И далее Данте дает первый большой ответ о природе любви:

 
Святое Благо неземных палат
Есть Альфа и Омега книг, чьи строки
Уста любви мне шепчут и гласят».
 

[«Благо неземных палат», благо, что радует сонм блаженных и ангелов, то есть Бог – это начало и конец, «Альфа и Омега» всего, чему учит меня любовь; начало и конец той любви, что внушают мне творения то более слабо, то более сильно[268], в зависимости от степени любви, которой заслуживает каждое из них.]

Соответственно, начало и конец любви – это Бог, это от него исходит притягательность, заложенная во всех вещах, именно Его притягательность, ожидание встречи c Ним движут сердцем и разумом человека.

 
И голос тот, которым я, безокий,
Утешился в нежданной слепоте,
Вновь налагая на меня уроки,
 
 
Сказал: «Тебя на частом решете
Проверю я. Какие побужденья
Твой лук направили к такой Мете?»
 

[Тот же самый голос, который избавил меня от страха, вызванного внезапным ослеплением, голос евангелиста Иоанна, «вновь налагая на меня уроки», призвал меня поразмыслить со словами: «Тебя на частом решете проверю я», ты должен просеять свою муку через решето (имеется в виду сито, которое использовалось для отделения муки от отрубей), частое, то есть с более частой сеткой, в значении, что ты должен отточить свой ответ, придать ему бо́льшую ясность. Вопрос «какие побужденья / Твой лук направили к такой Мете?» подразумевает: «кто объяснил тебе, каков истинный предмет твоего желания, у кого ты научился жить в любви».]

Второй ответ:

 
И я: «Чрез философские ученья
И через то, что свыше внушено,
Я той любви приял напечатленья;
 
 
Затем что благо, чуть оценено,
Дает вспылать любви, тем боле властной,
Чем больше в нем добра заключено.
 

Еще раз подчеркну значение, которое Данте придает разуму: существует распространенное, но ошибочное прочтение «Комедии», настаивающее на идее, что в конце «Чистилища» Данте отвергает разум, расставаясь c Вергилием – олицетворением разума – и идя в рай вслед за Беатриче, то есть верой. Однако если читать в тексте только то, о чем в нем говорится, без предубеждений, постоянно обнаруживаешь, что способность к рассуждению не покидает Данте до самого конца. Так, в этих стихах он говорит, что если он «той любви принял напечатленья», если в нем запечатлелась эта любовь, то это произошло прежде всего «чрез философские ученья», благодаря обращению к разуму, и потом «чрез то, что свыше внушено», то есть через Писание.

Потому что благо, когда мы признаем его таковым, воспламеняет любовь, и к нему невозможно не стремиться. И «чем больше в нем добра заключено», чем больше добра таит в себе предмет нашего желания, чем он более совершенен, тем сильнее его притягательность, тем сильнее мы его любим. Это означает, что человеческая природа при помощи разума осознает притягательность блага, тоску по нему, потребность в благе, заложенную в сердце. Потом человек может от него отказаться, но именно в этом заключаются метания человеческого разума.

Следующий отрывок построен довольно сложно:

 
Поэтому к Прасути, столь прекрасной,
Что все блага, которые не в ней, —
Ее луча всего лишь свет неясный,
 
 
Должна с любовью льнуть всего сильней
Душа того, кто правду постигает,
Проникшую мой довод до корней.
 

Чтобы найти предмет обсуждения, нужно начать со второй терцины: «душа того, кто правду постигает», любого человека, различающего и понимающего истину, о которой мы говорим, «должна с любовью льнуть всего сильней», должна стремиться к Прасути, к началу, к Первоистоку всех этих благ, настолько прекрасному, что «все блага, которые не в ней, – / Ее луча всего лишь свет неясный»; все остальные блага есть не что иное, как отражение ее света. В общем, тот, кто понимает сказанное нами, не может не обратиться к сути, к источнику того общего блага, что стоит за любым частным благом.

Данте описывает метания человека в этом мире: вопрос в том, чтобы понять, что всякая вещь – это знак, след, «ее луча лишь свет неясный». Здесь это описывается слишком изощренно, но речь идет все о тех же чувствах, с которыми он с детства подходил к вопросу женщины, любви – наиболее притягательной силы, существующей в жизни человека.